Сладкая каторга Анатолия Домбровского. Творчество

Галина ДОМБРОВСКАЯ,
член Международного сообщества писательских союзов (МСПС),
зам.председателя Союза РУБ писателей АР Крым,
главный редактор журнала «Брега Тавриды»,
член-корр. Крымской академии наук,
заслуженный деятель искусств АР Крым,
лауреат Премии Автономной Республики Крым,
Международной литературной премии им. Сергея Михалкова и
Медали Леонардо да Винчи. 


                СЛАДКАЯ КАТОРГА АНАТОЛИЯ ДОМБРОВСКОГО

   
     «Сладкой каторгой» называл свой писательский труд Анатолий Домбровский,потому что это — и восторг от процесса постижения через творчество мира,человека, природы, и удовольствие поведать миру о сокровенном и наболевшем, и окрыленность от открытия все новых истин, но одновременно — и тяжелое бремя, ибо «знание, — писал он в своем неоконченном романе «Алтарь Исиды», — достигается чрезмерным трудом, долгими исследованиями, обобщениями и доказательствами», то есть требует полной самоотдачи и предельной концентрации внимания, в частности, при изучении исторических и бытовых реалий, необходимых для создания достоверного художественного полотна, при осмыслении ситуаций, коллизий, кроме того, писательство — это рутина, неудовлетворенность написанным и разочарования, в общем, работа на износ… Впрочем, плодовитости писателя многие могут позавидовать: он автор 24-х романов, 18-ти повестей, множества рассказов и статей, к тому же — неутомимый общественный деятель.
   
     Деревенька, в которой Анатолий Домбровский родился, находится в северном Крыму, в той ее степной части, которая примыкает к Каркинитскому заливу. Прежде она называлась Караит, потом — Коммунарное. Есть у нее и другая географическая привязка: она входила в состав Раздольненского района, была когда-то коммуной «Яркое поле», потом — одной из бригад КСП «Советская Родина». А раньше, — по рассказам Анатолия Ивановича, — была немецкой экономией, владением двух немецких колонистов (братьев, как утверждают старожилы тех мест). Ими она и построена. От немцев-колонистов к моменту создания коммуны «Яркое поле» остались два добротных каменных дома, которые принадлежали братьям, еще два-три дома служащих-специалистов и управляющего экономией, кирха, контора, силосная башня, водокачка, мельница, конюшни и коровники, складские помещения, амбары и погреба, постройки для сезонных наемных рабочих.
    В двадцатые годы все это опустело, колонисты уехали, а приехали и поселились, где могли, коммунары, украинские переселенцы-бедняки. Анатолий Иванович помнил почти все их фамилии — это Ткаленко, Данильченко, Шахрай, Щербак, Баран, Мирный, Шацило, Завгородний, Тутан, Мороз, Андреев, Савекин, Игнатенко, Сопляниченко, Мельник, Чуприна, Бабич, Лунёв, Костенко, Дроботенко, Гурин, Лях, Лебедь, Кан, Борзий, Обертас, Слабун, Крайнюк, Третьяк... Позже, когда он напи¬шет роман «Вернись и вспомни», даст эти фамилии его героям и наделит их чертами и судьбами своих земляков.
   
     Отечественная война, как известно, все круто изменила в судьбах людей, да и семья отца Анатолия после войны перебралась в другую деревню — сначала в Портовое, к самому Каркинитскому заливу, затем в Максимовку и, наконец, в Ручьи (все в том же районе, в Раздольненском).
   
     Отец Анатолия Ивановича, Иван Кузьмич Домбровский — выходец из малоземельцев Херсонщины. Дед отца — прадед будущего писателя Франц Ареевич Домбровский — приехал в Новороссию из Ямпольского уезда Каменец-Подольской губернии и получил здесь земельный надел в семь с половиной гектаров, поставив свой дом в Ново-Киевке Каланчакский район Херсонской области), что в пятидесяти километрах севернее Перекопа. По рассказам А.И., это был высокий голубоглазый красавец, очень любил лошадей, вел свое хозяйство рачительно, но рано ов¬довел, имел лишь одного сына Кузьму, который был весь в отца — и ростом, и статью, и своей привязанностью к земле. Три или че¬тыре раза Анатолий встречался с дедом Кузьмой Францевичем — сначала в Ново-Киевке, куда ездил гостить еще до войны вместе со старшими братьями, потом в Чернобыле, где Кузьма Францевич жил в семье своей дочери Надежды Кузьминичны. Там дед и умер в пятьдесят шестом году. В молодости Кузьма Францевич служил в лейб-гвардии (во время первой мировой войны).
   
     Все Домбровские ведут род от поляков. Дед же А.И. женился (в 1900 году) на украинке, хотя фамилия у бабушки была тоже польская — Княгницкая, а звали ее Марией. В 1901 году у них родился первый сын, которого назвали Иваном, — это был отец писателя. Потом у Кузьмы и Марии родились еще три сына — Петр, Василий и Павел и две дочери — Евгения и Надежда (дяди и тети А.И.). Между тем, сам Анатолий Иванович считал себя русским — по воспитанию, образованию, образу мыслей, так же был записан и в паспорте.
   
     Кузьма Францевич занимался не только сельским хозяйством. Была у него своя столярная мастерская. К тому же он руководил (был регентом) местным церковным хором Софьи Богдановны Фальцфейн, известной помещицы. Этот хор исполнял русские и украинские песни, участвовал во всякого рода праздниках и тор¬жествах. Сам Кузьма Францевич прекрасно пел (баритон) и играл на нескольких музыкальных инструментах. Любимым музыкальным инструментом деда писателя (а потом и Ивана Кузьмича, отца) была мандолина. Кузьма Францевич был человеком грамотным, закончил в свое время реальное училище. И вообще утверждал, что он шляхтич, потомок разорившегося шляхетского рода, что вполне вероятно. Особой гордостью его была именная шпага, которую получил за воинские заслуги.

    Анатолий гостил у деда два лета (после восьмого и девятого классов, в 1951–52 годах). Тот был еще крепок, столярничал (во дворе была столярная мастерская) и к внуку, как к бездельнику, приехавшему погостить, относился без особой симпатии. Мальчик предпочитал обществу деда пляжное общество на берегу Припяти, о чем позже жалел. Пляжное общество ему нравилось потому, что там он познакомился с мальчиком Осей, который, как и он, мечтал стать писателем и, ле¬жа на песчаном речном берегу, читал серьезные книги о писательском труде. Он был, кажется, первым человеком, которому Анатолий решился прочесть отрывки из своего первого романа, написанного им к тому времени (он назывался «Школа любви»). Роман Осе не понравился. Больше этот роман он никому не показывал, и мыши съели его на чердаке родительского дома в Ручьях вместе с сотнями стихов, сочиненных им в школьные годы, и другим романом (название его А.И. позже уже не помнил), который он написал в Чернобыле. Первый роман был о школьной любви, второй — о любовных похождениях десятиклассника, приехавшего погостить к своей тетке в глухую полесскую деревню. «Он — горожанин, — рассказывал мне, смеясь, о своем герое-десятикласснике А.И., — а в затерявшейся среди лесов и болот деревне живут влюбчивые дурочки. Герой же — само совершенство, он красив, играет на баяне и сочиняет стихи»...

    Кстати о стихах. Анатолий Иванович начал сочинять их в десятилетнем возрасте. Сначала это были частушки, написанные для школьной самодеятельности, — он принимал в ней самое активное участие. Несколько таких частушек — еще шла война — мальчик послал в письме отцу на фронт. Они были про то, как люди героически трудятся в тылу и как желают фронтовикам поскорее разгромить Гитлера. Политрук части, в которой служил отец А.И., прочел частушки перед строем бойцов накануне атаки. Так, можно сказать, состоялся авторский дебют Домбровского. Затем, уже учась в старших классах школы, он написал сотни стихов. Вот стихи Анатолия, ученика 9 класса Раздольненской школы, написанные 21 июня 1951 года (оригинал хранится в Красноперекопском музее):

            У ног моих Турецкий вал
            Немой, незыблемый лежал,
            Покрытый сотнями могил.
            Он что-то грозное таил
            И о былом напоминал,
            Когда он весь в огне пылал, —
            И неумолчный взрывов гул
            Над ним стоял. Он весь тонул
            Тогда в дыму пороховом,
            И смерть кружилася над рвом,
            Разя бойцов своим мечом,
            И засыпала их потом
            Окровавленная земля.
            Дрожали вкруг него поля —
            То были тягостные дни
            Кровопролитнейшей войны...
            Теперь на тихих склонах рва
            Шумит высокая трава
            Да гордый сокол с высоты
            Взирает молча на кусты,
            Затем стремглав бросаясь вниз.
            Здесь паровоза громкий свист
            Порой раздастся в тишине
            И где-то смолкнет в вышине.
            Здесь павшим памятник стоит
            И о минувшем говорит.
            Сюда приходят стар и млад,
            Рабочий, школьник и солдат,
            Чтоб павшим прошептать бойцам:
            Герои, слава, слава Вам!

    Писал и о любви — несколько поэм и роман в стихах, которые нашли свою погибель все на том же чердаке родительского дома. Был и еще один роман, тоже вскоре уничтоженный: рукопись, начатая и оконченная в студенческие годы в университетском общежитии на улице Добролюбова. Роман назывался «Когда увянут цветы» и тоже был посвящен любви. «Я перевел кучу бумаги, прежде чем научился писать, ведь я вырос в захолустной деревне и мало что знал о писательстве, — рассказывал мне Анатолий Иванович. — Хотя много читал».

    Иван Кузьмич Домбровский, отец будущего писателя, приехал в Крым в начале двадцатых в поисках лучшей жизни. Плотничал, столярничал, слесарничал, скитался по крымским деревням и, наконец, осел в коммуне «Яркое поле». Его там назначили начальником электро¬станции. Это громко звучит, но так действительно называлась его тогдашняя должность. Эту электростанцию он создавал своими руками и сам же осуществлял полную электрификацию села, воплощая в жизнь известный советский лозунг. Коммуна «Яркое поле» семимильными шагами торопилась в светлое будущее. Помогал отцу в этом деле его родной брат Василий (он стал потом киномехаником — село купило себе стационарную киноустановку), да жена Елизавета. Елизавета Яковлевна Домбровская, мать писателя (в девичестве Березницкая) организовала в «Ярком поле» первую школу, начальную, и была в ней единственной учительницей.
Отец и мать Анатолия, по тем временам, были довольно грамотными людьми (оба окончили церковно-приходскую школу в Ново-Киевке и реальное училище в городе Перекопе — был некогда такой город близ Перекопского рва, сметенный затем с лица земли двумя войнами — гражданской и Отечественной). Мать, как и его отец, родилась в Ново-Киевке, в 1905 году, полячка, рано осиротела, воспитывалась у родственников, о которых мальчик ничего не знал. В «Ярком поле» семья Домбровских была единственной, имевшей библиотеку. В этой библиотеке было триста-четыреста книг, часть из них — на польском языке. Последнее обстоятельство приходилось скрывать: к полякам отношение у советской власти было в те годы не лучшее. В семье все были книгочеями, кроме Анатолия, разумеется: когда библиотеку в 41-м сожгли немцы — топили книгами печь, — мальчику исполнилось только семь лет. Впрочем, он успел тогда припрятать две книги, самые толстые: «Дети капитана Гранта» и «Дерсу Узала», которые долгое время оставались потом единственными в доме, ими подросток зачитывался, сидя на печи.

