Паша стоял и рассматривал ноги. Мужские ноги, торчащие из-под белой длинной сорочки, выглядят приблизительно так же, как ветви деревьев в марте: уныло, редко и без должного шарма. Даже голубые парчовые тапочки с помпонами не спасали положения. Они его усугубляли, потому что нарядностью своей походили на женские. Тапки беззастенчиво являли миру ноготь большого пальца правой ноги того, кто елейным голосом произнес:
- Пал Сергеич, присаживайтесь, голубчик, присаживайтесь, - лицо дяденьки могло бы быть приятным, но его страшно портил нос. Такой нос, вообще, способен испортить не только лицо, но и жизнь, и карьеру, и судьбу. Бывают такие способные носы, которые могут дать сто очков любому злому року.
- Спасибо, - еле ворочая шершавым языком, пролепетал Паша и посмотрел на небольшое клубящееся облако, уютно сформировавшееся аккурат в районе его филея.
Однако садиться прямо так, в незнакомые волшебные газы, он поостерегся. Паша подождал, пока не проступят очертания стула. Робко пристроившись на самый край, он спросил:
- Простите, где я?
Только тут молодой человек понял, что и сам выглядит весьма странно. Попросту говоря, Павел был абсолютно голый. Учитывая это обстоятельство, общество двух незнакомых людей совершенно не располагало к тому, чтобы почувствовать себя хорошо. Второй гражданин был маленького роста, лысый, тоже в белой сорочке и в простых шлепанцах с облупившейся краской на логотипе Adidas. Паша прикрыл то, что можно прикрыть, а прочее осталось сиять бледностью кожи среди рассыпанных вокруг звезд. Дабы другая часть тела – та, что не поместилась в ладонях - не соревновалась с ночными светилами, молодой человек сел на стул поудобнее.
- Вы, любезный, там, где и положено, не волнуйтесь - всё, как вы себе и представляли, как смотрели в кино, читали в книжках, - носатый увлекся и соскочил со своего высокого кресла, при этом Паше на секунду показалось, что вместо парчовых тапок он увидел копыта.
- Меня зовут Стас, - дяденька приветливо улыбнулся, - можно запросто, без отчества. - А это, - новый знакомый картинно взмахнул рукой, - Рома.
Толстый старичок поджал под себя ноги, еле заметно вздернув бровь от удивления. Стас продолжал:
- Тоже, голубчик, не напрягаясь, по-родственному. Зачем нам эти мимансы? - Мы друг другу, поверьте, не чужие, - дяденька многозначительно поднял кривой волосатый палец, а потом, стушевавшись по поводу неказистой внешности собственного перста, спрятал руки за спину, и, покачиваясь на носках двусмысленных тапочек, продолжил знакомство, которое приняло вдруг неожиданный оборот:
- Вы давеча, Пал Сергеич, изволили повеси-тца? - Да, Рома, я настаиваю на этом произношении, - парировал Стас молчаливый выпад старичка. Тот, в свою очередь, продолжал деликатно ерзать и прятать ноги под креслом так, будто прочел мысли Павла.
- Мало того, я настаиваю и на таком же написании, - не унимался носатый, пренебрегая полным отсутствием понимая в глазах оппонента. – Послушайте, Пашенька, как звучит: «Тца-а-а - нет любви без конца, тца-а-а – жизнь с лицом мертвеца, тца-а-а - затянулась верёви-тца, тца-а-а – вот и нет молодца, тца-а-а …»
- Хватит, Стас, - прервал музыкальную зарисовку лысенький толстячок, и, проявив неожиданную для своего возраста сноровку, быстро подошел к молодому человеку, загораживая собой чудесную картину танцующего с воображаемым колокольчиком Стасика.
- Вы санитар, да? – обрадовано сказал Паша, которого посетило понимание всего происходящего.
- Нет, ну что ты, я не санитар, хотя некоторые имеют право так думать, - голос у Ромы был такой приятный и проникновенный, что гость сразу же успокоился. – Прости Станислава, ладно? Работы много, сам понимаешь, как осень-зима – авралы. - Я тебе скажу просто, без всего этого, - старичок потряс рукой, будто в ней был колокольчик, при этом живот его всколыхнулся, потревожив белые одежды. – Ты, Павел Сергеевич, испортил нам показатель раёвости.
