За Владимиром Алексеевичем за долгую жизнь всякое водилось. Выпить любил. За юбками волочился – не без греха. Подраться – да нате вам, пожалуйста, только подходи, кому в глаз, кому в дых, главное, чтобы по-честному. Работать? И это с огоньком, раз-два, взяли! Эх-ма! Сама пойдет! Печи класть, плотничать, камень колоть, сено косить – дайте только ворот у рубахи расстегнуть, чтобы в подмышках не жала. В доме с какой утварью справиться – и на то мозгов хватало, по соседям не бегал, совета не спрашивал, своим умом доходил. Вот так вот! Оптимист, каких поискать!
– Ничего, мать, не горюй, – говорит Владимир Алексеевич своей супруге Зое Петровне, когда трезв и в здравом уме, – сдюжим!
В такие времена Зоя Петровна расцветает вся. И забывает, что приняла за жизнь длинную, суровую, не всегда гладкую, от мужа своего, что выдюжила, когда срывало Владимира Алексеевича с катушек да несло, словно безудержным потоком по перекатам, валяло, мызгало, крутило так, что взвивался мужик нехристем и куролесил без удержу.
Недавно горе у Зои Петровны приключилась. Пеструха заболела. Зоя Петровна сама по началу корову пользовала, поила огуречным рассолом, даже стакан водки Пеструхе не пожалела, чтобы у той «книжка» заработала, только без толку. Квелая Пеструха, и точка.
Пошла за ветеринаром. Ветеринар в селе новенький объявился. Худосочный, длинный, бледный и узколицый – без доверия человек. Как же так, быть ветеринаром, и до такой худобы дожить? Но ничего не попишешь, другого нет. Ветеринар явился. В кепочке. Из-под кепочки только нос вороний выглядывает. А между носом глазки посажены. И всё они у ветеринара из угла в угол носятся – не держаться на месте. Сходил он в хлев, посмотрел на Пеструху с порога, шмыгнул носом, да и назад. Сел за стол, ждет чего-то.
Владимир Алексеевич из леса воротился, пару ведер грибов принес. Гриб нынче шел хороший, товарный. Поглядел на ветеринара. Не молодой уже, возраста чуть младше Зоиного будет. Носат. Носатые у Владимира Алексеевича все под одну гребенку шли – бабники. Их природа так отметила, чтобы не заблуждаться. Этакие с таким фортелем к бабе подъедут, сама пустит, а потом еще маяться будет, чем такому не угодила. Знавал Владимир Алексеевич таких по молодости, морды не раз бивал. И вот на тебе, на старости лет, к самому подкатило. Зыркнул Владимир Алексеевич на ветеринара, но с порога горячки пороть не стал, трезв был. Глянул на стол, моргнул Зое Петровне. Та с сомнением полезла в шифоньер, выставила водочки.
Ветеринар чинно выпил двести пятьдесят, потом сделал какую-то запись в книжке, выставил на стол флакончик с порошком, напялил кепочку и, прощаясь, проронил:
– Зоя Петровна, я завтра загляну. Только уж без этого, – улыбнулся так смазливо, поклонился и вышел.
Владимир Алексеевич свою рюмочку допил, огурчиком закусил, подпер рукой голову и воззрился на жену. Статная, дородная, на щеках румянец играет, в глазах такие озорные чертики пляшут. Вона как повернулась, да как вышагнула. Отер руки о штаны Владимир Алексеевич, крякнул, поднялся со стула, сходил до дверей, крючок в ушко закинул, и назад. Взыграла душа,с подходцем ухватил Зою Петровну крепкими руками, забубнил :
–Стервец, язви его. Заширкал тут глазами-то.
Она хихикнула, и опомнилась только тогда, когда муж её уж к спальне подталкивал:
– Сдурел! Чо удумал-то?
– А чего? – но душа остыла в мгновение, с небес на грешную землю сверзлась.
И так под ложечкой засосало. Буркнул что-то, к дверям бросился, крючок с петельки сорвал, выскочил. Под руку удочка подвернулась, Так и убёг огородом до родного пруда. Там Гаврилыча встретил. Ударили по пивку, потом еще по чему-то.
Открыл глаза, сквозь дырки в шифере солнечные лучики пробиваются. Что вчера было – ничего не помнится. Перед глазами только носатый стоит, лыбится и приговаривает: «Только уж без этого»…
Владимир Алексеевич сполз с сеновала. Поспешил в дом. Только краем глаза за отдернутой занавеской усек неладное. Присел. И на полусогнутых к окну подкрался. Глядь. Язви тя в душу! Сидит за столом ветеринар, баранки с чаем лупцует. Рядом какие-то коробки разложил. А напротив, подперев кулачком щеку, Зоя Петровна так внимательно на него смотрит, глаз не спускает. Вот это да!
