[На фотографии Николай Исаакович и Берта Абрамовна Штерн вместе со своими детьми Любой и Володей в день Золотой свадьбы в Новосибирском Академгородке в 1983 г.]
Пишу его в результате настойчивых пожеланий моей дочери Любы. Понимаю, что это очень трудное дело и поэтому заранее прошу меня простить за почерк [1] и другие недочёты, которые будут у меня в процессе этого изложения.
Итак, начинаю. Я родился в 1908 году 25 марта в городе Двинске [2]. Теперь он называется Даугавпилс Латвийской ССР. Родился я в семье служащего [3]. Отец был приказчиком [4] в табачном магазине. Мать –домашняя хозяйка, хотя она по специальности была швея. Я родился третьим ребёнком, а впоследствии нас было 5 братьев и 2 сестры [5].
Такая многочисленная семья переживала материальные трудности. Город Двинск был крепостью, и немцы в первую мировую войну бомбили наш город. Бывало, что ночью мать хватала всех ребят и бежала под крытые ворота, и мы были свидетелями, как бесчинствовали германские лётчики.
В результате угрозы захвата города немцами наша семья в ноябре 1917 года как беженцы переехали в глубокий тыл, город Вологду [6].
Помню в дни Октябрьской революции [7] мы переезжали в Петрограде на другой вокзал. К сожалению, это было вечером и впечатлений осталось мало.
В Вологде мы поселились во флигеле на ул. Чернышевкого дом 32. Флигель принадлежал купцу Мурыгину, который, кроме флигеля, имел ещё два двухэтажных дома. Отец устроился на мыловаренном заводе мыловаром. Мы, старшие сыновья Михаил, Яков и я, помогали родителям, чтобы прожить с такой оравой (7-9 человек). Мы занимались торговлей папиросами, семечками, махоркой. Время в 1918-22 годах было тяжелое. Кушали без хлеба колоб [8] или жмелки [9], которыми кормили скот. Деликатесом были голуби, которых мы убивали в амбаре, который был напротив нашего дома.
Никогда не забуду такое событие. В эти голодные годы продали за мешок картошки большой красивый шкаф. Крестьянин был так доволен покупкой, ему так понравился шкаф, что через некоторое время он привёз нам ещё мешок картошки бесплатно.
Где то в 1921 голодном году родители отдали меня учиться в хедер [10], где мы изучали талмуд. Учитель (ребе) Козловский ходил по классу с линейкой в руках. Отвлекающегося ученика бил линейкой по рукам. В то время за учение в школе надо было платить деньги. Естественно, что при такой большой семье отец не мог платить, средств не было. Старшие братья: Миша и Яша не учились, а мне повезло.
В городе была школа-коммуна [11], в которой учились беспризорники, воришки и другой преступный элемент, содержащийся в детском доме. Поэтому там обучение было бесплатное. И вот в эту школу я и поступил. В 1924 году я эту школу (семилетку) закончил с хорошими оценками. Во время обучения в школе воспитаники детского дома обслуживались в городском кинотеатре бесплатно. И я с ними тоже бесплатно ходил в кино один или два раза в неделю.
По окончании школы-коммуны я поступил в Вологодский педагогический техникум и там окончил три курса. Так как техникум готовил учителей для сельской местности, летом учащиеся выезжали в учебный совхоз «Олсуфьево». Там мы жили по два месяца и получали навыки работы в сельском хозяйстве. Косили, пахали, работали на лошадях. Особенно я любил работать с лошадьми. Возил навоз с хлева на поля, скошенное сено с поля на сеновал.
В воскресные дни к нам в Олсуфьево со всех окрестных деревень приходили парни и девушки с тальянками [12]. Как и мы, они любили танцевать кадриль, когда четыре девушки и четыре парня стояли друг против друга и пускались в пляс в шесть танцевальных колец с дробью, выбиваемой каблуками. Такую практику мы проводили все три года моего учения в педтехникуме. Но кончить техникум мне не удалось.
Когда мы жили в Вологде в 1922 году евреев записывали на поездку в Израиль (Палестину) на постоянное место жительства. Два эшелона были отправлены. Мы были записаны в 3-й эшелон. Но почему то запретили наш выезд туда [13].
Отец с 1923 года по 1926 год занимался мелкой торговлей в ларьке. То продавал зерно, то мануфактуру. Мой брат Яков ездил в Ярославль за мануфактурой и потом помогал отцу продавать.
В 1926 году стали накладывать на отца большие налоги [14], и он разорился. Оказавшись разорённым, он вынужден был с семьей переехать в 1927 году в Ленинград.
Там наша многочисленная семья поместилась в комнате 16 кв. метров. Двое – я и брат Яков спали в коридоре.
Мне в то время было уже 19 лет. Я записался на чёрной бирже [15], где на учёте были люди, не имеющие специальности. Приходилось каждый день приходить и узнавать нет ли места для работы. С биржи иногда направляли на 3 месяца или на месяц на временную работу. Работа была «поднять и бросить». Так я в 1927 и 1928 годах работал на заводе «Вулкан», писчебумажной фабрике им. Горького и на обойной фабрике.
На писчебумажной фабрике мне приходилось с телег таскать кипы бумаг по 6 и 12 пудов [16]. Особенно тяжелыми были книги по 12 пудов, когда их приходилось грузить с земли на подводы.
На обойной фабрике мы работали на дворе. Через полтора месяца меня пригласили работать в цех помощником мастера на машине, где на бумаге наносился рисунок. Затем лента обоев сушилась на конвейере вокруг цеха, при высокой температуре. Эту работу называли расадником туберкулёза. Мой мастер был доволен моей работой, и он сказал мне: «Мы тебя оставим на постоянную работу». Но когда прошло 3 месяца, меня вызвали в отдел кадров и сказали: «Завтра вы будете направлены на биржу труда». Мне стало обидно, потому что мне обещали постоянную работу. Я даже от обиды расплакался.
В 1928 году меня с биржи труда направили на 6-месячные курсы в Центральный институт труда для получения квалификации. Окончил я эти курсы и получил специальность размётчика по металлу.
Меня перевели с чёрной биржи на биржу квалифицированных рабочих с улицы Красной на Кронверкский проспект. Ходил я ежедневно на биржу узнавать, не требуются ли размётчики. Мне отвечали, что требований нет. Тут в зале ожидания объявили, что состоится экскурсия в Эрмитаж. Безработным ничего не оставалось делать, и они ходили в Эрмитаж и другие музеи города. Кроме того, безработным тогда давали талоны на завтрак, обед и ужин.
Через некоторое время объявили, что на постоянную работу имеется 20 мест –– работать подручным сборщика на завод «Большевик». Этот завод был один из гигантов в Ленинграде. Он производил военную технику: пушки, танки и многое другое.
Я попал в котельный цех, где производили железные конструкции, танки и ряд изделий. Цех был большой из 3-х пролётов. В нем во время работы стоял сильный шум, работали пневматические станки. За 300 метров был слышен грохот, как во время войны в бою.
Бригада, в которую я входил, собирала во дворе перекрытия для строящегося нового машиностроительного завода. Бригадир знал, что я умею читать чертежи, и поручил мне ходить по цеху подбирать угольники, планки и другие детали. Я делал заявки на эти детали, потом подносил их к месту сборки. Из них собирали перекрытия. Благодаря такой организации работы, бригада выполняла ежемесячный план на 130-150% и была на первом месте.
Когда я выполнял свою задачу по доставке деталей, я в свободное время становился на сборку перекрытий.
Работал я и в Кронштадте, где мы модернизировали линкор «Марат». В цехе мне пришлось также заниматься сборкой башен танков и самих танков. Потом меня назначили бригадиром по сборке танков.
В цехе я вступил в комсомол [17] в 1928 году и в члены партии [18] в 1930 году. Меня избрали секретарем комсомолькой организации цеха, а затем культоргом комитета комсомола завода.
Первые танки в стране, которые мы собирали, были очень нужны для обороны страны, на Дальнем Востоке был конфликт на китайской железной дороге [19].
Для выполнения важного заказа в срок к нашему заводу были прикреплены два члена Политбюро Калинин [20] и Ворошилов [21]. Они ходили по цехам, беседовали с рабочими. Во дворце культуры завода они проводили собрания рабочих. На одном из таких собраний я, как секретарь комсомольской организации цеха, выступил и заверил их, что комсомольцы нашего цеха всё сделают, чтобы важное задание партии и правительства выполнить.
Мы трудились по 10-12 часов без выходных, и задание выполнили. На одном из производственных совещаний, которое проводилось во Дворце культуры один из рабочих с галёрки задал вопрос Ворошилову: «Климент Ефремович, почем стоят эти телеги (танки) , которые мы делаем?» Товарищ Ворошилов ему ответил: «Мы знаем, что в Америке делают лучшие танки, и у нас будут лучшие танки, но пока дайте нам в срок эти «телеги» (танки)».
Калинин в своём выступлении говорил: «Если вы выполните в срок задание, тогда мы премируем рабочих и руководителей завода, если не выполните план, то тебя, секретарь парткома, тебя, председатель завкома, тебя, директор завода, – посадим».
