Как вы понимаете, живу я давно и даже застала достославные пионерские времена. Мы носили шелковистые алые галстуки (я умела завязывать их элегантным узлом), мы – как сказал бы один мой знакомый – «зиговали», диагонально осеняя лоб ребром ладони, мы мечтали вскоре «вступить в передовые отряды комсомола». Так как я всегда была отличницей (правда, поведение хромало: «Опять бесенята в глазах!» - журила, бывалоча, меня классная руководительница Нина Алексеевна), то назначили меня председателем совета отряда. Таковой был в каждом классе, а во всей школе – совет дружины (там председательствовал мой брат Володя, у которого на всех фронтах было «отлично»).
Пионерия наделила меня властью сидеть раз в месяц перед всем классом за столом, покрытым бордовой тряпкой, вызывать к доске хулиганов и двоечников и строго спрашивать, как они «дошли до жизни такой». Не скажу, что мне это шибко нравилось, но в двенадцать лет так иногда приятно почувствовать себя функционером, облеченным властью )))
История эта началась на самом деле еще классе в третьем, когда я стала замечать, что самый прожженный хулиган нашего класса Володька подолгу смотрит на мою парту. Я, надо признаться, млела, потому что у него даже в те еще младые годы имелась выраженная мужская харизма, а я росла ребенком чувственным. Ему явно нравились умные девочки... Но мы были с ним из разных культурных слоев, что совершенно отчетливо сознавали и я, и он. Потому – он смотрел, я млела, но мы практически не разговаривали.
Прошло несколько лет. Его стали интересовать особи с более развитой грудью (я тогда отставала по этому показателю), что вполне понятно. Но я, конечно, продолжала млеть и молчать, как все начитанные домашние девочки.
И вот настал этот памятный день, перевернувший мою жизнь – правда, правда.
Я сижу за столом с красной тряпкой, а Нина Алексеевна вызывает на "проработку" к доске Володьку. Он выходит и браво скалится, мол, ну чё, давайте, "прорабатывайте". Я, как во сне, начинаю перечислять его «прегрешения» (фигня какая-то, мой сын сейчас тем же самым славится в классе – драками и шалостями). Я вижу, что Володька наливается красным от унижения, и даже вот-вот глаза его станут мокрыми. И тут я как робот произношу заветную фразу, явно подсмотренную в плохих советских фильмах: «Как же ты дошел до жизни такой?" И вот в этот самый момент какой-то антисоветский ангел накрывает меня своим крылом, потому что я вдруг пронзительно понимаю, что прямо сейчас убиваю свою любовь. Какое-то глубинное, самое честное нравственное чувство, вынырнувшее из-под всей пионерской идеологической мути, сказало мне: «Аня, ты же любишь его, разве можно ТАК с человеком, которого любишь, будь он трижды проклят человечеством». Это был невероятный МОМЕНТ ИСТИНЫ.
Помню, что Володька, весь красный, выбежал из класса, громко хлопнув дверью. Я словно поперхнулась своими словами, стухла, замолчала, абсолютно потерянная...
После этого Володя перестал смотреть на мою парту. А однажды я застукала его в темном коридоре, когда он быстро и воровато мял грудь моей «более развитой» однокласснице Ленке. Я помню обмякшую фигуру Ленки, которая к таким вещам уже привыкла, и густо покрасневшее лицо Володьки, заметившего мой взгляд. Ленка не нравилась ему, но грудь ее, и впрямь, была прекрасна – грех не помять...
Этот эпизод имел последствия для окружающих вовсе не заметные, а для меня тотальные. Поняв, что при условии обладания некоей властью, я могу не устоять и причинить боль даже дорогому человеку, я ужаснулась нравственной "черной дыре" в своей душе, ужаснулась настолько, что решила никогда не искушать себя и в течение долгих-долгих лет отказывалась от любых ролей «передовиков», «председателей», «главных докладчиков».
Обладая от природы талантом Данко - умением зажигать сердца, я сознательно пряталась, вжималась в кулисы, в задние ряды, в тихое домашнее одиночество. Это не могло не разрушать меня, ибо свой судьбе перечить нельзя, и я постоянно болела, чахла. Конечно, жизнь гораздо сильнее меня, и она все время опять выпихивала меня на главную дорогу, на сцену, на руководящие посты. Мне все время приходилось учить, поднимать, восстанавливать, вести за собой. Но 25 лет я несла в себе эхо предательства. Только недавно я сумела простить себя за это… А полгода назад я увиделась с Володей на встрече одноклассников…
В кафе пришло человек 15, большей частью девочки, конечно. Хотя «девочками» я назвала бы их с большой натяжкой. Те, кто были по-женски развиты в юности, в сорок лет оказались рыхлыми и дебелыми тетками – безусловно добрыми, но тетками. А я, голенастая пацанка в школьные годы и так запоздало расцветшая только годам к тридцати, смотрелась, отмечу без ложной скромности, свежо и молодо. Мужчины, не сговариваясь, уселись за стол поближе ко мне. Коренастый Володя с пузиком был в свитере того рисунка и фасона, что подчеркнули неизбывность нашей принадлежности к разным культурным слоям. Он, даже не спрашивая, сел слева от меня. Мы опять почти не разговаривали, так — общие фразы о детях и о работе, но танцевать он вел только меня. Танцевал по-пионерски почтительно. Когда все начали прощаться – изрядно выпившие и теплые, а потом искали одежду, шапки и перчатки, мы на несколько минут остались с Володей в холле кафе одни. И тут я сказала ему просто: «Я так любила тебя». И повторила это еще раза три. А он молчал, держал в своих больших руках водителя погрузчика мои руки и целовал их. Потому что – ну что тут скажешь...
Но потом, уже после встречи, меня как-то отпустило, и красная тряпка стола перестала наваливаться душным воспоминанием. Будто мое признание – в общем, ненужное, ничего не решающее и не обязывающее ни к чему — искупило все.
И вот еще что – Володя спас меня дважды. Тогда, в школьные годы, молчаливая любовь к нему заставила меня понять, что такое быть человеком. Я уверена, что не стала бы тем, кто я есть сейчас, если бы не та история. Второй раз – когда, пьяненький, он молча целовал мне руки. Незадолго до встречи в кафе я рассталась с мужем и остро переживала свою женскую ненужность, а Володин старомодный жест дал мне гораздо больше, чем дали бы тонны комплиментов и ухаживаний. В сердце женщины, которой целуют руки, нет места боли и отчаянию...