Зима была – ух! Зимища! Москва заледенела после дождя. Деревья в хрустале сияющем, гнутся до земли от сосулек на ветках: прямо царство снежной королевы. Яблочки дикие - стеклянные шарики на ветках, пригнувшихся к земле. И рябина остекленела, красиво, но птичек жалко Китаец ежится у киоска - несладко ему в морозной Москве, обжигающий пальцы пластиковый стаканчик чая не спасает.
Дороги превратились в каток, и самая модная походка теперь – как у японских гейш, - семеним, не отрывая подошв от ледяной корки, ползем все. И вдруг – бах! Падает со всего маху мужичок с высоты собственного роста. И ненормальная спортивная тетка стоит над ним и хохочет, приговаривая по-итальянски, что придется его целиком в стиральную машинку запихивать. Сумасшедшая: хорошо, что в стиральную, а не в скорую! Отделался синяками. Туристы, экзотики им захотелось – посмотреть настоящую Россию, зимнюю. Вот и прикатили в Москву. Как же, в России всего два города – Москва и Санкт-Петербург. Уж эти-то туристы увидели, что в России не все живут в `избе, как страшная баба-йага из сказки, которую итальянским детям рассказывала учительница, а дети вдруг решили, что `изба – это и есть национальное российское жилье: у вас все живут в `избе?
В краеведческом музее районной школы директор-энтузиаст установил курную избушку в натуральную величину прямо в классе. Чтобы видели дети, как жили их деды. Печь, лавки, ухваты, крынки, чугуны, кочережки, расшитые рушники, угольные утюги и через сто лет останутся в музее. Некоторых экспонатов нет и главных музеях страны.
Но вдруг вспомнилась настоящая изба.
Бабка Аленка, старушка-веселушка, жила в своей избушке одна. Сын с семьей на другом краю деревни. Внуки прибегали к бабушке помочь с огородом, воды из колодца принести, дров наколоть. А в избе старушка справлялась сама. Как? Она же слепая совсем.
Вон, глаза совсем белые, даже намека на зрачок нет.
Я упрашиваю свою бабушку сходить к соседке – одной страшноватенько: настоящая баба-яга, сухонькая, горбатенькая, с палочкой, в рябом платке на голове и серой дерюжке, чуть не веревкой подпоясанной, в запыленных тапках на худых коричневых ногах, и чуть выше меня, десятилетней, ростом.
Мы идем в соседский домик. Сени крошечные, дверь со щеколдой и даже петельки для замка нет, как запирает, когда уходит? А куда ей уходить-то?
В единственной комнатке два окошка. Стены закопченные. И печь небеленая. Лавка, стол, никаких электрических проводов не видно, и лампочек тоже нет. Да и зачем – ей же всегда темно. Хотя, как знать?
Бабулька вдруг обрадовалась гостям. Несет яблок мне. Мне, чем только не закормленной!
Бабушка моя здоровается и говорит:
- А вот, Аленка, запросила внучка посмотреть, как ты живешь. Ты что делаешь?
- А как я живу? Глажу вот.
И я вижу, что бабка Аленка плотно и ровно наматывает майку на скалку и с силой прокатывает ее по столу ребристым брусом – пральником.
- Это как это? - спрашиваю, потому что никогда такого не видела: у моей бабушки есть настоящий электрический утюг, а тут средневековье какое-то доисторическое.
- А вот как, - отвечает. Ловко получается. Раз, другой, третий. Снимет майку, и я вижу, что мятые складки сорочки разгладились. Следующую. Пальцы, как зрячие, сами справляются. И двигается старушка по комнате уверенно. И деревянную ложку мимо рта не пронесет. И мимо лавки не сядет.
- Да посядите, - приговаривает.
- А мы вот тебе медку принесли, - моя бабушка ставит на стол банку. Закончила бабка Аленка гладить.
Я осматриваюсь. Полутьма. В дальнем углу, за печкой, угол занавеской огорожен, там кровать виднеется. Полы некрашеные, но чистые: босым ногам уютно.
Бабульки говорят о чем-то своем, а я размышляю о том, как она, слепая, могла знать, что это мы с отцом проходим мимо нее по тропинке – она же первая поздоровалась! И как она одна живет зимой, когда внуки, такие же слепые, как она, уедут в интернат? Может, сын придет – картошки из погреба достать, печь протопить? С невесткой не ладит старушка, не любит та ее. Неужели все сама, с Божьей помощью? В углу висит иконка, но не видно, какая, полумрак же. И никакой ведуньей-колдуньей бабка Аленка не была. На жизнь не роптала, жила, как умела. И радовалась жизни. Чему радоваться-то? А тому, что лето пришло. Не было в той избушке прялки и печь закопченная, а не беленая, как в школьном музее. Иначе я подумала бы, что именно ту избушку привез директор в музей.
Вот уж такую избу не то, что иностранцы, а и россияне не все видели. А то – все живут в избе! В Европе сейчас жилья настроили больше, чем жильцов. И что? Людям всегда чего-то не хватает.
В Третьяковке есть картина Александра Иванова «Неаполитанский пейзаж», 1911 год. Одноэтажные домики сбегают к заливу, к лодочным пристаням. Сейчас это фешенебельшейший район – многоэтажные дворцы-дома. И вместо лодок – яхты и катера.
Город так преобразился тогда, когда свергли Муссолини, и новая власть позвала из-за океана эмигрантов: возвращайтесь домой, на родину. Люди начали возвращаться, ввозить денежки, строить дворцы, автострады, гипермаркеты. В старом городе дорожки узенькие – двум машинам не разъехаться. Зато на скоростной автостраде забываешь о расстоянии: там, где ехал бы в пробках и час, и два по городу, прокатываешь за несколько минут. Только исторический центр города остался прежним. А новые районы преобразились. Но архитекторы умудрились не изуродовать город модернизмом. Даже американский район, напоминающий Сидней, органичен. Что-то далеко уехала я из школьного музея от курной избушки: к автострадам и стоянкам яхт. Хорошо, что туризм развивается и позволяет людям узнавать мир не только по учебникам и путеводителям, а и своими глазами увидеть мир. Зима же для южных народов – экзотика. Только вот собрались продавать Калабрию российским или американским миллионерам. Не справляются с мафией.
Ничего не стала говорить хохочущим туристам, извалявшимся в снежной каше – не стоит давать непрошенных советов. Пусть сами познают колорит России. И пусть расскажут, что в России живут не в избе. Если, конечно, расскажут. Обычно вспоминают Кремль – «Ке бела чита!», Большой театр: я был в Большом! Третьяковку – «Белло палоцо», Эрмитаж – мольто гранде! Морщатся в сторону мусора – пуцца спорко, забывая о собственных мусорных забастовках. Помнят два русских слова: «да» и «нет». Но в Россию же невозможно не влюбиться. Даже в такую, снежно-белую, хрустально-сияющую, морозную. Тем более, что жить в России они будут не в избе. И те туристы, которые приезжали в олимпийскую Москву прошлого века, не узнают ее сегодняшнюю.