    Но все по порядку. Итак, родители осели в коммуне «Яркое поле». Здесь в 1926 году у них появился первенец — старший брат писателя Юрий. После Юрия в 28-м родился Владимир. Анатолий появился на свет в 34-м и был последним (в мае 1939 года мать умерла). Смерть наступила от болезни сердца, это произошло в Симферополе, в больнице им. Семашко на улице Киевской, напротив которой стоит дом, где Анатолий Иванович в последние годы жил и умер. Пятилетний малыш запомнил ее похороны на сельском кладбище. Запомнил ее и раньше, но не очень четко: тогда в 39-м году отец привозил его в Симферополь к маме в больницу. Лежа на больничной койке, она угощала его абрикосовым вареньем. Он запомнил также себя у нее на руках, ее красную шерстяную кофту, к которой прижимался лицом. Помнил ее однажды сидящей у окна: она долго пробыла на курсах переподготовки учителей в Симферополе — приехала, наконец, домой; младшего сына позвали к ней, он увидел ее и почему-то смутился, будто не узнал. Ему было года три.

    Семья Домбровских жила тогда при школе (в двух комнатах с тыльной стороны). Оттуда был выход прямо в школьные классы. Вообще же прежде это была немецкая кирха, с небольшим колоколом на крыльце. Этот колокол потом долго еще заменял школьный звонок. Классных комнат было тоже две — одна большая, другая поменьше. Большой класс вмещал всех учеников. Они в нем и занимались все вместе (от первого до четвертого класса). В малой комнате была библиотека, там хранились наглядные пособия и прочее нехитрое школьное имущество. Позже семья переехала в дом, что стоял напротив кирхи (школы) на другой стороне улицы. Это был как раз один из тех добротных домов под железной крышей, в котором прежде обитал один из владельцев — братьев-колонистов. Семья занимала, конечно, не весь дом, а лишь две комнаты. В третьей комнате, в которую можно было попасть из общего коридора, поселилась семья Василия Кузьмича Домбровского, отцова брата, у которого к тому времени было двое детей — сын Саша (ровесник Анатолия) и дочь Тося, которая была моложе Саши года на два. Домбровские по тогдашним меркам жили очень хорошо. У них, кроме библиотеки, был батарейный радиоприемник, швейная машинка, фотоаппарат, ружье и мотоцикл «Индиан». О мотоцикле: отец не расставался с этим видом транспорта до семидесяти лет. Вся мужская часть семьи Домбровских умела управлять мотоциклом. И все разбивались на нем. В том числе и А.И., к счастью, без серьезных последствий.

    Анатолий начал учебу в той же школе, в которой до 39-го года учительствовала его мать, поступил в 1941-м сразу во второй класс, потому что к тому времени уже умел читать, считать и писать. Но проучился недолго, осенью в Крым пришли немцы.
Годы оккупации остались в памяти мальчика как самые мрачные. Немцы выгнали их из дома под железной крышей, пришлось поселиться в завалюхе для сезонников. Старшего брата Юрия угнали в Германию. Начался голод, аресты, расстрелы, бесчинства полицаев. Анатолий в числе других односельчан был свидетелем одного публичного расстрела, детали запомнил навсегда. Солдаты-румыны на глазах у сельчан воровали и вообще тащили все, что по¬падалось под руку, чехи приставали к женщинам, венгры дрались, итальянцы пели песни и плакали, немцы мочились и справляли другую нужду прямо посреди двора без стесненья, не считая местных жителей за людей, боялись только партизан. Анатолий Иванович не раз рассказывал, как один румын стрелял по нему из окна дома, увидев его в сумерках у скирды за домами. «Партизан!» — истошно кричал румын и палил, пока его не успокоили, объяснив ему, что за скирдами не партизан, а соседский мальчик. «Бог миловал, — заключил А. И. — Румын ни разу не попал в меня».

    Большего ликования, чем в ночь, когда в село вошли советские солдаты, писатель не помнил. «Я прямо разрывался от счастья, задыхался от невыразимой радости, как, впрочем, и другие мои односельчане. Мы перетаскали нашим солдатам из домов всё съестное, чтобы их накормить, мы целовали танки, на которых они вошли в село, орали в пыли и выхлопном дыму «ура!», «победа!», мы трогали солдат руками и нюхали их, как собачата, к которым вернулся хозяин. И плакали, топя в слезах горечь и страхи прошлого, омывая их перед радостью и светом будущего. Война и смерть перестали преследовать нас, но остались другие несчастья: разруха, неурожаи, голод. Осталось такое ощущение, как будто земля в те годы никогда не просыхала, никогда не переставал дуть холодный ветер и моросить дождь», — так описывает военные и первые послевоенные годы Анатолий Иванович в своей повести «Птицы ничего не расскажут». Памятью о годах жизни в военное лихолетье проникнуты и два романа писателя «Вернись и вспомни» и «Птичьи ветры».

    Кстати, как-то А.И. спросили: почему в первых его произведениях в названиях книг — птицы. Он ответил так: «Берега Каркинитского залива — ровная полынная степь, сколько ни гляди на нее, ничего не увидишь. А повернешься к морю — тоже равнина и тоже ничего приметного до самого горизонта. Только в небе есть движение, есть видимая жизнь — птицы: чайки, мартыны, утки, кулички… Сидишь на берегу моря, а смотришь в небо. Там — птицы. Может быть, поэтому они и в названиях: в повести — это чайки, которые были свидетелями трагической гибели мальчишки, в романе — это птицы, которых уносят от родных гнездовий осенние ветры». А «птичий ветер» А.И. однажды открыл для себя, перелистывая «Словарь ветров». Такое словосочетание понравилось ему, и он поставил его в название книги «Птичьи ветры». В словаре это понятие объясняется так: фогельвинд, орнитиаи — весенний ветер, влияющий на миграцию перелетных птиц.

    О военных годах он расскажет через много лет после окончания войны, когда почувствует себя писателем. Хотя он никогда, кажется, не переставал им быть: и когда учился в Раздольненской школе, и когда уехал в Ленинград и поступил в университет без экзаменов (школу он окончил с золотой медалью), и когда оказался в Алма-Ате, где сначала преподавал в пограничном училище философию — ведь был выпускником философского факультета Ленинградского государственного университета, и потом, когда работал в Алма-Атинском обкоме комсомола, в газетах, на киностудии «Казахфильм».

    После окончания начальной школы пятиклассник Анатолий снимал в Раздольном, в райцентре, квартиру — жил в доме у одинокой старухи, у которой война отняла мужа и единственного сына. Все жили в ту пору трудно, и платить за квартиру юноше было нечем: отец получал гроши, работая весов¬щиком на пункте «Заготзерно» в Портовом, а хлеб в те годы рас¬пределяли по карточкам. Потому платой за квартиру было то, что Анатолий трудился у старухи во дворе и по дому: ухаживал за коровой, чистил коровник, поил ее, задавал ей сена, выгонял по утрам в ста¬до, работал на приусадебном участке и в саду, топил печь в доме и еще выполнял сотню других дел. То есть был за хозяина в доме одинокой старухи. И учился. Хорошо учился. И, конечно, сочинял. Из-за одного сочинения его чуть не исключили из школы. Он написал, как определил строгий педсовет, — пасквиль на учительницу русского языка и литературы. Она же — звали ее Еленой Александровной — была классным руководителем, то есть отвечала за дисциплину и нравственность в его классе. И не позволяла ребятам ходить на вечерние сеансы в кино, а значит, и контролировала, выполняют ли они ее требования. Это и обозлило мальчи¬шек. Собрались они у Анатолия и вместе сочинили тот самый «пасквиль», причем в стихах, и бросили его в почтовый ящик учительницы. И поскольку вся школа знала, что стихи умел сочинять только он, авторство было сразу установлено. А за этим последовали и репрессии: его призвали в милицию, сняли отпечатки пальцев и заставили писать объяснение — в «пасквиле» обнаружили угрозу физической расправы над учительницей, потом вызвали на школьный педсовет (вместе с друзьями, которых выдал один из соавторов) и исключили из школы. Правда, потом, уже через неделю, когда мальчишки извинились перед учительницей, которую, в общем-то, все они любили, им разрешили вернуться в школу. Об этом биографическом эпизоде потом он напишет рассказ «Долг, который не оплатить». «Не зря в народе говорят: ради красного словца не пожалеешь и родного отца. Я по-настоящему понял ее смысл после истории со злополучным «пасквилем», когда ради рифмы наворотил таких словечек, которые не имели никакого отношения к Елене Александровне, — сказал Анатолий Иванович свое резюме. — И, конечно же, мы обидели ее. В обычном письме я бы никогда не исполь¬зовал их — проза стремится к правде, а не к звучности. В этом недостаток — и преимущество! — поэзии перед прозой.»

    Итак, мечтал стать писателем, а стал философом, окончил философский факультет Ленинградского университета, когда его возглавлял еще профессор Василий Петрович Тугаринов. В дипломе Анатолия в строке профессия написано: «Философ». «Философ — это профессия? — спросила я. — Разве за философствование платят зарплату?» Он объяснил мне, что перед выпуском его курса на факультете долго спорили, как же обозначить в дипломе профессию выпускников. Дело в том, что в тот год — это был 1958-й — в университет не поступило ни единой заявки из вузов на преподавателя философии, а ни в каких других учреждениях и заведениях преподаватели философии не требовались. Словом, выпускники философского факультета ЛГУ приобрели невостребованную профессию, которую в конце концов так и обозначили: «философ». Всем выдали «свободные» дипломы, то есть отпустили на все четыре стороны, что редко случалось в те годы: выпускников вузов непременно «распределяли», и это распределение было довольно жестким. О «свободных» дипломах многие лишь мечтали, а тут — пожалуйста, свободны все, и все после окончания университета остались без работы. Самое время пофилософствовать...

    Я спросила А.И.: как случилось все же, что он выбрал философский факультет, а не Литературный институт, что, кажется, было бы естественно. Во-первых, он считал, что мало знает о жизни и о человеке — что тут узнаешь, живя в захолустье? Во-вторых, и это существенно, в районной Раздольненской библиотеке на видном месте всегда стояли многотомные собрания сочинений Чернышевского, Белинского, Добролюбова, Писарева, Герцена и, конечно, классиков марксизма. И Анатолий, еще учась в школе, решил все это прочесть. Надо сказать, что из классиков марксизма он успел одолеть только «Диалектику природы», «Анти-Дюринг» и «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Зато Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Герцена и Писарева осилил полностью. И влюбился в них. Тогда-то и возникло решение стать философом и писателем одновременно. Философом, учась в вузе, а писателем — самостоятельно. В результате этого увлечения философией он стал очень начитанным юношей и даже, пожалуй, чересчур начитанным для своего школьного возраста, чем приводил иной раз в смущение некоторых своих учителей. Впрочем, не об этом речь.

