— Как они все глупо выглядят! Тьфу! Сюсюкают, кривляются, лепечут… Лучше бы игрушки не сдвигали. Что там справа висит яркое? Не вижу…
Новорожденная раскрасневшаяся Настенька, лежавшая в кроватке, презрительно смерила взглядом умильно улюлюкающих тётю Соню и дядю Фёдора, по очереди нависающих над племянницей. От тёти Сони пахло ландышами, а от дяди Фёдора — борщом.
— Интересно, куда это я попала? — вертела головой Настя, пытаясь осмотреться. — Ничего толком отсюда не разглядишь. Люстра — классическая, в пять ламп. На окне гардина, подпоясанная бантом.
Она попробовала дотянуться до ближайшей игрушки, но жест получился резкий и нескоординированный. Зато вызвал шквал радостных эмоций у собравшихся на смотрины родственников.
— Ты погляди, живенькая какая! Уже пытается ухватить погремушку. Семь дней от роду, а уже что-то соображает, — гордо восклицает дядя Федя.
— Сказала бы я тебе, умник, — обиделась Настя.
— Ничего она не соображает. Это инстинкт, — резонно заявляет тётя Соня, нежно поправляя игрушечную гирлянду, привязанную за резиновые хвостики.
— Вот бестолочи! Как бы мне рассмотреть дом? И где я видела этот нос картошкой? Не припомню… Стоп, да это же Сонька! Точно! И рохля Федька рядом. Где ж ему ещё быть, как не рядом? Отпустит она его куда без конвоя! Подожди, а я тогда кто? — Настя напыжилась, пытаясь идентифицировать свою личность.
— Ленка, где подгузники? Ребёнок тужится, — крикнула Соня через плечо, подёрнутое розовой шифоновой кофточкой.
Молодая мама Насти, Лена, флегматично покачивая бёдрами, вплыла в зал и спокойно ощупала дочку.
— Сухая.
Новорожденная схватила мать за палец:
— Ой, и Ленка здесь! Что же это её вширь так разнесло? Говорила ведь: не лопай булки с вишнями на ночь. Эта самая вредная была — обезбашенная девка. Сколько крови из меня высосала, сумасбродка. А когда наконец замуж собралась за этого пьяницу, бизнесмена своего лысого, хакера, как я упиралась, как противилась… Да разве они меня послушают — бабку родную?! Стоп. Бабку? Меня, что ли?
Настя вытаращилась на знакомые улыбающиеся лица и вдруг заорала что есть мочи. И в этом крике души была вся её непримиримость, всё противоборство и сопротивление тому, что она так и не приняла в жизни.
А Лена, поправив одеяльце на кроватке, дёрнула погремушку. Резкий звук тут же привлёк внимание её недельной дочки. Девушка отчего-то взглянула на портрет недавно ушедшей бабушки — Марьи Петровны.
Ох и своенравная была старуха! Любила, чтоб всё по ней. Жаль, правнучку не увидела…
На плите засвистел чайник, и Лена метнулась выключать.