- Мне больше нравится – «райности»! – опять влез носатый.
- Без разницы, право слово, но похоже на «крайности», - парировал Рома.
- А «раёвости» хорошо рифмуется, - продолжал спорить Стас.
- Не надо рифмовать, рифмовать не надо, - быстро сказал толстячок, остерегаясь буйной фантазии товарища.
- Черт возьми, можете толком объяснить?! – вмешался в разговор гость. - Ей Богу, ничего не понимаю! – в сердцах воскликнул молодой человек, грозно насупившись и сжав один кулак.
Второй, как вы догадываетесь, сжать, в силу определенных обстоятельств, он не мог. Тут же старичок и дяденька, почти одновременно, икнули. Рома погрозил Паше пальцем:
- Всуе не надо, только по делу.
Павел вытаращил глаза. Видимо, догадка способна распирать человека изнутри.
- Ну, вот и славно, - увидев нужную реакцию, Рома продолжил:
- Все просто. У нас со Стасиком есть смысл жизни. Наш смысл жизни – это люди. Люди, которые лишают себя жизни, лишают, в свою очередь, нашу жизнь смысла. Понятно?
По лицу Павла Сергеевича нельзя было определить понятно ему или нет. В выпученных глазах читался страх, а в безвольно отвисшем подбородке - слабость. Остальные части тела в диалоге участвовали вяло.
- Нам бы очень хотелось, чтобы люди ценили жизнь, понимали, как она хороша, какое счастье родиться Там, - жест холеной руки однозначно показывал майна. – Но, к нашему великому сожалению, люди придумали себе свою игру: они ищут смыслы жизни, совершенно не разбираясь в данном вопросе. В природе, Павел Сергеевич, смыслы – это не яблоки на деревьях, их нельзя просто собрать, их надо создать. Посадить семена, полить, культивировать, привить и только потом можно получить урожай. - Я, например, создал Землю, творю добро, по мере возможностей, - старичок скромно потупил голубые глазки, подождал минутку, но, так и не услышав от апатичного Паши привычного «Аллилуйя!», продолжил:
– Стасик ко мне присоединился чуть позже, в силу некоторых разногласий, возникших по ходу обсуждения, - лысенький замялся, пытаясь обойти скользкую тему, – нам бы теперь жить да жить. Людям счастье, процветание, технический прогресс, освоение космоса - все, что пожелают, а нам старикам – малая награда, заслуженный, так сказать, отдых. – Рай, то бишь, Павлуша, - дедуля ласково, как-то даже игриво, посмотрел на молодого человека, - может, слышал?
- Слышал, - механически и не вполне живо, без интонаций, ответил гость.
Хозяева переглянулись. Стасик, разочарованно махнув рукой, сел на свое место.
Как ни странно, но этот жест вывел Пашу из ступора:
- Получается, что рай только для вас, а для людей нет ничего?
- Здрасте-пожалста-а-а, договорились! - закрыв голову руками, выражая крайнее неудовольствие, воскликнул дяденька в голубых тапках, а потом задрал волосатую ногу и нервно почесался. - Так мы же вам все условия создали: Рома не спал веками, тысячелетиями без отпуска. Для чего? А для того, голубчик, чтобы вы процветали, росли, сами себе создали смыслы, научились их оберегать, воспитывать, научились заботиться о них и потом, со спокойной совестью, отправлялись в рай. А вы что делаете? Вы ищете смыслы, то промеж себя, то в своей голове, то в смерти, то в рождении, то в любви, то в отказе от всего, то вон, еще куда хуже - в нас с Ромой.
Толстячок закатил глаза, всем своим видом давая понять, что его такое положение вещей никак не устраивает.
- Получается, что такие как я, - Паша потрогал след на шее, - не дают вам спокойно отправиться в рай?
- В числе некоторых других причин, да, - уверенно ответил на вопрос Роман.
- Извините, - сказал гость, скукоживаясь и опуская голову.
Белесые облака все плотнее укутывали мужчин, предрекая скорейшую развязку. Свет почти погас, звезды мерцали тускло.
- Ну что, Павлик, может, назад? – корректно и без нажима спросил Рома.
- А можно? – голос парня дрожал призрачной надеждой.