План мы выполнили с честью, и нам прислали мешок различных подарков.
В 1930 году меня назначили заведующим Военным отделом Володарского райкома партии [22], а в 1931 году избрали секретарем комитета комсомола московского депо Октябрьской железной дороги. Работа была интересная, я руководил комсомольцами железнодорожниками и проводниками вагонов.
Летом мне дали путёвку в дом отдыха в городе Феодосии в Крыму. Когда я вернулся в Ленинград, я ещё немного поработал, и меня призвали 15 октября 1931 года в Красную Армию.
Служить мне пришлось в Москве в дивизии особого назначения им. Ф.Э. Дзержинского [23]. Я был зачислен в команду одногодичников. Наш полк охранял Управление ГПУ на Лубянке и различные заседания ЦК ВКП(б).
Когда закончился срок службы, мне присвоили звание командира взвода [24]. Меня вызвал начальник политотдела дивизии и предложил остаться в кадрах [25]. Обещал квартиру и другие льготы. Я отказался. Тогда он предложил положить на стол партбилет [26]. Я ему ответил , что партбилет я положу на стол, если мне предложит партийная организация цеха, где я вступал в партию.
На этом мы расстались и 30 декабря 1932 года я вернулся в Ленинград. На новогоднем вечере в здании Консерватории я встретился с матерью [27] и Бертой Абрамовной [28]. Встреча была неожиданной и очень тёплой и сердечной.
25 июля 1933 года мы с Бертой поженились. Я достал комнату [29], и пошла наша семейная жизнь. После возвращения из Красной Армии я снова работал заведующим Военным отделом Володарского райкома партии. Мы шефствовали над Военно-морским флотом, авиабригадой и пограничным отрядом. Поездки к подшефным проходили очень интересно и увлекательно.
В 1933 году при чистке партии меня исключили из партии за сокрытие социального происхождения [30]. Но я это не скрывал, поэтому поехал в цех, где вступал в партию, и там обратился к двум коммунистам, чтобы подтвердили, что я не скрывал своего социального происхождения. Они помнили и написали мне об этом. Я представил этот документ в обком партии. Меня вызвали на комиссию по чистке [31]. Комиссия заслушала докладчика по этому вопросу и постановила: «Восстановить меня в партии, как неправильно исключённого».
В 1934 году я перешел работать в арматурный цех завода им. Ленина размётчиком по металлу. Работать пришлось недолго, – меня вызвали в партком завода. Секретарь парткома предложила мне пойти работать в Отдел рабочего снабжения (ОРС) инспектором и секретарём партийного бюро. Я категорически отказался. Тогда секретарь парткома сказала: «Положи на стол партбилет». Пришлось пойти работать в ОРС, хотя желания не было никакого [32]. Но – дисциплина, ничего не скажешь.
За 58 лет партийного стажа я не имел ни одного партийного взыскания.
В ОРСе я проработал полтора года, и меня перевели на должность заведующего Клубом «Володарский металлист» завода имени Ленина. Клуб был большой. Мы показывали кинофильмы, спектакли, работали кружки самодеятельности. Устраивали встречи с деятелями культуры. Так, например, при демонстрации кинофильма «Гроза» мы пригласили выступить народную артистку СССР Корчагину-Александровскую и заслуженного артиста Чувелёвых, который играл роль Тихона [33]. Зрители тепло встретили их выступление.
В 1934 году родилась наша дочь Люба. Она родилась слабой [34]. Мать много сделала, чтобы она выжила.
Кроме заведывания в Клубе, партком направлял меня в командировки. Так меня направили в Гдовский свиной совхоз «Смена». Совхоз производил бекон для экспорта в Англию. Свинину я почему-то не потреблял [35], а тут в столовых все четыре дня, которые я пробыл там, утром, днём и вечером было только одно блюдо – тушёная свинина с картошкой. Два дня я не ел, но на третий день, проголодавшись, решился. Так я приучился кушать свинину. Да так, что попросил у директора выписать мне 4 кг свинины. Мне эту свинину потушили, и я привёз её домой в Ленинград. Это было кстати, ибо в Ленинграде было ещё голодно, хлеб, мясо и многие другие продукты продавались только по карточкам [36].
В 1934 году меня командировали в Новосибирскую область в Чановский и Венгеровский районы, чтобы я добился поставки сверхпланового сливочного масла для рабочих завода имени Ленина. Мне это удалось. К празднику Октября вагон масла был доставлен в Ленинград, и каждый рабочий получил по полкилограмма масла.
В 1936 году я поступил в Коммунистический политико-просветительный институт им. Н. К. Крупской [37]. С трудом сдал экзамены, но был принят. Накануне поступления меня вызвал в райком партии заведующий культотделом. Он мне сказал, что меня пошлют директором Дворца культуры при заводе «Большевик». А если я не пойду, то меня не допустят к экзаменам. Я ему ответил, что мне надо повысить свои знания, а потом я смогу быть директором Дворца культуры.
Несмотря на то, что у меня была жена и дочь, а стипендия была всего 300 рублей, я всё же пошел учиться. Учился я неплохо, был круглым отличником и закончил институт с отличием. Я был единственным студентом, который изучал немецкий и английский языки одновременно.
Когда я учился на 3-м курсе к дню Красной Армии проводился конкурс на лучшего стрелка. Вот я однажды после занятий решил пойти и пострелять. Мне дали 10 патронов, и я из малокалиберной винтовки выбил 46 очков из 50 возможных. Я уже позабыл об этом конкурсе, но в аудитории слышу разговоры: «А ведь Штерна никто не перестрелял». И вот на торжественном вечере в Институте меня, как лучшего стрелка, премировали чемоданом. Я на этом торжественном собрании не присутствовал. Причина была важная – я выступал с докладом в одной из организаций города Ленинграда. Мне тогда приходилось читать лекции от лекторского бюро Володарского района.
На моём лекторском поприще было у меня и чрезвычайное событие. Как то я делал доклад о сталинской конституции [38]. Во время чтения лекции некоторые студенты выкрикивали, что мол так говорил Троцкий [39]. Об этом сообщили в лекторское бюро [40]. И когда я выступал на следующий раз с докладом на эту тему, я увидел, что прислали стенографистку, чтобы застенографировать мой доклад. Обычно такой доклад я делал 40-50 минут. Ну а тут, когда сидит стенографистка, мне пришлось доклад растянуть на целых полтора часа, потому что я решил привести много цитат. Доклад получился скучноватый. Публика спешила скорее за стол, а тут так долго читался доклад. Я потом сказал организатору вечера, что так получилось из-за стенографистки.
Когда стенографистка представила стенограмму и её проверил знающий человек, доклад был признан удовлетворительным.
Меня попросили подготовить лекцию «О международном положении Советского Союза». Её обсудили на лекторском бюро и утвердили. И вот дали путёвку – прочитать лекцию о международном положении на заводе №23 (авиационный). Приехал я туда на Петроградскую сторону. И мне показали Дворец культуры, где надо было читать лекцию. Зал вместимостью около 1200 мест. Присутствовали на лекции партийный, советский, профсоюзный и хозяйственный актив. Я волновался перед лекцией, так как я выступал после полуторамесячного перерыва. А лектор должен читать лекции автоматически. Когда я кончил читать лекцию, мне в президиуме парторг сказал, что в начале лекции были сбои, но потом всё пошло хорошо. В путёвке было написано, что я прочёл лекцию на «удовлетворительно».
Эта оценка меня обрадовала больше, чем «отлично», которую я получал на других лекциях и в других местах. В лекторском бюро я после этой лекции сказал, чтобы меня за 5 рублей не посылали в такую аудиторию, так как есть более квалифицированные лектора, которые получали по 10 рублей за лекцию.
Летом 1938 года Берта с Любой поехали в г. Чечерск к отцу [41]. И мне пришлось туда поехать к ним. Дело в том, что отец Берты никак не хотел поверить Берте, что Николай – муж Берты – еврей. Отец Берты был фанатичный еврей [42], кушал только всё кошерное [43], совершал все обряды, молился исправно. Вот, когда я приехал в Чечерск, стал с ним говорить по-еврейски [43], ходил с ним на базар, чтобы купить курицу [44] и другие дела. Но я не был уверен, что он убедился, что я еврей, когда мы с Бертой уехали из Чечерска.
Когда я учился на 4 курсе в 1939 году, меня по пробной мобилизации призвали в Красную Армию и назначили командиром ДОТа (долговременная огневая точка), и я занял ДОТ на эстонской границе со своим взводом.
Это было напряженное время. Наше правительство, чтобы укрепить оборону страны [45] вело переговоры с Латвией, Литвой и Эстонией о заключении договора с Советским Союзом. Пока шли переговоры войска Красной Армии заняли позиции в боевой готовности. Стало известно, что если эти страны не подпишут договор [46], то мы должны выступить против них 28 сентября. Такой день был назначен. Я накануне всю ночь не спал. Но утром мне сообщили, что наступления не будет, так как договор с этими странами подписан.
Мы находились против города Нарвы. Утром 28 сентября мы видели как по шоссе в Эстонию вступали наши войска в походном порядке без единого выстрела. После этого мы получили приказ покинуть ДОТы и поселиться в казармах.
