Он подошел к самому краю, осторожно расправил крылья, сделал последний шаг навстречу темной бездне и воспарил. И в то самое мгновенье, когда он почувствовал удивительную легкость полета, он меньше всего думал о том, как тяжело бывает сделать последний шаг в бездну неизбежности, чтобы в следующий миг воспарить…
А всего час назад никто бы и не подумал, что сделанный лет триста тому назад деревянный ангел так запросто может воспарить с церковной колокольни. Люди, если вообще обращали на него внимание, видели его предназначение исключительно в том, чтобы служить украшением и без того великолепного резного алтаря старой церкви. Впрочем, его позолоченная фигурка с устремленными ввысь, к сводам глазами напрочь терялась среди богатого убранства. К тому же по правую и левую руки от нашего ангела, склонив в противоположные от него стороны свои кудрявые головы, стояли два его собрата. Все трое образовывали композицию, над которой никто особо не задумывался, не напрасно полагая, что сделавший ее мастер хотел выразить своими задумчивыми ангелами какой-то особый, только ему одному ведомый смысл, тайну которого он унес с собой в могилу. Но, так или иначе, замысел старого мастера хотя и имел место быть, все же не являлся главным во всей этой истории. Ведь то, что самый обычный элемент декора барочного алтаря – а именно так, исходя из чисто утилитарной точки зрения, можно назвать нашего безымянного героя – обладал чудесной способностью к полетам, гораздо важнее и интереснее любых загадок, пусть и загаданных несколько сот лет назад. Конечно, никто не знал о чуде, происходившем с ангелом. Но верно и то, что чудо, о котором пошла молва, престает быть чудом. И не потому, что тут же появляются ироничные скептики, объясняющие все ведомыми или неведомыми законами природы, либо же расположенностью нетвердых человеческих умов; нет, не в этом дело. Чудо перестает быть чудесным просто потому, что люди к нему привыкают. И увидев во второй, третий, десятый, двадцать пятый раз парящего в небе алтарного ангела из церкви по соседству, они наверняка опустят глаза, зевнут и скажут сами себе: «Эка невидаль, летящий ангел». Поэтому, чтобы сохранить свою чудесность, настоящее чудо совершается незаметно.
Может быть, чтобы тайна чудесного была сохранена, ангел получал возможность летать только раз в году, в рождественскую ночь, время как нельзя более подходящее для всякого волшебства. Свой дар, пусть он и покажется кому-то абсолютно бесполезным, ангел обрел давно, когда позолота на его крылышках еще не померкла. В тот далекий вечер накануне Рождества, час спустя после окончания службы, когда прихожане уже разошлись по домам, а сторож, погасив светильники, запер тяжелые двери, в церкви вдруг появился старик. Его белые одеяния и снежная седина словно освещали воцарившуюся в церкви тьму, а его легкие, отнюдь не старческие шаги, разносились гулким эхом. Появившись в дверях, он направился прямо к алтарю, где и нес свою безмолвную службу наш герой. Подойдя почти вплотную, старик взглянул на него и, мягко улыбнувшись, сказал: «Я принес тебе хорошую весть. Ты ведь ангел, пусть и рукотворный, но все же ангел. А ангелы, как известно, летают, не зря же им даны крылья. И ты сможешь теперь летать. Правда, не когда захочешь сам, это тебе совершенно ни к чему, а только раз в году, в рождественскую ночь. На своих крыльях ты будешь нести людям радость. Но летать ты сможешь ровно до тех пор, пока в людях живет вера». Старик помолчал минуту, а затем добавил: «Ведь всякая вера и есть вера в чудо, она и сама чудо, а ты будешь возвращать это чудо людям».
Сказав так, старик снова улыбнулся и тихонечко дотронулся до деревянных кучеряшек ангела ладонью. И в тот же миг деревянная фигурка ожила, а может быть, и вовсе перестала быть деревянной, сделавшись чем-то совершенно невесомым, почти воздушным. Старик же взял ангела за руку и молча повел к выходу. Потом они долго карабкались по крутым ступеням на колокольню, а взойдя туда, старик снова заговорил: «Теперь ты можешь лететь, только не забудь вернуться к утру! И помни: твой дар дан тебе, пока в людях жива вера в чудо!». И ангел, подойдя к самому краю, за которым заканчивалась каменная твердь, несмело взмахнул крыльями, и, сделав шаг в ночную мглу, воспарил. Конечно, в тот момент он не мог думать ни о чем, он просто летел, то поднимаясь к темным, едва освещенным бледною луной небесам, то опускаясь к земле и заглядывая в окна домов. И совершенно не замечал того, как с высокой колокольни за ним некоторое время наблюдал старик и ласково улыбался, а затем исчез так же внезапно, как и появился.
