25.11.2011
Самолет приземлился в аэропорту Лос-Анджелеса ранним утром. Томми сладко потянулся, разминая спину, зевнул и привычным жестом заправил челку за ухо. В принципе, можно было уже подниматься, но музыкант не любил толкаться локтями в узком проходе, к тому же, какие-то пятнадцать минут ничего не решат.
– Мистер Рэтлифф, можно автограф?
А он-то надеялся, что ночной перелет поможет остаться неузнанным! Улыбнувшись, Томми размашисто расписался в протянутом блокноте, потом еще на чьей-то белой футболке, и еще… и еще…
Ранним утром Лос-Анджелес выглядел удивительно: на фоне голливудского холма силуэты пальм и небоскребов казались фантастическими великанами, бессчетные неоновые рекламы стремились перещеголять друг друга в яркости. Привычный родной мир… Немного дико после недели райской жизни в уютном бунгало на самом берегу океана. Впрочем, Томми умел быстро перестраиваться – с расслабленной курортной жизни на обычный рабочий ритм, с обстановки мексиканского побережья на «каменные джунгли» Города Ангелов.
– Тебя подбросить домой? – Лиз ласково погладила музыканта по плечу, поправляя широкий ремень от спортивной сумки.
– Нет, я… сам, спасибо, – Томми наклонился и коснулся щеки девушки сухими губами, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– А. Ясно. Ок, тогда увидимся вечером?
– Да, конечно! До вечера, милая, – улыбка, наверное, получилась слишком явно облегченной, но музыканту было уже все равно.
Осознание, что он, наконец, дома, постепенно заполняло Томми, заставляя глубже вдыхать и опускать взгляд, чтобы не выдать невольное волнение и нетерпение.
Миновав небольшую группу встречающих, даже не повернув голову в их сторону, Томми Джо быстро зашагал к платной автостоянке. Серое предрассветное небо хмурилось, пугая надвигающимися грозовыми тучами, было еще довольно темно, и гитарист прищурился, пытаясь отыскать нужную машину. Тихий сигнал откуда-то справа заставил Томми расплыться в улыбке и поспешить на звук. Черный мустанг с тонированными стеклами стоял немного в стороне от остальных автомобилей. При приближении гитариста машина приветливо мигнула фарами, затем с еле различимым щелчком мягко открылось багажное отделение. Представив, как это выглядит со стороны, Томми фыркнул и покачал головой, но все же проворно закинул в багажник небольшой чемодан и спортивную сумку, после чего уселся на переднее пассажирское сидение.
– Ты чего так долго? Автограф-сессию устроил в холле? – от этого ласкового ворчания гитарист почувствовал себя вдруг настолько безудержно счастливым, что пришлось задержать вдох и прикусить губу, чтобы справиться с нахлынувшими эмоциями.
Черт возьми, как же он скучал!
Заставив себя сосредоточиться на вопросе, Томми рассмеялся, откидывая голову на спинку пассажирского кресла, и тут же попал в плен горячих жадных губ и нетерпеливых рук: от неожиданного поцелуя перехватило дыхание и голова пошла кругом, тело само выгнулось навстречу, пальцы судорожно схватились за широкие плечи.
– Чччерт… Поехали домой…
Машина сорвалась с места, искусно лавируя между другими автомобилями, набирая скорость, выбираясь на дорогу, ведущую в город, а Томми все никак не мог отдышаться, хватая воздух открытым ртом и пытаясь прийти в себя. Никогда он не привыкнет к этим собственническим прикосновениям и таким вот вероломным нападениям, не научится воспринимать спокойно, не перестанет возбуждаться от одного только взгляда, запаха, слишком близкого присутствия. А уж после недельной разлуки…
– Когда вы вернулись?
– Вчера под вечер. Я заказал билеты сразу после твоей смс, на ближайший рейс… Как вы отдохнули?..
Эти разговоры – дежурные, ненужные вопросы о людях и событиях, которые не имеют сейчас никакого значения – необходимы, чтобы отвлечься, сдержать нетерпение, готовое захлестнуть с головой. От него трудно дышать, оно покалывает в кончиках пальцев, заставляет ерзать и бестолково теребить падающие на лицо пряди. Томми кусает губы, чтобы не дать им расползтись в неприлично чувственной улыбке, ловит себя на мысли, что ему хочется тихо жалобно застонать – выпрашивая ласку. «Ну пожалуйста… Давай быстрее…»
Сбоку раздается вымученный судорожный выдох – похоже, не у одного Томми подобные проблемы. Отвлекать от дороги опасно, и гитарист закусывает костяшку пальца, отвернувшись к окну, смирившись с тем, что прослушал последний вопрос собеседника, и зная, что ему это простится.
