Каждый человек как-то узнаёт, как и откуда он появился. Это естественный вопрос и, наверное, один из самых важных. Хотя окончательного ответа на него не даст никто.
А как я узнала "про это"?
МОЖНО И НЕЛЬЗЯ
Я рано стала задаваться вопросами, почему одни люди привлекательные, а другие - нет?
Мир для меня в детстве был разделён на две неравные части. Первая – огромная, загадочная, со своими неписаными законами. Ключевым словом в ней было «можно». Обитали там в основном, взрослые - большие и сильные, обладающие неограниченной властью над другой частью мира. К коей мне в силу неизбежного закона природы пришлось принадлежать в те времена.
Взрослый мир был недоступен и отделён от детского непреодолимой стеной. Туда не то что нельзя было проникнуть – недопустимо было даже касаться, например, в разговорах. У нас было не принято, чтобы дети давали оценки знакомым дядям и тётям, родственникам, воспитателям и прохожим на улицах. Папа так мне и говорил: «Это не твоё».
По папиному совету я считала взрослых идеальными людьми, которые не могут быть «плохими» или «неправыми». «Взрослая неприкосновенность» придавала им священный ореол. Я не заходила на запретную территорию даже в мыслях, что не мешало мне с опаской и восхищением наблюдать за её таинственной жизнью.
Мне виделось, что большим дядям и тётям было всё «можно» - выглядеть, как хочется, ходить куда угодно и когда угодно – например, ездить в другой город, гулять в любое время, причём не только днём, но и ночью. Ночью, кстати, взрослым «можно» было не спать, а сидеть на кухне, смотреть телевизор и вести какие-то интересные разговоры. То, что это разговоры могут быть неинтересные, мне просто не приходило в голову. Я думала, что если что-то происходит ночью, то оно, конечно, прекрасно. Ведь всё самое лучшее взрослые запрещают и оставляют себе, чтобы наслаждаться под шумок, в темноте. А детям остаётся какая-то скучная ерунда - "полезные" занятия, "здоровая еда", "правильный сон". Меня удивляло, что, если всё это так хорошо, почему же взрослые сами это не очень практикуют? Ночами не спят, едят (и пьют) иногда вообще всякую гадость, часами смотрят телевизор.
И всё равно я любила ночь – запретный плод всегда сладок. Поздним вечером мне всё казалось таинственным и интересным. Темнота за окном и в углах пугала и манила и в то же время делала привычный мир вокруг загадочным и красивым. Может быть, поэтому моя творческая мысль в это время суток была удивительно активна – так и тянуло рисовать, играть, придумывать разные истории. Я всё равно находила способы, чтобы насладиться этим удивительным временем - ночью. Я брала с собой в постель кукол, пластилин и даже книги, а если не получалось, то просто смотрела на стену и представляла, что там показывают мультики – ведь об этом маленьком секрете никто не мог узнать. Свои игры и фантазии я умела прятать от посторонних глаз.
Взрослые имели абсолютную власть над другой частью мира, где обитали маленькие, некрасивые и пухлые существа - дети. Дома им никуда было не деться от родителей, в детском саду их строили строгие воспитатели. Я помню, что на прогулке в садике могла простоять всё отведённое на игры время у решётки забора, наблюдая за людьми, которые спешат куда-то по своим взрослым и очень важным делам… Меня не волновали глупые игры подружек - какая-то нелепая беготня, прятки, резиночки. Их заперли в казённом доме с чужой тётей, а они так радовались, глупышки! Нашли ведь, чему радоваться, вот правда что...
А мне больше всего хотелось оказаться там, на Другой Стороне, где я принадлежу сама себе, где я сильная и красивая - там, где «можно»!
Кстати, по этой же причине - неприятия неволи - я ни разу не была в лагере. Как бы ни расписывали друзья и знакомые, как там прикольно и весело - я, как говорится, "не верю". Мне до сих пор кажется, что не может быть хорошо, когда живёшь по расписанию под руководством каких-то непонятных людей на ограниченной территории. Забор, режим, правила. Хорошее место лагерем не назовут!
И всё-таки большинство запретов было понятным даже мне: нельзя отходить от папы далеко, если на улице темно - водитель просто не увидит маленькую фигурку; взрослый организм лучше переносит перепады погоды и холод, поэтому маме можно в коротком платье, а мне пока нет… И я против них, в общем-то, не возражала. Просто было грустно от несправедливости жизни… Если бы я тогда знала, что несправедливость является составляющей частью нашего мира, то, может быть, так бы не переживала.