Странное событие осталось никем незамеченным, хотя, если что-то совершившееся остается незамеченным, еще не значит, что ничего не произошло. Случившееся обрело огромное значение для самого ангела, пусть даже внешне он и остался по-прежнему кусочком мастерски обработанной древесины. Ведь кроме способности летать, ангел обрел гораздо более ценные дары, видеть и чувствовать. Правда, об этих удивительных дарах старик, наделивший ангела способностью летать, не сказал ни слова, но не зря же он упомянул про веру, которая должна наполнять сердца людей, и радость, которую им призван нести ангел. А для того, чтобы видеть веру и нести радость, нужно все-таки несколько больше способностей, чем просто умение летать. Конечно, нельзя в полной мере сказать, что ангел и видел, и чувствовал, как это свойственно людям; описать, что происходило с нашим героем, едва ли возможно. Но у него с той поры люди, приходившие в церковь, и обращавшиеся к небесам со своими горестями и надеждами, стали вызывать то, что человеческим словом можно назвать состраданием. Он видел слезы людские и более не мог остаться к ним безучастным. Хотя бы потому, что всякой слезой, за всякой просьбой, тем более самой невыполнимой, незримо шествует вера, та, которая и давала ангелу силы парить в небесах накануне Рождества. Вера, которая свойственна людям с чистым сердцем, и не потому ли они так часто плачут? Конечно, шли годы, менялись эпохи и показывать свои слезы, пусть даже и в стенах церкви, людям стало казаться не совсем уместным, но ангел видел и чувствовал, как плачут их сердца. И это сострадание вело ангела по его пути.
Правда, для него сперва оставалось загадкой, каким образом он может нести людям ту самую радость и возвращать веру, но это только сперва. Понять это ему помог случай, произошедший спустя всего несколько лет после обретения ангелом чудесного дара. Случай тот мог бы привести к непоправимым последствиям, но, к счастью, все обошлось, а нашему герою открылся способ, каким он мог нести свою помощь людям. Пролетая в ту ночь над городской площадью, наш ангел заметил на башне городской ратуши человека. Его присутствие там было весьма и весьма странным в то время, когда город замер накануне праздника. Подлетев поближе, ангел понял, что подтвердились самые страшные его ожидания, молодой человек решил свести счеты с жизнью, сбросившись с башни вниз. Все это, конечно, выглядело как плохая театральная постановка: приговорить себя к смерти, в то время как все горожане исполнены рождественской радости – такая мысль могла родиться не у всякого. Именно таким был тот юноша. Он был молодым поэтом, подавшим весьма серьезные надежды на своем поприще. Но несчастная любовь к одной взбалмошной девице, вначале оказывавшей ему всяческие знаки внимания, а затем, добившись его чувств, отказавшейся даже и замечать юношу, в конце концов привела его к черной мысли, из-за которой он оказался на городской башне в рождественскую ночь. Ангел едва догадывался, как помочь незадачливому влюбленному и поэтому, когда тот совершил свой роковой прыжок, просто-напросто пытался удержать его, обхватив покрепче за плечи. Но сил у маленького ангела было явно не достаточно и он начал кувыркаться в воздухе вместе с несчастным. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы во время их совместного полета ангел случайно не дотронулся крылом до лица юноши. И тут же тело молодого человека стало легким как перышко и как перышко же, кружась, плавно опустилось на брусчатку перед ратушей. Верно, что ни ангел, ни молодой поэт не поняли, что произошло. Ангел видел перед собой упавшего на камни молодого человека, не зная, жив тот или нет. А поэт боялся открыть глаза, подозревая, что он расшибся и тот час окажется в преисподней. Однако когда он наконец открыл глаза и увидел над собой небо с россыпью звезд, то понял, что не все потеряно и судьба, хоть и была немилостива к нему, все же дала еще одну возможность.
