http://www.proza.ru/2012/11/08/1489
Ребята давно убежали по своим делам. Я закрыл тетрадку и в попытке уловить хоть обрывок чувства, с которым приступал к этим запискам, провёл рукой по переплёту. Нет, ничто не отзывалось во мне. Глухо! А зачем ты, автор этих записей полувековой давности, так подробно взялся за них? Перепечатал бы для себя, да и ладно, внуки почитали бы когда-нибудь. Публиковать-то зачем? И вышло-то всё у тебя как-то расплывчато, неопределённо… Прочитал, вспомнил про свои обещания выслать фотографии людям? Той же Тане Калашниковой, самой первой своей, ещё мальчишеской, любви. Или же клятвенные уверения Катьке, хозяйке дома в Щербатовке, с обещаниями вернуться ещё раз, или - плотнику Косте с женой Машей и их детьми… Ты их выполнил? Аль забыл, как с течением времени становились обещания эти в тягость тебе, как искал ты всё новые поводы, чтобы не исполнить их?
Вспомни, как не было в фотомагазинах реактивов (но ведь появились же они вскоре). Или про то, что фотобумагу тоже нигде нельзя было найти (вот ведь незадача!). Но сделал же фотографии для себя (пока, пока только для себя) - занял немного бумаги у Тольки. А ведь и решил сразу: разве ж у него склад, магазин? К тому же негативы многие – помнишь? - оказались не в фокусе; вернее, не так, чтоб уж очень, но и не очень, чтоб уж так - достаточно хорошие, не передержанные, не слабые…
Потом Зёрныш… Ждали, очень ждали, что появится он в середине декабря, гадали, спорили, кто там сидит – парень, девчонка? Даже записывали на старенькую «нерингу» свои разговоры о будущем человечке, а он всё не появлялся. Ждали, говоришь? А записи старые так и не удосужился ты на диски перевести. Не удосужился «пока» или контору, которая переводит, никак тебе не найти? Точно помню, что последнюю запись перед роддомом сделал третьего января. И львовский тот голубой автобус помню, на котором на Васильевский ехали в клинику Отта – неудобный такой был он, с горячим рядом задних сидений… Ведь пока жена в клинике рожала, мог бы выполнить обещания, снимки отпечатать, отослать? И бумага разная была уже у тебя (и унибром был, и бромпортрет), реактивы все тоже…
Да, ребёнок наш родился мёртвым. Но – помнишь? – сразу обнаружилось вдруг неудобство: звали Таню с мужем и сыном приезжать в гости, обещали встретить, показать Ленинград, а теперь… Жена твоя всё ещё в депрессии находится, заниматься фотографией, посылать теперь фото… Поэтому и Маше с Костей, с детьми их заодно решили вы их не печатать (пока, пока не будем) – успеем напечатать позже!... И Катьке, в чьём доме жили целый месяц - тоже…
Когда через год случилась новая (уже счастливая) беременность и роды потом, на вас нахлынули дела разные на работах, на службах. Потом дачу надо было строить, затем «шабашки» утащили далеко и ещё дальше… Тетрадка эта в красном клеёнчатом переплёте давно исчезла куда-то и была забыта. И вот сегодня…
Снова погладил обложку. Где-то здесь на даче в комнате одного из сыновей стоит в шкафу коробка из-под обуви, в ней масса старых негативов. Среди них и те, шестьдесят пятого года; наверняка живы, хотя время своё они пережили уже, переждали. Странно… Похоже, годятся они (да и то, если плёнка окажется горючей) только на «поджигу». Это забава была такая у подраставших послевоенных хулиганов: бросить где-либо во дворе или на лестнице (лучше всего в школе) плотно свёрнутую катушку негатива, дымно и долго шипящую вонючую игрушку. Хотя, вообще-то, можно было бы сегодня найти контору, где с этих негативов сделали бы фото...
Только кому они сейчас, эти «фотки», как их теперь называют?! Написать той же Тане по старому адресу письмо в Касимов на Илюшкина три, снимки послать?... Сколько ей уже - под восемьдесят? Это, если жива ещё - даже сыну её сегодня должно быть уже под шестьдесят! Они ведь тогда, сорок семь лет тому встретили тебя с пониманием, даже радостно, помидорами со своего огорода нагрузили в дорогу. Как-то встретят пере-запоздалое возобновление давно забытого – сорок семь лет ведь прошло! – приглашения, напоминание о твоей неблагодарности и совершённом обмане?... В Щербатовку тоже не напишешь: наверное, там никто и не вспомнит, кто мы такие… Да и нужна ли этим людям память о нас, однажды мелькнувших и неверных? Даже дети их наверняка не помнят о нас: Любке, младшей из них, сегодня уже тоже за пятьдесят. А Катька, хозяйка дома, где мы жили, наверняка уже покинула этот свет…
Увы, поздновато научила жизнь, что всё в жизни надо делать вовремя, что никого не спасут самооправдания, а раскаяниями не вернёшь упущенного. Сколько нас нестойких, слишком поздно задумывающихся над обманами вольными и невольными! И невелик бы, казалось, грех, но наученные нами современники уже передают всё дальше нашу эстафету! Неужели только для того, чтобы не исчезал мираж обещаний, данных искренне, но – нет! – так и не исполненных!
Вот такую вот тетрадку держу я в руках через сорок семь лет после последней записи. В красном клеёнчатом переплёте, горькую по сути … Внуки и не знают, что дед их когда-то совершил не то чтобы подлость – так, просто не сдержал слово. Может, представят, как в запоздалой попытке снять грех с души, думал он послать в город, где жил после Блокады в эвакуации, фотографии женщине - через сорок семь лет после данного ей обещания, через шестьдесят семь лет после первого в жизни поцелуя с нею…