Забыть невозможно…
Было это лет десять назад, а то и больше. Работал я тогда рентген лаборантом в одной частной больнице. И вот как-то под конец смены санитар привёз на рентген совсем молодого парня в инвалидной коляске. "Принимай солдатика, а я пока курну! – сказал он, уложил пациента на рентгеновский стол и вышел. Правой ноги у парня не было до колена. На лице багровеют ещё совсем свежие шрамы. Одна рука полностью в гипсе, а вторая перебинтована. Внимательный терпеливый взгляд. Я отвернулся. Говорят что, работая в больнице, привыкаешь ко всему. Не думаю. Можно привыкнуть к виду крови, к виду ран и открытых переломов. Но не к страданию человеческому. Лицо парня выглядело совершенно спокойно, на нём не было никаких признаков боли или скрытого мучения. Но сама мысль о том, что он такой юный, не видевший почти ничего в этой жизни, останется калекой на всю жизнь заставила меня вздрогнуть от безысходности, и задуматься в который раз: За что?
Я автоматически сделал снимки указанные в направлении, которое выписал доктор и пошёл их проявлять. Я думал о том, что Израильская Армия воюет с момента своего образования до сегодняшнего дня. И, наверное, эти жертвы неизбежны, наверное, эта та цена, которую мы платим просто за то, чтобы выжить… Умом я это понимал, а душа болела. Стараясь не смотреть на солдата, я молча протянул ему снимки и уже повернулся, чтобы выйти из комнаты. Но парень окликнул меня:
-- Доктор, Вы меня не узнаёте? В рентгенкабинете царил полумрак, и я включил верхний свет, чтобы получше разглядеть пациента. На меня смотрело совершенно незнакомое израненное лицо,.
-- Помните три года назад? Вы были со слепым отцом на приёме у врача, я ещё уступил ему стул, помните?
Отец мой пожилой человек с целым букетом различных заболеваний. Визиты к врачу регулярное занятие. К тому же слепому человеку всегда уступают место, привычное дело… Разве можно всех упомнить? Отрицательно покачав головой, я развёл руками.
-- Там ещё ветеран инвалид был …-- напомнил мне солдат.
И тут я вспомнил всё. Такие вещи забыть невозможно …
Очередь к врачу двигалась медленно. Ожидающие приёма пациенты читали старые журналы, предусмотрительно выложенные на столике, переговаривались в полголоса, делясь сплетнями, историями болезни и порою, очень деликатными подробностями. Я пришёл с отцом, заранее настроившись на то, что вечер пропал, поэтому не куда не спешил и не нервничал по поводу напрасно потерянного времени. Отец рассказывал какую-то историю своей молодости. Всё было как всегда.
На двери кабинета врача висел список пациентов, а так же время входа и выхода каждого. Доктор никогда не укладывается в отпущенное время, я никогда не пойму, зачем он вообще указывает его. Поэтому мы следили только за списком с единственной целью -- чтобы никто не влез без очереди.
Оранжевое осеннее солнце уже садилось за горизонт, и за окном темнело быстрее, чем мы продвигались к заветной цели.
Неожиданно входная дверь отворилась и на пороге появилась таиландка с мужчиной на инвалидной коляске. Она подкатила его к двери врача, и мужчина сказал:
-- Я инвалид войны. Прошу пропустить меня без очереди. И как бы извиняясь, добавил, -- Очень плохо себя чувствую. Он мог и не объяснять. Это было видно невооружённым взглядом. Бледное лицо, покрытое красными пятнами, капли пота сливались в блестящие дорожки и убегали за ворот —такие вещи симулировать невозможно. Очевидно -- астматик со стажем. Говорит с придыханием и каждое слово даётся ему с трудом. Люди не проявили большого восторга, но согласно закивали – мол, понимаем твою беду, проходи…
И тут одна женщина неожиданно возмутилась:
-- Мы тут с сыном полтора часа сидим. У меня дети малые дома одни… Она много чего говорила и, безусловно, была права, но, как говорится, не в этом вопросе. Окружающие попытались урезонить вспыльчивую мать, но потерпели неудачу. Она была напориста и энергична, как бывает человек уверенный в собственной непогрешимости и безнаказанности. Ветеран опустил глаза и молчал. И если бы не судорожное вздымающаяся грудь, можно было бы подумать, что он заснул. Но как вскоре оказалось, он просто собирался с силами и просто ждал удобного момента, чтобы высказаться.