Вскоре поэт навсегда уехал из города. Он прожил долгую жизнь, сыскав себе славу истинного таланта, чьи стихи ценили и ценят за ясность рифм и яркость образов. Но думы о том, что случилось в ту рождественскую ночь, никогда не оставляли его. И уже лежа на смертном одре, доживая последние часы своей долгой жизни, он вдруг понял все. Кое-как поднявшись с постели, он добрел до письменного стола, достал бумагу, письменный прибор и написал свое прощальное стихотворение под названием «Крыло ангела». К сожалению, стихотворение его так и не стало известно широкой публике, затерявшись где-то среди его бумаг и сейчас, вероятно, пребывает в каком-нибудь архиве, дожидаясь своего часа. Но, возможно, в том, что стихотворение никогда не было опубликовано, сокрыт особый смысл, ведь чудо спасения молодого поэта так и не было предано огласке. Но как бы там ни было, случай с юношей-поэтом принес нашему ангелу понимание того, как именно он может нести свою миссию. Его волшебная сила сосредоточилась в его крыльях – и это был самый главный урок.
И, пожалуй, было бы ясно, как наш ангел обрел свой дар, но человеческое любопытство всегда идет дальше этого «как», ему непременно хочется узнать хотя бы о возможных причинах, которые привели к тому, что деревянный ангел, украшавший собой пусть и святое место, вдруг удостоился такой чести. К тому же, не будем забывать, что ангел на алтаре был не единственным, а всего лишь одним из трех; непонятно, почему же два других ангела не получили такого дара свыше. И тут пришло время открыть завесу над той тайной, которую оставил после себя старый мастер, изготовивший некогда великолепный церковный алтарь с тремя ангелами.
Мастер этот при жизни прослыл человеком странным, если не сказать человеком тяжелого нрава. Он был одинок, замкнут, молчалив и было очевидно, что в этой жизни вряд ли что его может удивить, хотя сам он создал немало вещей, которые еще его современниками были признаны удивительными. Как и всякий гений своего дела, он был целиком погружен в него, и этим, казалось, исчерпывалось все его бытие. Ученики, которых у него было не слишком много, побаивались его, хотя он ни разу не повысил на них голоса. Горожане, его соседи, недолюбливали мастера из-за замкнутости, в которой им хотелось видеть какие-то страшные тайны, и поэтому они распускали о нем совершенно невероятные слухи, словно соревнуясь друг с другом, кто сочинит более неправдоподобную небылицу про странного мастера. Заказчики откровенно от него страдали: им было понятно, что он лучший среди художников подобного рода, а с другой – в выполненных им работах их всегда что-то не устраивало. И было совершенно непонятно, то ли талант заставлял его вносить в свои работы детали, которые так и не были поняты современниками, из-за чего те досадовали, то ли виной всему были его причуды. Последнее мнение, очевидно, преобладало.
Однако сам мастер едва обращал на все эти толки вокруг своей персоны сколько-нибудь внимания, и если бы нашелся человек с чутким сердцем, сумевший расположить его к себе или просто сблизиться с ним, то он скоро бы понял, что старый мастер просто-напросто страдает. Не столько от одиночества, нет, его гнетет старая боль, занозой засевшая в сердце. Но никто не знал, что за жизнь была у мастера до его появления в городе, чем так страшно наказала его судьба.
А ведь еще за несколько лет до появления его в городе мастер был абсолютно счастливым человеком, у него была прекрасная семья и любимое ремесло, в котором он беспрестанно совершенствовал свое мастерство. Впрочем, семья значила для него гораздо больше, чем все его таланты, вместе взятые, и особой отрадой и гордостью мастера был его сын. Судьба сложилась так, что мастер поздно женился и единственный ребенок был послан ему свыше, когда тому было уже много за сорок лет. И можно ли передать те чувства, которые испытывал зрелый мужчина при появлении первенца? А ведь именно эти чувства, описать которые не нашлось пера, переполняли мастера. Только недолгим было его счастье, едва его сынишке исполнилось три года, он серьезно заболел. Лучшие доктора того времени брались помочь мальчику, но никто из них так и не преуспел. Мальчик умирал на руках своего отца, бился в горячке, но ни отец, ни кто либо иной не в силах были ему помочь. С тех пор словно что-то сломалось внутри мастера, все ему стало в тягость. Даже жена, с которой он прожил без малого восемь лет душа в душу, и та стала ему чужой. И как не пыталась она убедить супруга, что может родить ему еще одного ребенка, мастер об этом и слышать не хотел. И как-то раз, когда она снова завела с ним этот разговор, ярость переполнила его и он бросился на несчастную женщину с кулаками. А на утро, устыдившись того, что поднял руку на ту, которая его любила и готова была разделить с ним и радости и беды, он бросил все, что имел, и отправился куда глаза глядят, словно надеясь где-то далеко вновь обрести потерянное.
