Вадим Аверин шел неспешно по мостовой. Спешить ему в этом городе, где все всегда куда-то спешат, было некуда. На дворе стоял август. Уже полгода как Вадим потерял работу. Работа была высокооплачиваемой. Несмотря на каждодневные усилия по поиску новой – найти ничего стоящего пока не удавалось. Он знал, что шанс на удачное стечение обстоятельств был. Он верил, что возможность нужно было поймать, подсечь, как удочкой подсекают рыбу при малейшем движении поплавка. Непредсказуемое стечение обстоятельств, а иногда простая случайность могла связать воедино две стороны в этой игре. Игра напоминала Броуновское движение рыбы в водоеме. Вероятность очень мала. Но надо стоять на берегу с удочкой, и тогда вероятность возрастает.
Как только он потерял работу, Вадим спал один, в зале на диване. Его жена сказала, что она его больше не любит и потребовала, чтобы он переместился с их общей кровати. Какое-то время он еще пытался, по старинке, подойти к жене с заигрыванием. Иногда ему даже удавалось получить то, чего он искал. Однако, это было уже не то, к чему он привык за долгие годы. Синее небо превращалось в золу. Лучи солнца больше не грели. Трава все еще зеленела, но это больше не приносило покоя. Он пытался понять. Понять, как можно после двадцати лет совместной жизни за одну ночь стать чужими. Он повернул с мостовой на проспект. Гул и шипенье машин. Гудки и визг тормозов. Он подумал о том, что как только близкие люди перестают вместе спать, между ними начинает расти. Стена отчуждения. Перестань касаться своей жены руками и через месяц - ты уже один. А когда-то, все было вместе. Рука в руке. Армия, сердечные волнения и переезды. Рождение ребенка. Два сердца бились в такт, словно два мотора в бронетранспортере.
Вадим часто теперь думал: любил ли он когда-нибудь свою жену. Он не помнил, чтобы он был опьянен чувством. Он не помнил, чтобы он терял голову. Все, что он помнил – это желание женится, чтобы не быть одному в отдаленном гарнизоне. Достаточный ли это был повод для женитьбы? На тот момент – повод, похоже, был достаточным. Он вдруг понял, как это желание определило всю его жизнь. И теперь, как это все объяснить? К чему он пришел после двадцати лет? К тому, что жена теперь его больше не хочет. Получается, что все было напрасно. Хотя, наверное нет. Не напрасно. Он гордился своим сыном. Сын был уже взрослый. Он не помнил, когда с ним последний раз говорил. По-настоящему говорил. Дети растут быстро. Мы отдаем им годы жизни. Они потом уходят. Иногда, они не возравращаются больше никогда.
Любовь? Сначала общество заставляет тебя создавать семью. Потом оно же отрывает тебя от семьи. От любви. От продолжения влюбленности. Все силы идут на выживание. На любовь остаются мгновенья. Жили обычной семейной жизнью. Он был учтив и тактичен. Пил немного и нечасто. Она требовала больше любви. Он пытался угодить всем. Работе, друзьям, родственникам, семье. Угождать надо было только себе. Теперь он точно это знал. Теперь, когда все потерено. Он честно выполнял свой супружеский долг. Не просто по обыденной необходимости. А с чувством и достоинством. Теперь, он не помнил уже того чувства. Теперь это перестало быть важным. Вадим теперь лишь просматривал пленку прошлого. От постоянного просмотра голова его не могла успокоиться. Он начал плохо спать. Мозг его не мог остановиться. Остановить эту пленку прошлого. Засыпал лишь под утро. Тревожно и не глубоко. Просыпался разбитым, усталым.
Вокруг него на улице кипела жизнь. Прохожие, озабоченные отсутствием времени, куда-то торопились. Водители авомобилей, у которых похоже было еще меньше времени, тоже торопились. Никто не смотрел на зеленую, украшенную цветами клумбу. Только голуби, не замечая никого вокруг, важно возились вокруг нее. Или делали вид, что не замечали. Вадим подумал о том, что он будто один из этих голубей. В паралельной вселенной. Как будто среди людей, а вместе с тем вне их внимания и интереса. Он чувствовал, как он одинок. Теперь после такой долгой жизни. Одиночество нужно принять, как новую жизнь. Так или иначе мы всегда одиноки, думал он. Как на тебе отразится в чьем присутствии ты умрешь? Наверное, ты умрешь легче. С легким сердцем. Тем не менее, ты умрешь. Они встанут и выйдут, по своим делам. Или никто не встанет. Никто не увидит твоего облегчения. Никто не услышит твоей мольбы о прощении. Все перед смертью просят прощения. За что? За то, что были не всегда на высоте. Будьте на высоте пока жизнь еще длится.
