Она не смогла спуститься с пятого этажа, и это было так ужасно и совсем некстати, это было, как приговор. Новогодний стол без жареного гуся? Нет, нет и нет!
В любую погоду, с любыми болячками, даже через год после перелома шейки бедра она надевала шикарную когда-то шубу из палевой норки, белую, слегка полысевшую шапочку и шла на предновогодний рынок. Медленно перекочёвывала от дерева к дереву, от столба к столбу, прижимая к груди лакированный ридикюль и опираясь на сумку-коляску. Покупала большого – обязательно большого гуся и штук пять яблок – непременно антоновки, которую она добывала у старой знакомой, торгующей фруктами.
Ираида Вольдемаровна Новый год любила чрезвычайно. Любила не только за краски, запахи и «Иронию судьбы», но и за ожидание, хотя, по всему выходило, ожидать теперь чего-то непредвиденного и очень уж приятственного было глупо.
В этом году вылазку за продовольствием пришлось отложить. Птица была заказана дочери, как и всё остальное – слабосолёная сёмга, оливки, свежие овощи, фрукты и очень вкусный, по слухам, торт «Нежданный гость», который она не ела, но первого января раздавала соседям.
В одиннадцать часов вечера, очнувшись от дрёмы, она накрыла стол, зажгла премиленькую гирлянду на ёлке, которую два дня назад нарядил внук, и занялась собой. Платье переливалось серебристо-серым, упрятанным в прелестные старинные кружева, и, если бы не слегка скособоченное плечо, сидело бы идеально - она так и не успела растолстеть.
Мазнула тушью по коротким жестким ресницам, отвыкшим от макияжа, слегка подкрасила губы и долго возилась с застёжкой жемчужного колье. Пальцы не слушались, украшение выскальзывало, падало на ковёр. Ираида Вольдемаровна в очередной раз подцепила его тростью и уже готова была поймать, но в дверь позвонили.
Непоседливое колье змейкой шмыгнуло к ногам, а Ираида выругалась. Пся крев, сказала Ираида, пся крев. Бранные слова эти являлись отголосками её твёрдой веры в своё благородное происхождение от горделивых польских шляхтичей.
Мгновенно устыдившись, удивлённо посмотрела в зеркало. Кто это явился? Я никого не жду.
Немного волнуясь отчего-то и чувствуя, как аритмично стучит сердце, уточкой заковыляла в прихожую, долго смотрела в глазок, но ничего не высмотрела, только расплывчатое пятно.
Хотела властно изречь, как раньше: - Кто там? Но лишь проскрипела неприятно – так, что сама содрогнулась.
За дверью неразборчиво забубнили. Ираида минуту раздумывала, а потом открыла.
На пороге стоял Годович - сосед снизу.
- Ну, здравия желаю, карга.
- Добрый вечер, пан гадёныш.
Он потоптался, поправил широкий и мятый галстук с пальмами и краснолицыми обезьянами:
- С новым годом! В дом-то пустишь, великовельможная пани?
Ираида схватилась за бигуди на голове:
- Вот ты всегда, как снег на голову... Что угодно? В ванной вода? И опять из моего крана?
Годович, поддерживая правую руку левой, сделал под козырёк:
- Разрешите доложить? Ни-че-го, ни у ко-го не протекает. Новый год ведь как бы…
- Ну и что теперь?
- Так я пройду?
Ираида молча махнула рукой, будто загоняла кошку с лестничной площадки.
Годович долго шоркал башмаками о половик, потом полирнул их о штанины. Перешагнул порог и, кряхтя, сел на пуфик под вешалкой. Ему стало смешно. Ираидины кудряшки были белокуры и непослушны - точь-в-точь, как тогда, в детстве. Она спешно расчёсывала их старой – тоже из детства, костяной расчёской.
- Какое у тебя обмундирование сегодня, - протянул он восхищённо и заглянул в свой пакет. – Вот, праздничный паёк, товарищ генерал.. Шампанское, виноград, сыр. Как ты любишь, карга.
Ираида по-птичьи склонила голову - правым ухом к собеседнику. Левое почти не слышало:
- А? Что ты там бормочешь? Говорить разучился?
- Да ты ещё и глухая!- радостно заорал Годович. - Сказал, что всему дому известно. Ирадка – аристократка. Так тебя кличут. Слышишь?
- Двести лет назад это было. Ты чего кричишь? Просто говори внятно.
- Не двести, а всего лишь сорок, – опять крикнул Годович.
- А ты меня каргой всегда звал.
- А ты меня гадёнышем.
- И кто ты есть? Гадёныш. Кто мне чернильницу на передник вылил?
- Может, к столу пройдём, карга?
Ираида вдруг захихикала, потирая поясницу:
- Так и быть. Новый год ведь… Проше, пана.
Они сели за стол, покрытый вишнёвой скатертью, засыпанный золотыми звёздочками, украшенный свечами и новогодними венками.