Поскитавшись несколько лет по разным землям, он в конце концов осел в том городе, где впоследствии и появился чудесный летающий ангел. Может быть, его искусство резчика по дереву было как раз тем, что спасало его от тяжелых воспоминаний. Не то чтобы мастер тяготился жизнь настолько, чтобы призывать смерть, отнюдь, он был просто уверен в ее неотвратимости, а часом раньше, часом позже – не имело для него ни малейшего значения. Скорее, в нем жило странное ощущение того, что он не выполнил еще того, к чему был призван, того, ради чего ему был дан его талант. И чем дальше, тем сильнее было это странное чувство. Время же не стояло на месте, и мастер превратился в старика. Казалось, у него было если не все, то многое для того, чтобы спокойно встретить свою старость: ремесло, которому он отдавал все свое время, умелые ученики, слава талантливого, хотя и вздорного, художника-искусника. Не было только самого главного: ощущения того, что он, обладая всем этим, может спокойно завершить свой жизненный путь. К тому же и чувство одиночества, так явно ощущаемое с годами, давало о себе знать, и мастер все чаще и чаще вспоминал свою брошенную и обиженную супругу.
Наверное, заказ алтаря для тогда еще только-только построенной богатым купцом церкви, был последней посланной свыше возможностью сделать то, что и станет завершающим аккордом его земной жизни. Мастеру хотелось сделать что-то такое, что поразит всех своим великолепием и при этом добавить одну-единственную деталь, которая бы затерялась среди всей этой красоты, но стала бы вершиной всего того, что когда бы то ни было пережито и воплощено самим мастером. Этой незаметной деталью стала фигура ангела.
Но заказчик тоже был не прост, пристально изучив проект мастера, он согласился со всем, кроме одного: ему захотелось, чтобы алтарь украшали не один, а три ангела. Мнение его в этом вопросе было весьма резонным: три ангела по давней традиции символизировали Троицу. Однако мастеру нужен был один ангел, тот ангел, который так много лет жил в его сердце тяжелым воспоминанием, тот ангел, который, будучи создан самим мастером, стал бы смыслом и целью его долгого и тернистого пути. Никогда и ни с кем еще так не спорил он, как с заказчиком-купцом. Тот и сам был человек упрямый, к тому же ему были совершенно неведомы тайные порывы мастера, и он никак не хотел согласиться. И уж дело едва не дошло до отказа от услуг мастера, но тут сдался он сам, осознав, что другой такой возможности больше не представится.
Целый месяц потратил он на работу над ангелом, то вдохновляясь, то впадая в отчаяние, особенно непросто давались мастеру крылья, ведь он хотел, чтобы было ясно видно каждое перышко, чтобы крылья были совсем как настоящие. Он чувствовал, как слабеют его руки, как уходит из них тепло, как все чаще и чаще перестает слушаться его резец. Но в конце концов ангел был готов. И каждой черточкой своего облика он походил на умершего много лет назад сына мастера. Но оставались еще два ангела, которые, по желанию заказчика, должны были быть установлены справа и слева от ангела, сделанного самим мастером. Работу над ними мастер получил самому неопытному своему ученику, втайне надеясь, что тот по неумению своему изваяет нечто такое, что способно будет разве что ужаснуть заказчика. К тому же мастер внес еще одну деталь, которая явно не вызвала бы у заказчика восторга: он задумал, чтобы фигуры правого и левого ангелов были бы повернуты спинами к фигуре ангела в центре, словно бы они отвернулись от него.