Вадим шел в парикмахерскую. Решил подстричься сегодня. Больше месяца уже не подстригался. Он свернул в переулок низких домов. Старых домов. Позапрошлого века. В них пахло плеснью и сыростью. Стены были побелены или покрашены. Штукатурка иногда падала вниз. Он подошел к своему дому. На первом этаже была его парикмахерская. Он здесь подстригался почти всегда. Его здесь знали. Он знал всех женщин. Все мастера были женщины. Он часто разговаривал с ними. Они знали больше о нем, чем его самого. Теперь он был не в настроении говорить. О чем говорить, когда у тебя нет работы и жена с тобой больше не спит? О чем говорить, когда нет будущего? Можно говорить о прошлом. Женский разговор всегда об одном. Как семья, как работа? Какая завтра погода? Иногда женщины говорят о главном, что было или есть в их жизни. Как правило – это мужчина, или несколько мужчин. Почему для женщины главное в жизни мужчина? Если это так, то почему его жена не хочет больше с ним быть?
Очереди не было и Вадима сразу пригласили в кресло. Анатомическое кресло, думал он. Кресло было удобным, особенно подставка для ног. Кресло опускалось или поднималось. Оно было регулируемым. Как люди. Их тоже регулируют. Кого-то больше, кого-то меньше. Вадим вспоминал, что его жена всегда пыталась его регулировать. Она просто хотела больше любви. Думала, что если надавить, то выйдет больше любви, как из тюбика. Нельзя из человека выудить больше любви. Ни больше не меньше. Ровно столько сколько есть. Он думал, что была любовь, а было лишь желание. Думал, что было желание, а была лишь привязанность. Думал, что была привязанность, а было лишь чувство долга. Думал было чувство долга, а оказалось лишь. Вадим думал о том, что же в конце концов осталось у него в душе. Он считал, что после рождения ребенка он не мог просто уйти. Он не мог оставить ребенка без отца. Он слишком хорошо знал, что такое «без отца». Хотя у него был отец. Просто отца никогда не было для него. А теперь для него не было отца. Хотя он до сих пор был, живой и здоровый.
Голова у Вадима по строению была очень ровно-округлой. Манера, с которой росли волосы, была тоже ровной. Поэтому ему было все равно, кто и как его стриг. Никто не мог испортить его прически. Прическа всегда оказывалась ухоженной и опрятной. Кто бы его не стриг. И сколько бы его не стригли. Полчаса или пять минут. Результат всегда был одинаковым. Это было одно из самых, а может и самое счастливое обстоятельство в его жизни. Он очень гордился этим. Вернее, тем, что никто не был в состоянии его расстроить. Такой мелочью, как испорченная стрижка. Волосы уже начали седеть на висках. Можно сказать, поседели. Но волос еще было много. Если не присматриваться, то общий тон цвета головы был еще черным. Однако, у некоторых мастеров получалось лучше. Иногда он смотрел в зеркало и видел, что его прекрасно подстригли. Или, это ему лишь казалось. В короткие минуты самолюбия. Иногда в мире больше никого нет кромя тебя самого. И тогда любить приходится себя. Ему казалось, что он умел любить себя. На самом деле, он больше всего любил, когда другие любили то, как он любил. Или как он жертвовал. Собой, во имя комфорта других. Чтобы им было удобно и спокойно. От этого ему было тепло.