- Красиво, - сказал Годович. – Умеешь! А гусь-то… Хорош, гусь! Апофеоз какой-то!
- Красиво, - сказала Ираида Вольдемаровна. – Умею. А ты всегда считал меня мямлей.
- Да не мямлей… Психопаткой. А кто ты есть, если меня изводила? Ладно, не будем, сейчас вот шампанское открою. Нужно проводить…
- Я психопатка? Ну, знаешь… Чем изводила-то? Подумаешь, подарок твой в сугроб закопала… Сколько нам было? Одиннадцать?
- А прятаться за шкаф? Помнишь, из училища приехал на два дня? К тебе пришёл… Мать твоя сказала, нет её, Лёвушка. А вы с Катькой спрятались тогда. Мне Катька всё, всё рассказала два года назад, перед самой смертью.
- Катька? Вот, предательница, царствие ей небесное… Пряталась, потому что ты ко мне только на второй день явился. Ой, ну что ты возишься с бутылкой? Старый пень совсем стал. Дай мне…
- Отставить, женщина! Броня крепка и танки наши быстры… Давай, давай бокалы. Лезет уже…
- Танки? – Ираида выпрямила спину и пятнистой рукой кокетливо потеребила серьгу в ухе. - Ты уж забыл, поди, за что там хвататься – в танке-то.
- Чучело! За что там хвататься – в танке? Хватаются за сиськи.
- Как был нахал, так и остался. Солдафон! Всё бы за сиськи…
- Да, я такой, - громким фальцетом оповестил Годович. Неловко привстав, отдал честь и даже попытался щёлкнуть каблуками, но вместо этого только смешно дёрнулся, будто его ударило током:
- Чокаемся? Пусть этот год пройдёт, а другой наступит. Вот!
- Боже мой, ты так и не научился говорить, гадёныш. Закусывай, давай. Ананас – против холестерина, грейпфрут – тоже.
- А ты слушать не можешь, карга. Чего ты меня своим холестерином тычешь? И откуда тебе знать, как я тостую? Первый раз пьём.
- Да уж рассказывали. Эта твоя… Петрова, царствие ей небесное, гулящая женщина была. Зазывала уж тебя, зазывала, а потом мне докладывала по телефону. Мол, в магазин вместе ходили, на кладбище ездили, а потом обедали у неё. Было?
- Было. Ну и что?
- Так она ведь молодухой всех мужиков перебрала у вас в части – и с командирами гуляла и с солдатиками. Это при живом муже! Прости её, господи.
- Ты, карга, говори да не заговаривайся. Она у нас когда померла? Полгода назад. И сколько ей было? Девяносто три. Неужели я… Да ты с ума сошла, что ли, пани? Чёрт тебя возьми, совсем уж. Помогал просто старой. И тебе бы помогал, только ты ведь не примешь помощь.
- А что таскался с ней по кладбищам? Мужа она навещала, ага. Тебя хотела в сети завлечь…
Годович вдруг довольно улыбнулся и погладил галстук:
- Ну и дура ты. Поперечная! Всё поперёк мне…- нацелился в неё жёлтым кривым пальцем. – Нет, чтобы культурно, за беседой… Взяла и испортила имидж.
- Сам дурак. Котяра старый. И всегда дурак был. Диктанты списывал? Списывал. А потом меня по спине лупасил.
И тут разговор их, легко подогретый двумя глотками шампанского, перешёл в ту хмельную стадию, когда каждый торопится предъявить свою точку зрения, и точки эти становятся неопределённым многоточием, уходящим в далёкое прошлое.
В школе Ираида Коргинская и Лёва Годович сидели за одной партой, жили в одном подъезде старого дореволюционной постройки дома, гуляли в одном дворе с навечно пересохшим фонтаном, по весне сияющим нахальными мордочками одуванчиков, а осенью засыпанным крупными желудями от старого дуба.
В сорок четвёртом, после танкового училища Лёва Годович ушёл на фронт, а назад приехал только двадцать лет спустя, с майорскими погонами, некрасивым шрамом на щеке и чернявой, как цыганка, женой. Ираида к тому времени тоже давно и благополучно была при муже.
Всё бы ничего, только не дружили эти семьи. Не сложилось у них. Лев Семёнович всегда был активным общественником, а уж после демобилизации вообще возглавил коллективный разум квартиросъемщиков и нёс тяжёлое бремя старшего по дому с превеликим усердием.
Ираида же, напротив, слыла анархисткой и разрушительницей устоев. На собрания не ходила, дежурствами пренебрегала, детей баловала, держала перекормленных, ленивых кошек, которые регулярно и обильно гадили почему-то только на половик четы Годовичей, за что хозяева наглых животных получали много всяческих неприятностей в виде залепленного пластилином замка, ночных звонков с глупыми шутками и ложных объявлений в газетах.