Меж тем время, отпущенное на изготовление алтаря, подходило к концу, что прибавило мастеру забот и даже заставило его на время забыть про работу, порученную младшему ученику. Однако когда мастер увидел ангелов, сделанных учеником, он едва сдержал ярость: две фигуры были точными копиями ангела, созданного им самим, с той лишь разницей, что их головы были опущены и повернуты в стороны. Как молодой ученик, недавно вышедший из подмастерьев, смог сделать такое, остается загадкой, но он явно надеялся, что мастер оценит его мастерство. Тот же не сказал ни слова, лишь бросил на ученика взгляд, от которого юноше захотелось взять топор и изрубить изваянных им ангелов в щепы. И только страх вызвать еще больший гнев наставника заставил его одуматься.
Меж тем алтарь вскоре был установлен в церкви. Надо сказать, мастеру пришлось употребить массу всяческих хитростей, ведь он догадывался, что дотошный заказчик, будучи удивлен двум ангелам, отвратившимся от третьего, наверняка будет искать способ, чтобы поменять их местами, так, чтобы их головки были склонены перед центральной фигурой. И мастер добился своего: не разобрав алтаря целиком, фигуры правого и левого ангелов стало невозможно поменять местами. Все-таки старый мастер не зря надеялся на свою искусность, ведь ангелы стояли так, как было им и задумано, по сей день. Конечно, алтарь произвел впечатление на заказчика, да причем такое, что тот разве что улыбнулся, увидев расположение ангелов, решив, видимо, что старый искусник совсем выжил из ума.
Вскоре после этого мастер завершил свой земной путь. Смерть его была нелегка, он то впадал в забытье и звал своего давно умершего сына, то приходил в себя и тусклыми глазами смотрел на собравшихся вокруг него учеников, а потом снова бредил, слезно просил прощения у обиженной им жены…
И не потому ли, что участь мастера, вложившего в фигурку деревянного ангела лучшее, что носил он в себе, была столь горька, и не от того ли, что жизнь его сына была так коротка, слишком коротка, небеса сотворили чудо, подарив деревянному ангелу возможность летать, да не просто так парить в небе, а стать незримым утешителем обиженных, спасителем отчаявшихся, последней надеждой безнадежных? Кто знает, кто знает… Ведь истинное чудо, как мы уже говорили, чаще всего скрывается от любопытных глаз, являясь совсем незаметно, подобно касанию ангельского крылышка. И для того, чтобы распознать случившееся с тобой чудо, нужна большая чуткость, такая, которая дана далеко не каждому. Да и даже обладая этой чуткостью и будучи сломленным несчастьем, кто обратит внимание на невесомое касание ангельских перьев, которое и подведет под всеми бедами черту? И если распознать прикосновение ангела не дано никому, то стоит ли тогда вообще судить о причинах, которые привели в движение деревянную фигурку? Хотя бы даже кто-то и докопался до этих скрытых от человеческого разума причин, разве бы это изменило что-нибудь? Едва ли…
Ничто не могло нарушить некогда заведенного порядка. Все тоже повторилось и нынешним вечером в Сочельник, когда разошлись прихожане, а старый угрюмый сторож гасил светильники и обходил помещение церкви, не забывая заглядывать во все самые темные углы, словно желал обнаружить там кого-то затаившегося. Такова была его немудреная служба, и он старался педантично ее исполнять. И хотя старик был уверен, что ни в каком, даже самом глухом закутке не могло быть никого, это не освобождало его от того, чтобы совершать свой обход. Осмотрев все, что только было возможно, сторож бросил последний взгляд в темное пространство, в самой глубине которого от света уличных фонарей, падавшего сквозь окна, едва-едва мерцал алтарь с ангелами, и ушел, запирев тяжелые, кованые двери на скрипучий замок. Направляясь в свою сторожку, которая была здесь же, на церковном дворе, он начинал нашептывать что-то невнятное себе под нос. В сторожке его дожидалась старуха-жена и приготовленная ею нехитрая снедь. Поужинав, старик ложился в кровать и, поворчав перед сном на свою старуху, быстро засыпал. А ровно через три часа просыпался, и, вооружившись керосиновым фонарем и дудкой, издававшей столь пронзительные звуки, от которых сразу же разбежались бы все воры, приди им на ум ограбить ризницу, шел на церковный двор вершить свою службу. Возможно, старый сторож и догадывался, что в ночь перед Рождеством в церкви происходит что-то, что нарушает привычный порядок, но поскольку он не мог никак объяснить свои догадки, и к тому же все церковное имущество пребывало в ценности и сохранности, в чем он первым делом убеждался следующим утром, то он не придавал этому особого значения.