И всё мне было бы понятно, если бы не одно «но». Логично, что человек, который больше прожил на свете, обладает большей свободой, он опытнее, сильнее. Но почему же тогда Вася или Лена, которые живут в соседнем доме и ходят со мной в один детский садик, бегают в шортах под дождём, переходят проезжую часть, гуляют по другим кварталам и днём и поздно вечером, а кто-то даже в детский садик приходит сам? Чем отличаются дети, которые тихо сидят дома, от тех, которые весело шлёпают по лужам на грязной окраине? (Вот это да, настоящее веселье - приключение! Не то что глупые резиночки...)
Тут определённо таилась загадка. Если бы не папино табу, то разгадку я бы нашла быстро. Можно ведь развить мысль дальше: если есть дети, которым «можно», наверняка существуют взрослые, которым «нельзя». Но, впрочем, я и без этого поняла второй закон жизни (первый – про несправедливость): есть «твари дрожащие», а есть «право имеющие». И никто в этой плачевной ситуации не виноват – родители и воспитатели и просто являются проводниками этой безличной силы, которая устанавливает порядки на земле.
Именно поэтому «имеющие право» вызывали у меня восхищение и чувство необыкновенного притяжения (позже я узнала, что это и есть сексуальность).
ДРУГАЯ, ТЁМНАЯ СТОРОНА
Я сразу почувствовала обаяние "имеющих право". Они были детьми, но какой-то своей частью они жили в том, недоступном мире - мире взрослых.
Девочками я любовалась, мальчиками восхищалась. С тех ранних пор я никогда не смотрела на чистеньких маменькиных сынков, с аккуратными стрижками и в отглаженных заботливой бабушкой костюмчиках. Мне нравились нагловатые хулиганы с «чёртиками» в глазах! От их неряшливости веяло опасной уличной романтикой, природной силой и чем-то таким, от чего кружилась голова и сладко-тревожно ныло под ложечкой. На них не всегда распространялась власть воспитателей и от них, как и от взрослых, исходило то, что я люблю больше всего на свете – свобода! Сладкая, пьянящая и невообразимо прекрасная, она сносила своим свежим порывом мещанство и тщательно оберегаемый покой, сдувала из укромных нор всех премудрых пескарей и глупых пингвинов и разбивала о скалы и утёсы их жирные и изнеженные тела.
...Черноглазая цыганочка со смоляными косами. Гибкий, как гимнаст, мальчик со светлой чёлкой. Девчонка, ловко бросающая напильник в расчерченные на земле квадратики. Как они были прекрасны, эти сорванцы, хулиганы и маленькие амазонки, в порванном платье, с дырой на штанах, с непременной болячкой на коленке - шрамы, как проколотые уши – следы инициации – мне казались символами крутизны и вожделенной независимости.
Это же был почти анекдотический Вовочка: двоечник, который пинком открывает дверь в класс и плюхается на последнюю парту, отпуская шуточки фривольного характера в адрес сексапильной училки. Как метко описала привлекательность хулиганов одна моя знакомая: «Двоечники - красивые». Красивые потому что выросли на улице, а не под маминым крылышком, ведь улица вытачивает характер и учит, как постоять за себя и уметь разбираться во многих вещах, которые познаются только на опыте. А знания, полученные таким вот опытом часто сильно отличаются от добрых родительских советов.
Я иногда видела на улице взрослых девушек в коротких леопардовых или джинсовых юбках, сетчатых чулках, на высоких шпильках. Ещё у них были всклокоченные волосы и дикий боевой раскрас. Одну такую красотку с розовой помадой и густо-синими тенями я встретила в подъезде нашего старого дома и даже испугалась, она казалась опасной пантерой или загадочной инопланетянкой. Под стать этим хищницам были и молодые люди, с почти такими же растрёпанными причёсками, они курили, выпивали и вели себя нагловато и вызывающе. Прохожие, обычные дядечки и тётечки при виде столь колоритных персонажей шарахались и старались перейти на другую улицу.
Да, это были они, поврослевшие дети, которым "можно".
А что касается отличий мальчика от девочки, здесь всё было проще. В нашем детском саду туалет был общий, что правильно, поэтому все подробности воспринимались как должное и не вызывали лишних вопросов.
Один вопрос я всё-таки маме задавала - всё тот же, откуда берутся дети? Наша соседка тётя Таня родила сына Ваню. Я спросила у мамы, как это происходит, и получила объяснение, что у тёти открывается животик, и ребёнок выходит в наш мир. В общем-то, ответ довольно правильный. Я поинтересовалась, больно ли это. Мама сказала, что не очень. Я поверила, а довольный вид тёти Тани меня совсем убедил.
Как-то я спросила, может ли женщина родить ребёнка без мужа? Мама и тут нашлась, ответила, что может, но трудно будет воспитывать… Опять же, правда.
На том щекотливая и малоинтересная для меня тема была закрыта.