В связи с празднованием праздника Октябрьской революции граница усиленно охранялась. Как-то в эти дни мылись в бане. Тут прибегает связной штаба и говорит, что меня вызывают к начальнику штаба. Я быстренько помылся и явился к нему. Он спрашивает, на каком курсе я учусь. Я сказал, что 4-м, последнем. Тогда он мне сказал, что есть приказ Ворошилова студентов последнего курса демобилизовать. Когда я вернулся в казарму и сказал, что меня демобилизуют, то никто не поверил. Но когда я пришел в казарму в гражданской одежде, то поверили и очень мне завидовали.
4 ноября я вернулся в Ленинград. Квартира была заперта. Берта была на работе. Я позвонил ей на завод и сказал, что если она хочет меня видеть, то пусть приедет домой. Она быстро вернулась домой. Праздник 4 ноября мы встречали всей роднёй у Гриши Швабского [47].
Я продолжал заниматься в Институте, и где-то в начале 1940 года нас собрали в партийном комитете. Там находились секретарь парткома и морской офицер капитан третьего ранга. Он обратился к нам и сказал: «Наши базы расширились, и требуются политработники. Кто из вас желает служить в морском флоте. Все подняли руки».
На следующий день нас пригласили в Штаб флота. Там нас встретил начальник Военно-морского училища капитан третьего ранга Рогов. Он сказал, что согласившимся служить во флоте мы не гарантируем возможности сдачи экзаменов. Кто желает может после экзаменов к нам поступить. Я решил сначала сдать госэкзамены. Мой друг, председатель месткома, мне на следующий день говорит: «Многие согласились служить на флоте, а мы с тобой нет». Я ему сказал: «Если хочешь служить, то иди, а я буду кончать институт». Он поступил, и ему присвоили звание капитана морской пехоты.
Я успешно сдал экзамены. Мне предложили работать в райкоме партии, но для этого надо было получить разрешение ЦК партии. С письмом ленинградского горкома партии я поехал в Москву. В ЦК товарищ, который меня принял, сказал мне «какой вы кончили институт?» Я ответил какой. Тогда он мне сказал: «Идите в Министерство просвещения и работайте по специальности» [48]. В Министерстве мне сказали, чтобы я поехал в Мурманск в областной отдел народного просвещения. «А если до 25 августа вы туда не поедете, то мы отдадим вас под суд, как прогульщика». Ничего не оставалось делать, как прощаться с Бертой, Любой, родными и отправляться в Мурманск.
В Мурманске в Отделе народного просвещения меня назначили заведующим Отделом политического просвещения. Я руководил всеми избами-читальнями, домами культуры и областным лекторским бюро.
Однажды мне нужно было отправиться проверить работу избы-читальни на северном берегу Кольского полуострова. Туда надо было добираться пароходом. Когда я сел на пароход на Белом море свирепствовала буря. Пароход не мог остановиться там, где мне надо было выходить. И вот через всё Белое море при шторме мы прибыли в город Архангельск. Через несколько дней я на этом же пароходе отправился обратно. При выходе из Северной Двины в Белое море опять разыгрался сильный шторм, и пароход опять прошёл мимо пункта, где была изба-читальня, которую мне надо было посетить. И снова я прибыл в Кандалакшу и затем в Мурманск.
В Мурманске я жил в гостинице «Арктика» в отдельном номере. Недолго мне пришлось работать в моей новой должности. Меня, как командира [49] запаса призвали на сборы в 95-й стрелковый полк на должность командира стрелкового взвода. Однажды мы совершили переход на лыжах от Путевой до Мурманска. Он длился 6 дней. Ночевали в снежных ямах при кострах. Личный состав так уставал при переходах, что на привалах сразу засыпал. С трудом поднимались, чтобы продолжать движение дальше. В посёлке против города Мурманска (в совхозе) мы сделали привал. Спали прямо на полу тесно, как в бочке сельди, но зато в тепле.
После 3-х месячной службы в полку я вернулся в Мурманск. Тут я узнал, что Берта родила сына Володю [50]. Я попросил разрешения поехать навестить семью и сына. Встреча с семьёй и родными была кратковременной, и я отправился обратно в Мурманск.
Как-то рано утром, 22 июня я вышел из гостиницы погулять по главному проспекту им. Сталина. В 12 часов я встретил зав. отделом пропаганды обкома партии, который мне сообщил, что началась война с Германией. Он сказал, чтобы я шел в гостиницу и ждал повестку из райвоенкомата. Я бросился в гостиницу и около одного номера, услышал выступление Молотова по радио о начале войны [51].
Вечером мне прислали повестку, и я отправился в Дом культуры им. Кирова. И уже вечером на теплоходе в сопровождении эсминцев мы вышли в Баренцево море. Там нас захватил шторм, но мы благополучно прибыли к месту назначения. 24 июня со своим пулемётным взводом я занял огневую позицию. Мы были свидетелями, как напротив нас отступали части 14 армии к Мурманску. А 30 июня десять человек моего взвода во главе со мной были брошены в атаку, чтобы отбросить немцев с высоты Мустотуктуры.
Во время движения взвода к месту выполнению задачи, мы были свидетелями такого зрелища – 16 немецких бомбардировщиков бомбили звеньями по 3 бомбардировщика наш посёлок, где размещался штаб. У нас средств противовоздушной обороны не было. Очень красивое зрелище, но очень печальное. Короткой атакой мы немцев сбросили с высоты. При этом, из взвода двое солдат были ранены на моих глазах. Другие взводы уходили с позиций. Остался мой взвод. Мы заняли оборону и держали её до прихода стрелковой роты 135 стрелкового полка, а потом мы вернулись на свою позицию, которую заняли 24 июня.
В ночь на 1 июля немцы перешли в наступление на нашу оборону. В нашей обороне были большие камни, достигавшие в высоту до пояса. Немцы шли в атаку держа автоматы у пояса и «поливали» свинцом. Моего соседа слева минометным огнём убили. Чтобы поддержать соседей, мы подняли станковый пулемёт на камень и стали стрелять в ту сторону. Во время боя первого номера помощника пулемётчика смертельно ранили, умирая, он пел заунывную татарскую песню, и мне пришлось отодвинуть его от пулемёта чтобы занять его место. Атаку немцев мы отбили.
Во время боя я был ранен в левый бок. Кровь налилась в рукав через гимнастёрку. На нашей позиции были лужи и когда я взглянул на себя в лужу, как в зеркало, то увидел, что моё лицо было всё в оспинах от огневого свинца. Я и солдат Черненко стали спускаться с высоты. У Черненко было тяжелое ранение в ногу.
Когда мы спустились с высоты, навстречу нам шли регулярные части с артилерией, санитарный иструктор разрезал рукав шинели и гимнастёрки и сделал мне перевязку. Я сел в кабину автомашины, которая шла за снарядами, а солдат Черненко в кузов. Отъехав полкилометра мы встретили солдата у которого была оторвана правая рука. Мы его посадили, но когда подъехали к эвакогоспиталю, он уже был мёртв.
Эвакогоспиталь был размещён в подземелье. Врач меня осмотрел и ничего не сделал, оставил бинт, которым я был перевязан.
Катера не могли идти в Мурманск, так как был отлив. Когда начался прилив, нас погрузили на катер и отправили в Мурманск. Когда мы прибыли туда, нас ждали машины. Рассортировали: легко раненые – в одну сторону, а тяжело раненые – в другую. Госпиталь, куда меня доставили, - был в помещении морского техникума. Он только оборудовался, не было газет, журналов, шашек, шахмат.
Я позвонил в Отдел народного просвещения, доложил, что ранен и лежу в госпитале и попросил привезти всё, чего у нас не было. Они сразу принесли все, что я попросил. Мне принесли также подарки и пожелали быстрее поправляться.
Меня, как раненого, продержали 10 дней, а долечиваться отправили в запасной полк. Я пробыл в полку только один день, и меня вызвали в отдел кадров и предложили должность командира взвода в особой роте, которую еще надо было сформировать.
Мы, командный состав этой роты, ходили по запасному полку и отбирали смельчаков, которым говорили: «Завтра в бой! Если не можешь, то откажись». Только мы закончили формирование роты, как из погранполка прислали роту пограничников, а нашу отправили в 82-й погранполк.
Сначала наша рота находилась во втором эшелоне, а потом перешли в первый эшелон [52] на высоту «Круглая». Там мы несли оборону.
Однажды немецкие мессершмиты [53] атаковали наши позиции. Я находился в районе первого взвода. Не успел я добежать метров 200 до окопов, как меня настигла вражеская бомбёжка. Я лёг в открытом поле. Лежал на спине и наблюдал, как бомбили самолёты. Мне казалось, что каждая бомба летит на меня, но ни одна не задела меня. Позже мессеры еще раз бомбили и стреляли в нас, когда мы находились в окопах. Но окопы были в полный рост, и мы потерь не имели, хотя мы и стреляли по самолётам. Но в общем картина была жуткая.