    По совету директора школы Николая Ивановича Жучкова, который в свое время тоже окончил ЛГУ, но только исторический факультет, Анатолий, получив золотую медаль и золотое свидетельство об окончании средней школы, отправился в Ленинград. При этом его больше волновало не то, примут ли его на учебу в Ленинградский университет или не примут (все-таки у него была золотая медаль!), а то, как он доедет до Ленинграда: дело в том, что прежде он никогда не ездил на поездах, не бывал в больших городах и вообще не знал ничего о городской жизни. Приехав в Ленинград (в общем вагоне поезда), он не знал, к примеру, где купить билет для проезда в троллейбусе, потому не стал садиться в троллейбус и от Московского вокзала до Васильевского острова прошел пешком. Помню, как-то он со смехом рассказывал мне о том, что, найдя, наконец, здание университета, очень красивого здания, высокопарно спросил у выглядывавших из открытого окна двух студенток: «Как войти в сей храм?».

     Собеседование с отличниками, поступавшими без экзаменов, проводил сам декан факультета профессор Тугаринов. Просмотрев документы Домбровского, он спросил. «Что вы, молодой человек, знаете о философии?». Юноша принялся пересказывать ему «Диалектику природы». Профессор, молча внимательно слушал, а потом неожиданно прервал его, сказав: «Вы приняты, но общежитием университет не обеспечивает. Первого сентября на месяц отправляетесь в Лугу копать картошку». Конечно, тогда он обрадовался всему. Хотя впоследствии именно на картошке «заработал» ревматизм: дождливый северный климат для крымчанина оказался пагубным — он долго лечился и в наследство достался порок сердца.

    Два почти анекдота из студенческой жизни Домбровского. На экзамене по истории философии Анатолию выпал билет с вопросом: «Лукреций Кар. «Природа вещей». Как известно, эта философская книга написана в стихах. Он был знаком с этой работой, вот только никак не мог припомнить каких-то конкретных положений — и тогда он подготовил для ответа по билету фрагмент поэмы Лукреция Кара собственного сочинения, строк в сто, и прочел его экзаменатору. «У вас отличная память», — похвалил его профессор, не заметив подмены. — Ставлю вам в зачетку «отлично».
На экзамене по ОМЛ (основы марксизма-ленинизма — был такой предмет) ему попался билет с вопросом о XI съезде партии. Юноша, перепутав номера съездов (на цифры у него всегда была плохая память), принялся рассказывать о другом съезде, скажем, о XII. Преподаватель остановил его и предложил взять другой билет, там тоже оказался вопрос о съезде партии, например, о VIII. Анатолий принялся бодро рассказывать о X съезде — и в результате получил двойку. Этот факт не прошел мимо университетской газеты, которая заметила, что «отличник по всем другим предметам, студент А. Домбровский получил двойку по ОМЛ!». Двойка лишила его стипендии (учась на философском факультете, нельзя было иметь двойку по этому предмету). Чтобы выжить, Анатолию пришлось устроиться рабочим в студенческую столовую: он колол дрова, затаскивал их на 2-й этаж и разносил к печам и плитам. Все это надо было делать по ночам. За что ежедневно в столовой ему выдавали бесплатный обед, а по вечерам оставляли в жаровне на печи котлеты и гречку. И, кроме того, — платили сумму, которая была равна половине университетской стипендии. Потом, когда выплату стипендии ему восстановили (пересдал экзамен по ОМЛ), он не бросил работу в столовой и зажил, по его словам, очень богато (об этом он расскажет позже в своем романе «Философы»).

    Учась в университете, он написал роман о студенческой «разгульной» жизни. Название его он не помнит. Его друг Арсений Семенов, которому рукопись понравилась, отнес роман в Ленинградское отделение Союза писателей СССР. Там его сочинение прочитали и вскоре сообщили, что оно крайне несовершенно. Анатолий забрал его и, вернувшись в общежитие, сжег в топке под титаном.

    По окончании университета Анатолий Домбровский решил уехать в далекий Казахстан. Он устроился на работу в Алма-Атинское пограничное училище. Будучи преподавателем философии в звании доцента и заместителем начальника кафедры марксизма (в воинском чине лейтенанта), он тогда ничего не писал. Не писал и после, когда уволился из училища (Хрущев в тот период сокращал армию). В один прекрасный день он подал заявление об увольнении — так лейтенант Домбровский оставил преподавательскую работу в военном училище, которая его очень тяготила: потому что приходилось быть со студентами с утра до вечера, а по ночам писать планы лекций, причем именно так, как потом предстояло читать, поскольку все они обязательно просматривались в «особом отделе», прошнуровывались и заверялись печатью, к тому же лекций было много: по диамату, по истмату, по философским проблемам армии, по вопросам религии и т.п. Даже лекции по психологии животных (курс по И.П. Павлову), которые он читал для собаководов училища, также прошнуровывались и заверялись печатью.

    Радость от обретенной свободы была недолгой, нужна была новая работа, а люди с профессией «философ» нигде не требовались. Друзья посоветовали ему обратиться в Алма-Атинский обком комсомола, куда его вскоре взяли на должность инструктора отдела пропаганды. Впрочем, эта работа тоже пришлась ему не по нраву: пришлось скитаться по области, с тем чтобы агитировать молодых казахов ехать на работу на ударную стройку в Темиртау, где возводился новый гигант металлургии (кстати сказать, скорее всего тогда-то он и прошел своего рода практику ораторского искусства — хорошо, убедительно говорить обязывала должность), и еще надо было сочинять доклады и справки для секретарей обкома. Сочинял он хорошо: для одного из секретарей он за ночь написал огромную статью о за¬дачах, стоящих перед молодыми учеными, которую затем опубликовали; фокус (то есть искусство сочинительства) заключался в том, что все цитаты в этой статье из классиков марксизма Анатолий при¬думал сам от начала до конца (так свободно он владел материалом), поленившись покопаться в книгах. И позже ему тоже доводилось писать статьи (газетные) и за некоторых секретарей ЦК ЛКСМ Казахстана. Будущий писатель тяготился работой в обкоме комсомола, хотя быст¬ро дорос до заместителя заведующего отделом пропаганды; но тут, на счастье, было принято решение об объединении двух обкомов — Алма-Атинского и Талды-Курганского, а некоторым работникам предложено уволиться по собственному желанию. А.И. сразу же попросился на свободу. К тому же редактор республиканской пионерской газеты Казахстана (тоже философ) уже не раз приглашал его на работу к себе. Так он стал сначала журналистом газеты для детей «Дружные ребята», потом республиканской — «Казахстанская правда» (здесь мы и познакомились, я работала корректором, мне было 20 (у нас разница в возрасте - 13 лет). Но не это главное. Главное же заключалось в том, что он снова стал писать (появилось, так и не изданное, его эссе под названием «Великое счастье — работа»).

    Первой была повесть «Птицы ничего не расскажут» (если не принимать во внимание его участие в коллективных сборниках «Мы пишем с целины» и «Трубят пионерские горны»), которая поначалу частями печаталась в пионерской газете «Дружные ребята», а позже вышла отдельным изданием в Москве в издательстве «Молодая гвардия» в 1968 году. В этом же году в Алма-Ате издательство «Кайнар» («Колос») выпустило в свет его детскую повесть «Зарянка» (о ребятах, живущих на целине), а двумя годами позже, в 1970-м, в Москве, в «Детской литературе» увидела свет его замечательная повесть «Голубая тень белого камня» (о первой юношеской любви), о которой Василий Смирнов, известный тогда писатель (автор большого романа «Гибель империи», главный редактор журнала «Дружба народов»), сказал, что она, эта повесть, «вырезана мастером на слоновой кости» — так она совершенна (позже повесть завоевала премию на Всесоюзном конкурсе детской книги в 1972 году, а в 1979-м была переведена на английский язык и вышла отдельным изданием в издательстве «Прогресс»).

    Домбровский уверенно становился детским писателем. Вслед за «Голубой тенью» в 1971 году в Москве в «Молодой гвардии» он издал книгу рассказов «Кто рядом чувствует плечо», затем в 1974-м в «Детской литературе» — историческую повесть «Красная каска» (о партизанском отряде Ивана Петриченко в Мамайских каменоломнях под Евпаторией в годы гражданской войны), в 1975-м в Крыму — сразу две повести под общей обложкой: «Мальчишки из Васильков» и «Остров старой цапли», обе очень крымские, напоенные ароматом степей и моря. Еще одна детская повесть «Сладкая земля», написанная по воспоминаниям отца, увидела свет в 1977 году в «Детской литературе», в 1983-м киевское издательство «Молодь» переиздало ее на украинском языке.

    Но не только детские книги писал тогда Анатолий Иванович. Он созрел уже и для более серьезных вещей. Первой книгой такого рода стали «Рассказы о философах» — «книга недетская, — как сказал о ней писатель, — но для детей о философии и философах». Выпустила ее в 1975-м «Молодая гвардия» — издательство, где он стал постоянным и любимым автором. «Рассказы о философах», кстати сказать, написаны уже в Крыму, куда он вернулся из Казахстана. Почему вернулся? Ответ прост: он затосковал. Хотя были и другие причины: надоела журналистская работа, суетная и часто бессмысленная (с точки зрения писателя и философа), развелся с женой (оба были виноваты), соскучился по родным лицам, морю, птицам, по родным запахам и краскам. Словом, затосковал по родине, краю, который в его творчестве стал занимать все больше места. Сам крымский воздух казался ему бальзамом. (И позже, в конце 80-х, когда однажды из ЦК КПУ поступило предложение о том, чтобы он переселился в Киев, он, недолго думая, отказался.) К тому же А.И. задумал уже большой роман, которому сначала было дано название «Гром на голые ветви», а потом с помощью (скорее, по настоянию) издателей («что это за название — «гром», какое-то пугающее слово, и что за «голые ветви», почему не в цвету?») придумал другое: «Вернись и вспомни». Молодого литератора потянуло вернуться к земле, на которой родился и вырос, к людям, которые присутствовали в его памяти, он почувствовал острую необходимость пройти по забытым тропам, освежить впечатления прошлого, всю гамму по большей части утраченных ощущений — ведь сороковые и семидесятые были разделены тремя десятилетиями. «Есть на земле одно место, куда я стремлюсь беспрестанно, куда меня тянет, словно магнитом, с новой силой всякий раз, едва я расстаюсь с ним. Это отчий край, край моего детства — Крым. И нет в нем ничего такого, чем он мог бы засверкать в сравнении с другими землями, а поди ж ты — во снах видится и наяву грезится. Поедешь ли, пойдешь ли куда — и всюду видишь его частичку. И попадется тебе вдруг то знакомый с детства цветок-василек, то нежданно-негаданно обдаст тебя духом родного дома, то журавль прокурлычет, как в какую-то далекую одуванчиковую весну. Пригорюнишься, подобреешь, и уже видишь больше, слышишь лучше, чувствуешь чище и радуешься тому, что ты живешь...» — напишет он позже о своей любви к родине.

