Жёсткие крупинки снега били в лицо. Я зажмурился.
Совсем рядом раздался весёлый смех, и женщина сказала:
- Откройте же глаза! Я прошу вас.
Кто это?
Моему удивлению не было предела.
Улица всего минуту назад выглядела совершенно безлюдной.
Лишь я один преодолевал снежную пелену и уже не один раз проклинал свою опрометчивость,
которая выгнала меня в неурочный час из дома.
- Откройте же глаза! – вновь сказала женщина.
Её смех звенел серебристым колокольчиком
Я разлепил ресницы.
Она стояла совсем близко – в короткой беличьей шубке, в мягких сафьяновых сапожках
и смотрела на меня с ожиданием. Она была молода, круглолица, искрилась смехом.
На щеках цвели ямочки.
- Вы кто?
- Даша, – ответила она.
- Откуда вы здесь взялись, Даша?
- Из дома напротив.
- И охота вам гулять по такой погоде?
- Ещё как охота! Я обожаю метель!
- Возвращайтесь лучше домой! – посоветовал я.
- Ни за что! – расхохоталась Даша. – И потом, как же я вас оставлю?
- Не волнуйтесь, я в полном порядке и уже совершеннолетний.
А вот вас муж будет искать.
- У меня нет мужа.
- Тогда мама с папой.
- Не-а! Я у тётки в гостях, у Аграфены Петровны.
- А где тётка?
- На богомолье уехала.
- Стоп! – насторожился я. – Какое богомолье? Кто сейчас ездит на богомолье?
Вы что-то путаете, моя милая.
- Да нет же! – живо возразила Даша. – С утра собралась и поехала.
И Варьку, горничную, с собой взяла.
- Какую ещё горничную? – опешил я. – Теперь нет никаких горничных.
Даша надула губки:
- Вы что, разыгрываете меня? У всех есть горничные.
И у Мартыновых, и у Ясуловичей, и даже у старой Соловьихи.
У меня голова пошла кругом.
- А скажите, Даша, – осторожно спросил я, – какой сегдня день?
- Середа, – ответила моя собеседница, – двадцать шестой декабрь.
- А год? – не унимался я.
Странные мысли вихрились в голове, не давая покоя.
- Одна тыща девятьсот восьмой, – бойко отрапортовала Даша, и мне стало плохо.
- Что с вами? – испугалась девушка. – Стойте! Не падайте! Миленький, не падайте!
Ой, лишенько, что же я с вами делать буду!
Люди добрые! Помогите! Караул! Люди добрые!
Вдали раздалась трель свистка.
- Городовой! Голубчик! – кричала Даша. – Скорее сюда! Здесь человеку плохо.
Последние её слова достигли моего слуха сквозь плотный слой ваты.
Потом я провалился в темноту и в безмолвие.
Не знаю, долго ли длилось моё забытьё – может, мгновение, может, несколько часов.
Хотя несколько часов – вряд ли, я замёрз бы на таком морозе.
Внезапно до сознания донёсся голос:
- Откройте глаза! Откройте же, наконец, глаза.
Я с трудом разлепил ресницы.
- Очнулся? – спросила женщина. – Припадочный, что ли? Или пьяный?
Да кто ж пьёт в такую непогодь.
На женщине было пальто с искусственным воротником и чёрные валенки.
В руках она держала полиэтиленовый пакет.
Я не без усилия поднялся на ноги. Невольно огляделся по сторонам.
- А где Даша? – спросил я женщину.
- Что ещё за Даша? Ты тут один лежал. Иди лучше домой, проспись.
Женщина сплюнула и ушла.
- Середа, – подумал я, – двадцать шестой декабрь. Только год какой-то странный.
Снег по-прежнему бил в лицо колючими крупинками.
Метель набирала силу.
- Чего только ни случается под Новый год! – промелькнуло в голове. –
Колдовское время, суматошное.
Р.Маргулис