Мастер начала стрижку. Машинка жжужала, как пчела. Волос, обрезанный и теперь никому не нужный, падал на пол. Вадим подумал, интересно, сколько килограм волос, или метров, обрезали с меня за всю жизнь? Стригусь раз в месяц. С меня, примерно, срезуют два сантиметра волос за раз. За сорок лет с меня состригли 960 сантиметров. Почти десять метров. Цифра его удивила. Он представил десять метров. Почти половина бассейна. Он всегда представлял расстояния в отношении или бассейна или футбольного поля. После стрижки он пойдет в бассейн. Физическая нагрузка лучше всего перебивает боль. Психологическую нагрузку. Хотя, как это может быть нагрузкой, он не понимал. Он же сам думал, своей головой. Ему казалось, что он был в состоянии остановиться и не думать. Как остановится и не думать о том, что твоя жена теперь чужой человек. Видимо, надо кого-то встретить и полюбить. Это разрешит все страдания. Страдал ли он на самом деле? Или лишь непривычность ситуации вызывала в нем странную реакцию. Так долго жить по накатанной. И вдруг, все рушится. Видимо, это и было причиной. Отсутствие накатанной колеи.
Машинка закончила жжужать. В ход пошли ножницы. Он всегда замечал, как мастера пользовались ножницами. На каждый реальный срез приходилось пять или больше холостых. Это было их специальной тактикой, думал он. Быть в постоянном движении. И только когда ситуация предлагала удобную возможность – они срезали волос. Как в жизни. Жена его была в постоянном режиме наблюдения и контроля. Но только, когда наступала выгодная ситуация, она делала срез. Глубокий и болезненный. Шрамы от этих срезов заживали долго. Зачем ей надо было резать? Иногда по живому. В присутствии ребенка. Чтобы было больнее. Странно, зачем человеку делать больно, толко для того, чтобы выудить больше любви? Он не понимал. Он думал - это была месть за отсутствие любви. Наказание за поспешное решение. Она не хотела делать больно. Так получалось. Иногда ему казалось – это было намеренно. Он не хотел в это верить. Идеализм его не мог постичь причины этого. Был ли он идеалистом? Все это время быть иделистом и верить в то, что есть одна, только твоя любовь? Глупо. Не двадцать же лет подряд.
Обычно, Вадим не любил в стрижке лишь последние штрихи. А именно: использование опасной бритвы для неизбежного подравнивания волос и мытья волос шампунем. Первое ему казалось очень опасным, а второе - нарушением его личного пространства. Он не мог позволить чужому человеку мыть его волосы. Было в этом, что то слишком частное. Что-то такое, что он мог позволить только близкому ему человеку. Но в этот раз он почему-то решил изменить себе. Изменить кому-то – это понятно. Как ты можешь изменить себе, думал он. Ты должен нарушить негласный договор с самим с собой. Это легко, думал он. Во всяком случае, ты не приносишь ущерба другим. Мастер заправила новое лезвие в бритву и начала править. От самого прикосновения опасной бритвы начали подгибаться колени. Лезвие скользило плавно,но он ждал пореза. Мастер была очень аккуратной. После правки она предложила помыть волосы. Он согласился. Никогда до этого он не позволял никому мыть его волосы. Он не хотел, чтобы его трогали. Руками. Женскими руками.
Мастер начала регулировать температуру воды. Вадим не любил сильно горячей воды. Чуть-чуть теплую. Как раз для мытья волос. Она нанесла шампунь на голову. Она размазала вязкую жидкость по всей округлости его головы. Потом неожиданно, крепкими руками начала массажировать голову, распространяя шампунь. Вадим опешил от чувства, которое нахлынуло на него. Он давно не помнил таких крепких, упругих и вольных рук. Каждое новое движение этих рук будто рождало волну, которая проникала в его душу,возбуждая чувство. То чувство, которое он стал забывать. Чувство, которое возникает от прикосновение женских рук.Сильные и чувственные руки, подумал он. Такие бы руки я был бы не прочь взять в свои, думал он. Голова его, под напором массажа, прояснялась. А ведь я жив, а ведь я способен ощутить прелесть этих рук, думал он. Эту руки, они просто сводят меня с ума. Кто бы мог подумать, что тривиальное мытье волос может придать столько сил тому, кто, казалось, утратил все силы. Что-то должно поменяться. Он точно знал – эта стрижка была его последней. Последней, перед новой жизнью. Перед жизнью, о которой он еще вчера не подозревал.