С разгона Владимир Алексеевич в прихожую влетает.
Ветеринар навстречу оборачивается. Улыбочка масляная. Так бы в харю эту носатую дрызгнул, чтобы искры полетели. Уж и кулаки сжались. Но Носач опередил:
– Вот и хозяин. Сейчас мы Пеструшеньке укольчик сделаем. А вы, Зоя Петровна, подумайте, что я вам сказал. Подумайте, а я загляну, ответ скажите.
У Владимира Алексеевича кровь и так после вчерашнего кипятком побулькивала, а тут такие слова.
Вошли они вместе с ветеринаром в хлев, где Пеструха стояла.
Ветеринар осмотрелся и увидел в закуте годовалого быка.
– Что ж вы, хозяева, молчите, что скотина не одна. Пеструхе укол, а быку прививку. Опасаюсь я, вирусное у вашей Пеструхи заболевание, – погладил корову по шее.
Та голову вперед вытянула, вниз склонила, от ласки растаяла. Воткнул ветеринар буренке иглу, не шелохнулась.
« Вот так, паскуда, и баб приваживает», – подумал Владимир Алексеевич, а вслух сказал, когда ветеринар к быку пошел:
– Не лезь, зашибет.
Сам прошел в стойло, потрепал быка по морде, ухватил за рога и крутанул квадратную башку на сторону так, что бык ойкнул и рухнул на пол.
– Коли, давай, эскулап.
Когда вышли, Владимир Алексеевич, отряхнул ладони, при этом отметив, что ветеринар все-таки попал под впечатление.
– Вот я так и с каким другим мужиком проделать могу, ежели он да к бабе моёй наведываться начнет. Не гляди, что я ростом невелик, я бывало, с двух ударов хряка уделывал, – как бы между прочим заметил хозяин и, не прощаясь, пошел в огород.
Вечером Владимир Алексеевич вновь был пьян. Он кое-как сидел на табурете в центре комнаты и орал:
– А ты скажи! Любишь или нет? Нет? Тогда – всё! Тогда кранты!
– Спать уже иди. В доме работы невпроворот, а он опять как зюзя.
– А ты скажи! И почему это он тебе сказал: «Вот только без этого»? Кого он имел в виду? Меня? И это я тебе всю жизнь, а ты мне носатым? Да?
Утро было мрачным. Чтобы избежать соблазна Владимир Алексеевич собрал удочки и на зорьке ушел на реку. Голова болела с похмелья. Душа ерхалась в груди от смутного предчувствия своего одиночества. Рыбалка не шла на ум. Владимир Алексеевич откинулся на спину, устремив взгляд в голубое небо, наполненное прозрачным золотом солнечного света. Вспомнилось, как по молодости, рассорившись с Зоей, завербовался на стройку. Отработав неделю без единого изъяна и став передовиком производства в разношерстной толпе вербованных, прибежал Владимир Алексеевич к прорабу и потребовал немедленный расчет. С заработанными рублями рванул на железнодорожную станцию. За сто верст от родного села ссадили парня с поезда: денег не хватило. И тогда пошел он на городской рынок, запродал новенькие сапоги за тридцать рублей, за двадцать семь купил для своей Зои Петровны плат Ивановский, большими красными розами крашенный, на три рубля съестного пайка и зашагал босый домой. Только бы кралю свою ненаглядную увидеть.
– Ах ты ети его мать, – спохватился Владимир Алексеевич, – этот то ведь сегодня, поди, опять припрется? За ответом, как пить дать.
Он быстро собрал удочки. И бросился домой. Зашел с огорода. Партизаном пробрался между парниками, легко потянул на себя двери летней кухни. С неё было все слышно, что в доме делалось. Замер.
– Вместе попробуем, Зоя Петровна, – неслось из-за перегородочки.
До слуха Владимира Алексеевича доносились мерные шаги. Обычно так ходит человек, мучительно ищущий какого-то быстрого и правильного решения.
– Ну уж вы хоть намекните, чего да сколько? – звучит упавший голос родной супруги.
–Что ж я вам сейчас скажу, когда у нас все заново начинается. Неужели вам в жизни заново ничего начинать не приходилось?
– Отчего же? – слышится неуверенный ответ Зои Петровны.
– Вот и здесь точно так же. Женщина вы видная, грамотная, – пауза. И с большим накалом, так, что Владимир Алексеевич обшлаг на рубахе укусил, – Решиться нужно, сделать шаг.
– В годах уж я, – с сомнением говорит Зоя Петровна.
А хлыщ этот наступал.
– И ничего. Это даже лучше. С возрастом и опыта жизненного больше, и рассудительности, и ответственности, если хотите… Вот, разве я безответственно вам всё это предлагаю, – Владимира Алексеевича эти слова, как обухом, саданули. На минуту помутилось все, кое-как в норму пришел, – Потому что новый век. Потому что новые технологии. Новое отношение ко всему происходящему. Вы, небось, с хозяином вашим по старинке…
Зоя хотела что-то сказать, а этот вертел носатый, грач ощипанный, поперед лезет.
