Вот уже более полугода моё утро начинается с музыки.
Не с радио, не с проигрывателя, а с самой настоящей живой музыки. Это удивительно, невероятно, сногсшибательно, когда после часовой дороги с левого берега сначала пешком, потом на метро я выныриваю из-под земли под звуки мазурки Шопена или марша Грига.
Я так привык к этому, что моё настроение с утра напрямую зависит от того, какую музыку я услышу: от Вагнера у меня болят глаза, от Бетховена я весь день подтанцовываю, Шостакович отбивает желание работать в 1с.
Я настолько свыкся с музыкой по утрам, что с наступлением музыкального кризиса, когда я рисковал остаться без своих скрипок, альтов и виолончелей – на какой-то период у меня даже упали заработки, потому что к работе я стал подходить не так воодушевленно. Но, как в хорошей сказке победило добро…. Впрочем, расскажу всё по порядку.
На станции метро «Университет», на площадке между нижним и верхним эскалатором потолок сводчатый. Благодаря чему, там потрясающая акустика. Если стоя в центре, сказать «У!», звук, многократно отразившись и сконцентрировавшись от сферического потолка, обрушится на тебя со всех сторон, многократно усиленный. И вот на этой самой площадке повадились по утрам играть студенты консерватории. Примерно с восьми до половины десятого один, два или даже четыре студента изливали в сферическую залу перехода волны волшебства. И я вам клянусь! Я лично видел, как люди начинали улыбаться, когда, выходя с эскалатора, они попадали внутрь танца сахарной феи.
Студенты всегда играют разные. Наверное, у них сложилась такая традиция, пробовать себя на публике. Парни и девчонки, флейты и альты, кларнеты и виолончели, стриженые и волосатые, скрипки и электрогитара…. И музыка у них разная. Иногда отстойная, плохая музыка из плохих фильмов, или просто студенты бестолковые; но чаще хорошая или даже замечательная. В основном из программы консерватории. Понятно, там не услышишь Денисова или Шнитке, но даже то, что они играют, они играют от души. Не за оценки преподавателя, а за мятые бумажки, за скромный доход; у студента, вы ведь знаете, какие у него доходы?! А голод, как говорится – лучший учитель. И играют они по-настоящему, живо, закрывая глаза, читая ноты внутри себя; играют так, как, наверное играл в свое время Иоган Бах, когда ему нечем было заплатить за дрова холодной лютою лейпцигской зимою.
Пассажиры, проходя мимо, ведут себя по-разному: кто-то отворачивается, кто-то улыбается, кто-то кидает мелочишку в открытый скрипичный футляр. А некоторые садятся на лавочки вдоль стен и сидят слушают, слушают, будто дома у них нет радиоприемников….
Я отношусь к последним. У меня нет радиоприемника.
Порою, иногда, очень не часто, их излюбленное площадка была пуста. Еще пару раз, я видел, как работницы метрополитена выгоняли музыкантов. Но во всех остальных случаях, они были на месте.
Порою, люди проходили мимо них, будто не замечая, и однажды я подумал, что эту музыку слышу только я. И возможно нет, и не бывает тут никаких музыкантов. Наверное, хроническое недосыпание и абстинентный синдром порождают во мне эти звуки и видения. Но, как по мановению волшебной палочки, в подтверждение того, что это все настоящее, в этот день я прочитал в фейсбуке пост одной девочки, которая каждое утро очарованно слушает по утрам музыку в переходе между эскалаторами на станции «Университет»
Но однажды, вместо музыки, поднимаясь на эскалаторе, я оказался в помещении наполненном хаосом гармонии… Вернее гармоники, а еще вернее хаосом звука производимого помятым жалостливым дедом с гармошкой, сипло играющего и поющего какие-то песни. Кажется из советских фильмов. Несколько банкнот небольшого номинала сиротливо жались в углу раскрытого футляра от баяна. Жались так, как будто им было стыдно, как будто они стали жертвами фарса и все немногое, что имеют, отдали бы, чтобы оказаться в другом месте… Не надо вам рассказывать, что в этот день, лавочки вдоль стен были холодны, непривлекательны и пусты…. Только бомж спал свернувшись, и шум ему явно не мешал, и даже наоборот, скрывал его, отвлекал внимание…
Денег деду я не дал.
Через пару дней, поднявшись под звуки очень печальной скрипки на площадку, я увидел печальных скрипачей, и в трех метрах бабку с дедкой. Бабка расставляла стульчик, а дед, со словами: «Сейчас…. Сейчас…» расчехлял свой баян….
Следующие несколько дней, волшебный зал был сотрясаем только звуками расстроенного баяна… Естественно, я деда игнорировал. Просто делал вид, что его не замечаю. Судя по всему, не я один. Чехол его друга-баяна не видал и десятой доли того, на что позарился он, увидев в футляре от скрипки.
Потом я болел. Потом уехал на другой конец света, где шла война и было не до музыки. Потом долго пил. Потом что-то ещё и ещё, потом началась осень, и у меня появился радиоприемник. Долгое время, я, как мог, отсутствовал и во внешних звуках не нуждался.
Но время шло, деньги заканчивались, постепенно все возвращалось на круги своя, и мне пришлось снова идти на работу.
Приехав на станцию «Университет» первое, что я услышал, выйдя из вагона – сиплый расстроенный баян. Помятый жалостливый дед уныло сидел возле стеночки в начале подъема и пел свои заунывные песни. Не на площадке между эскалаторами, а ВНИЗУ, перекрикивая шум поездов. В кепке у его ног лежали деньги. Люди проходили мимо, и не останавливаясь, кидали кто что: кто мелочь, кто смятые одна и двухрублевки.
Дед был очень помятый, его было жалко, глядя на него не хотелось улыбаться, но хотелось дать ему денег. И давали, много кто давал, и никто не улыбался.
Наверное, я был первый, кто искренне ему обрадовался и улыбнулся. И бросил в кепку пятерку. Он играл и ни на кого не смотрел. Ни на кого. Печаль отразилась на его лице, и песни были все грустные.
Я еще оглядывался, ставя ногу на эскалатор, но он был сам в себе, такой знаете кондовый дед, которого не сломит ничто.
Я поднимался всё выше, и всё тише орал баян, всё глуше сипел дед, пока не затих далеко внизу.
В переходе между эскалаторами звучала Токката фуга ре минор….