NO RETURN TO INNOCENCE. ХОРОШО И ПЛОХО
В садике я также узнала «нехорошие слова». Но почему они нехорошие и что они означали – это было неизвестно. Нехорошие, и всё тут. Загадочные словечки были какими-то сакральными, лишёнными смысла (или он был понятен только посвящённым). У меня даже возникла рациональная мысль – а вдруг они были придуманы для того, чтобы было что запрещать и тайком писать на заборе?
Как я ни пыталась выяснить значение мата у знакомых, все сразу как-то замолкали и отворачивались. Подружка рассказывала, что мальчишки у них "совсем с катушек съехали", хулиганят, хамят учителям и "ругаются матом". "Как так - матом?" - пыталась выяснить я. "Ну... так... матом", - смущалась подружка. Как-то раз я увидела на заборе слово из пяти букв и невзначай его произнесла. Мама, когда услышала, побледнела, а потом каким-то испуганным и обеспокоенным голосом сказала, чтобы я никогда больше так не говорила.
Каким-то образом я догадалась, что "слова на заборе" и есть мат, а мамина реакция утвердила меня в мысли, что слова эти страшные, черномагические, несущие в себе злую, разрушительную, неприличную, какую-то чуждую всему хорошему энергию.
Потом в третьем классе одна подружка показала мне… нет, не сомнительные журналы, а солидную медицинскую энциклопедию с рисунками, где по-научному было всё изображено и подписано. И никак не приходило в мою голову, что книжные названия и нехорошие слова на заборе – одно и то же. Скучные картинки опять же, интереса не вызвали, но тут подружка как ведро воды на меня вылила:
«…мужское переднее место вставляют в женское переднее место…»
И тут постепенно до меня дошло… Что вот этот кошмарный процесс имеет какое-то туманное отношение к тому миру, где сильно накрашенные девушки и хулиганистые молодые люди пьют, дебоширят, произносят "нехорошие слова" и… занимаются вот «этим». А еще у этих молодых людей часто бывают синие рисунки на теле, которые никогда не смываются.
И всё это – и секс, и алкоголь, и татуировки – вдруг показался мне следствием некого платоновского «мира идей», но идей неприличных, противоречащих хорошему и чистому – маме и папе, учителям с честными и строгими глазами, пионерам с барабанами, в белых рубашках и красных галстуках.
Мне казалось, что человек, на которого снисходит этот злой дух, вдруг потянется к сомнительной компании, в руке у него окажется бутылка пива, водки, а то и шприц... Следующим этапом на теле сами собой возникнут загадочные рисунки, которые ознаменуют и укрепят окончательный переход человека во зло… Секс виделся чем-то ужасным и малоприятным, но всё вместе - как-то это манило и притягивало! О самом процессе у меня тогда были крайне скудные сведения. Я и понятия не имела о каком-то там «оргазме», да и просто удовольствии от близости с нравящимся человеком. Секс казался чем-то вроде запретного ритуала, в общем-то, бесполезного – подобно нанесению на забор неприличных надписей. Сначала «нехорошие люди» напиваются, потом пишут на заборе, а потом в темноте какого-нибудь угла «мужское переднее место вставляют в женское переднее место». Я даже не знала, насколько глубоко «мужское место» проникает в женское. Думала, что они просто соприкасаются ненадолго, на том ритуал считается выполненным. И после этого уже нет пути назад, no return to innocence, нет возврата к невинности - человек раз и навсегда переходит на другую, Тёмную Сторону.
А потом… пришло время, мама почувствовала, что уже пора, и дала мне какую-то книжку для детей «про это» (такую, где были картинки со смешным котом). И оказалось всё так просто и скучно… что «этим» занимаются не только «красивые двоечники» и их не менее красивые подруги, но и вообще почти все люди.
Так вот какой малоинтересной цели служит страшный и загадочный процесс! А как же… мини-юбки, тату и забор? Оказывается, "это" даже больше относится к семье и детям, чем к бутылкам и забору. Часто у детей, когда они узнают, что «этим» занимаются все родители, возникает отвращение – как так, родители – и «это»!!! У меня же, наоборот, покачнулся «мир нехороших идей»… получается, в самой сути страшного подзаборного ритуала есть правильное и рациональное зерно.
А вовсе не "зло ради зла", как мне бы хотелось. Впрочем, для этой цели нашёлся не менее интересное явление - пирсинг. Вот уж что противоположно всему здоровому и практичному - этот болезненный ритуал, меняющий, подобно сексу, тело и душу. Человек, сознательно изменивший данное природой тело, прошедший через боль, пережил нечто такое, что не понять непричастному человеку. Пусть страдания незначительны, главное - символ инициации, трансформации. Совсем во взрослом возрасте я узнала о других способах трансформации - какие-то из них вполне допустимы нашим обществом, а какие-то - под полным запретом. Я попробовала и то самое, ужасное, о котором не принято говорить, и откуда, как считается, назад дороги нет. Это мне не понравилось, и я не продолжила. Но это уже совсем другие истории.