    Итак, Домбровский возвращается в Крым и садится за роман. Отец жив — он предстанет перед читателями этого произведения в образе Ивана Егорова, живы его односельчане, которые, немного преобразив¬шись, займут отведенные им места, сыграют свои роли. Судьбы героев романа и судьбы реальных людей, прототипов, в деталях не совпадают — законы искусства и жанра противятся фотографическому копированию жизни. Пишется роман, а не история. И в то же время это не голый вымысел, а подлинный кусок жизни, кусок «вкусный и горький одновременно», как говорил А.И.Вот главная концепция романа «Вернись и вспомни», которая отражена в первоначальном его названии «Гром на голые ветви»: по народным приметам, если случается ранняя гроза, весенняя гроза, когда ветви деревьев еще голые, не покрыты листьями, то не жди урожая. По мысли автора это означает, что нельзя опережать природу, бессмысленно забегать вперед событий, которые намечены лишь пунктирно, не надо надсаживаться, рвать жилы, опережая время: законы жизни и наши желания, как правило, не совпадают, а потому и цели, которые мы перед собой ставим, оказываются недостижимыми. Иван Егоров, главный герой романа, восстанавливает сельскую электростанцию, гробит, что называется, себя на этой работе, полагая, что когда в домах односельчан вспыхнет свет, как было до войны, — вернется и вся прежняя жизнь: молодость, любовь, достаток, лад между людьми, все, что утрачено за долгие годы войны, разрухи, голода, всеобщего ожесточения, кровопролития и смертей. «И вот лампочки в конце концов зажглись, осветив убогие жилища, паутину в углах, пустые закрома, усталые лица, унылую, исковерканную жизнь»... Мысль, заложенная в романе, напоминает и иной образ: клубочек разматывается, разматывается, все с нетерпением ждут, что же там, внутри клубочка, а оказывается — всего лишь сухая куриная косточка (когда-то их использовали вместо катушки для ниток). У жизни нет цели, а конец ее печален. Одно лишь дано человеку в утешение — простить всех и вся, принять жизнь такой как есть, не проклиная ее и не восхваляя, не поддаваясь бедам, обманам, иллюзиям.

    «Молодая гвардия» отказалась печатать этот роман — вывод рецензента: автор воспевает христианскую мораль, христианское всепрощение, толстовство, что вредно и опасно. Рецензенты другого издательства, крымской «Таврии», также считали нужным вытравить из романа все трагическое. Один из них даже обратился с письмом в партийные органы, чтобы выяснить, были ли в Крыму случаи, когда доведенные до крайности хлеборобы убивали присланных из района уполномоченных, которые требовали выгребать из деревень все выращенное там зерно, обрекая людей на голод. Разумеется, партийные органы ответили, что подобных случаев в Крыму не было, и рецензент попортил немало крови автору, настаивая на необходимости убрать сцену гибели уполномоченного из романа (несмотря на то, что Анатолию Ивановичу доподлинно известен факт такого рода, произошедший в его краях в годы войны). Роман в конце концов был издан, и ведущий критик тех лет сказал молодому писателю: «Да, это литература…».

    Но между написанием и изданием романа прошли годы. Тем временем у Анатолия Ивановича не сложились отношения с мачехой, и вместе со мной, молодой женой, которая приехала к нему из Алма-Аты (родилась в Кировской области), вынужден был покинуть отцовский дом в Ручьях Раздольненского района. Начались скитания по квартирам. Более трех месяцев ютились мы вместе с семьей его троюродной семьи в двухкомнатной квартире в военном городке под Саками. И в результате остановились в селе Суворово близ Евпатории (выяснилось, там живет и работает директором совхоза «Суворовский» старый школьный приятель А.И. Кухтин), сняли времянку, которая оказалась очень сырой: под ней был подвал — зимой ее стены покрывались корочкой льда. Я устроилась на работу в 7-ю евпаторийскую школу. Все свободное время считала своей обязанностью отдавать печатанию на пишущей машинке того, что написал А.И. И в дальнейшем все его рукописи, всё, что мы готовили к изданию, для публикаций, по жизни печатала я, за исключением трех романов: «Оправдание», «Delirium, или Безысходность — род безумия» и «Гнев гробницы Атрея» — А.И. напечатал их сам, очень быстро, сразу набело, удивительно аккуратно, без единой помарки — он умел сразу тщательно шлифовать фразу и даже абзац в уме, сказалась блестящая журналистская школа. С одной стороны, это был его «смелый эксперимент», с другой — я была занята: бывали времена, когда мне приходилось трудиться на двух работах…). Более года жили на весьма скромную зарплату, обрастали долгами, как времянка бурьяном.

    Это наше житье-бытье в то время А.И. забавно зарифмовал в нашем домашнем «Стихушнике» и в общих чертах описал в письме, адресованном В.Д. Невенчаной, ответственному секретарю Союза писателей, в Симферополь. Сохранился фрагмент из него: «Мы сняли здесь [в совхозе] комнату за 18 р. в месяц. Супруга устроилась на работу в школу (в Евпатории — от совхоза до Евпатории полчаса езды, регулярно ходит автобус). Прописались (постоянно). <…> Теперь, запершись в комнате, сижу и пишу. Закончил повесть для «Детской литературы» — у меня договор с издательством, вчера отправил (листов 7–8) [авторский лист: 22 стр. на машинке. — Г.Д.]. Работаю над романом, хочу к лету одолеть эту глыбу. Сделал для «Молодой гвардии» три листа (в качестве заявки, по договоренности с издательством) будущей философской книги литературное изложение истории философии, поиска философской истины, для юношества). Жду на днях верстку книжки, которая выходит у меня в этом году в «Молодой гвардии». Помимо этого, выполняю некоторые поручения местного характера — выпускаю совхозную стенгазету и даже сочиняю для самодеятельности стихи о доярках-ударницах и бывших воинах. Сегодня в клубе у меня встреча с рабочими совхоза — прочту им кусок из будущего романа. <…> Было за это время пять встреч с ребятами в евпаторийских школах: прослышали обо мне (через супругу, конечно) и приглашают. Читал им только, что уже напечатано или будет напечатано наверняка. Корысти мне от этого никакой нет — и потому полагаю, что никто меня за это не осудит. Поручили мне еще в совхозе вести философский кружок. Вот такие мои дела. <…> Признаюсь Вам, Валентина Дмитриевна (лишь с тем, чтобы оправдать мое упорное сидение на месте), что я сейчас в некотором роде ограничен в средствах. Всякая моя поездка — это ощутимая брешь в нашем семейном бюджете. Возможно, что по этой причине я не смогу побывать на собрании. Тем более, что в Симферополе у меня нет знакомых — так что, если я не смогу вернуться в тот же день домой (ведь собрание может затянуться), то окажусь довольно в затруднительном положении. Думаю, что все мои беды — явление временное…».

    Нелегок оказался для А.И. творческий хлеб, он требовал полной самоотдачи, ведь даже профессионалу иной раз не под силу совмещать службу с писательством, а Домбровский был только начинающим. Бедствовали мы, но оба считали, что призвание стоит того — на том этапе требовалось время, чтобы шлифовать писательское мастерство.

    Закончив задуманный роман, он приступил к работе над повестью о партизанском отряде «Красная каска», пришлось облазить Мамайские каменоломни (под Евпаторией), в которых базировался отряд в годы гражданской войны. Потом из-под пера литератора появились еще две повести, для детей: «Мальчишки из Васильков» и «Остров старой цапли», навеянные впечатлениями детства и соприкосновением с тогдашней жизнью крымской деревеньки, в которой оказался волею судеб. А некоторое время спустя завершена еще одна книга — «Рассказы о философах». Следует отметить, что А.И. пользовался тогда книгами из не очень богатой, но довольно неплохой для курортного городка Евпаторийской библиотеки, которые я ему приносила.

    Жизнь «на вольных хлебах» становилась все труднее — позже А.И. напишет о ней в романе «Оправдание», то есть, конечно же, по мотивам этой жизни. Вскоре стало ясно, что существовать в ожидании гонораров за написанные, но неизданные книги невозможно. Надо было что-то предпринимать,оставаться дальше жить во времянке становилось просто опасно для здоровья. Тогда-то А.И. и решил отправиться в Симферополь, в Крымское отделение Союза писателей Украины, чтобы показать там свои книги (две комнаты писательской организации располагались на 3-м этаже здания, соединяющегося аркой с кинотеатром им. Шевченко, — над медицинской библиотекой).

     B Союзе писателей в Симферополе его встретили без энтузиазма. Вопрос о приеме в члены СП не рассматривался почти целый год (что и стало причиной для написания письма В.Д.Невенчаной), пока ответственным секретарем Крымской организации Союза писателей Украины не стала известная писательница М.В. Глушко. Познакомившись поближе с А.И.,она поняла, что имеет дело с серьезным, образованным и ответственным человеком, с сочувствием отнеслась к его проблемам и вскоре предложила переехать в Симферополь, стать директором Симферопольского клуба писателей (уходил на пенсию Борис Серман). Для нашей семьи это было спасением. А.И. всегда тепло говорил о Марии Васильевне Глушко, принявшей участие в его, в нашей судьбе, и после ее смерти постоянно с благодарностью вспоминал.
    Так мы оказались в Симферополе. К тому времени А.И. Домбровский уже стал членом Союза писателей СССР (тогда кандидатов в члены СП «рассматривали» сначала на местном уровне, а затем так же, тайным голосованием, — на правлении Союза писателей Украины в Киеве). Рекомендации ему (автору уже 4-х книг) написали известные в стране писатели — Василий Смирнов, Ирина Стрелкова и Владислав Бахревский, все трое москвичи. Я весело зарифмовала его членство в СП: «Толю приняли в Союз крымских непорочных муз!». Правда, и здесь нам пришлось снова более года снимать квартиру, потом жили в коммуналке, а еще года через три получили отдельную двухкомнатную квартиру, купленную у города за деньги Литфонда Украины. Я восстановилась переводом из Алма-Атинского иняза в Симферопольском университете на романо-германском факультете, а «талановитий початкивець» (слова из поздравительной телеграммы СПУ) сел за новые работы. Вскоре увидела свет его первая «философская» книга — «Рассказы о философах», с которой, как считал писатель, начался новый период в его творчестве, «философский», он возвращался к своему юношескому увлечению философией. Потому последнюю, завершающую, книгу трилогии «Вернись и вспомни» и «Птичьи ветры» он так и назвал: «Философы». «В этих романах — ушедшая жизнь, угасшие страсти, несбывшиеся мечты. И счастье, которое, увы, не вернуть!» — написал он о своей трилогии.
 
