На ресницах серебрится иней
– Феодосия Федоровна, пора домой, – умоляюще прошептала Люба.
– Подожди, вот Варвара придёт, – ответила сотрудница, которой не хотелось идти домой.
Дверь в кабинет со скрипом отворилась, медленно, чуть покачиваясь, вплыла Варя, подмышкой она держала завернутую в газету стеклянную ёмкость.
– Ну, всё. Теперь до утра здесь придётся зависнуть, – посмотрела в очередной раз на циферблат Люба: стрелки сошлись на двенадцати.
– Не грусти, пойдём, я тебя провожу, – пришёл на помощь Евдоким.
Миновав проходную, они вышли на набережную. Снежный палантин берега резко обрывался, провалившись в темноту ночной реки. Тротуар освещался фонарями, на их фоне белоствольные красавицы в серебристых накидках, переливающихся разноцветными огоньками на свету, напоминали сказочных фей. Феи, наклонившись в реверансе, приветствовали прохожих. Мужчина и женщина шли, как пионеры, на расстоянии друг от друга и молчали. Ким первым прервал паузу:
– Почему ты так волнуешься? – тихонько тронул Любу за локоть.
Та, неожиданно остановившись, вспыхнула:
– Договаривались же только до десяти часов посидеть, и по домам. Моё назначение отметили, за день рождение Петра Петровича выпили. За наступающий Новый год пять раз опустошили бокалы, что ещё? – она подняла голову. Холодный малахит её глаз встретился с тёплым лучиком его томных кристаллов. Лучик проник глубоко в сердце и огромной волной расплеснулся по всему организму, создалось впечатление, что внутри сорвало клапан, который сдерживал эмоции и чувства. Люба отвернулась. Он был красив, как Аполлон! Длинные, вьющиеся волосы, торчащие из-под шапки, и бархатистые ресницы покрыла изморозь. Для полноты картины ему не хватало только венка или ветви лавра. Ким положил руки ей на плечи и повернул к себе.
– Глупая, чего испугалась! – его сладостная речь лилась, как горячий чай переливается из чашечки в блюдечко и обратно. – Я не могу понять, чего ты боишься?
– Мужа! Он там сидит с детьми, ждёт меня, а я… – не успела договорить, как он крепко прижал её к себе. Люба уткнулась носом в широкую грудь. Аромат знакомого парфюма дурманил голову. Сделав усилие над собой, Люба вырвалась из цепких объятий и побежала к дому. Ким догнал и преградил путь:
– Ладно, прости! Больше не буду! Провожу до подъезда и пойду домой.
– До подъезда? А если муж в окно смотрит? Нет, вот до того дома, дальше я сама уйду.
На углу дома он опять легонько тронул её за локоть, Люба нерешительно подняла глаза:
– После праздников встретимся на работе, хмель выйдет, самому же стыдно будет!
– Не будет! Я буду ждать тебя столько, сколько нужно, ты всё равно будешь моей...
– Ни-ког-да! – лукаво улыбнувшись, прошептала Люба и пошла прочь. Она спиной чувствовала его тёплый, будоражащий сознание взгляд. Захлопнув дверь подъезда, замерла в нерешительности. Что же с ней случилось? Вспомнились события недельной давности: к ней подошла Фёдоровна и с ехидной иронией спросила:
– Не знаешь, где Ким задерживается? Говорят, вчера к нему в кабинет на велосипеде приезжала Софья, это та, что работает в пищеблоке.
– Что, прямо на велосипеде и в кабинет? – съёрничала Люба, тогда ей было абсолютно безразлично, кто к кому и когда ездит. А сейчас? Она поймала себя на мысли, что сейчас она готова ползти на край света, только чтобы Ким был рядом, она не хотела делить его – ни с кем. «Ни с кем? – эхом отозвалась последняя фраза. – Да он же женат! Господи, что делается? Вот попала, так попала».
– Кто там? – муж спускался по лестнице.
– Я! Ноги от снега отряхивала,– нашлась Люба.
– Вроде мороз на улице,– не понял он.
– Да, ладно, пойдём спать, так устала.
– А ты чего так долго?
– Так получилось,– объяснять ничего не хотелось.
Дни тянулись мучительно долго, душа рвалась на работу, чтобы прочитать Киму стихи, которые неожиданно сочинила:
На ресницах серебрится иней,
Ты его, пожалуйста, не тронь.
Я хочу быть для тебя богиней,
Чтоб разжечь в душе любви огонь.
В Новогоднюю ночь Люба первый раз в жизни не знала, какое загадать желание, потому что своего желания она стеснялась и боялась больше, чем мужа…