В середине 1942 года на высоту, где размещался штаб и подразделения, напали немцы, но это нападение мы отбили. Нам на помощь прислали батальон лыжников. Кроме нас, немцы напали на две высоты, которые были от нас на расстоянии около 70 км. От одной заставы, где находилась одна рота в живых осталось 2 человека. Один командир отделения, связист и боец из моей роты, пулемётчик. Он дежурил на кухне и готовил завтрак для бойцов. Он притворился мёртвым и пролежал на морозе двое суток. У него оказались обморожены ноги и его демобилизовали по болезни. Другой пулемётчик подорвал себя гранатой вместе с гитлеровцами. Его именем теперь названа застава на Севере.
На другой заставе немцев отбили, но 50 % личного состава было убито и ранено. Когда я со своей ротой прибыл на смену, то увидел страшную картину боя. Всюду лежали трупы немцев. Один немец со связкой гранат лежал в 5 метрах от нашего окопа. Мы похоронили трупы гитлеровцев в одну яму 60 человек. За этот бой командир роты Пуст был награждён орденом Красного Знамени.
Позднее финны напали на нас на этой заставе. Мы отбили нападение, и финны на лыжах отправились домой. Мне приказали с 20 пограничниками идти и преследовать их. Мы быстро собрались, встали на лыжи и бросились в погоню. Пробежали километра 4, как раздался взрыв. Пограничник шел быстро и граната взорвалась за его спиной. Он оказался невредим. Когда мы пересекли государственную границу, я принял решение прекратить погоню и вернуться на заставу.
Однажды, будучи ещё на этой заставе, мы услышали, что километрах в десяти от нас идёт бой. Мне приказали с группой в 30 человек идти на помощь. Время было тёмное. Идя лесом, мы наблюдали, как в небо летели трассирующие пули. Мы спешили. Тут мне доложили, что один из солдат не может идти. Оставить в лесу одного мы не имели права. Я ему предложил снять полушубок, затем куртку. Он был одногодок мне.
Летом, когда у нас забрали половину пограничников в формирующуюся 70-ю армию, им на смену прислали уголовников из тюрьмы, так боец, который не мог идти, был по специальности – грабителем банков.
Положение у меня было незавидное – или отправить его с отделением на заставу, или пристрелить [54], иначе мне за невыполнение боевого приказа угрожало наказание – перевод в штрафной батальон [55]. На счастье, бой прекратился, стало тихо. Я отправил его с отделением на заставу, а сам остался в лесу ждать, какое будет приказание. Вскоре отделение вернулось и они сказали мне, что подразделение, которое вело бой, вернулось на заставу, и я могу вернуться домой.
Как-то во втором взводе у бойцов стал пропадать сахар. Однажды ночью дневальный заметил, что боец, который не мог тогда идти в лесу, достал мешок с сахаром, покушал и пошел в туалет. Дневальный забрал сахар и спрятал. Когда боец вернулся, он стал искать сахар и не нашел.
Командир второго взвода принёс мне этот сахар и потом привёл ко мне в землянку этого виновника. Я ему говорю: «Ты же грабитель крупных банков, а тут занимаешься воровством сахара у своих товарищей». Он стоит и молчит. Тогда я ему сказал: «На возьми сахар, и чтобы больше этого небыло». Во взводе сахар перестал пропадать.
Был и такой случай. Командир 3-го взвода привёл солдата ко мне в землянку и говорит мне: «Не могу ничего сделать с ним – он спит ночью на посту». Я ему говорю: «Зачем ты его ко мне привёл?» и приказал выставить его на пост в гимнастёрке – пускай стоит в таком виде при 20-градусном морозе. После этого он исправился и даже стал связным у командира взвода.
В 1943 году меня назначили начальником штаба батальона, Я просил не назначать меня у командира полка, так как рота была первой в полку. Командир полка сказал, вот потому и посылаем тебя на повышение.
Прибыв в батальон, я никого не застал из начальства, а тут поступила шифровка из раззведвзвода, который действовал на территории Финляндии, с запросом, что нам делать дальше. Я шифровкой передал приказ из Штаба полка действовать по приказу, т.е. двигаться вперёд в глубь Финляндии. Но они спутали координаты, и вместо того, чтобы двигаться вперёд, двинулись назад. Это грозило большим наказанием. Всю вину свалили на меня и наложили взыскание пять суток гауптвахты. Правда я не отсидел.
Это было первое взыскание. Я был возмущён этим. Написал жалобу начальнику штаба полка. Он мне позвонил и говорит: «Штерн, ты хочешь, чтобы я принял вину на себя?» Потом ты жалобу написал сразу в полк, а надо командиру батальона. Я ему сказал: «Пришли мне жалобу назад я её передам по субординации». Когда она вернулась ко мне, я её порвал. За это меня еще и округ наказал – ещё 5 сутками. Когда меня пригласили в округ на сбор начальников штаба, я зашел в отдел кадров и сказал, что за один проступок дают одно наказание, а не два. Они ответили, что исправят свою ошибку.
Однажды на занятиях, меня вызвали к начальнику штаба округа, где были начальник Политотдела [56], член военного совета [57]и другие руководящие начальники. Начальник штаба округа мне говорит, есть мнение перевести вас на политработу. Я ответил, что я начальник штаба батальона и первый заместитель командира батальона, а если я дам согласие, то я буду заместителем командира батальона по политчасти. Нач. штаба сказал: молодец Штерн, мы выдвинем тебя на должность командира батальона.
Во время сбора нам показали киносборник о войне «Священная война» [58]. Песню я раньше не слышал, и она произвела на меня огромное впечатление, как никакая другая песня. Ведь наш батальон находился в тундре в 150 км от ближайшего населённого пункта. Ни кино, ни радио мы не видели и не слышали.
В марте 1944 года поздно вечером мы с начальником связи полка играли в шахматы. Тут раздался звонок из штаба полка. Начальник 4-го отделения спросил меня, знаю ли я иностранные языки. Я сказал, что знаю. Он говорит – не шути, ибо из Москвы спрашивают. Я отвечаю, что не шучу. В 1943 году на нашей территории сделал вынужденную посадку немецкий мессершмидт. Лётчика задержали. Понадобился человек, знающий немецкий. Единственным в полку оказался я. Меня провезли 30 км. И я допросил немца. Где словами, где жестами. Написал лист допроса. Сказали, что сделано неплохо.
Через неделю мне позвонили из полка и сказали, чтобы я сдал дела и прибыл в Москву. В Москве, прямо с поезда явились в Управление КГБ к полковнику. Он сказал: «Отправляйтесь в Центральную школу сдавать экзамены». Мы просили дать нам время привести себя в порядок после дороги. Ничего не помогло, и мы отправились в Центральную школу. В нашей группе было 7 человек, причем одна ленинградка была переводчиком. По итогам экзаменов ленинградка была первой по знанию языка, я, примерно, четвёртым.
Подводить итоги пришёл майор. Он сказал, что ленинградка и я немецкого языка не знаем. При этом, одна, занявшая последнее, седьмое место, была оставлена. Мы, «незнающие» немецкого языка, пошли к майору. Ленинградка сказала ему: «Как я поеду с такой оценкой, если я окончила немецкое отделение института и работала переводчиком с немецкого языка, и мои отчёты получают высокую оценку?» Тогда майор сказал, что есть другие причины. Мы двое из семи человек были евреями [59]. Он сказал: «Можете отправляться в свои части».
Я пошел в Отдел кадров и попросил чтобы меня отправили на любой фронт, ибо мне неудобно было возвращаться в свою часть. Я был там на хорошем счету, а тут вдруг не сдал экзамен. На следующий день мне сказали, что я направляюсь на Первый Белорусский фронт.
У меня были мои личные вещи, и я попросил дать мне отпуск, чтобы отвезти их к семье. Мне сказали: «Если в сторону фронта, то можно, а Вам надо в другую сторону на Восток в Актаныш». Видя, что я расстроился, кадровик сказал мне: «Обратитесь к начальнику войск Карельского фронта генералу Молошникову».
Я к нему обратился и сказал, что меня переводят на другой фронт, а я был вторым на отпуск в полку. Он со свитой куда-то торопился и сказал: «Мне некогда сейчас, напишите рапорт и передайте моему адьютанту». Я это сделал. На другой день он сказал, что мне разрешили отпуск на 7 дней, не считая дороги.
Я отправился с Казанского вокзала на станцию Камбарка. До Актаныша от неё 120 км. Туда, ну никакого транспорта. Я пошел в райвоенкомат и стал просить транспорт. Майор райвоенкомата мне сказал: «Пойдём, старший лейтенант» и привёл меня на конюшню. Там стояли лошади, привязанные верёвками чтобы не упали. Я понял, что на этих лошадях не доедешь. Мы вернулись в военкомат, и он мне сказал: «Слушай, лошадь из Актамыша привезла дезертира. Иди туда, где остановилась эта подвода».
Я забрал вещи из гостиницы и пошел туда, где была подвода. Татарочка, которая привезла дезертира, сказала, что можно поехать утром. Я переночевал на полу, и утром в 7 часов мы выехали из Камбарки. Я попросил татарочку заехать на станцию чтобы забрать багаж. На моё счастье, багаж прибыл, и мы поехали в Актамыш. По дороге голодная лошадь сворачивала в каждый дом, так что приходилось её под узцы выводить из населённого пункта.