    Около года директорства в писательском клубе — и А.И. Домбровский общим собранием крымских писателей избран ответственным секретарем организации, а позже, после ухода на пенсию Марии Глушко, и председателем правления (и возглавлял организацию более 20 лет). Умный, общительный, веселый, всегда доступный, лишенный бюрократического чванства, без апломба, отзывчивый, с прекрасным чувством юмора, А.И. быстро завоевал уважение многих. Помимо работы руководителя писательской организации, он вел семинары по эстетике для писателей, с повышенным вниманием относился к молодым талантам, организовывал и сам участвовал в проведении «дней литературы», «недель книги» с библиотеками и книготоргом, «праздников славянской письменности и культуры» при кураторстве Леонида Белого, ежегодных «Пушкинских праздников» под председательством известного поэта Михаила Дудина, «Чеховских чтений» под руководством Геннадия Шалюгина и мн. др.

    Немало пришлось поездить по городам и весям: выступал в Херсоне с М. Братаном и другими украинскими поэтами; объездил все крымские колхозы и совхозы и дружил с директорами И. Белоивановым, А. Гавриловым; постоянными были встречи с подшефными строителями Северо-Крымского канала, с руководящими, профсоюзными деятелями, активистами Комитета защиты мира. Побывал в Чувашии — коллективный писательский дружественный визит крымских писателей и знакомство с известными Н. Дедушкиным и И. Алга. И, конечно, постоянно принимал на крымской земле делегации украинских коллег из Киева, таких как В. Коротич, М. Лукив, П. Засенко, М. Шевченко, из других областей республики. Из Азербайджана — В. Бабанлы, Алекпер-Заде, Алиага Юрчайлы, Абульгасан, Исмаил Шихлы, Адиль Бабаев. Из Ленинграда — Е. Серебровская, Н. Кузнецов. Из Москвы — А. Вознесенский, Л. Ошанин, М. Лисянский, В. Карпеко, Петерсон . Из Одессы — И. Радченко, из Таллина — Май Талвест, Ян Кромм, из Великоритании Доктороу и мн.др. Участвовал в антивоенных мероприятиях в Греции со специализированной группой представителей движения сторонников мира; в «Рейде мира», круизе, посвященном 30-летию Всемирного движения сторонников мира, призывал к единству действий сил, борющихся за мир. На «Поезде дружбы» посетил с вместе с симферопольскими трудовыми коллективами город-побратим Кечкемет. В связи с 60-летием СССР был командирован в город Шевченко в составе самых именитых советских писателей на Мангышлакский энергокомбинат МАЭК (сохранилась памятная медаль) и в Казахстан и т.д. Всюду был не пассивным созерцателем, но постоянно выступал. И кроме того, разумеется участвовал во всякого рода съездах, конференциях, активах, семинарах, совещаниях, коллегиях. Весьма и весьма насыщенной была его общественная деятельность.

    Он избирался, неоднократно, депутатом Симферопольского горсовета — пять созывов! около 15 лет, причем, от одного из самых сложных участков города, где вся жилая застройка была довоенной и даже более ранней: саманные дома, отсутствие канализации, других коммуникаций, скученность жителей, теснота, антисанитария. Будучи депутатом — то председателем, то заместителем председателя Комиссии по культуре, — еженедельно вел в определенные часы прием избирателей, как в Союзе писателей, так и в исполкоме, неутомимо выслушивал жалобы, болел душой за каждого, кто к нему обращался, старался помочь и словом и делом, ходатайствовал об этих людях по инстанциям. Лично занимался проверкой деятельности общежитий, кинотеатров, цирка, школ и училищ, готовил вопросы для слушания на комиссии, проекты решений по улучшению деятельности учреждений культуры.

    В свое время его избирали также, и не раз, членом обкома партии, однажды даже членом бюро рескома компартии — высокая и почетная роль, вот только, как он сам говорил об этом, был там скорее всего «украшением», а не представителем от культуры, так как с писательским мнением партийные чиновники мало считались.
Еще одна его выборная должность — был избран и более 20 лет служил общественным заместителем председателя Крымской организации Комитета защиты Мира и председателем Крымского отделения Фонда Мира. Здесь вновь пригодился и в полной мере использовался его ораторский талант, тем более что был всегда безотказен, когда его приглашали пропагандировать идеи мира и дружбы между народами перед иностранными визитерами в Крыму. И в его лице, по отзывам многих, наша страна была представлена весьма достойно.

    Вообще-то писатель и в самом деле всегда славился своими прекрасными выступлениями, умением владеть аудиторий (и в первую очередь, конечно, читательской). А.И. всегда был желанным гостем в крымских библиотеках, прежде всего в студенческих, юношеских (в частности, в тандеме со страстным пропагандистом книги — директором библиотеки Л. Герасимовой), детских, школьных. Публика всегда с интересом внимала ему. Он обладал мастерством рассказчика — эмоционально, артистично мог беседовать на любую тему, о сложнейших вещах говорил популярно, подробно, доступно и всегда увлекал даже заведомо равнодушных слушателей. Его выступления всегда проходили на ура, библиотечные работники всегда ждали его с нетерпением, «рвали его на части», потому что у него был великолепный образный язык, перед подростками, обычно он буквально, как говорится, «выкладывался», понимая, насколько важны беседы о литературе и культуре, а значит о жизни, для молодежи.

    Понятно, что все рабочие дни недели А.И. были чрезмерно насыщены всякого рода делами, общественной деятельностью. Для писательства оставались лишь субботы, воскресенья да отпуск, иногда приходилось брать еще и творческий (за свой счет) не только для того, чтобы «держать на уровне» профессиональное мастерство, но и осуществлять новые замыслы, на которые был неистощим. И, надо сказать, напряженный ритм жизни, отнюдь не отразился на желании писать, напротив — растущий жизненный опыт, интеллект, колоссальная энергия воодушевляли, вдохновляли на творчество: почти ежегодно выходят в свет одна-две книги Домбровского.

    После «Рассказов о философах» издательство «Детская литература», где к тому времени вышли повести А.И. «Голубая тень белого камня» и «Красная каска» и где по достоинству оценили талант писателя, считали его уже своим, — заказала ему несколько повестей для юношества, серию о великих философах. Анатолий Иванович был счастлив, что ему оказана честь стать автором столь серьезных книг, и предложил список философов, о которых мог бы написать. В него вошли: Демокрит, Сократ, Аристотель, Платон, Эпикур, Декарт, Фейербах и Гегель. Издательство одобрило выбор писателя, но лишь с одним условием, что серия будет непременно завершена книгами о Марксе и Энгельсе. В те времена иначе и быть не могло. Таким образом, в 1980–83 годах появились его книги «Тритогенея Демокрита», «Великий Стагирит» (повесть об Аристотеле) и «Сад Эпикура».

    Далее А.И. собирался предложить издательству повести о Декарте, Фейербахе и Гегеле — в таком порядке они значились в списке (в «заявке»), но главный редактор потребовал, чтобы писатель принялся за Маркса и Энгельса, иначе не намерен был продолжать сотрудничество по начатой серии. Пришлось, без энтузиазма, приняться за трилогию о Марксе и Энгельсе — он знал, какие трудности встанут у него на пути в лице Института марксизма-ленинизма, который выступал главным рецензентом (читай: цензором) всех работ о Марксе и Энгельсе. И действительно, уже по выходе в свет в 1984-м первой части трилогии «Неистовый сын Трира» А.И. вынужден был написать в издательство заявление о том, что отказывается продолжать работу, так как Институт марксизма-ленинизма буквально топчется по нем, чтобы уберечь в неприкосновенности канонизированные образы Маркса и Энгельса. Но издательство молило продолжать работу, обещая автору свою защиту. На готовую вторую часть трилогии ИМЛ набросился на рукопись с новой силой — было около двухсот поправок и замечаний. А. И. пришел в отчаяние, хотел даже уничтожить рукопись. Я не позволила. Тогда он снова написал письмо в издательство с отказом от дальнейшей работы и вообще от сотрудничества. Его редактор в ответ прислала слезное письмо, в котором отказ писателя от сотрудничества оценивала, как угрозу ее личному благополучию, объясняла, что из-за этого ей обеспечены выговор и увольнение накануне ухода на пенсию и т.п., просила сжалиться над ней, обещала «ослабить пресс» ИМЛ. В конечном счете вторая часть трилогии все же появилась на свет (со всеми исправлениями, предложенными ИМЛ), и А.И. принялся за третью, заключительную часть. Книга — все три части трилогии — вышла под одной обложкой в 1988 году, теперь это был уже роман. Анатолий Иванович вздохнул с облегчением и сказал, что больше о философах писать не станет, так как они, особенно Маркс и Энгельс, «выели ему всю душу».

    Работая над следующими своими книгами, романами «Переправа», «Красная Таврида», «Оправдание», он и не помышлял о философах, хотя его герои много философствуют, особенно в «Переправе» и «Оправдании». Редакторы обращают его внимание на то, что обычно в реальной жизни люди столько не философствуют и мало озабочены поиском смысла жизни, на что писатель иронично отвечал: «Раз не философствуют, значит, не живут. Надо помнить слова Декарта: мыслю, следовательно, существую».

    «Переправа» — это роман о новом явлении в жизни села, где люди начали заботиться не только о своем материальном благополучии, но и о своей душе, об интеллектуальном развитии, об эстетике жизни.

    «Оправдание» — грустная вещь о судьбе писателя и философа, которому осточертело жить по указке больших и малых начальников, это размышления о ненавистных ему фальшивых страстях и ложных проблемах, инспирированных демагогами и суетной братией, кишащей у ног бюрократов, это его мечты о жизни чистой, правдивой, доброй, его желание и стремление послужить людям, искусству, прильнув к ним, как к животворному источнику, и тем самым отдать должное отцам и земле отцов. Главный герой покидает суетный большой город ради деревни, обустраивается там и садится за роман, но ложь, лицемерие, воровство, давно проникшие в эту, столь боготворимую им жизнь, убивают его. Словом, главная мысль романа: нет правды выше, нет ее и на земле. Печальный конец, — но произведение колоритное и умное, населено многими запоминающимися характерами.

    Третий роман, «Красная Таврида» — с названием, вымученным издательством, тогда как у автора в заглавии предложенной рукописи значилось: «Красные травы». Красные травы — это солеросы у Сиваша, которые, набравшись йода и соленой сивашской воды, становятся ржаво-красными, как кровь. Об этом можно прочесть в романе. С этим у писателя ассоциировалась кровавая гражданская война — с красными травами. К тому же решающие события гражданской войны в Крыму были связаны с Сивашом и Присивашьем, с Перекопом, Чонгаром, переправой через Сиваши. Домбровский знал, что «Красная Таврида» грешит некоторой односторонностью, написан с позиции красных, а не белых, хотя белые, как нас теперь в том убеждают, не были ангелами, а красные не были сатанинской ордой. Вина за гражданскую войну в равной мере лежит и на красных, и на белых, кровью обагрены руки и тех и других — такова вообще трагедия всякой гражданской, братоубийственной войны. Роману не хватает объективности этого рода, да и как писатель мог добыть ее, эту объектив¬ность, если вся доступная ему историческая литература, касающаяся гражданской войны в Крыму, была далека от объективности, как, впрочем, и нынешняя литература.