А потом они оба, почти одновременно овдовели, дети вылетели из гнезда ещё раньше, толстые кошки похудели и скончались сто лет назад. Страсти между бывшими одноклассниками поутихли. Они даже приветствовали друг друга, встречаясь - здравствуй, карга, здравствуй, гадёныш. За что он меня так ненавидит? - думала Ираида. Прямо лютой ненавистью ненавидит и всё тут. Экий странный мальчишка! Вот, она всегда такая была, ну, вот именно такая, ворчал про себя Лев Семёнович. Прынцесса. Глаз на меня не поднимает.
Они и правда первый раз оказались за столом, да ещё за новогодним, да ещё вдвоём.
- Ты помнишь,- подмигнул Лев Семёнович, обгрызая оливку, - как на каток ходили? Я тогда мечтал, чтобы ты хорошенько навернулась и ногу сломала. Так и прожил все эти годы с генштальтом.
- Ну, ты и не удивил нисколько. И всегда знала, что ты мне только плохое и можешь желать. Ге-штальт, а не ген-штальт, двоечник. Знаешь, что это такое? Надо же…
- Ты чего меня перебиваешь? Договорить не успел… Ну, подумаешь, ошибся в синтаксисе.
- Да уж и не надо договаривать,- Ираида нервно теребила салфетку. – И ни к чему это. И никаким боком… И нервы только мои уничтожать. Я ведь сломала… Три года назад.
- Да погоди ты…
- Не намерена годить. Вы, пан Годович, подлец и изменщик! Доставили из заморских стран жену, словно заложницу . Мне то что… А родители ваши были в страшном волнении.
- А что… Хорошая женщина была. Интересная. Красивее, чем ты.
- Ну, и ладно. И пусть. Только не надо было лгать, когда на учёбы отбыл. Помнишь? Что я самая, самая.
- Ты тоже врала. Что ждать будешь. Теперь знаю, просто так балаболила. Потому что положено, так сказать, когда на войну провожаешь.
Годович замолчал, пожёвывая губу, долго разглядывал Ираиду Вольдемаровну.
Она подняла брови, чтобы разгладить складки на веках. Спросила с вызовом:
- Хочешь гадость сказать?
Годович стукнул по колену кулаком и сморщился:
- Думаю вот… Зачем я эту катаракту вырезал месяц назад? А? Тебе пластическую операцию пора делать, карга.
Ираида Вольдемаровна схватила бокал и выпила его до дна. Лев Семёнович повторил подвиг подружки.
Ираида сломалась в позвоночнике, в миг съежилась, свернулась крендельком, стала заваливаться на диван.
- Ты это… Карга… Того… Что с тобой? Не умирай уж… Новый год скоро. Скорую вызвать?
- С сердцем что-то. Или с головой. Кружится всё. Вызови, - жалобно прошептала Ираида Вольдемаровна.
- Так ведь это… Не приедет… Новый год же. Эх, всё у тебя через Житомир на Пензу!
- Тогда что спрашиваешь? Всегда такой… Болтун неисправимый. Дай хоть валокордина. Вон там, в шкапчике.
- Валокордин для сердца, как мертвому припарка. Ты не волнуйся, я сейчас за Белкиным сбегаю со второго. Он педиатр. А я не болтун. Знаешь, почему хотел, чтобы ты ногу сломала? Мечтал, вот, подниму тебя,значит, понесу на руках в больницу, а ты меня потом и поцелуешь.
Ираида открыла один глаз:
- Правда, что ли?
- Правда, Ираидочка, правда. Я ведь на тебя всегда неровно дышал. Пять лет, как пёс приблудный, возле твоей двери новый год встречаю. Сяду на половик и слушаю, слушаю, как у тебя куранты бьют. Вот только сейчас решился и то, потому что конец света обещают. Завтра. Ты в курсе?
Ираида лежала бледная и невозможно строгая, сложив руки на груди:
- Нет, не в курсе. Наш-то с тобой свет уж точно скоро кончится. Ты думаешь об этом? Вот, говорят, со скоростью света… А ведь точно! Уж больно быстро он летит… Как камень мимо уха – вжик и нет. Знаешь, почему пряталась вместе с Катькой? Лысая была и страшная после тифа. Ой, а что это ты меня Ираидой назвал? К чему бы это? Неужели и правда конец света?
Ему стало горько, а ещё сладко отчего-то, будто он наконец-то откушал кусок её знаменитого торта, о котором мечтал, но которого ему никогда не предлагали. Лев Семёнович вытер глаза яркой салфеткой с нарисованным дедом морозом, потом онемевшей рукой промокнул потёкшую тушь на щеках Ираиды. Она вздрогнула, а он неуклюже поцеловал её наманикюренный, похожий на барабанную палочку мизинец:
- Конец года, карга ты моя старая. Слышишь? Ты слышишь? Куранты начали бить. Не умирай уж, а?