Из детства...

Ольга Соул
     Сзади нашего дома был пустырь, который мы, малышня, очень любили. Для меня это место было особенно притягательно. Почти никогда не высыхающая огромная лужа создавала вокруг себя совершенно уникальное пространство: каменная насыпь окаймляла это болотце с одной стороны,   с другой же, щедро напоенный участок пестрел островками буйной растительности. Немного левее от него находится айвовый сад, который оживал каждый раз после дождя и особенно одухотворенным казался во время цветения при грозе, когда на фоне темного неба деревья будто вспыхивали безупречным молочным цветом влажных лепестков. Я обожала встречать грозу именно в этом месте. Можно было танцевать босиком под ливнем в ослепительных вспышках молний и визжать от страха и восторга, вторя громовому смеху неба. Бабушка всегда говорила мне, что это Илья- пророк катается по небу на своей колеснице, когда раздавались раскаты грома. И я запрокидывала голову вверх и махала рукой в знак приветствия- веселый должно быть этот Илья-пророк, вот бы тоже по небу прокатиться!

                Чуть выше болота, безводное пространство под палящим солнцем заняла миниатюрная полупустыня с испещренной трещинами глинистой почвой и клубами густой пыли, каждый раз поднимающейся при ветре. В полуденное время пустынный воздух струился жидким стеклом на раскаленной поверхности земли и играючи сотворял полупрозрачные миражи.

           Ах, какой непреодолимо-завораживающей силой обладало наше болото летними вечерами! Десятки лягушек распевали свои звучные песни, которые тут же подхватывал оркестр цикад в траве, добавляя особое струнное тонко-проникновенное звучание. И к этим мелодиям, посвященным пылким земным сердцам, прислушивались даже звезды. Помимо музыки воздух наполнялся ароматами трав и кустарников, накопленными    за день под солнцем и теперь щедро источающимися в ночной прохладе под чернильным восточным небом. И неизменно в эту невидимую, сотканную из запахов, пелену сладким соблазном вплетался аромат акации и ночной красавицы.   
               
         Казалось, кто-то нарочно уменьшил участок дикой азиатской природы и искусно вписал его среди городских построек.