    Работая над этими тремя романами, А.И. не помышлял о философах, хотя ведь посвятил им уже целых семь книг, вышедших отдельными изданиями. Не настроен он больше и на книги для детей: «Вышел из детского возраста»…

    И тут в стране, в Советском Союзе, настали тревожные времена, наполненные то мрачными предчувствиями предстоящего всеобщего краха, то предощущениями грядущего возрождения и долгожданной свободы. Первые ощущения — от глубинного предвидения, вторые — от поверхностной эйфории, раздуваемой безответственными политиками и столь же безответственными средствами массовой информации. Речь шла о трагическом поражении в холодной войне, а преподносилось все это как блистательная победа над тоталитаризмом. Мы, по обещанию американского президента, катились на свалку истории, а СМИ, с подачи политиков, вещали о приближении эры свободы и демократии. Так оценивал в этот период ситуацию и свою позицию в ней Анатолий Иванович.

     Мрачные предчувствия — это его «Черная башня» и «Падение к подножию пирамид», что выражено уже в названии произведений, это романы-предупреждения, предостережения, философские притчи о трагическом заблуждении эпохи: убивая кажущееся зло, она убивала добро, так это мыслил себе А.И.

    В «Черной башне» подвергаются проверке разные идеологии, разные философские системы — способны ли они стать ключом к правде и благу? Каждое такое испытание завершается рождением зла, смертельной опасности, воплощающейся в некоем фантоме, убивающем людей из темноты, в лабиринтах рухнувшей некогда Вавилонской башни. Но спасения нет и за пределами этого лабиринта — там тоже тьма и смерть, такова реальность, сотворенная людьми. Человеческий мозг не выдает ключа к свету и правде, нет света и правды и в настоящей жизни, которая строится по законам, не адекватным разумному управлению. Писатель пестует ту же мысль, но теперь в ее старинном выражении: нет правды на земле, но нет ее и выше. Возможно, есть третий путь — вера. Но здесь автор молчит. Он озабочен тем, чтобы найти источник зла, кокон, в котором оно зарождается и вызревает. Он ищет ответ на этот вопрос и находит его: источник всякого зла — наше несовершенство. Всякое зло — от невежества, говорил Сократ и повторял вслед за ним Платон, от пренебрежительного отношения к душе, в которой только и сокрыта Истина. Мир же стремится к божественному совершенству, находится в процессе становления, приближения к нему, которое так никогда и не наступит, потому что отражение, слепок, образ не может стать тем, отражением чего, слепком и образом, является. Где есть становление, там неизбежно зло несовершенства. Зло не в природе Истины, оно, как бурьян на непроторенной дороге, на пути к Истине. Таков неизбежно мир, в котором мы живем и вместе с которым движемся к источнику Истины как тело, как животный вид, как любая другая вещь на земле. Но мы не столько тело, сколько душа, — и там, в душе, наш путь к Истине прям и краток; это самопознание. Там, в душе, нам нужно сделать всего лишь шаг, чтобы оказаться у источника вечной жизни и блаженства. От¬вратите свой взор от сверкания злата и драгоценных камней, от пиршественных столов и других плотских наслаждений, обратите свой взор внутрь себя и найдете истину — так говорили древние проповедники. Душа существует вечно, она соприкасалась в своем бесконечном существовании с божественным миром Истины и блага, она знает все, нужно разбудить ее и сказать ей: «Вспомни!»

    «Падение к подножию пирамид» — это роман-размышление о крахе всех наших надежд на преобразование мира силой ли, проповедью или упорным трудом, потому что мы приступаем к этим преобразованиям не по истине, а по обстоятельствам: по наущениям сильных мира сего, по их подстрекательствам, по их угрозам, по отчаянию. Да это и не преобразования вовсе, а всего лишь перемены в угоду кому-то, но не всем, чаще — далеко не всем. Истинные преобразования нужно осуществлять не вокруг себя, а внутри себя, разметая душевный хлам на пути к Истине и, следовательно, к Богу. Этот хлам — ложные принципы и идеи нашей несчастной цивили¬зации, которые впились в нашу душу, присосались к ней, срослись с нею. Отрывать их больно, но за болью — покой, истина и благо.

    «Падение к подножию пирамид» — это и увлекательное чтение: события в романе развиваются по законам приключенческого жанра (как и в «Черной башне»), мистического детектива с чертовщиной, и в то же время — это серьезный роман, где трагедия разыгрывается на уровне нашей реальной жизни. Читатель видит, как в преддверии ее распада в человеке пробуждается зверь и как он, человек, обнаружив в себе звериное нутро, бросается навстречу своей гибели, ибо только так он может уничтожить воспрянувшее в нем чудовище. Он сам — народ и сам Моисей, он сам — тол¬па грешников и сам Мессия. Этот роман Домбровского был напечатан в нашем журнале «Брега Тавриды» и получил самую высокую крымскую премию. Он был написан до распада нашей страны, до ее разорения и обнищания, а потому он еще и пророческий роман, роман-предсказание с предупреждением. Впрочем, такое предупреждение прозвучало еще раньше в романе «Все радости и печали», который увидел свет в 1983 году, его автор пытался объяснить читателю, что современное общество после себя оставит на земле слепое, отравленное, уродливое и беззащитное поколение, будущее которого печально, ничем не оплаченный грех, безысходность. Этот роман прошел тогда почти незамеченным, лишь один критик сказал А.И.: «Вы еще ответите за этот роман, за несчастного ребенка, которого вы оставили без помощи и без защиты, и за старуху, которую вы утопили». На что писатель ответил: «Мы все будем за это наказаны».

    Пример подобного наказания — в романе «Смерч», также опубликованном в «Брегах» в 93-м году. Продолжение этой темы — в романе «Delirium» («Безумие»), который при жизни А.И. так и не удалось издать, поскольку, по выражению издателей, он некоммерческий, и читатели, развращенные детективами, «порнухой с чернухой», покупать его не станут: дескать, не время для серьезного чтения. А между тем, именно серьезное чтение и необходимо людям в периоды кризисов — духовных и социальных.

    Детективы Домбровский писать не намеревался, хотя один он все-таки «выдал»: злой политический детектив «Бегство» он написал и издал ради того только, чтобы хоть как-то поправить материальное положение семьи. Этот детективный роман заказало ему московское издательство «Армада» (вышел в 1997 году). От эротических романов писателя просто, что называется, воротило. Издателей и политиков реальная трагедия народа не интересовала. Забыты древние философы и вековая мудрость...

    В 1994 году Анатолий Иванович все-таки вновь возвратился к своим древним философам — написал один за другим два романа: о Сократе «Черный плащ для Перикла» и «Жрец Агоры». Через несколько лет, доработав их и объединив в одно большое произведение «Чаша цикуты», отдал в «Армаду», и эта великолепная книга в 1997-м открыла издательскую серию «Великие мыслители в романах».

             Две с половиной тыщи лет,
             Как средь землян Сократа нет,
             Но мир тоскует по нему
             По благородному Уму.
             И мы измаялись в печали,
             Пока «Сократа» не издали.
             Теперь он с нами! Бронь пробита!
             Платона ждем и Стагирита. (Июль 1977)

— это его надпись на подаренном мне экземпляре книги.

     «Чаша цикуты» — не только о Сократе. Героями романа являются также другие исторические лица, жившие в ту эпоху — «золотой век Перикла». Век Перикла, как известно, век расцвета афинской демократии. А.И. не раз говорил, что нынешним демократам следовало бы приглядеться к Перикловой демократии и понять, на чем она зиждилась: на высоком интеллекте Перикла, на его неподкупности и справедливости, на его блистательном окружении, которое украшали великие творцы прекрасного: Фидий, Софокл, другие мыслители, художники, поэты.

     Следом за «Чашей цикуты» готов другой роман — о великом философе Аристотеле. Когда-то А.И. написал уже повесть для юношества о нем, теперь она разрослась в серьезное и большое полотно. Это произведение об Аристотеле и главным образом — о поиске смысла земного бытия человека, о его попытке прорваться к бессмертию, опираясь на силу прекрасного: к бессмертию — через постижение красоты. Книга вышла в «Армаде» в 1998-м, в той же серии.

     Вскоре там же удалось издать и следующий роман «Платон, сын Аполлона». Он — о прозрении. Впрочем, и два предыдущих — о том же: Афины убивают Сократа; Аристотель приготовил яд для Александра Македонского, Платон едва избежал смерти от сиракузских тиранов, которых пытался просветить. Мир карает мудрецов за прозрение, которое они несут ему и которого он не хочет: ему приятно валяться в грязи невежества и порока. Демократия приемлема, когда она высоко интеллектуальна и высоконравственна (в лице её вождей), иначе она превращается во власть толпы или проходимцев и с неизбежностью завершается диктатурой силы.

    В промежутках между работой над этими романами Домбровский, перенасыщенный историческим материалом о Древней Элладе, легко и быстро производит на свет прекрасную приключенческую повесть (мистический детектив) «Гнев гробницы Атрея» — о древних Микенах и древне-греческих богах, влияние которых (Атрей — отец Агамемнона, предводителя царей, штурмовавших Трою)сильно в Микенах и поныне. А.И. дважды бывал в Микенах, на их развалинах, крепостные стены которых сложены из мегалитов, а Львиные ворота были так засыпаны пылью веков, что Шлиман, приехав в Микены в прошлом столетии, едва смог проползти под ними. В Микенах живет дух Древней Эллады, там боги мстят Атридам и мстят до сих пор всем, кто похож на них, — такова фабула этой увлекательной повести. Сначала ее напечатали журнал «Нижний Новгород» (№ 10, 1998) и издательство ИПП «Дар» (под псевдонимом Бузукис — литературная мистификация), потом, посмертно, она вошла во 2-й том Избранного.
 
     Любовь к Греции — давняя любовь Анатолия Ивановича. За эту любовь друзья прозвали его «древним греком». И, действительно, он обладал буквально энциклопедическими знаниями об Элладе, как будто некогда жил там. Сам о себе он говорил: «Я всего лишь Харон, который перевозит души великих греков в третье тысячелетие, там они и будут жить в моих книгах — Демокрит, Сократ, Перикл, Платон, Фидий, Софокл, Аристотель, Демосфен, Александр Македонский — всех и не перечесть».