Вскоре после того, как старик-сторож ушел, наш ангел тихонько покинул свое место в алтаре и маленькими шажками направился в притвор. Его босые ножки неслышно ступали по холодным каменным плитам пола. Свет уличных фонарей играл с его тенью, которая то спешила впереди него, то пропадала, то снова появлялась здесь и там. Выйдя в притвор, он направился к едва заметной дверце, минуя которую, он попал на ту самую крутую лестницу на колокольню, которую когда-то с таким трудом он впервые преодолел вместе с седовласым стариком в белых одеждах. Теперь подъем не представлял для него никакого труда, за много лет лестница раскрыла ему все свои нехитрые секреты так, что он мог бы подняться по ней с закрытыми глазами. Единственное, что давалось ему не совсем просто – открыть дверь на колокольню. Засов со времени постройки церкви изрядно заржавел, и маленький ангел отдавал почти все свои силы, чтобы совладать с ним. Этот засов он никогда не закрывал, когда уставшим возвращался назад, а сторож, каждый раз обнаруживая незапертую дверь, пусть даже и находившуюся на сорокаметровой высоте над землей, грешил на безалаберность звонарей и собственную забывчивость, хотя со временем и стал отмечать, что дверь оказывается незапертой аккурат под Рождество.
Наконец выбравшись на площадку колокольни, наш ангел в предчувствии полета глубоко вдыхал морозный воздух. Колокола, которым по утру предстояло огласить округу перебором своих зычных басов, немного пугали его от того, что в темноте представлялись какими-то толстыми великанами. К тому же ему не очень хотелось задеть веревки, которые были привязаны к языкам колоколов, чтобы невзначай те своим звоном не выдали его присутствия на колокольне. Впрочем, остерегался он совершенно напрасно, его сил на это все равно бы не хватило. Так, миновав все препятствия, он несколько секунд смотрел на лежащий прямо перед ним город, утопавший в праздничных огнях, а через мгновение он уже парил над ними.
В полете, поднимаясь в темное небо, он ощущал удивительную легкость парения, легкость, которой он, понятное дело, не мог чувствовать в течение целого года, от чего в первые минуты полета она была ему непривычна. Но затем она заполняла его от кончиков пальцев на ножках и до самой макушки и он, расправив крылышки, купался в прохладе зимнего неба.
Летать маленький ангел мог и час, и два, до тех пор, пока не пустели улицы городка. Радостные люди на улицах, конечно же, располагали к себе, но он-то прекрасно понимал, что не к ним был он послан таинственной и могущественной волей, волей, которая и направляла его на этом непростом пути. Поэтому он, когда на улицах не оставалось ни души, летая по городу, заглядывал в окна домов. Ведь дома, в привычном кругу забот, человек мог позволить себе больше, чем на шумных улицах, мог остаться наедине со своими горестями и не скрывать их от родных стен.
Однако правило это срабатывало не всегда. Вот и сейчас, пролетая над городской площадью, он заметил юную девушку, куда-то спешившую в столь поздний час. Ее голубая шапочка была явно наспех одета поверх растрепанных рыжих кудрей, пальто расстегнуто, алые губки дергались от напряжения, сдерживая рыдания, а из глаз текли слезы, которые, скатываясь по щекам, на морозе больно обжигали их. Маленький ангел же, недолго раздумывая, подлетел к ней почти вплотную и легонечко, так, что девушка
совсем и не заметила, коснулся ее макушки своим крылом. И к тому времени, когда она почти пересекла площадь, унося с собой свою горечь, на другом краю площади появился молодой человек. Одет был он совсем не погоде, во всяком случае, из верхней одежды у него была только шапка, да и ту он держал в руках. Он что есть силы бросился во след девушке, на бегу крича ей те слова, которые, наверное, людям не худо было бы чаще повторять друг другу: «Прости! Слышишь? Прости меня! Я совсем не хотел тебя обидеть! Я люблю тебя!» И, девушка, услышав звуки знакомого, срывающегося голоса, обернулась, мгновенье помедлила, и кинулась навстречу тому, который так спешил к ней, нуждаясь в ее прощении. А наш ангел, улыбнувшись, расправил крылья и поспешил к тем, к кому провидение было еще не столь благосклонно.