– Знаю, знаю… Наблюдал. Уж чего только не делаете, а не получается. Ингредиенты устарели, они уже неспособны влиять на организм. Но наука не стоит на месте… Соглашайтесь, Зоя Петровна! Давайте, я сейчас домой быстро схожу, сумки принесу. И тогда уж…
– Может, я с мужем-то посоветуюсь? – осторожно спрашивает супруга.
–Ну что он вам скажет? Ни-че-го! Ровным счетом, ни-че-го!
Ветеринар подхватывает свой саквояж и стремглав выходит в сени.
Руки у Владимира Алексеевича вздрагивают. Внутри комок какой-то застрял. Что-то делать нужно. А что? Ума не приложит. Нет, не то чтобы не знает. Ухаря этого бить надо. Но и Зойка хороша… Ой, хороша. Владимир Алексеевич видит на столе самовар, в котором почему-то не работает нагревательный элемент. Руки сами находят очки, потом отыскивают отвертку. И мозг выдумывает кары, одна страшнее другой.
Когда вернулся ветеринар с баулом, Владимир Алексеевич не видел. Да и ветеринар не предполагал, что хозяин может быть дома.
Разложил на столе коробочки и астральную карту, усадил Зою Петровну за стол, сам на табурете устроился поудобнее, протянул руки над картой. Зоя Петровна оглянувшись по сторонам, протянула свои.
– Теперь мы закрываем глаза… – ветеринар подался немного вперед, перегнулся через стол.
Владимиру Алексеевичу через щелочку показалось, что вороний нос ткнулся в пухлую розовую щеку Зои.
– Ать, твою мать, – прошептал Владимир Алексеевич, накинул шнур с электронагревательным элементом на шею и пошел в дом, чтобы застать изменников за совершаемым таинством.
Владимир Алексеевич осторожно тронул ветеринара за плечо. Но тот от неожиданности вздрогнул, дернулся и вырвал свои руки из Зоиных. В двух шагах от ухажера стоял Владимир Алексеевич и смотрел немигающим взглядом на коровьего доктора. И очень красноречиво болтался пере носом кипятильник, перекинутый через шею.
– Не скажите, о чем воркуете? – прошипел Владимир Алексеевич.
Ветеринар хотел сказать, но слова застряли в горле, он лишь просипел что-то невнятное и мотнул головой, будто отказывался разговаривать.
– Да уж чего там, – загрохотал Владимир Алексеевич, – чего там! Я и не хотел. Я вот зашел кипятильник проверить, греет ли? – он сорвал с шеи кипятильник,и воткнул вилку в розетку, – Сейчас испытаю, как он греет-то.
Ветеринар, улучив момент, вскочил с табурета, шмыгнул к дверям, приложился лбом о верхний косяк, выругался, захлопнул дверь и рысью пронесся по двору.
Зоя Петровна сначала опешила и испугалась. А потом рассмеялась искренне и молодо.
Владимир Алексеевич стоял среди комнаты, сунув руки в карманы пузырящихся на коленях шаровар, слегка пунцовый и всклокоченный.
– И вот ничего смешного я тут не вижу, – выговорил он, подумал и добавил, – и больше водки мне не подавать.
– С чего такие жертвы?
– А с того! Я и без технологий ваших. Это…Светрит сивуха, кровь очистится, я вам, Зоя Петровна, еще покажу… А то, смотрите вы, ингредиенты у него в организме… Хорошо, хоть до дела не дошло. А то бы вот сунул ингредиент, куда надо, – Владимир Алексеевич тронул кипятильник рукой, – Тьфу ты, леший, не работает. И Пеструху твою на мясо сдам. Лекарей к ней тут еще водить.
– Отец! – Зоя Петровна посмотрела на своего деда внимательно, глаза блеснули озорным огоньком, и всё лицо засветилось необыкновенным счастьем, – Да уж не в ревности ли ты пустился? Отец?
– Еще чего, – парировал Владимир Алексеевич, выдергивая кипятильник из розетки, – Была нужда, – он смотал провод бухточкой, – А Пеструху пусть Верка поглядит. Она тоже всё в коровах понимает, – он махнул рукой, пошел в сени, бросив напоследок, – Удумают чего – ревности – больше мне делать нечего.
Обернулся, замерев на пороге, так что взгляды их встретились:
– Гляди у меня, Зоя Петровна. Ежели он еще раз на порог сунется, я его в закуток к Борьке суну. Вот тогда и поглядим, какой с него ветеринар станется. А что он баул-то приволок?
– Да это он так, – отозвалась супруга, – про вторую молодость рассказывал.