    Однажды, — дело было в Греции, — во время застолья писатель произнес речь, в которой судьба Демокрита прозвучала притчей в честь беззаветного служения науке, знанию. Греки аплодировали ему и сказали, что, кажется, он знает об их древних соотечественниках больше, чем они, соплеменники. Согласитесь, что они в чем-то правы, — ведь А.И. не только философ, историк философии, ученый, но прежде всего романист: исторические личности представали перед ним как живые, с их страстями и мыслями, как его собеседники, друзья и учителя. Принимаясь за роман о философе, писатель не только выстраивал для себя его философскую систему как ученый, историк, что чрезвычайно важно при оценке творчества А. И., — но и как психолог, реконструктор личности мыслителя, оживлял ее в образах и поступках. Поэтому его Сократ не похож на скучноватого и занудливого Сократа Ксенофонта, не похож он и на Сократа Платона. Это Сократ Домбровского — живой, остроумный, деятельный, ищущий в самом себе и в других истину философии и жизни. Платон Домбровского — страдает и мечется в поисках справедливости и изначального знания. Его Аристотель разочаровывается в сильных мира сего, трагически уходит от основополагающих принципов своего учителя Платона, поняв к концу жизни, что все старания его учителя преобразовать мир — напрасны, а принципы преобразования — ложны. Романы о философах — это романы-трагедии.

    Следующее произведение А.И. — «Точка опоры» — не о философе в узком понимании этого слова, а об ученом, математике, геометре и физике, о величайшем уме древности Архимеде. К сожалению, автор не увидел его изданным при жизни даже в нашем журнале, хотя написал все для той же «Армады» (которая, как оказалось, обанкротилась во время дефолта). Он вошел во 2-й том Избранного. «Когда я однажды плыл на корабле вдоль берегов Сицилии и смотрел в бинокль на Этну, — рассказывал как-то А.И.,— я и не подозревал, что стану когда-либо писать роман о великом сиракузянине Архимеде и начну его с рассказа о том, как молодой Архимед со своими друзьями поднимался на Этну, к вулкану, чтобы найти жерло, в которое, по древнему преданию, бросился философ Эмпедокл. Сиракузы тогда был греческим городом и со¬перничал в своем могуществе и блеске с Афинами. Да, опять книга о греке, будто я и на самом деле грек». Разумеется, Домбровский, русский писатель и русский человек. Один французский философ, кажется, Вольтер, сказал, что человек рождается только человеком, а французом, лавочником и социалистом его делает Франция. Писатель впитал в себя мировую и русскую культуру, этим и определяется его сущность.

    Потом Домбровскому издатели предложили написать еще один роман о греках, на этот раз о великой женщине, об Аспасии, жене столь же великого Перикла, перед умом которой преклонялись Сократ, Фидий, Софокл, Протагор, Анаксагор, Геродот. «Опять о греках, — говорил он тогда, — тут, кажется, просматривается какой-то рок. Ох, не надо было давать мне прозвище «древний грек». Греческие боги решили, наверное, что это так и есть, и ведут меня неотступно по стопам своих возлюбленных творений. Хотя, если говорить серьезно, моя привязанность к Элладе объясняется тем, что в Древней Элладе лежат истоки нашей культуры, науки и цивилизации. Мы все — оттуда. А греки почерпнули свою мудрость и переманили на свою землю, на свой Олимп, богов из Египта. Все тайны нашего прошлого и будущего скрыты в Египте, в его пирамидах и папирусах». Аспасия была гречанкой из Милета,гетерой. И стала душой интеллектуального окружения вождя афинской демократии Перикла.

    Итак, в 1999-м он написал роман «Золотой век Аспасии». Однако издательство внезапно изменило свои планы — вместо серии «Великие женщины в романах» запустило другую — «Великие властители». И обратилось с просьбой к писателю переделать «Аспасию» в «Перикла». А.И. быстро и успешно справился с задачей (хотя, конечно, волновался). Но «Армада» вынуждена была передать его в «Астрель», так как все же не оправилась после банкротства, потому, в конце концов, «Перикл» был издан лишь посмертно, в 2002 году, то есть и этот свой труд писатель изданным не увидел. Но в 2001 году А.И. успел поместить женский вариант — «Аспасию» — в «Брега» (№№ 1 и 2), будто чувствовал, что это его последняя публикация.
 
    Вслед за тем, после «Перикла», — в ожидании выхода книги, — вскоре на полке книжного шкафа А.И. выросла кипа книг о Древнем Египте. Это означало, что из-под пера писателя должно появиться новое произведение о тайнах древнеегипетских богов и пирамид. Трудно сказать, какие строки, сюжеты древнеегипетских мифов, преданий или труды философов, египтологов стали ключевыми, предопределили название и содержание задуманного романа «Алтарь Исиды». Несомненно, на мой взгляд, лишь то, что должен был вновь родиться роман-предупреждение. Автор, кажется, в очередной раз решил поведать миру притчу о необходимости беззаветно служить науке, знанию, ибо знаковыми, судя по всему, являются слова из одной из трех глав этого неоконченного, вернее лишь начатого произведения, которые А.И. вложил в уста древнего бога Тота: «Знание сильнее веры, но оно достигается чрезмерным трудом, долгими исследованиями, обобщениями и доказательствами развитого ума, вера же — как подарок: ты получил его и уже владеешь. Такого рода подарки по необходимости делают людям мыслящие мужи. Я знаю, а ты веришь — и мы оба следуем закону во имя общего блага. Я посвящен, ты осведомлен. Это неизбежно, но не может продолжаться вечно: все должны стать на путь познания... Но осуществимо ли это? Здесь больше вопросов, чем ответов». Увы, роман «Алтарь Исиды» оборвался на 186-й странице рукописи…

    Я быстро прошлась по творческому пути Анатолия Ива¬новича. На первый взгляд, кажется все так просто: он писал — и книги выходили в свет; только при этом следует помнить, что за каждой — годы упорного труда. И понятной становится фраза, произнесенная главным героем романа «Вернись и вспомни»: «Прав тот, кто работает».

    Было бы неверно думать, будто вся жизнь А.И. проходила за письменным столом. Я уже говорила выше, что он был человеком общительным и деятельным, многие годы возглавлял Крымскую писательскую организацию, но не сказала только об этой самой работе. А работа была, как говорится, не соскучишься, потому что непростые это люди, писатели. У них всегда масса проблем, которые как председатель правления он должен решать. Писателям нужны были квартиры, награды и забота и, конечно, издание книг — иными словами, блага и помощь в творческих достижениях. К тому же советские писатели, по определению, должны были представлять собой передовой отряд борцов на идеологическом фронте. Ни одна книга крымских писателей, возглавляемых Домбровским почти в течение двадцати лет, не была «зарезана» в издательстве, все увидели свет, ни один писатель не остался без квартиры, никого не «замордовало» КГБ. От посягательств КГБ (молодых литераторов ловили на каком-нибудь проступке, шалости, а потом, под угрозой наказания, вербовали в «стукачи») ему удалось отстоять несколько человек. Но, как оказалось позже, напрасно: они же, как потом выяснилось, пытались «стучать» на своего избавителя уже при новом режиме. Никто, должно быть, и не знает, сколько сотен часов отсидел он в приемных всяких начальников, хлопоча о квартирах для новых членов союза писателей, об улучшении жилищных условий старых членов СП, сколько порогов обил у разного рода чиновников, хлопоча о льготах для них: чтоб хорошая больница, чтоб бесплатная путевка в санаторий, чтоб юбилейные статьи во всех газетах, по радио и телевидению, чтоб тираж книг побольше и гонорар пощедрее, а иные требовали и чтоб новый костюм с базы предоставили, чтоб золотые зубы бесплатно и машину вне очереди (считалось, что коли все это положено по закону, значит, обеспечивается автоматически, без труда)… Кроме того, обязан был отчитываться бесконечными «справками» о деятельности СП, готовить доклады, давать интервью, писать статьи, рецензии пр.

    В результате оказалось, что это была неблагодарная и напрасная трата времени и энергии — их следовало бы использовать по другому назначению, сокрушался он впоследствии. К тому же были завистники, которые постоянно портили ему кровь, рассылая в разные инстанции доносы: он-де сам себя издает, пользуясь служебным положением (тогда как большая часть его книг выходила в Москве, и на московские издательства его служебное положение явно не распространялось, якобы получил, как начальник, роскошную квартиру (у нас — всего лишь двухкомнатная квартира с окнами на шумную Киевскую, довольно скромная, даже без балкона) и вообще пользуется всеми благами, а другим не дает (но никаких особых благ А.И. не имел, даже в писательских домах творчества побывал не более пяти раз, тогда как иные жили там по несколько месяцев ежегодно, иной раз так ничего путного и не сотворив). Да и зубы не было времени, а потом и денег, чтобы лечить...

    Когда в постперестроечные времена писатели лишились всех перечисленных благ, А.И. сочинил весьма ироничную «памятку для вступающих в Союз писателей»:
«Союз писателей:
 
— не выплачивает больничных,
— не оплачивает командировки,
— не назначает персональных пенсий,
— не выдает бесплатные путевки в дома творчества,
— не издает книги,
— не читает рукописи,
— не оказывает никакой материальной помощи,
— не выделяет уголь, дрова и пр.,
— не обеспечивает жильем,
— не обеспечивает работой,
— не делает заказы на создание произведений,
— не руководит творческим процессом,
— не оценивает рукописи,
— не является посредником в издательских делах,
— не предоставляет своим членам никаких льгот,
— не организует платные выступления,
— не оплачивает похороны,
— не устанавливает памятники на могилах.»

    А ведь прежде все это было возможно... И многое из перечисленного входило в его обязанности председателя.

    У него была только одна слабость — путешествия. Это были поездки в основном за свой счет, из них несколько по линии Крымского отделения Комитета защиты мира — в качестве руководителя делегаций. Он побывал в Венгрии, Болгарии, Румынии, Польше, Греции, Италии, Египте, Турции, Дании, Финляндии, Швеции, Чехословакии. Еще и поэтому написал романы о Греции и об Италии — о Риме, который воюет с Сиракузами, на крепостных стенах которых стоят боевые машины Архимеда, — об этом в романе «Точка опоры». О Египте — Платон проводит одиннадцать лет в Египте, постигая древнюю мудрость. Архимед также проводит главную часть своей жизни в Египте, в Александрии, в знаменитом Мусейоне Птолемеев. Анатолий Иванович написал маслом пейзажи и достопримечательности этих стран и украсил ими стены своей рабочей комнаты (его картины представлены на заднем форзаце этой книги). Правда, свободных стен в его комнате не так уж много — они заставлены книжными шкафами, да и комнаты невелики и к тому же обе довольно темные: он работал в основном при свете настольной лампы, даже днем. А.И. никогда не учился искусству живописи (о чем жалеет), не считал себя художником, все эти картины написал для себя, для воспоминаний.

    В память об отце, кроме боевых отцовских орденов и медалей (Иван Кузьмич умер на девяносто пятом году жизни),сохранился шкаф со слесарными инструментами, которые, однако, не лежали без дела: писатель умел делать все,что умел делать его отец: пилить, сверлить, строгать, паять, чинить всякую бытовую технику, краны, столы, стулья, часы, приборы и проч. Когда у нас появился личный автомобиль (получил, наконец, огромный гонорар за роман "Неистовый сын Трира"), он подарил его мне - и управляла им я, так как после аварии, когда он рулил на мотоцикле и сломал ключицу, его больше "не тянуло на подвиги"), сам делал мелкий ремонт. Он же занимался благоустройством нашего дачного участка, посадил и вырастил деревья, с детства знал толк в огородном деле: «Без огорода я погиб бы. Не от голода, конечно, хотя и это в наше время не исключено, а от тоски по земле и по всему тому, что растет на ней».
 