Летая по улицам города, он то и дело заглядывал в светящиеся окна и оконца и видел людей, исполненных радости предстоящего Рождества. Он видел семьи и тех, кто еще не успел обзавестись ими, детей и тех, кто был уже убелен сединами, богатых и бедных, но все они, да и многие другие, упомнить которых не представляется никакой возможности, с улыбками на лицах готовились встретить Рождество.
Но вот, заглянув в очередное оконце, маленький ангел увидел немолодую женщину, которая нечасто, но приходила в ту церковь, где он нес свою службу. Ангел почему-то запомнил затейливый гребень, которым были заколоты собранные на затылке в пучок и седые волосы и ясные, почти прозрачные голубые глаза, в которых затаилось одиночество.
Женщина эта появилась в городе несколько лет назад, но уже успела прославится как умелая мастерица: кружева, которые она так ловко плела, шарфы и шапки, которые она не менее грациозно вязала, были весьма востребованы не только жителями города, но и обитателями окрестностей; говорят, заказчики приезжали к ней даже из столицы. Сама она, по слухам, приехала из далекой северной страны, однако о том, что побудило ее искать счастья на чужбине, сведенья были противоречивы и от этого, как водится, недостоверны. Она вела тихий образ жизни, большую часть времени проводя за работой. И сейчас она что-то вязала на спицах. Ангелу нравилось следить, как ловко ее пальцы справлялись с нитями пряжи. Но хоть она и была увлечена рукоделием, ее одиночество сквозило из ее глаз. Маленький ангел же совсем незаметно подул на оконное стекло и едва дотронулся его перышками своих белых крыльев. Потом загадочно улыбнулся, еще некоторое время понаблюдал за работой мастерицы и полетел прочь.
Ведь она и не догадывалась, какой сюрприз ее ожидал завтра. С утра пораньше, когда она еще только собирала на стол завтрак, к ней в гости пожаловал некий житель одной из многочисленных пригородных деревень. У этого весьма трудолюбивого человека женщина несколько раз покупала молоко, которое он привозил продавать в город. Затем состоялся его ответный визит к ней в лавку, где он, в конце концов, приобрел длинный шерстяной шарф, который там же кое-как и обмотал вокруг своей весьма крупной шеи. Женщина хотела было сказать ему, что шарф все-таки следует носить несколько по-иному, но не успела она и рта раскрыть, как ее покупатель ретировался. И когда назавтра после визита ангела он появился у нее на пороге, красный то ли с мороза, то ли от смущения, с букетом каких-то незатейливых цветов, купленных в цветочной лавчонке за углом, она была премного удивлена. А когда она предложила ему войти и, насилу усадив его в кресло, куда он от волнения ну никак не хотел садиться, спросила, не хочет ли он выпить чашечку кофе, на что он отвечал: «Конечно, да, то есть нет, в том смысле, что сначала я хотел бы с вами кое о чем поговорить, а потом, конечно, можно и кофе», она подумала, что этот растерянный, волнующийся мужчина с крупными чертами лица, шарфом ее работы, который он то разматывал, то вновь наматывал на шею, почти наверняка обладает добрым сердцем. А такому сердцу можно доверять. И когда он начал свое: «Извините меня, мадам… Знаете, я всего лишь простой и грубый крестьянин… Живу на ферме… Ну да вы все это знаете, да…», она, еще не дослушав этого почти бесконечного монолога, уже знала, что ответит на него. И ответ ее придется по душе этому растерянному человеку. А еще пару дней спустя горожане были очень удивлены, когда увидели его и ее идущих под руку по улице. Впрочем, это удивление вызывало только улыбки…
А наш ангел все летал по улицам городка. Куда – он и сам не знал, он был совершенно уверен в том, что обязательно найдет тех, кто нуждается в его помощи. И, пролетая дом за домом, улицу за улицей, он оказался на городской окраине, где вдоль просторных, засаженных рядами деревьев улиц, стояли небольшие двухэтажные домики с садами вокруг них. Какая-то особенная сила, которую он очень часто ощущал во время своих полетов, так, что привык к ней, и испытывал нечто вроде радости, когда она вдруг овладевала им, повлекла маленького ангела к одному из этих домиков. Заглянув в светящееся окно на первом этаже, ангел понял, что попал по адресу.
