У нас машины нет. Дима не хочет машину. Он говорит - вот, Златик, вот если б лошадь, то да, а это – чо, железяка глупая.
Дима увидел объявление на столбе – «пропала пони, белая. Нашедшему - вознаграждение». Дима пропал на неделю. Он искал белую поню. Без вознаграждения, за так, чтоб найти её, рассмотреть, накормить – настрадалась, бедная, - и погладить. Забежал, обросш и буен, я ставила перед ним плошечку с борщём и нарочно туда кидала чеснока, пусть пахнет. Дима хлебал и бурно рассказывал, что вот он уже почти нашел поню, вот она уже мелькнула в зарослях одуванчиков, такая графичная, белая на жёлтом…
я сидела, подперши рукой обветренную щёку, и смотрела в диму насквозь, и даже, видимо, плакала…
Не трогают тебя, Дима, слёзы мои, неужели ты не видишь, как я иду по одуванчиковому полю – одна, потеряна, белая пони, одна на весь беспросветный мир.
Я – белая пони, я устала катать сорванцов, я просто грустно пожевала губами и сказала – все, ребята, пока. Я не хочу больше вас катать, я устала и хочу уйти от вас.
Когда-нибудь, когда Дима устанет бегать по окрестностям в поисках белого пони, я тихонечко выйду в ночь, на ногах резиновые сапоги, на голове бабушкин платочек. Я присяду и закурю «беломорканал», и слетятся на мой огонёк глупые мотыльки и умные бабочки, рыбы высунут мокрые морды из прудика и отдадут мне честь, собаки приползут к моим ногам и не будут достойны лизать ремешки на моих сандалиях.
И меня закорёжит и завертит, я взвою от непостижимой боли, и тогда выйдет из леса белая пони, и войдет в меня. Успокоится ветер, замолчат сверчки и выкатится огромное солнце, но оно уже не сможет испугать во мне белую пони, белую пони, белую пони …