    И в Союзе писателей он не чурался никакой работы: сам часто чинил телефон, электророзетки, настольные лампы, сломанные стулья, в последние годы безвременья иногда протирал, если некому было, пол, подбеливал обрушившиеся куски стен. И не раз вскапывал (по требованию горисполкома), прилегающий к писательскому зданию газон («Неужели больше некому?» — воскликнула журналистка Г. Михайленко, однажды проходившая мимо и заставшая его за эти занятием. Да, к сожалению, других добровольцев не находилось). Ритм жизни писателя в последние годы был таков, что два дня в неделю он бывал на огороде, три — за письменным столом, работал над рукописями, а остальные посвящал своему детищу «Брегам Тавриды», принимал авторов журнала, беседовал с начинающими о рукописях в Союзе писателей, как принято называть нынешнее обветшавшее помещение на улице Горького, 7, где, выражаясь современным сленгом, «тусуются» писатели.

    Кстати сказать, это помещение для писателей в свое время «выбил» у местных властей тоже Анатолий Иванович. Прежде писательская организация располагалась на 3-м этаже в правом крыле здания кинотеатра «Шевченко», куда вела крутая и высокая лестница, по ней старикам подниматься было трудно, где не было туалета, воды и не работало отопление. Нынешнее же (прежде здесь размещалось Крымское отделение комитета защиты мира и Испанский клуб) — в первом этаже, с водой и туалетом, с отоплением, в центре города. Чудо, однако, даже не в том, что А.И. «выбил» это помещение, а в том, что он сохранил его до последних дней, хотя на него уже зарились многие предприниматели и дельцы. И, разумеется, отняли бы — кому не хочется иметь свой офис в центре, — это тем более легко можно было бы сделать, ведь Киев, Литературный фонд, давно перестал финансировать крымскую организацию, в том числе аренду и содержание помещения. Сегодня, слава Богу, снова, наконец-то, пришел в руководство Союза писателей достойный, деятельный человек, подстать Домбровскому, всерьез пекущийся о писательском хозяйстве, - Владимир Павлович Терехов и стал председателем.

    В Крыму нынче несколько писательских организаций, потому некоторые люди справедливо задаются вопросом: откуда столько? Частично могу объяснить ситуацию, но скажу только о трех. Да, именно Домбровский основал два новых союза писателей. Вот как это случилось.

    В связи с развалом Союза писателей СССР (когда СП Украины поставил на республиканском съезде вопросы о своем неучастии в совместной деятельности с СП СССР и о выходе из него, впрочем, так же поступили писательские организации и других союзных республик) А.И. Домбровский вместе со своим ближайшим другом и соратником выдающимся писателем В.А. Бахревским основали в январе 1990 г. Содружество русских, украинских, и белорусских писателей (ныне Союз), — писательское объединение, которое на постсоветском пространстве служило бы интересам и братству писателей трех славянских республик, и его орган — журнал «Брега Тавриды» (увы, тесные отношения с российскими и белорусскими писателями вскоре оборвались в связи с возведением границ между бывшими союзными республиками, ну и, конечно же, из-за финансовых трудностей). А.И. был избран председателем и главным редактором журнала "Брега Тавриды" - издания Содружества  ныне Союза русских, украинских и белорусских писателей АРК.

    Но Домбровский ведь был на тот момент и председателем Крымской организации Союза писателей Украины. И вот в 1991 году писатель приходит к решению, что должен теперь отказаться от этой должности: он не хотел больше оставаться в числе руководителей Союза писателей Украины, ядро которого решительно отвернулось от русскоязычных писателей-крымчан, их освистали во время его появления на трибуне съезда СПУ в Киеве с выкриками «ганьба!». И, обеспокоенный судьбой членов своего СП, он считает необходимым создать еще одну независимую организацию: Союз писателей Крыма - это был закономерный шаг: изменился статус Крыма как области — на тот момент он стал Крымской АССР. Писатели поддерживают его и соглашаются с его предложением избрать председателем этого союза писателя Леонида Панасенко.

    Создав 2 эти новые организации (писательские коллективы были в них идентичные), А. Домбровский заботился, прежде всего, о том, чтобы объединить крымских писателей, брошенных Украиной на произвол судьбы (в первом случае это Содружество РУБ писателей — поднять на международный уровень, во втором случае Союз писателей Крыма — создать автономное образование, полноправное самостоятельно поддерживать связи и с Киевом и Москвой)и поселить в них уверенность в перспективности выживания как независимых творческих организаций на Украине.

    И ныне Союз русских, украинских и белорусских писателей АРК, основанный писателем, благодаря ему же, как независимая организация входит коллективным членом-учредителем в состав МСПС, Международного Сообщества писательских союзов (правопреемника Союза писателей СССР)- новое название Международный союз писателей. Когда распался Союз писателей СССР и возникла необходимость его преобразовать, писатели стран Содружества решили создать новый писательский союз, который бы объединил растерянных, неприкаянных, беззащитных от произошедших политических-исторических катаклизмов литераторов, - для чего и был созван большой съезд. Однако Украина(Союз писателей Украины)отказалась от участия в таком учредительном съезде, куда съехались представители писательских организаций стран СНГ(бывших союзных республик). Тем самым, в конечном счете,украинские письменники заведомо отказались от членства в МСПС. Но Домбровский тогда поехал все же в Москву в качестве председателя независимого крымского писательского объединения Союза русских, украинских и белорусских писателей Автономной Республики Крым, и теперь крымские писатели чувствуют братское участие коллег из МСПС в своих проблемах и, кроме того ощущают свою причастность к общему литературного процессу стран СНГ.
 
    Литературный журнал «Брега Тавриды», Анатолий Домбровский основал ради того, прежде всего, чтобы крымские писатели, оставшиеся в результате разрушения страны не у дел, могли с его страниц выходить к читателю. Он добился в 1994 г. его финансирования (госдотации), сплотил вокруг него не только писателей, но и ученых историков и философов — таких известных, как Е.Нечепорук, Ф.Лазарев, А.Потапенков, Л.Белый, а также деятелей искусства, культурологов, критиков, краеведов, своих единомышленников И, конечно же, — ради для молодых литераторов: как они могут заявить о себе, если даже профессионалам негде издаваться? Так он спас лицо писательской организации. И принадлежавшее ей помещение тоже. Теперь это единственное место в городе, где писатели еще встречаются друг с другом, куда они приносят свои рукописи. Создав журнал «Брега Тавриды», Анатолий Иванович стал его главным редактором и оставался им до последней минуты (давал мне распоряжения, наставлял и беспокоился о его выходе в свет).

    Творческая и организаторская активность Домбровского всегда возбуждала доносительство некоторых его бывших коллег, и так до конца дней: сообщали, например, о главном редакторе журнала в финорганы: якобы он присваивает себе все гонорары и печатает только себя (гонорары журнал не выплачивал вообще, часто не хватало тех мизерных средств, которые нерегулярно иной раз выделял журналу бюджет), а также во властные структуры: дескать, следовало бы прекратить дотировать русскоязычное издание и закрыть его вообще (а что же делать тогда с русскими писателями, прозаиками и поэтами: утопить их в Черном море? — иронизировал он).

    У журнала всегда было много проблем, особенно в 1993–98 гг.: финансовых, типографских, творческих. Иногда они доводили А.И. до отчаяния, тогда он грозился мне все бросить, проклясть и забыть. Но он был отходчив. «Потом увидим, чьи старания были напрасны, — говаривал он, — история и философия подтверждают: ничто доброе не забывается. А клевета, злоба и ложь разрушают даже великие таланты, ничтожества же превращаются в ничто!»

    Писатель любил бывать в компании друзей, любил книги, цветы, солнце, море, птиц и собак, любил общительных и веселых людей, хотя сам частенько выглядел угрюмо: его философский ум не обнаруживал в ближайшем будущем приятных перемен, да и у моря лет десять не бывал, хотя жил в Симферополе, — такова жизнь.

    Беллетристике он всегда предпочитал книги ученых, историков, философов, филологов, археологов и астрономов. Хотел бы стать одним из них, когда б не страдания детства, не одиночество юности, развившие в нем способность к воображению и погружению в воображаемый мир (когда реальный мир был малопривлекательным). Еще он хотел стать артистом (преуспел в школьной художественной самодеятельности, исполнял Хлестакова и Дон Жуана в университете), но вовремя опомнился, хотя, как он сам говорил, писательство — это тоже лицедейство. Когда я спрашивала, кем бы он хотел стать теперь, исходя из многолетнего житейского опыта, он отвечал: слесарем и столяром, как отец. Я поняла: он устал, а потому лукавил, конечно, так как родился писателем, уж так, видно, было написано ему на роду. И значит, и философом, и историком, и филологом, и психологом, и археологом, и астрономом — ведь писатель, глядя на каплю росы, видит весь мир, для него каждая душа вмещает душу Бога.
Крымская академия наук избрала Домбровского своим почетным членом — академиком КАН. Он был доволен, как и тогда, кажется, в 1972-м, когда стал членом Союза писателей СССР. Значимость этих достижений для себя может оценить только человек, вырвавшийся из деревенского захолустья жестоких и голодных лет.

    Получая во второй раз высшую награду Крыма, Премию Aвтономной Pеспублики Крым, — в третий раз она была присуждена ему посмертно, как и звание «Почетный крымчанин», — на церемонии вручения, вместо ответной речи, он рассказал такую историю-притчу. В 1941-м его односельчане уходили на фронт. Мужиков посадили в кузов машины, детишки побежали следом за ней, отец, с машины, успел тогда крикнуть ему на прощанье: «Сынок, не забывай поливать цветы!» Что же он хотел этим сказать? — задумался А.И. Потом понял — должно быть, то, что красоту надо беречь даже тогда, когда вокруг полыхает огонь войны. Анатолий Иванович соотносил эти два понятия: красота — культура. Значит, когда кругом разруха, надо все же заботиться и о культуре, и о ее носителях. Об этом стоило бы помнить властям, говорил он. Тем более, что интеллектуальный потенциал писателя, как, впрочем, и его коллег, в последние годы использовался не в полной мере.

     17 октября 2001 года Анатолия Ивановича не стало…

     Имя писателя носят ныне Раздольненская районная библиотека, Дом писателей в Симферополе и Литературная премия. В сквере на перекрестке улиц Пушкина и Самокиша, напротив здания Дома Дружбы, где он работал председателем Крымского Фонда Мира, установлен Закладной Камень на месте, где ему будет установлен памятник.

     Домбровский любил повторять слова Платона: рожденные в красоте обретают бессмертие. И еще одно изречение, высеченное некогда на мраморных камнях Дельфийского храма Аполлона: познай самого себя — и ты познаешь все. Читая книги Анатолия Ивановича, мы делаем именно эту, самую трудную и самую нужную работу.