Женщины на корабле

               
      Это сегодня, будучи на восьмом десятке, можно вспомнить о не простых сексуальных счётах с жизнью у рыбаков-океанистов. Ох, уж эти долгие экспедиции… Провести несколько месяцев в условиях невероятной скученности и отсутствия женской ласки – серьёзное испытание. Даже мысленно представляя себе вожделённый образ, ты провоцируешь избыток андрогенов в своём организме. А эти гормоны способны превратить мужчину в озверевшего самца, изнывающего от беспочвенной ревности.  Помните, как пелось в известной дворовой песне:
 
                «Сверкнула сталь, сошлись в бою матросы.
                Как лев сражался юнга молодой.
                Они дрались за пепельные косы,
                За блеск очей у Мэри дорогой».

      Так те драки происходили на берегу. Там вместо занятой Мэри можно было уговорить освободившуюся Абигайль. А представьте себе стычку на корабле из-за единственной женщины. Все её участники вооружены, как минимум, ножами. И некуда податься с палубы. Помните, как кончил свои дни джеклондонский Волк Ларсен? -  Крыша поехала! Ужас!
     Издревле считалось, что женщина на корабле – к несчастью.  Легенда гласит, что ещё в одном из вариантов «Устава Флота Российского» государь Пётр Алексеевич собственноручно начертал: «Баб на корабли не пущать.  А ежели пущать, то по числу команды».
 
      Кажется, в тридцатых годах прошлого века в западных СМИ всерьёз обсуждался вопрос о продолжительности морского рейса. Профсоюз французских моряков ограничил её тремя месяцами. И ни днём больше без культпохода в бордель. А один  канадский океанолог даже предложил критерий продолжительности морской экспедиции: «Возьмите в рейс заведомо некрасивую женщину с ужасным характером. В тот день, когда она покажется вам красавицей, рейс пора кончать». Истории не известно имя чиновника, установившего для советского моряка полугодовой срок морской экспедиции. А первому помощнику капитана (помполиту), да и всем стукачам вменялось в обязанность строго следить за чистотой морального облика моряков.

      То ли времена изменились, то ли мужчины. У нас, на кораблях «тюлькина флота» женщины присутствовали всегда. И за двадцать три года работы в океане я припоминаю лишь один конфликт двух кавалеров из-за дамы. Да и он был бескровным. Наверное, отвлекающих факторов для нас, мужиков стало неизмеримо больше: книги, радио, кино, настольные игры, музицирование в кают-компании. А ещё ходили слухи, что при доведении дистиллята до консистенции питьевой воды, судовой доктор растворял в нём ещё и какой-то ингибитор тестостеронов. Врали, поди, досужие шутники. Среди моих славных героев иных уж нет. А ныне здравствующие давно путают «секс» со «склерозом». Но, на всякий случай, я убрал все фамилии.

      Обычно на судах типа «БМРТ» и «Атлантик» около восьмидесяти членов экипажа. На «Тропиках» - примерно шестьдесят, на «СРТм» - немного поменьше. В  составе экспедиции оказывалось сразу несколько поварих, официанток, уборщиц. Бывали и представительницы науки. Как правило, это были женщины без комплексов, что вовсе не умаляло нашего уважения к ним. Пригодность человека к работе на корабле оценивают не по мощности либидо*, а по наличию у него морских качеств. Любой мало-мальски знакомый с морем скажет вам, что переносить качку на открытой палубе несравненно легче, чем в душной прачечной или вонючем камбузе. А ведь чёткое выполнение своих обязанностей каждым членом экипажа является залогом живучести всего коллектива. Сексуальные же подвиги  – это что-то сродни хобби.

      «Живой товар» оценивался на переходе из родного порта в район работ. Не спешите в ужасе закатывать глаза и осуждать мужчин-рабовладельцев. Хозяйками положения были дамы. Они-то и осуществляли бонитировку* потенциальных партнёров. По какой-то причине женщинам труднее «прикачаться» к волне. В первые же дни перехода на траловую палубу поближе к борту выносилась длинная скамья. На ней позеленевшие от качки мученницы проводили период адаптации. Время от времени, одна из них подходила к борту «покормить рыб». Мужчинам к той скамье подходить строго возбранялось. - Старпом ревностно исполнял приказ капитана.