Я спросил у татарочки сколько нам ехать до Актамыша? Она сказала: «Двое суток». Тогда я забрал у неё вожжи и стал сам погонять лошадь. На половине дороги мы покормили лошадь. В 11 часов вечера доехали до Актамыша. Она довезла меня до дома, где жили наши. Постучала в окно и сказала: «Отворите, привезла твоего мужика».
Мой приезд был неожиданным, и все были счастливы. Пошёл я к председателю райисполкома, и он дал разрешение на получение 3,5 кг хлеба на 7 дней. Принёс я его домой, и голодные Люба и Вова быстро справились с ним [59]. С собой я привёз несколько буханок хлеба и банок с консервами. Пригласили на вечер папу, маму, Лену с детьми, Соню и устроили «пир». Всем понравились консервы, особенно тресковая печень.
Когда я ходил в село по делу, то моей переводчицей была Люба, которая говорила по-татарски.
Время быстро пролетело, и на 6-й день я, голодный, отправился на станцию Камбарка.
Отъехав до первой станции, я на продпункте получил по аттестату несколько буханок хлеба, селёдки, масло. Я подумал, вот этот бы хлеб моим голодным детям.
В Москве я питался в столовой офицерского тыла действующего фронта. Там на обед: первое – овощной суп без единой жиринки, на второе – котлеты овощные без мяса. В ресторанах завтрак стоил 500 рублей а у меня денег не было. Ибо аттестат был у моей жены [60].
Посмотрел я фейерверк в честь какой-то победы. Было очень красиво. В желудке было пусто – на 200 граммов хлеба «далеко не проживёшь». Я пошел в отдел кадров и попросил скорее отправить меня на фронт. Мне дали проездные документы, и 9 марта я прибыл в Гомель.
Гомель представлял страшную картину. На двух главных улицах Советской и Комсомольской не осталось домов [61]. Только на Советской –один 2-х этажный дом (госбанк). Я несколько дней поработал в штабе фронта. Потом меня отправили на передовую в 87 пограничный полк на должность зам. начальника штаба по службе. Я проработал там месяца два, а потом меня откомандировали с первого белорусского фронта в 3-й прибалтийский фронт.
Когда я прибыл туда, мне в штабе сказали: иди в общежитие и жди приказаний. Через 2 дня меня вызвали и вручили направление в Смоленские леса, где формировались пограничные отряды для несения службы на освобождённой нашими войсками госграницы.
Недели через 2 меня вызвали в штаб, где сидела комиссия. Меня спросили: «Служил на границе до войны?» Я ответил: Нет». Тогда меня назначили зам. начальника резервной группы, которую нужно было ещё сформировать. Начальника группы ещё не было. Пришлось мне заниматься всеми делами – строевой, политической и др. подготовкой.
Чтобы почитать газеты, мне приходилось ходить в политотдел. Однажды иду я в политотдел. Встречает меня нач. политотдела и говорит, почему я с моим таким образованием не на политработе? Я действительно подумал, что маршал из меня не вышел и перспектив на строевой работе почти никаких. Поэтому я написал рапорт начальнику политодела округа о переводе меня на политработу. Тем более, что на строевой работе я получал оклад 700 руб., а на политработе – 1100.
Пришел я к начальнику политотдела округа. Он меня спрашивает: кем вы служите? Я ответил: зам. начальника группы. Он говорит, ну и служите! Я ему: если бы я хотел служить на этой работе, то не подал бы рапорт о переходе на политработу. Он спросил у сидящего здесь же майора, знает ли он меня. Он ответил, что знает, что вместе мы были в Заполярье в одном полку, и дал мне блестящую характеристику. Тогда начальник округа спросил, где у нас имеется должность. Он ответил – в 87 погранотряде – агитатор отряда.
– Запишите его туда.
И я перебрался в землянку политотдела 87 погранотряда. Когда формирование погранотряда закончилось, мы получили приказ выступить в район Западной Белоруссии, где был город Барановичи. Там мы должны были вести борьбу с белопольскими бандитами.
Целый месяц мы там оперировали, потеряли одного пограничника. Крупных боёв мы не вели.
В начале августа мы получили приказ передислоцироваться в Западную Украину. Целый месяц наш эшелон двигался, и 10 сентября мы прибыли на станцию и г. ... [Н.И. не вспомнил название станции и города]. Не успели мы привести себя в порядок, выспаться, постираться, как получили приказ выступить на операцию против бандеровцев. И вот 250 пограничников во главе с начальником отряда полковником Бушкиным 10 сентября 1944 года выступили на операцию.
Я был представителем политотдела в этой группе. Через 4-5 часов похода мы прибыли в уездный город Богородчаны. Мы разместились в настоящем женском двухэтажном монастыре в двенадцатом часу ночи. Спали на полу в комнатах, тесно, как в бочке сельди. Через 2 часа началась сильная пальба. В помещении, где толстые стены, каждая пуля производила звук, как взрыв гранаты. Мы проснулись, началась паника, один кричит, что бандеровцы в коридоре. Я взял пистолет, сел у двери и приказал одному пограничнику узнать, кто в коридоре. Он вернулся и сказал, что наши.
Командир батальона приказал мне выталкивать заставы на улицу и занять оборону. Сам он выставил в окно станкопулемёт и открыл огонь по вспышкам огня в поле, где находились бандеровцы. Они наступали на окружной город Богородчаны с целью перебить всё окружное руководство и освободить своих заключённых. Они знали, что там войск нет. Но когда по ним открыли огонь пулемёты, они поняли что им не добиться поставленной цели и дали зелёными ракетами сигнал отхода.
Выполняя поставленную задачу, мы утром заняли позицию на окраине тёмного леса. Оттуда дивизия НКВД и погранотряд гнали на нас отступающих бандеровцев. Когда они стали выходить из леса мы открыли по ним сильный огонь. Противник оставил на поле боя 83 трупа, повернул направо и стал отходить. Мы не стали их преследовать, т.к. наша задача была быть в засаде. За этот бой командир комендатуры был награждён орденом Красного Знамени. У нас потерь не было. Один боец был ранен.
Когда мы пришли в Станиславскую область (теперь она называется Ивано-Франковская), там были бандеровцы, которые называли себя Украинская Повстанческая армия.
У них были формирования – курени до 2-х тысяч человек, в каждом сотки по 250 человек. У них было сильное вооружение, так как они разоружали отступающие венгерские части.
В течение года, мы вместо охраны границы вели непрерывные бои в Карпатах с бандформированиями [64]. Наши пограничники были сильнее бандеровцев. У нас был опыт охраны границы, боёв во время войны.
Бандеровцы, как правило, не выдерживали наших атак и рассыпались на мелкие группы, а затем где-то собирались в каком-то месте и опять действовали. Осень и зиму 1944-1945 г.г. они назвали «чёрной смертью», ибо весной 1945 года у них остались группы в 25, 50, 100 человек.
Однажды, 23 февраля 1945 года мы столкнулись в Карпатах с бандеровским куренем. Завязался бой, который развернулся на протяжении 4 км. Начальник отряда и я с несколькими заставами пошли в обход. Пересекли долину и погнали бандеровцев.
На другой стороне долины были большие камни высотой с человеческий рост. Когда мы туда вышли, то за одним камнем встретили бандеровца вооруженного автоматом. Ему ничего не стоило открыть огонь по нам. Но он на это не решился.
Бандеровцы в этом бою потеряли более 100 человек. Были и у нас потери. Война есть война.
В ноябре 1944 года у нас в Надворной состоялась партийная конференция. Одна группа делегатов с пятой комендатуры в количестве 22 человек на автомашине отправилась домой в село Шабье. На дороге бандеровцы устроили засаду. Целая сотня из 250 человек, расправилась с нашей группой.
Когда мы получили об этом известие, то сразу 250 пограничников с бронемашиной поехали в этот район. Прибыли в ущелье ночью. Перед нами открылась такая страшная картина. Посередине дороги стояли автомашины и на них лежали куски горелого мяса. Мы только смогли опознать жену начальника штаба комендатуры и его трёхлетнюю дочь. Других не опознали. На выходе из ущелья около дороги лежал труп майора Славянского – лектора из Москвы. Он читал нам лекцию о международном положении. Ему захотелось поехать в самый бандитский район Шабье. Его отговаривали, но он настоял. Тело его бандеровцы обезобразили.
Начальник политотдела приказал мне взять нескольких солдат и погрузить погибших на машины. Все отказались, лишь один согласился. Я и он надели рукавицы и переложили останки в машину. В Шабье мы их похоронили, там я выступал. Мы поклялись отомстить бандеровцам за наших товарищей.
Несмотря на то, что был приказ – брать в плен, не добивать раненых, этот приказ не выполнялся. Такова была ненависть к бандеровцам.
Однажды во время боя, один пограничник охранял раненого бандеровца. Когда я подошел к нему боец мне говорит: «Товарищ старший лейтенант, разрешите я его прикончу?» Я категорически приказал этого не делать и ушёл. Через некоторое время к нему подошёл помощник начальника заставы лейтенант Петров, который махнул рукой, и пограничник пристрелил бандита. За это лейтенант получил суровое наказание.