Наконец, женщина выдохлась и умолкла. Тогда ветеран открыл глаза и посмотрел на неё пронзительным взглядом и, делая большие паузы сказал:
-- Я от всей души желаю чтобы твой сын стал героем, и заслужил все награды и льготы которые заслужил я. Включая эту инвалидную коляску в которой сижу с двадцати лет… В приёмной врача стала так тихо что часы, висевшие на стене вдруг зазвучали словно колокол, болью ударяя по мозгам.
Женщина замерла, переваривая услышанное и явно испугалась. Испугалась по-настоящему. Её воинственный пыл угас за секунду. Слова ветерана звучали ужасным неотвратимым проклятием. Столько боли и обиды было в голосе, в глазах его, что я отвернулся.
--Да иди, иди без очереди только слова свои возьми назад…-- воскликнула в отчаянии женщина.
Старик отрицательно покачал головой. И через мгновение снова закрыл глаза.
Я не думаю, что он действительно желал, чтобы парень повторил нелёгкий путь героя-инвалида. Ветеран просто хотел, чтобы эта женщина хоть на мгновенье прочувствовал всю боль, которую несёт в себе он… Однако сила слова велика, и её нельзя недооценить…
-- Я тот самый парень, которому ветеран пожелал пройти его путь — объяснил солдат. Мне тогда было ужасно стыдно за мать. Но я ничего не мог поделать. Спорить с ней не посмел… Стоял как оплёванный и ждал когда она закончит кричать…
Я стоял пораженный, и прошло некоторое время, пока пришёл в себя и спросил:
-- Что было дальше?
-- А дальше просто. В армию меня призвали водителем. Но у меня перед глазами всё время стояло лицо ветерана. От него исходила какая-то необъяснимая сила. Я хотел быть достойным его. Всеми правдами и не правдами добился, чтобы меня перевёлся в боевые части. Как раз началась вторая ливанская… Я хорошо воевал, награждён… Старался – парень улыбнулся широко и непринуждённо. И вот в инвалидной коляске в двадцать лет… Точно как он. Заметив сочувствие и жалость в моих глазах он добавил. -- Но это совершенно не важно. Самое главное – мне больше не стыдно. И как ни странно, я счастлив, что всё произошло, так как произошло… Его глаза внезапно увлажнились, и солдат отвернулся. Он сделал это совершенно напрасно, потому что я плакал вместе с ним. Мне уже хорошо за сорок, и я давно не стесняюсь своих чувств, даже если это слёзы. Санитар отворил дверь, однако, увидев наши лица, деликатно закрыл её. Я вышел, чтобы принести юному герою стакан воды. Когда вернулся, глаза его уже были сухи, он улыбнулся мне и рассудительно заметил:
-- Кстати, позвоночник не повреждён. А нога… Мне сделают протез, и я смогу ходить… в футбол, правда, не поиграешь. Ну да ладно…
Закончился мой рабочий день. Я ехал и, не переставая думал об этом парне. Вспомнил брата отца, которого никогда не видел. Потому что он погиб в двадцать два. Вспомнил старшего брата бабушки, который не вернулся с войны, и младшего который пошёл на войну добровольцем в не полных семнадцать лет и "благополучно" вернулся. Но без ноги… Всех вспомнил… и мёртвых и живых… У всех разные судьбы, но так или иначе связаны, сплетены в один прочный канат, за который я хватаюсь и держусь изо всех сил когда земля уходит из под ног…