- Увези меня в Париж, - просит Аня своего Петю.
Петя хохочет и тут же в ответ:
- Увезу тебя я в тундру!
Аня молчит, смотрит исподлобья и глотает комок, слепивший ей горло. Петя всячески пытается расшевелить Аню. У них беда – Аня заболела той самой страшной болезнью, когда человек сгорает быстро и заживо.
Но они оба умные современные молодые люди. Понимают, что нужен только позитив, что нельзя даже вспоминать про эту гнусную заразу. Правда, в таком их «уме» есть что-то от страуса, который зарывает свою голову в песок и думает, что надёжно спрятался.
У Ани всё подзапущено, она безответственная особа: не обращала внимания на свои неприятности до тех пор, пока не загремела по полной. Сначала «скорая» увезла её с кровотечением, а после муж получил на руки «стёклышки» с гистологией. Даже первая мини-операция не стала для неё сигналом. Она сразу же запросилась домой, дала расписку, что чувствует себя прекрасно, и не дождавшись результатов серьёзнейшего анализа, выпорхнула из стен «медучреждения». Никаких предчувствий и дурных мыслей! Спала прекрасно, видела во сне голубые небеса и белые лайнеры. Она даже не хотела ехать за результатом. И Петя, как более серьёзный и ответственный, сам созвонился с докторшей и сам отправился в гинекологию. То, что он там услышал, ввело его в ступор. Врач, Тамара Николаевна, успокаивала его по обычной отработанной своей программе. Набор слов у неё, как и набор инструментов для операции, всегда наготове и в полном комплекте. Опытная докторица, без труда убедила Петю, что аденокарцинома – это не так страшно, что у его жены всё совсем недавно возникло, что операция – это самый лучший в данном случае метод. И Петя, повеселевший и просветлённый, отправился домой, к Ане, уговаривать её на новую, самую радикальную операцию в онкобольнице.
Аня не поверила ни Пете, ни Тамаре Николаевне. Пете – потому, что он ничего не понимал в медицине, а лечащему врачу – потому что решила, что та ей мстит за то, что не стала лежать в стационаре положенные 10 дней и дожидаться там результатов гистологии. Глупейшая, конечно, причина не верить своему врачу, но у Ани такой характер. Вечно понапридумывает кучу всяких отговорок и объяснений, а потом не знает, как расхлёбывать свои причуды.
Она стала рыскать по Интернету в поисках объяснения своего диагноза. Расшифровывала каждое слово в длинном и неудобочитаемом своём приговоре. Получалось, что у неё подозревают рак матки, но с медленным развитием. «А раз так, - думала Аня, - то никаких операций делать не нужно. Достаточно только взять себя в руки, начать обливаться холодной водой, пить болтанку из водки с подсолнечным маслом – и от её диагноза не останется и следа!»
Аня до ужаса боялась операции. Уговаривала Петю принять её точку зрения на «излечение», и почти уже убедила мужа в своей правоте. Она всячески тянула время и не торопилась за направлением в онкологическую больницу. Но первым не выдержал Петя. Он зарыдал и сказал, что не может ей способствовать и укладывать её в гроб преждевременно. Петины слёзы на Аню подействовали, как ушат ледяной воды, которой она собиралась лечить свой рак, и она согласилась, что в данном случае операция ей будет полезна, чтобы не жить всё время под дамокловым мечом.
Новый лечащий врач, Вера Васильевна, многоопытный хирург, Ане не понравилась. Категорична, резка, обидчива. Категоричность ей давали опыт и знание своего дела, резкость шла от «мужской» профессии хирурга. Обидчивость – чисто женская черта. При том что Вера Васильевна хотя и была хирургом, но оставалась женщиной, и как показалось нашей проницательной Ане, не без проблем в личной жизни. Куда мягче, внимательнее, даже можно сказать, нежнее была прекрасная Любовь Яковлевна, врач-анестезиолог.
Аня своими познаниями собственного организма и печальным жизненным опытом на предмет приёма всяческих лекарств так застращала бедную Любовь Яковлевну своей поливалентной аллергией, аритмией и высоким давлением, что та отнеслась к больной весьма ответственно и внимательно. Когда после операции Аню наконец-то привели в чувства, она ещё ни разу в жизни не испытывала такого внутреннего кайфа: ей казалось, что можно вставать с неудобного клеенчатого матраса и собирать вещи на выписку. Соседка по палате чуть не свалилась с кровати от зависти, как Аня легко пришла в себя.
- Ой-ё-ёй, а я двое суток не могла очнуться, - жаловалась семидесятилетняя дама. – Да, видно, молодость и в самом деле – великая сила.
Сказала – как поглазила. Ане принесли четыре огромных пузырька для капельниц, и тут началось для неё светопредставление. Ей было так плохо, что уже врач не знала, что же с ней делать, и дала распоряжение на инъекцию промедола. На некоторое время больной стало лучше, и она всячески старалась отменить очередные вливания.
