Четыре
В четырехлетнем состоянии все происходит немыслимо глубоко. И солнце светит отовсюду, снег застывает пористыми глыбами, пингвины бродят по ним, пробиваются желтые цветочки с приклеенными к ним намертво бабочками, белые медведи вальяжно подставляют свои мохнатые пуза и позволяют их чесать.
В четырехлетнем состоянии мир расширен до беспредела, и ведомо маленькой девочке все навзничь, вдоль и поперек.
Срываются желтые цветные головки, отрываются лапки и крылья веселой бабочки, и пыльца первого греха пахнет заманчиво, как старый снег.
И можно обойти весь мир, обойдя старую пятиэтажку. И можно понять суть мироздания, с серьезным видом стоя на пустыре, заросшем бурьяном в твой человеческий рост.
А можно нестись вперед головокружительно, раскинув руки на весь беспросветный мир, и можно кричать – мама, смотри, я лечу!!!
- ты смотри под ноги, куда летишь, - отвечает улыбчиво мама.
- а все равно куда, я лечуууу!!!!
Март
Волчица встала между волком и солнцем. Тень ее смутно терзалась, виляла по мартовской мокрой грязи, бежала впереди волка. Волчица становилась, падала неожиданно на бок и выкусывала остервенело между пальцев толи блох, толи льдышки, толи всю свою неудавшуюся жизнь.
Волк стоял в стороне, грустно смотрел, и не смел вмешиваться.
Волчица бежала, криво улыбаясь и косолапя, все быстрее и быстрее, и не в силах обогнать свою собственную тень, кувыркалась в бешенстве, кусая свой одинокий хвост.
Волк бежал рядом, он чуть-чуть, на пол-лапы отставал, то на пол-лапы забегал вперед, и не бросал, и подвывал, как мог, и не уставал.
Волчица села на собственный хвост, и озиралась. Иней застывал на ее бородинских усах.
- Господи, - кричала я, ударившись оземь, - да за что ты снова мучаешь меня, чем тебе я не угодила в этот раз.
- Господи, - подвывает волчица, - Господи, отпусти ты нас, посмотри – вот волк мой сидит, понурясь, отпустил бы ты нас, Господи, а?
Озеро
Человек стоял на земле и, запрокинув голову, плевал в небо. Плевки разбивались о небесную твердь, как мухи о лобовое стекло.
Кушать хочу, сказала женщина, и человек пошел на рыбалку. Он спустился с вершин на берег озера, вниз, в майский блистательный полдень. Солнечные мальки плескали серебряными хвостами по животу озера, их сносило ветром против течения, они подпрыгивали, рвались обратно, и озеро смеялось.
Человек смеялся вместе с озером весь день.
Потом пришла круглая ночь, и всплыла со дна на поверхность белая лунища.
Озеро дышало и не шевелилось, озеро лениво курило, и туман расплывался над ним длинными тенями.
Человек шел домой, в ведре подпрыгивали дюжина солнечных мальков и лениво покачивалась белопузая луна.
Старух
Было время, рассказывала она, и руки ее, свернувшиеся на коленях, жили своей сложной жизнью, было время, когда солнце вращалось вокруг земли, по воде не ходили недоделанные боги и у меня были глаза, которые все это смотрели.
Это было время, когда я была стара и беспечна, как глубокое озеро. На моем дне хранились пиратские сокровища, и бледные рыбы выглядывали из иллюминаторов затонувших во мне кораблей. Я была стара, от меня пахло влажной таежной землей, и дети пробегали через меня, раскинув руки- крылья. Зачем вы подвинули меня, молодой человек, подвинули так, что мне пришлось мучительно молодеть, терять память и выздоравливать, и покупать новый лифчик. Что можешь понимать ты, молодой человек, стремительно промчавшийся через мою заскорузлость, что можешь ты увидеть на бегу, теряя тапки и невинность.
А теперь, я, восставшая из пепла разрушенных городов, вся разодетая от Кардена до Помпеи, теперь уже все - я разольюсь тяжкою лавой, и разрушу своей бессмысленной любовью все, до чего сможет дотянуться моя бессмертная душа.
Я убью своей любовью все, что еще осталось живо на этой земле, и лягу на пепелище и взвою белой волчицей на спрятавшуюся в будку луну.
Так кричала мне она, старая, беззубая, толстая женщина с выколотыми от старости глазами, и смотрела в меня насквозь, и ее руки, свернувшиеся на коленях, жили своей сложной жизнью.