Никакой рождественской радости там не было и в помине, а если что и было, так это тревога и отчаяние. Молодые мужчина и женщина сидели за обеденным столом. В их глазах были страх и смятение, так знакомые каждому, кто очень бы хотел помочь попавшему в беду самому близкому и родному человеку, но никак не мог этого сделать. Из их едва слышного разговора ангел понял, что серьезно болен их единственный сын. Приезжавший час назад доктор осмотрел мальчика, покачал головой и сказал, что болезнь серьезная, придется забирать его в госпиталь. Правда, родителям кое-как удалось уговорить доктора не забирать ребенка прямо сейчас, ведь родители приготовили ему подарки, которые будут ожидать его под елкой следующим утром. Доктор нехотя согласился, но сказал, что завтра мальчика он все равно заберет с собой, чтобы тот находился под постоянным его присмотром.
Ребенок спал в своей комнатке. Оконце его было слабо освещено от ночника, так что ангел сразу же нашел его. Сон мальчика был тревожен: лекарство от жара, которое дал ему доктор, помогло только на время, и сейчас тельце ребенка вновь горело огнем. Капельки пота выступали у него на лбу и висках, дыхание было тяжелым и прерывистым. Мальчик, так ждавший Рождества, как никто веривший в чудо, и даже долго-долго никому не раскрывавший секрета, что за подарки он хотел получить – лишь благодаря хитрости его маме удалось выведать эту тайну – будет не рад завтра получить те игрушки, которые сейчас сиротливо лежат под всеми забытой елкой, которая не играет огнями и вообще смотрится как-то странно среди тоски и отчаяния. И лишь золотые рыбки в аквариуме не поддаются этой тоске, плавая стайкой из угла в угол, будто знают, что где-то поблизости маленький ангел, который дарит людям добро и радость. Он же только подул на стекло окна спальни мальчика, посильнее – чтобы наверняка – поскреб его перьями своего крылышка. И спустя мгновение к мальчику пришли самые светлые сны, которые не оставляли его до самого утра. А утром, когда измученные тревогами родители еще спали, мальчик, вынырнув из под горы одеял, которыми он был заботливо укрыт, зашлепал босиком по лестнице, спускаясь в гостиную, где под елкой его ждали подарки. Когда же дом огласился его радостными криками, ничего не понимающие родители, которые ожидали чего угодно, но только не такого от еще вчера больного ребенка, поспешили уложить его в кровать и послали за доктором. Приехавший вскоре доктор осмотрел маленького пациента, не поверил самому себе, осмотрел его еще раз, развел руками и сообщил родителям ошеломившую их новость: ребенок совершенно здоров. «Рождество у вас выдалось поистине счастливым», - сказал доктор и отправился восвояси. Но сейчас, когда ангел глядел на спящего мальчика, никто кроме него и догадываться не мог о том, что будет завтра…
Внезапно пошел снег. Его большие пушистые мягкие хлопья тихо-тихо падали на землю и от падающего в свете городских фонарей снега казалось будто и сама ночь посветлела. А может быть она и в самом деле посветлела? Только озаривший ее тихий свет лился откуда-то сверху, но это был не привычный бледный свет луны и тем более не рассеянный свет россыпи далеких звезд, это был особый свет, который если и проливается на землю, то только в рождественскую ночь, да и то раз в два-три столетия. И маленький ангел устремился к этому чудесному свету, он летел ввысь, навстречу ему, поднимаясь все выше, выше, выше…
А наутро старик-сторож, отперев тяжелые двери и зайдя в светлую от солнечных лучей церковь, обомлел от удивления. Фигурки трех ангелов ярко сверкали золотом на залитом солнечном светом алтаре, будто рука неведомого мастера за ночь вернула им их первоначальную позолоту. Ангел в центре стоял все так же, подняв свое личико вверх, к небесам, а два его собрата теперь стояли, повернувшись к нему лицами, склонив свои кудрявые головки. «Чудо! Чудо!» - закричал старик, и, забыв не то что обойти все церковные углы и тайники, забыв даже запереть за собой тяжелые двери, выбежал с церковного двора на улицу, чтобы первым рассказать людям о случившемся чуде.
Он встал у самого края и, готовясь сделать один-единственный шаг и взлететь, посмотрел туда, вниз, где перед ним лежал полный праздничного света город. В этом городе нашлось место не только для счастья, радости и веселья, но и боли, тревоги, отчаяния. Но это было не страшно, ибо город этот целиком уместился под крылом ангела.