В выходные дни, начальник погранзаставы с утра объявлял тревогу. Весь личный состав штаба, в том числе офицеры, садились в машины и выезжали в каком- нибудь направлении. В селе рано утром основная группа начинала стрельбу и гнала выбегающих бандеровцев. Они в подштанниках, бежали в другой конец села, а там была засада. Там был и я.
По зелёной ракете, которую давала основная группа, мы бросились вниз наперерез бандитам и крошили их. Когда мы бежали с горки вниз у меня что-то оборвалось в спине, произошло резкое обострение радикулита. Идти надо было километров 15 до комендатуры. Я еле дошёл. В это время я временно был назначен заместителем коменданта по политчасти (это как батальон). В течение 4-х дней я ходил в полусогнутом виде, и когда я проходил по двору в таком виде, пограничники смеялись, видя такую мою позу.
Лечения не было никакого. Отоспавшись, отогревшись в постели, я выпрямился и опять пошел на операции в Карпаты.
Как-то в другой раз, я, как представитель политотдела отряда, вышел на операцию в составе комендатуры. Личный состав комендатуры шёл по дороге, а я с отделением человек 15 стороной в метрах 40-50 от основной группы. Вдруг мы наткнулись на бандеровский лагерь, где были выздоравливающие раненые бандеровцы. Их охрана бросилась на нашу группу и получила достойный отпор. Во время боя один бандит бросился на меня. Я нажал на спуск автомата, но он не выстрелил. Я второй раз нажал на спуск, но опять безрезультатно. В этот момент, пограничники обезвредили бандита. Видно кто-то в комендатуре разрядил обойму, а я вышел на операцию, не проверив автомат. Это было для меня уроком на будущее. В начале 1945 года за участие в борьбе с бандеровцами я был награждён орденом Отечественной войны 2-й степени.
Было ещё несколько операций, пока мы были в Прикарпатье. В августе 1945 г. после присоединения Закарпатской области к Украине, наш отряд передислоцировался в Закарпатье в город Солотвино, напротив румынского города на другом берегу реки.
Здесь в Закарпатье обстановка была совершенно другая – мирная, никаких бандеровцев. Мы занялись основной своей задачей по охране государственной границы. Дважды бандеровцы пытались проникнуть в Закарпатье, но были разбиты, ибо население было против них и всячески нам помогало.
В 1946 году меня перевели в г. Мукачево в политотдел округа в качестве лектора на повышение. Из округа меня отправляли в командировку в два отряда, которые находились в Прикарпатье. Поэтому часто, проезжая по горной местности, попадали под засады бандеровцев. Только в 1950 году, когда я получил приказ направиться на Сахалин, я избавился от бандеровских пуль [66].
На Сахалине было тихо и мирно, и мы охраняли государственную границу и на Курилах.
В 1953 году наш округ расформировали, и я получил назначение старшим инструктором по пропаганде в отдел пограничных судов. И я стал морским пограничником.
Каждый год в апреле и сентябре меня командировали на Курильские острова, где я находился по месяцу и больше. В октябре 1954 года меня направили на курсы усовершенствования в г. Харьков. Туда я поехал с женой Бертой и сыном Володей. Люба училась в Ленинграде.
В Харькове жизнь была интересной и дешевой [67].
По окончании курсов в 1955 году я получил назначение в Батуми инструктором морского пограндивизиона по пропаганде, где я прослужил до 1 ноября 1959 года и был демобилизован. Об этой жизни в Батуми на Зелёном мысу знают и могут рассказать моя дочь Люба и сын Володя.
Потом я демобилизовался. В 1962 году мы из г. Батуми переехали в г. Горький, в 1966 г. из г. Горького переехали в г. Новосибирск и затем в новосибирский академгородок, где жили Люба и Володя со своими семьями и где мы работали и не тужили.
2 августа 1977 года скончалась дорогая моя жена, мать, бабушка и прабабушка.
7 февраля 1989 года.
Комментарий к воспоминаниям Николая Исааковича Штерна
«Мое краткое жизнеописание»
1. Дочь Н.И. Штерна Люба Качан передала рукопись «Жизнеописания» своему брату Володе, и его жена Клара Штерн ввела весь текст в компьютер. Редактировал и комментировал «Мое краткое жизнеописание» муж Любы – Михаил Качан.
2. Жили в Двинске. Замок Динабург был построен в 1275 г., права города были получены в 1582 г., в 1656 г. был назван Борисоглебском, в 1893 г. был переименован в Двинск и входил в состав Витебской губернии. Наконец, в 1920 г. город был назван Даугавпилсом. Город Двинск в Российской Империи входил в черту оседлости. Перед Первой мировой войной в Двинске проживали 112 848 жителей, среди них было 55 686 евреев – то-есть почти половина населения города.
3. В Советском союзе было официально принято указывать в анкетах свое происхождение. Поэтому писали: из рабочих, из крестьян или из служащих. Служащих не жаловали. Самым престижным было – из рабочих. Считалось, что в Советском Союзе установлена «диктатура пролетариата», т.е. рабочих.
4. Работал приказчиком. Приказчиком назывался помощник хозяина или управляющего магазином. Сегодня его бы назвали менеджером.
5. «..Нас было 5 братьев и 2 сестры». Вот, что пишет племянница Николая Исааковича Штерна, Лена Гладкова (Штерн), дочь Хацкеля (Миши): «Бабушка Рива, Ревекка Шахновна Иоффе, была из довольно зажиточной семьи, которая имела свой дом в Двинске (во всяком случае, в Двинской губернии). Дедушка Исаак (Ицек) Касрилович Штерн был из бедной семьи. Бабушке приписывался следующий принцип при выборе жениха: пусть будет красивый – от него будут дети, а умная я и сама. Вопрос, является ли бедность признаком небольшого ума. Но муж ее был по всем признакам хорош. У них было семеро детей. Старший Хацкель (в быту Миша) – мой будущий отец, 1906 года рождения. У него 4 брата: Яков, Николай (в честь деда Касрила), Александр, Соломон (в честь деда Шахнеса) и две сестры: Геня (Лена) и София (1918)».
6. «...наша семья в ноябре 1917 года как беженцы переехали в глубокий тыл, город Вологду». В первую мировую войну по решению Российского Императорского Генерального штаба более 500 000 евреев было не эвакуировано, как пишет Н.И.Штерн, а депортировано из прифронтовой полосы во внутренние губернии России. Их приемом и расселением никто не занимался. Это была первая массовая депортация в ХХ веке.
Лена Гладкова, дочь старшего брата Хацкеля (Михаила) пишет: «Во время Первой мировой войны жителей прифронтовой полосы эвакуировали. Братья бабушки Ривы подались в Южную Африку, в Иоганнесбург. А семья Штернов, в которой уже было пятеро детей, перебралась на север, в Вологду. Их семья во время Первой мировой или гражданской войны вынуждена была бежать из родных мест вместе с детьми».
7. «Помню в дни Октябрьской революции мы переезжали в Петрограде на другой вокзал». Таким образом, время депортации семьи Штернов в Вологду известно точно – конец октября-начало ноября 1917 г.
8. Колоб – в толковом словаре Даля – это небольшой, круглый хлебец; толстая лепешка, но Н.И.Штерн, возможно, имеет в виду что-то другое.
9. Жмелки – я не нашел значения этого слова в словарях и поисковых системах. Вероятно, это какая-то еда на местном вологодском наречии.
10. Хедер – еврейская религиозная начальная школа. В младшей группе (с трех лет) школьники обучались азбуке и чтению ивритских текстов (без перевода). В следующей группе (с пяти лет) изучались Пятикнижие и начиналось изучение Талмуда. Старшие ученики (с восьми лет) более углубленно занимались Талмудом. Светские учебные дисциплины в хедере не изучались. Занятия проходили с раннего утра до семи-восьми часов вечера. Практиковались телесные наказания строптивых учеников, для чего существовал специальный кнут (канчик).
11. Школа коммуны – новый тип школ, который пытался внедрить Наркомпрос в 20-е годы.
12. Тальянка – гармонь итальянского строя.
13. Переселение евреев в Палестину – сионистская мечта. Правительство Ленина либерально отнеслось к идее переселения евреев в Палестину. Этой возможностью воспользовались в период 1919 – 1923 годов 35 000 евреев России. Однако учрежденная в 1918 году комиссия по еврейским делам, состоявшая из евреев-коммунистов – яростных противников сионистской идеи, препятствовала выезду евреев в Палестину.
14. Налоги – при нэпе «частник» немного воспрял, ибо купля-продажа перестала быть криминалом. Однако частника власть лишь вынужденно терпела, но третировала как врага, и фининспекторы душили его дикими налогами.
15. «Черная» биржа. Мне кажется, Н.И. Штерн так называет биржу труда, но, видимо, случайно. Черная биржа занималась совершенно другими делами – валютными операциями и т.п. – и была незаконной. Она была разогнана органами ОГПУ в 1926 году. А вот биржи труда оставались еще несколько лет.