      Вот на тех посиделках морские девы и раскладывали нашего брата по карманам. Впрочем, о чём это я? Нас, научников, сей процесс совсем не затрагивал.  Рослые атлеты, половые гиганты – вот «планка», достойная наших амазонок. Этим требованиям соответствуют богатыри из траловой команды. Штурманский состав шёл вторым сортом, но тоже удостаивался внимания нежного пола.  Тут ведь важно было не промахнуться: чтобы и привлекательный, и вахты у обоих в унисон. А учёные мужи  –  народ умный,  но мелкий, хлипкий и пузатый. И на подарки не тороватый по причине низкой зарплаты. И занятость у них какая-то несуразная: то бездельничают с книгой, то сутки напролёт что-то пишут, а то по двадцать часов с палубы не вылезают.
 
      Как правило, «крепости» ничего не имели против оккупации и сдавались амазонкам без боя. Складывались судовые адюльтеры, иногда даже многолетние. Двое взрослых играют в «любовь», - дело житейское. Такие пары даже официальный блюститель морали старался не задевать, - пусть себе. Но случались и исключения. О некоторых расскажу.
 
      Вспоминаю очередные проводы нашего научно-исследовательского судна с гордым названием «Мыслитель». Вот уже прозвучала команда к отходу. И провожающие, покинув борт, столпились  на пирсе.  С двухметровой высоты мы видим наших жён и невест. Многие из них плачут. Мужское сердце сжимается от мысли «Как же она справится без меня?». И тут толпу мужиков на палубе расталкивает единственная в команде женщина - прачка Аннушка. Она худа, как вязальная спица с глазами. И столь же остра на язык. Наклонившись над толпой провожающих, Аннушка  торжествующе провозглашает: «Что, пенелопы, ревёте? И правильно! Теперь я – царица Цирцея!»

      А вот, СРТм «Наука» возвратилась в родную Керчь от берегов Вьетнама. Был заход в Сингапур. Там на складе «Син-Сов» мы организованно приобрели по два ковра на каждого члена команды. Стоим у двадцать второго буя. Досмотровая таможенная группа во главе с Геной Харламовым, моим соседом по лестничной площадке, поднимается на палубу «Науки». По сложившейся традиции Геннадий переодевается для работы в моей каюте. А каюта то – предпоследняя в кормовой части судна. Дальше только каюта шеф-повара Зои.
      Мельком глянув на мои покупки, сосед согласно кивает головой: всё в соответствии с декларацией. И уходит на досмотр, решив начать с последней каюты. И обнаруживает у Зои аж семь ковров.  Начинается дознание:
      «Вам положено только два ковра! – говорит инспектор, - Почему у вас семь?»
В ответ – молчание.
      «На какую валюту вы приобрели эти пять ковров?» - строго повторяет Гена. 
Снова молчание и глазки – долу.
      «Я в последний раз спрашиваю, на какие доходы вы купили эти ковры? Или отвечайте, или я составляю акт об обнаружении контрабанды!»
      Вот тогда и распахнулись глаза-озёра, изящная рука кокетливо поправила пышную причёску: «Я их не покупала! Я – женщина, инспектор! Желанная женщина!»
      И матёрый сыскарь позорно отступил в мою каюту отдышаться от откровения шеф-повара.

      Я сам оказался невольным участником одной трагикомедии. В антарктическое лето ушёл на БМРТ «Скиф» наш научник Ваня, исключительный красавец с прекрасным баритоном. Болтали досужие языки, что его же супруга  похвасталась перед товарками в институте мощным либидо мужа. А Керчь – город небольшой. Скифянки заочно включили Иванову кандидатуру в разряд половых гигантов. Положила на него глаз шеф-повар Николаевна. Женщина она дородная, в возрасте очень сильно за сорок.  Пережила двух мужей и прогнала нескольких любовников.  А нам тогда было от силы по три десятка.
 