- Странные они все-таки, - ворчливо заметил Стасик, обращаясь к другу, - чего-то ты им не доложил. - Зачем мы по-твоему, мил человек, тут с тобой битый час толкуем? – резонно спросил носатый у гостя. – Иди давай. Только смотри, не болтай лишнего, в крайнем случае – свет в конце тоннеля, понял?
- Поня-я-я-я-я-а-а-а-а-а-л, - едва успел ответить Паша, проваливаясь сквозь лучистый коридор, открывшийся в толще плотных облаков.
- Стоп, всем спасибо! – голос режиссера выражал полное и всеобъемлющее удовлетворение. – Завтра второму составу на генеральный прогон явиться в девять. Смирнова достать не забудьте, а то получится конфуз, как в прошлый раз.
Главреж хихикнул, вспоминая потоки отборного мата, которыми щедро наградил весь состав театральной труппы, включая декоратора, заслуженный артист РФ, играющий самоубийцу Павлика, когда, спустя три часа после репетиции, его из-под сцены вызволила уборщица. Семидесятипятилетняя Зинаида Никитична ничего не имела против того, чтобы повторить свой «подвиг» еще раз, поэтому, на всякий случай, уже пристроилась за кулисами в надежде лицезреть заслуженные голые чресла. Опомнившись, режиссер состроил серьезную мину и добавил с некоторой угрозой:
- Не расслабляемся,до премьеры осталась неделя. Еще раз - всем спасибо, все свободны!
Последняя фраза касалась не только актеров, но и осветителей. Алексей сидел, зачарованно глядя на сцену, погружающуюся в сумрак.
- Чего застыл? Скажи - ерунда полная? Такая ересь во всех смыслах, богохульство с голой задницей.
Высокий симпатичный парень привычными движениями выключал тумблеры и нажимал кнопки:
- Провал гарантирован, уверяю тебя. Если все понял, давай, не подведи. Завтра, слышал? В девять, как штык!
Уже на выходе осветитель остановился и, стараясь пробиться сквозь заторможенность товарища, добавил:
- Леш и это, блин, не пей сегодня. Заканчивай, о'кей? Саныч учует, выгонит, однозначно.
Алексей, еще год назад сам служивший актером в одном из известных столичных театров, отрешенно кивнул и тоже стал собираться домой.
Город встретил его вечерней прохладой и шумом проезжающих автомобилей. Прохожие опасливо обходили худую, будто нарисованную грифелем фигурку, в движениях которой читалось полное безразличие. Но на этот раз Алексей чувствовал, что безразличие его только внешнее. Открыв дверь квартиры, он сразу понял - Марина ушла. Записка на столе сухо сообщала, что искать ее не нужно. Как ни странно, сердце Лёши не остановилось, а продолжало мерно выстукивать какую-то новую мелодию. Он прислушался. «Тца-тца, тца-тца, тца-тца», - звенело в груди. Парень подошел к окну и открыл его настежь. Потом встал на подоконник, набрал полные легкие воздуха и что есть сил, закричал:
- Рома, я всё понял!!!
Вытянув руку перед собой, Лёша позвонил в невидимый колокольчик. На небе сверкнула молния. Молодой человек слез с подоконника, закрыл окно. Задергивая шторы, заметил краем глаза, что облака потемнели. «Кажется, будет гроза», - с улыбкой подумал он.
- Что?!!! Рома?!!! Рома?!!! – толстенький старичок нырнул куда-то вниз, под кресло, а потом, вооружившись шлепанцем, резво подскочил. Но его визави был хитер и уже отбежал, на некоторое расстояние, шутливо повизгивая:
- Да брось ты, сработало же!
- Я тебе сейчас покажу - Ррррома-а-а-а!!! - с небывалой прытью, подхватив белую сорочку, толстячок бросился вдогонку, размахивая своим грозным оружием так, что с надписи стала отставать белая краска и мелкими горошинами града падать на землю.
- Ай! Ай! Больно же, пожалей Стасика!
Отчаянный крик беглеца тонул в его же собственном смехе, а копытца то и дело тормошили недовольные тучи, расплескивающие воду. Густые стремительные потоки наполняли землю весной. Люди ловили зонты, закрывали двери и окна, прятались под карнизами зданий. Алексей всего этого не видел. Он крепко-крепко спал.