16. Пуд. Мера веса, бывщая в России в обиходе. 1 пуд=16 кг.
17. Вступил в комсомол. В те годы только рабочие могли вступить в комсомол. Штерн и был рабочим.
18. Вступил в партию. В ВКП(б) в те годы тоже могли вступить только рабочие. Кроме того, нужна была рекомендация комсомольской организации. Поскольку к 1930 г. Н.И. Штерн уже лва года был членом ВЛКСМ, он, видимо, рекомендацию комсомола получил. Вначале вступающий становился кандидатом в члены партии и только через год, кандидата, получившего заново все рекомендации, принимали членом партии.
19. Конфликт на китайской железной дороге. Советско-китайский вооружённый конфликт произошел после установления 10 июля 1929 года китайскими (маньчжурскими) солдатами единоличного контроля над Китайско-Восточной железной дорогой (КВЖД), являвшейся совместным советско-китайским предприятием. В ходе последующих довольно масштабных боевых действий Красная армия разбила китайские войска. Заключённый 22 декабря Хабаровский протокол положил конец конфликту и восстановил существовавший до столкновений статус дороги.
20. Калинин Михаил Иванович, соратник Ленина и Сталина, председатель ВЦИК (Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета – коллективного президента) с 1919 года, входил в состав Политбюро ВКП(б) с 1926 года. Сталин практиковал посылку членов Политбюро в города страны на заводы для ускорения решения тех или иных вопросов.
21. Ворошилов Климент Ефремович, соратник Ленина и Сталина, красный военачальник, в 1925—1940 гг. нарком по военным и морским делам и нарком обороны СССР, член Политбюро ВКП(б) с 1926 года.
22. Зав. военным отделом Володарского райкома партии. Ленинград после революции был разделен на районы. В 1922 году Смольнинский и Невский районы были объединены и переименованы в Володарский район в честь В. Володарского (Моисея Ма;рковича Гольдште;йна) – участника октябрьской революции. В 1918 В. Володарский был назначен комиссаром печати, пропаганды и агитации. Застрелен по дороге на митинг 20 июня 1918 года эсером-боевиком. Похоронен на Марсовом поле в Санкт-Петербурге. Впоследствии, в 1930 году Смольнинский район был выделен из Володарского, а Володарский район в 1949 году был вновь переименован в Невский.
23. Дивизия особого назначения им. Ф.Э. Дзержинского. Н.И. Штерн попал служить в дивизию, которая была создана в 1924 году лично председателем ВЧК Ф.Э. Дзержинским (ВЧК – Всесоюзная Чрезвычайная комиссия – будущее КГБ). В 1926 году соединение получило наименование – Дивизия особого назначения (ДОН) имени Ф. Дзержинского при коллегии ОГПУ.
24. Командир взвода. Взвод— воинское подразделение численностью порядка 30-50 человек, состоит из трёх или четырёх отделений. Входит структурной единицей в роту.
25. Остаться в кадрах означает остаться служить кадровым командиром в армии.
26. Положить партбилет на стол. Николай Исаакович не хотел оставаться служить в армии. К угрозе отнять партбилет, то-есть, исключить из партии большевики прибегали довольно часто и не только тогда, но и в значительно более поздние времена.
27. Встретился с матерью. Николай Исаакович всегда тепло говорил о своих родителях, особенно, о матери Ревекке Шахновне Иоффе.
28. Встретился с Бертой Абрамовной. Берта Абрамовна Штерн (Коган) была очень красива. Когда Николай Исаакович встретил ее, он уже не выпустил счастье из своих рук. Берта ждала его, пока он служил в армии.
29. Я достал комнату. «Достать» комнату в те времена было практически невозможно. Видимо, Николаю Исааковичу выдали ордер на нее, как бывшему работнику Володарского райкома партии и командиру Красной Армии.
30. Скрытие социального происхождения. Это было очень серьезным проступком. Считалось, что человек, скрывший свое непролетарское происхождение, обманул партию с целью пролезть в ее ряды. За это исключали из партии, не задумываясь.
31. Комиссия по чистке. Партийные комиссии по чистке были специально созданы, чтобы досконально проверять, не пробрались ли в партию чуждые ей элементы. Доказательчтва того, что ты не обманывал партию, возлагались на самого проверяемого.
32. Пришлось пойти работать в ОРС, хотя желания не было никакого. Из воспоминаний видно, что Николай Исаакович никогда не хотел заниматься хозяйственной работой. Он любил клубную работу, ему нравилось читать лекции. Конечно, пришлось заниматься многим в жизни, но если предоставлялся выбор, он всегда выбирал «культуру», несмотря на низкую зарплату работников культуры.
33. Артист Чувелевых. Вероятно, все же Чувелев. Иван Чувелев был известным артистом театра и кино. Одно время работал в театре Мейерхольда.
34. Люба родилась слабой. Берта Абрамовна родила близнецов, но первый, крепенький мальчик не вздохнул. Люба же была маленькой и слабенькой. Ее пришлось выхаживать.
35. Я свинину не потреблял. Безусловно, семья Штернов в Двинске жила в еврейской общине, и выполняла все требования Торы. Свинину евреям есть запрещено.
36. Хлеб, мясо и многие другие продукты продавались только по карточкам. С началом НЭПа в 1923 году продовольственные карточки были отменены, но в начале 1929 года, когда власти закрыли большинство частных лавок и кустарных мастерских, квалифицированных как «капиталистические предприятия», в городах снова появились продовольственные карточки. Повышение стоимости сельскохозяйственных продуктов привело к общему повышению цен, что отразилось на покупательной способности населения, занятого в производстве. Карточки сумели отменить только в 1935 году.
37. Коммунистический политико-просветительный институт им. Н. К. Крупской. Он был основан 28 ноября 1918 года как «Институт внешкольного образования» и с тех пор ексколько раз менял название: в 1924 году – «Педагогический институт политпросветработы им. Н. К. Крупской», в 1925 – в «Коммунистический политико-просветительный институт им. Н. К. Крупской», в 1941 – в «Ленинградский библиотечный институт им. Н. К. Крупской», в 1964 в «Ленинградский институт культуры им. Н. К. Крупской», в 1993 году – в «Академию культуры». А с 1999 года и по настоящее время носит название «Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств». Он находится на Марсовом поле около Троицкого моста. Дочь Николая Исааковича Люба передала этому Вузу библиотечку Николая Исааковича, его фотографии и сохранившиеся документы.
38. Я делал доклад о сталинской конституции. Сталинская конституция была введена 4 декабря 1936 года. Ее одно время называли конституцией победившего социализма.
39. Троцкий Лев Дави;дович. Настоящее имя Лев (Ле;йба) Дави;дович Бронште;йн (1879-– 1940). Один из главных организаторов Октябрьской революции 1917 г., организатор Красной Армии, один из основателей Советского государства. В первом советском правительстве — нарком по иностранным делам; в 1918—1924 — нарком по военным и морским делам. С 1923 г. — лидер левой оппозиции. Член Политбюро ВКП(б). В 1927 г. снят со всех постов, отправлен в ссылку. В 1929 г. выслан за пределы СССР. Убит агентом НКВД в Мексике в 1940 г. В Советском союзе была развернута настоящая охота на троцкистов, т.е. последователей Троцкого. Можно было и не быть последователем Троцкого, – могли обвинить в троцкистских взглядах.
40. Сообщили в лекторское бюро. Доносчиков в Советском Союзе всегда хватало.
41. Поехали в г. Чечерск к отцу Берты. Ее отец Абрам Коган был шорником и жил в Чечерске Гомельской области. Он никуда не уехал из города, когда в 1941 году туда вошла немецко-фашистская армия, и, видимо, попал со всеми, кто там оставался, в еврейское гетто и был растрелян. Никаких сведений о нем после войны не было. Не осталось в живых и свидетелей. В Гомеле жили до войны и две сестры Берты – Ревекка и Ольга. Об их судьбе также ничего не известно.
42. Отец Берты был фанатичный еврей. Для комсомольца и члена партии Николая Штерна отец Берты с его приверженностью еврейским традициям, возможно, казался фанатичным евреем, хотя он, вероятно, не был таковым. Впрочем, отец Николая Исааковича Исаак Касрилович тоже по праздникам посещал в Ленинграде синагогу и отмечал все еврейские праздники.
43. Кушал только кошерное. Пища, разрешенная евреям, называется кошерной. Слово это означает «подходящий», «верный». Кошерными в еврейской кухне считаются абсолютно все растения, но не все животные, птицы, рыбы. Кроме того, прежде чем мясо станет пригодным в пищу еврею, животное должно быть забито определенным образом, и из него должна быть удалена вся кровь. Евреям категорически запрещено смешение молочных и мясных продуктов; рыбу можно есть лишь покрытую чешуей; мясо только жвачных парнокопытных (свинину категорически есть нельзя). Домашнюю птицу есть можно, но и она, и упоминавшиеся выше жвачные парнокопытные должны быть зарезаны специальным резником («шойхетом»), который должен убить животное специальным очень острым ножом, одним движением, чтобы причинить минимум страданий.