Отношения с Верой Васильевной осложнялись ежедневно по нарастающей. Аня наивно спрашивала, не оставили ли у неё в животе какой-либо инструмент, не потеряли ли там нитку от марлевого тампона. Повод задавать эти вопросы был, на третьи сутки она почувствовала, что у неё в животе клубится какой-то чёрный горячий клубок в области пупка. Хирург не утруждала себя пояснениями, она тут же отправила Аню на УЗИ, чтобы та могла убедиться, что никаких ножниц в животе не забыли, и при этом поджимала губы и выказывала ей своё возмущение:
- Да я вас с таким трудом оперировала, помогал даже Михаил Юрьевич. У вас там спайка на спайке, приходилось раздирать всё руками, даже руки отекли у меня после вас, а вы мне тут глупости выговариваете.
Аня делала огромные глаза и не могла представить, как это ей в животе «раздирали» спайки. «Наверное, профессиональные дела «раздирать» кишки в животе», - думала она и старалась понять своего врача, завоевать её расположение и настроиться на одну с ней волну. К вечеру температура скакнула выше всяких допустимых пределов. Чёрный клубок внутри жёг и клубился горячим туманом. Утром врач опять ругалась.
- Знаем мы этих диабетиков! Всё у них гноится и не заживает.
По-докторски выходило, что Аня виновата сама в своих осложнениях. И когда Вера Васильевна «на живую» ввела ей в рану металлический зонд, потом стала чистить рану, прижигать свищ и выдёргивать скобы, Аня поняла, что ей надо срочно заручиться хотя бы сочувствием своего врача, а то ведь так и будет повторять свои гестаповские штучки во время перевязок.
Больная стала настраиваться на добрую волну со своим доктором. Она вспомнила, что когда-то её одна ведьмочка-стажёрка учила завоёвывать симпатии. Ну, ведьмочка – это громко сказано, однако, у её знакомой, Лариски, были задатки колдовать и ведовать.
- Представь себе, что ты держишь над головой у себя огромный таз, полный цветов. Когда заходишь в транспорт, посыпай этими цветами толпу пассажиров. Увидишь, к тебе станут относиться по-доброму.
И Аня решила воспользоваться советом Ларисы немедленно. Она представила своего доктора, подняла повыше огромную корзину с анютиными глазками и стала мысленно сыпать на голову бедной Веры Васильевны эти весёленькие цветочки. Делалось всё легко и непринуждённо. Надо было только иметь такое воображение, как у Ани: и корзину – всю до последнего прутика, и виолы – разных жизнеутверждающих цветов, и Веру Васильевну, стоявшую у плиты и что-то там варившую на ужин, увидеть вполне реально. Она сыпала на голову доктору содержимое одной корзинки, принималась тут же за другую. И не заметила, как уснула.
Утром произошло непонятное. Вера Васильевна, которая до этого бросала куда-то в пространство: «Доброе утро», теперь подошла к ней, улыбнулась и напевно произнесла:
- Доброе утро! Как мы тут? Сегодня не забудьте напомнить мне на перевязке…
Аня сияла! Надо же, её колдовство удалось. Врачиха теперь с ней и внимательна, и обходительна…
Тут же она изобрела для себя красивую формулу её содружества с доктором. Она подумала, что хирург неспроста послан ей небом. Хирос – рука. Хирург – инструмент в Руке Господа, даденный ей для её же здоровья и блага. И имя этому инструменту – Вера!
Нет, не зря Петя ценил в своей Ане такие способности красиво и по-умному всё объяснять. И её хирурга так и звали Верой Васильевной. Как только Аня нашла для себя столь яркий образ и такое простое, харизматичное объяснение, она тут же полюбила эту женщину, спасшую её от опухоли.
Сложнее было сыпать фиалки на голову себе самой. Для того чтобы не ждать покорно, когда болезнь проявит свой норов, когда опутает её, безвольную, своей крепкой сетью, Аня должна переполняться оптимизмом. Но его нет. Её оптимизм – это пустая банка из-под мёда: ещё можно наскрести ложечку, ещё можно уловить аромат летних лугов и солнечных долин, а реально это пустая грязная посуда, которую и мыть неудобно, вся изгваздаешься в сладкое. Но жить надо! А без желания жить это сделать невозможно.
Аня долго-долго думала, что может дать ей это желание жить. Наверное, мечта какая-нибудь. А о чём ей или о ком мечтать, когда её любимый Петя с нею?
- Увези меня в Париж, - говорит Аня, насупясь. - Увези!!!
- Зачем, Солнышко? Ты не можешь до универа доехать, тебе сложно после операции. Какой Париж?!
- В Париже весело, - грустно говорит Аня.
Потом озорно подмигивает мужу:
- За оптимизмом! Наполним банку мёдом…
Петя ничего про мёд не понял. Зачем же это в Париж ехать за мёдом? За ним надо куда-нибудь в Башкирию… Но Ане он не перечит, берёжет её редкие улыбки.
- Хорошо, - отвечает её любимый Петя. – В Париж, так в Париж! Поеду за билетами…
Аня засыпает. И уже не ноет её незаживающий шов, и уже не кружится голова. И сон, светлый и лёгкий, - наверное, как Эйфелева башня, - снится измученной женщине: опять голубые небеса и белые лайнеры. И все они летят в Париж. В Париж! Там весело и интересно, там Аню ждёт полная банка мёда…