      Ивану досталась каюта на одного, под номером девять, тёплая: дверь её располагалась точно напротив двери камбуза. В холодной Субантарктике это немаловажное преимущество. А в десяти метрах подальше – душевая, постоянно открытая для работниц камбуза. Всем прочим смертным вход туда строжайше воспрещён в целях экономии горячей воды. Стармех строго следил за этим. Но что он мог против Николаевны, истинной морячки, забористый мат которой служил визитной карточкой «Скифа».  Под её крылом вкусил Ваня райское наслаждение во всех его проявлениях, включая гастро- и бальнеологическое.

      А потом рейс кончился. Парень решил, что кончилась и любовь. Но, только не для Николаевны. Запала она на молодого любовника. Стала названивать его супруге по нескольку раз на дню: «Всё равно ты мне его отдашь!» Начались семейные скандалы, - предмет обсуждения сотрудниц института. Жена подала на развод. На предзащите диссертации Ивану устроили обструкцию чуть ли не всем Учёным Советом. Теперь уже холостяк, ушёл бедолага на съёмную квартиру. Нет, не к Николаевне. Её Иван в сердцах обозвал «чёрной вдовой». Есть такой паук-каракурт. Самки каракуртов после совокупления сжирают своих партнёров. Платил Ваня алименты на двоих деток, которых любил. Мне он запомнился грустно шагающим после рабочего дня с батоном в портфеле и бутылкой кефира в кармане. А вскоре парень удачно перевёлся в Киев.

      В следующем, зимнем рейсе «Скифа» в девятой каюте поселился я. Той зимой скифяне  остались без мяса.  И если бы не полторы тонны китовой губы, подаренные нам одесскими китобоями, научники и тральцы вымерзли бы от перерасхода энергии. Ведь на открытой палубе мы проводили по много часов в день. Капитан распорядился жарить для нас китовые бифштексы по первой просьбе. Особенно радела о хиляках-научниках наша шефиня:
      «Ох, Николаевна, продрог-то как! Пожалуйста, поджарь китятинки!»
      «Пи. . . . .ки тебе, сынок? Сейчас, будет тебе пи. . . . .ка! Да жуй ты, не спеша! Подавишься!»
     Никто не подавился ни разу. И душевой мы тоже пользовались неоднократно. Опасались заболеть от переохлаждения. И всё под эгидой Николаевны.

     Подходил к концу четвёртый месяц плавания. Однажды, в двенадцатом часу ночи я ждал прихода в очередную точку гидробиологических исследований. До неё всего два часа ходу, - не поспишь. А потом – четыре часа работы на холоде в полном одиночестве.  И снова – два часа хода. На мне тёплое нижнее бельё, включая кальсоны. Сверху –  водолазный костюм из верблюжьей шерсти. На диване лежит прорезиненный рокен. Он защитит меня от пронизывающего ветра и водяных брызг. Чтобы занять себя, я читаю какую-то критическую статью в журнале «Иностранная литература».  Дверь открыта, чтобы из камбуза пришло побольше тепла. В это время из душевой выходит розовая распаренная Николаевна. Она проплывает мимо моих дверей. Из-под лёгкого банного халатика заявляют о себе её пышные целлюлитные бёдра.  Дынеподобные груди рвутся наружу. Как не заглядеться.

      Поймав мой неосторожный взгляд, Николаевна переступает через порог:
      «Ох, Илюша, славная у тебя каюта! Как же она мне запомнилась! Ванечка в ней жил! Вот это была любовь!.. А ты почему не спишь?»
      «Через два часа придём в точку. Вот и не сплю. А про любовь вашу я наслышан, Николаевна. Уехал Ваня. Говорят, что в Киев.»
      «Ну да,  уехал… с концами… А ты всё читаешь? И не надоело? Давай лучше в карты сыграем!»
      «Я карт не держу. Да и играю плохо. В подкидного, что ли? Слышал, что ты, Николаевна, в нём гроссмейстер!»
      «Ну да, в подкидного, с переводом и погонами. А карты у меня есть. – И в самом деле, из кармана халатика шефиня достаёт видавшую виды колоду карт. – А на что играем?»
      «На интерес, Николаевна! Проиграл, - один предмет одежды долой!» - пошутил я.
      «Ишь ты, какой хитрый! Вон сколько на тебе одёжек! А я почти что голая! Ну да ничего, посмотрим кто кого!»