44. Ходил с ним на базар, чтобы купить курицу. При покупке кур они должны быть тщательно осматрены. Если обнаружены любые переломы (даже зажившие), курица не должна покупаться. Правила забоя (шихты) кур разработаны таким образом, чтобы животное страдало минимально: причинение боли любому живому существу категорически запрещено еврейским законом. Секрет безболезненности шхиты в остроте лезвия и точности разреза. Очень острым ножом без малейшей зазубрины моментально рассекают трахею, пищевод и сонную артерию. Животное теряет сознание мгновенно, а сам разрез безболезнен (человек, порезавший палец острой бритвой, чувствует боль лишь секунду-две спустя). Затем птица потрошится, ее внутренние органы тщательно проверяются. Среди множества важнейших профессиональных навыков шойхета – и ветеринарные. Он отлично разбирается во внутренних болезнях животных и обязательно осматривает кишечник, желудок, печень и легкие: если замечаются малейшие отклонения от нормы – мясо бракуется. Следующий этап кашерования мяса – удаление крови. Религиозные каноны говорят, что в крови животного – его душа. (Медицина утверждает, что в крови концентрируются всевозможные болезни.) Поэтому птицу хорошо промывают, полчаса вымачивают в воде, а затем мясо кладут на специальную решетку, чтобы стекли остатки крови. Затем мясо просаливают (соль впитывает кровь) и оставляют на час. Потом оно очень тщательно обмывается. Теперь можно сказать с уверенностью: мясо кошерно – животное было здоровым, умерло не естественной смертью, а вследствие шхиты, вся кровь удалена.
45. Правительство вело переговоры с Латвией, Литвой и Эстонией. В 1939-1940 г.г. после заключения договора о ненападении с Германией Литва, Латвия и Эстония вошли по секретному соглашению с Германией в сферу интересов Советского Союза. После этого началась постепенная аннексия Советским Союзом прибалтийских стран. Первым шагом в этом направлении были переговоры о вводе советских войск на территории этих государств. На советской границе с Эстонией и Латвией была создана советская военная группировка. Эстонское правительство, в конечном итоге пошло на переговоры в Москве, в результате которых 28 сентября 1939 года был заключён Пакт о взаимопомощи, предусматривающий размещение на территории Эстонии советских военных баз и 25-тысячного контингента советских войск.
46. Договор с Прибалтийскими странами. В сентябре-октябре 1939 г. с каждой из прибалтийских стран был заключен договор о вводе советских войск на их территории. В следующем году – 14 июня 1940 г. – Советское правительство в ультимативной форме потребовало от правительств прибалтийских государств привести к власти дружественные Советскому Союзу правительству. Литва, Латвия и Эстония согласились, и во всех трёх странах были сформированы просоветские (хотя на тот момент ещё не коммунистические) правительства. Уже через месяц в условиях военного присутствия советских войск были проведены выборы в парламены этих стран, и они немедленно приняли декларации о вхождении в состав СССР.
47. Праздник 4 ноября мы встречали у Гриши Швабского. Видимо, праздник 7 ноября. День октябрьской революции широко отмечался в Советском Союзе. Его начинали отмечать заранее, возможно, и 4 ноября. Гриша Швабский – муж сестры Николая Исааковича Лены. Их дом всегда отличался гостеприимством, а гости буквально закармливались вкусной и обильной пищей. Дети Гриши и Лены сейчас живут в США – Миша в Нью-Йорке, а Лиля (Елизавета) в Бостоне.
48. «Идите и работайте по специальности». Конечно, было сказано очень грубо. В 1940 году евреев, как правило, уже не брали работать в райкомы партии. Повидимому, грубые слова инструктора ЦК партии были произнесены именно по этой причине.
49. Меня, как командира запаса. В Красной Армии были красноармейцы и командиры. Только в 1943 году во время 2-й мировой войны красноармейцев в Красной Армии стали называть солдатами, а командиров офицерами. Время от времени командиры призывались на военную службу, кстати, довольно часто. В остальное время они находились в запасе.
50. Берта родила сына Володю. Володя родился 15 декабря 1940 г., и к началу войны ему было всего 6 месяцев.
51. Выступление Молотова по радио о начале войны. Это было знаменитое выступление. Сталин первые дни молчал, его первая речь была произнесена только 3 июля 1941 г. Молотов выступил по радио сразу в день нападения немцев на Советский Союз 22 июня 1941 года. Все, кто его слышал, на всю жизнь запомнил: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»
52. Первый эшелон. Находиться в первом эшелоне – значит, находиться на передовой, лицом к лицу с врагом. Глубоко эшелонированная оборона – несколько полос укреплений.
53. Немецкие мессершмиты. В первые месяцы войны советские самолеты уступали немецким, и те могли бомбить и стрелять из пулеметов совершенно безнаказанно. Единственная защита – лечь в в каком-нибудь укрытии или просто в траве.
54. Или отправить его с отделением на заставу, или пристрелить. Такие были инструкции, и они должны были соблюдаться в обязательном порядке. Оставлять одного было нельзя, ведь он мог попасть в плен, а плен приравнивался к измене Родине.
55. Перевод в штрафной батальон. Если бы Николай Исаакович оставил живым в лесу солдата, не расстреляв, его бы отправили в штрафной батальон. Обязательно кто-нибудь донес бы, что он нарушил инструкцию. А штрафной батальон – это была почти 100% гибель. Штрафные подразделения существовали в Красной Армии с июля 1942 по июнь 1945. Эти батальоны направлялись на самые трудные участки фронта, для прорыва обороны немцев, чтобы, как говорили, «дать штрафникам возможность искупить кровью свои преступления против Родины».
56. Начальник Политотдела. Политотделы – органы ВКП(б), созданные в Красной Армии и Военно-морском флоте для усиления влияния партийных организаций вместо комиссаров.
57. Член военного совета. Военные советы были созданы при армиях, флотах, округах. Кроме Командующего войсками в каждый военный совет входило еще два человека.
58. Песня «Священная война». Одна из самых любимых песен в годы великой отечественной войны, своего рода гимн. Написана композитором А. Александровым на слова Б. Лебедева-Кумача в 1941 году:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!
59. Голодные Люба и Вова. Подавляющее число эвакуированных членов семей фронтовиков жило впроголодь. Люба и Володя не были мсключением.
60. Аттестат был у моей жены. Во время войны командиры отдавали свои денежные аттестаты своим близким, оставшимся в тылу. Месячный размер его был примерно 600 руб. Для сравнения, литр молока у частника стоил в 1943 году 100 руб.
61. На двух главных улицах Гомеля не осталось домов. Скелеты обгоревших зданий, хаос развалин, груды щебня, зияющие пустоты пепелищ - таким увидели город гомельчане, вернувшиеся из эвакуации. Из 13 тыс. каменных и деревянных зданий было стёрто с лица земли 5100; были разрушены все промышленные предприятия, железнодорожный и автомобильные мосты, здания школ, больниц,клубов. Более 40 тыс. гомельчан было расстреляно, угнано на каторгу в Германию, в числе погибших и несколько тысяч евреев, согнанных вначале в гетто. Красивый и многолюдный город, насчитывавший до войны 150 тыс. жителей, обезлюдел.
62. Выступить на операцию против бандеровцев. Бандеровцами в народе до сих пор называют боевиков Украинской повстанческой армии. В 30 — 40–х годах прошлого века они декларировали приверженность «освободительной борьбе» против всех «врагов Украины». В это число были внесены поляки, белорусы, русские, евреи... и немцы. Но с первых дней оккупации западных районов Украины немецкими войсками члены Организации украинских националистов вступили в ряды вермахта, и вскоре под патронатом Гиммлера была создана дивизия СС «Галичина».
63. Украинская Повстанческая армия. 400-тысячная Украинская повстанческая армия была создана в 1942 году на западе Украины. Президент Украины Виктор Ющенко призывает ветеранов Великой Отечественной войны к примирению с бывшими бойцами Украинской повстанческой армии. Сегодня Украинская повстанческая армия, воины УПА, признаются населением фактически без любых дополнительных доказательных актов героями и участниками Второй мировой войны.
64. Вели непрерывные бои в Карпатах с бандформированиями. С окончанием войны советской властью была объявлена кампания по борьбе с бандформированиями. Нынешние украинские историки называют этот период противостояния гражданской войной.
65. Тело его бандеровцы обезобразили. В годы Второй мировой войны, и в послевоенные годы бандеровцы безжалостно убивали мирных жителей, обычных крестьян, если им казалось, что они идут на контакты с Советской властью. На Нюрнбергском процессе деятельность эсэсовских формирований получила должную оценку — они были признаны бесчеловечными и преступными. «Сичовые стрельцы», «галичины», «роланды» и прочие формирования бандеровцев были объявлены международным сообществом вне закона. Сейчас на Украине об этом некоторые общественные и государственные деятели предпочитают не вспоминать, отмечая только их борьбу за самостоятельность Украины.
66. Только в 1950 году я избавился от бандеровских пуль. Борьба с бандеровцами продолжалась и в 50-х, но Николай Исаакович в это время уже служил на Сахалине.
67. В Харькове жизнь была интересной и дешевой. Видимо, Николай Исаакович все сравнивал с Сахалином.