Небольшая квартира недалеко от центра Лос-Анджелеса – купленная ради таких встреч – обжита едва ли не больше собственных официальных жилищ. Томми не может больше сдерживаться и широко улыбается все время, пока они ставят машину на сигнализацию, почти бегом пересекают двор – в утреннее время папарацци особенно активны, не сбавляя темпа, взлетают по лестнице на третий этаж. И только когда Адам останавливается, пытаясь нащупать в кармане пальто ключи, гитарист без единого слова притискивает его к стене, поднимая голову, обхватывая ладонями за шею, прижимаясь всем телом. Они одновременно выдыхают друг другу в губы, сталкиваются языками, зарываются пальцами в волосы на затылках. А потом Томми вдруг оказывается уже в прихожей, с расстегнутыми джинсами и горячей ладонью Адама на своей пояснице.
– Вещи… Чемодан… – шепчет гитарист, облизывая саднящие губы, наклоняя голову, подставляя шею садистски медленным поцелуям.
– К черту… Потом… – когда Адам возбужден, его голос становится более низким и хрипловатым, и от одной этой вибрации, отдающейся во всем теле Томми, можно кончить, не дождавшись прикосновений.
Они делают рывок до спальни, путаясь в приспущенных джинсах, сталкиваясь плечами в дверном проеме, и непонятно кто кого тащит за руку. Но около кровати Адам притягивает Томми к себе, обхватывает его лицо ладонями, с нежностью касаясь губами губ гитариста, и еле слышно шепчет:
– Скучал… Как же соскучился, господи…
Это неожиданно становится последней каплей, и Томми чувствует, что просто задохнется сейчас ото всех этих эмоций, распирающих грудь, и единственное, что он может, это судорожно, почти грубо, вцепиться в смоляные пряди на затылке стоящего перед ним мужчины, притянуть его еще ближе, со стоном впиться поцелуем в приоткрывшиеся губы.
Дальнейшее Томми помнит смутно. Адам прижимается к нему, вдавливая спиной в кровать, одежда очень быстро оказывается на полу, а истосковавшееся по ласкам тело выгибается и вздрагивает на каждое мимолетное прикосновение. Томми не хватает воздуха, стучащий в висках пульс заглушает собственные стоны, и все время хочется еще больше, еще ближе…
Они слишком соскучились, чтобы тратить время на долгие ласки – для этого у них впереди будет целый день. А сейчас – горячие требовательные укусы – грудь, живот, основание бедра – Томми сдавленно стонет, вцепляясь себе в волосы, но в следующий же миг Адам завладевает его губами, наваливаясь сверху, поглаживая по лодыжкам, уложенным на веснушчатые плечи. Все под рукой, на приготовление тратится не более двух минут, но Томми торопит – ерзает, нетерпеливо выдыхает, кусает за нижнюю губу, и только когда Адам тихо смеется ему в рот и несильно шлепает по ягодице, послушно замирает, выжидая.
Они одновременно толкаются навстречу друг другу, одинаково шипят сквозь зубы, когда Томми от резкой боли вонзает ногти в основание шеи певца, но боль проходит быстро, а ждать еще хотя бы минуту – невыносимо. Томми успевает увидеть в пьяных от страсти серо-голубых глазах веселое удивление, потому что снова не выдерживает первым, начинает двигаться сам, насаживаясь, торопясь почувствовать Адама так глубоко, как только возможно. От внутреннего жара плавятся кости и мышцы, в горле теснится крик, Томми сглатывает его после каждого «французского» поцелуя, которыми его щедро награждает Адам. Они не отводят друг от друга плывущих взглядов – почему-то это становится важно: видеть собственное безумие в глазах напротив. Оргазм застает Томми врасплох – просто в какой-то момент тело выгибается дугой, сотрясаемое дрожью, и крик прорывается наружу, лишь в последний момент пойманный жаркими губами Адама. Еще несколько резких толчков – и Томми последним усилием запрокидывает назад голову, принимая Адама до конца, морщась от ноющей боли в прокушенном плече.
– Вот теперь, здравствуй…
Они так и остались лежать, только Томми удобнее устроил дрожащие от напряжения ноги, раскинув их в стороны. Теперь можно смеяться, дергать друг друга за намокшие пряди, ловить губами игривые короткие поцелуи, болтать о всякой ерунде.
– Я чуть не сдох. Неделя – это слишком много для отпуска…
– Тебя все равно не было в Лос-Анджелесе, что бы я тут без тебя делал?
– Я мог не пойти на половину вечеринок и вернуться уже в понедельник!
– Значит, больше никаких отпусков? Чертов диктатор…
– Еще скажи, что тебе что-то не нравится!..
Разговоры очень скоро сойдут на нет, уступив место новым поцелуям и ласкам – теперь уже неторопливым, выматывающим, вынуждающим бормотать просьбы и мечтать, чтобы это утро никогда не заканчивалось. Краткий перерыв на сон, затем душ и немудреный завтрак – а после можно будет поздравить в твиттере фанатов и близких с днем Благодарения, чтобы с чистой совестью отключить айфоны и продолжить наверстывать упущенное. И совершенно неважно, что вечером они разъедутся каждый по своим семьям и домам, и кто именно будет разрезать для них праздничную индейку. Важно то, что здесь и сейчас.
– Люблю тебя… С днем Благодарения?..
– И тебя… Люблю…