      Начали мы играть. Уже по окончании первого кона я заподозрил, что многоопытная партнёрша моя бессовестно поддаётся. После второго –  я уже не сомневался в её коварстве. Да она и не скрывала своего замысла:
      «Ой, Илюша, а говоришь, что плохо играешь! Халат и бюстгалтер я уже проиграла! Ну ладно, давай ещё одну игру сыграем, и я всё сниму вместе с трусиками!»
      От тревожного сигнала в голове я сразу почувствовал себя собакой Павлова. Вспомнились грустный Иван с бутылкой кефира, образ паучихи и последний скабрезный анекдот, ураганом пролетевший над страной. Притворившись «серым шлангом», я и выдал:
      «Нет, трусики твои, Николаевна, мне не нужны, велики они мне!»
      Николаевна прошипела грязное ругательство, собрала колоду, скрылась в камбузе и захлопнула дверь. Навсегда. До меня дошло, как жестоко посмеялся я над ностальгией стареющей женщины. Понял я и другое: вне обеда пи……..ки мне уже не будет. И оказался прав. Но тяжёлый период работ кончался. Потерплю ещё месяц, а там – скоро и домой. Инцидент забылся. Да и был ли он? Так, пошутили. Вот только Николаевну я не вижу. Избегает меня, что ли?
 
       Вот и прошёл этот месяц, и «Скиф» выбрался из сороковых широт. Пошли домой вокруг Африки. И я уже писал первые страницы рейсового отчёта, когда ко мне в каюту ввалилась делегация камбузниц:
      «Израиль, выручай! Нужны стихи для Николаевны! Сегодня у неё юбилей! Пятьдесят лет!»
      «Да что вы, девчата, она же меня и так на дух не переносит! Ещё обидится и совсем съест!»
      «Да ничего, Николаевна – баба отходчивая! Не съест! За стихи всё простит! Пиши скорее!»
      Написал я «оду» экспромтом. И отдал девчатам. Вот она:

                В юбилейный день рожденья
                Попросили для знакомой
                Написать стихотворенье,
                Осветить теплом весенним
                Труд рабыни гастронома
                Николаевны.

                То и дело с тяжким стоном
                Судно на бок залегает.
                И по адресу старпома
                Мечет молнии и громы,
                И кормой плиту толкает
                Николаевна.

                Пятьдесят? Не верю, право!
                И дородна! И румяна!
                Ходит-пишет, словно пава!
                А ругается как браво! –
                Ах, богиня океана,
                Николаевна!

                И красавцам, и уродам
                Надлежит остерегаться:
                От «амуров» до развода –
                Шаг один! Тяжка свобода!
                Восемнадцать! Восемнадцать
                Николаевне!

      Прошло минут двадцать. Вдруг, слышу по радиотрансляции: «Старшего инженера Рубинштейна просят зайти в каюту номер тридцать четыре!» Ага, это Николаевна! Спускаюсь на нижнюю палубу. В каюте поваров – не протолкнуться. Женщины, мужчины, - все в добром подпитии. Именинница восседает на нижней койке, но всё равно, что во главе стола:
      «Илюшенька, сынок, прощаю! Иди сюда, садись! Выпей за здоровье паучихи! Хочешь пи. . . . .ки?»
      «Спасибо, Николаевна! Но за время нашей размолвки я перешёл на морскую капусту!»
      «Значит ты теперь - морской козёл! Ну, так и быть, всё равно прощаю!»

      А что же остальные моряки (включая тебя), ну те, которые не блистали своим либидо? Как вы решали для себя сексуальную проблему? – Спросит кто-то с коварной ухмылкой. Ага, и я об этом: мы блюли свой моральный облик и хранили верность жёнам. Простатит, осложнённый всякими аденомами, - наша профессиональная болезнь. Хорошо, что он приходит к пенсионеру на склоне жизни. И плохо, – поскольку, приобретённая инвалидность уже никак не влияет на размер пенсии.               
                Израиль, 2012
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

*Бонитировка - Оценка племенных и продуктивных качеств животного.
*Либидо -(лат. Libido) — Этим термином обозначают сексуальное желание или половой инстинкт.