Маршрут виноградной лозы

Глава первая.

Август в Молдове - мое самое любимое время. Горячий летний воздух сильно пропитан ароматами созревающих груш, яблок, абрикосов, айвы и винограда вперемешку с запахами вовсю цветущих огромных южных гвоздик, петуний, роз. Виноградные лозы растут прямо на улицах и карабкаются по стенам домов вверх, свешивая свои зеленые и синие грозди до шестого-седьмого этажей. В темных кронах старых белых акаций мелькнет одна-другая, припозднившаяся цвести, ароматная кисточка моих любимых цветов, похожих на маленьких мотыльков. И все это источает, источает пьянящий аромат, околдовывает, входит навеки в память, ярко отпечатываясь в ней, чтоб отозваться через тридцать-сорок лет пронзительной ностальгией, сажающей за стол к чистому листу бумаги, вспыхивая короткими рассказами или большими романами.

Проснулась я от звонкого голоска Светки Молнар. Она пришла звать меня на пляж, где, наверно, с самого рассвета кишит разнообразный люд: отдыхающие, приехавшие со всех концов страны и местные, в основном ребятня, ведь день будний.

Светка не представляет собой ничего оригинального для Бендер, где преобладают смуглокожие и кареглазые люди, потомки молдаван, украинцев, евреев, русских с примесью турок, венгров, румын, цыган, армян и еще бог знает кого. Моя подружка именно кареглаза, темноволоса и смуглокожа в отличие от меня, имеющей какую-то голубоватую кожу, бирюзовые глаза и рыже-русые волосы. Я не могу долго находиться с открытой кожей под лучами здешнего солнца, - обгораю сразу же, а вот смуглянке Молнар хоть бы что.

Вчера у нас допоздна сидели гости, и я, как обычно, с головой ушла в общение с ними. Вырвавшись из родительского плена, я наслаждалась свободой общения с интересными личностями у дяди-журналиста. Вдоволь наговорившись, впитав в себя тьму интересной мне информации, я долго не могла уснуть, а утром, конечно, нехотя встала. Если бы не явилась Светлана, я дрыхла бы до обеда, пока не подъедут дядя и тетя.

Я предложила подружке позавтракать со мной, на что она с радостью согласилась. Мои родные побогаче ее отца, растящего трех дочек одного. Год, как нет на свете матери Светланы, и она - старшая из сестер. Наскоро пережевывая бутерброды, Светка тарахтела, не умолкая. Она рассказывала, что в местной гостинице, что находится по соседству с ее домом, живут итальянцы из города-побратима.

- Знаешь, они все такие душки! Все женщины модного пепельного цвета, все в шортах. А уж какие мальчики хорошенькие - нет слов. Ой, схожу с ума! Люся, пойдем сегодня вечером туда гулять, может, итальянчика отхватим.

Потом она переключилась на соседских парней нашего возраста. Закатывая глаза и ахая, она рассказывала, что просто без ума от какого-то Эдика, но за ней бегает противный Петька.

Наконец, набив сумку грушами из нашего сада, мы спустились к пляжу над быстрым мутным Нистру. Вообще-то по-русски эта река известна, как Днестр, но нам больше нравится называть ее по-молдавски, хотя в Бендерах русскоязычного населения больше, чем молдаван. Везде тут говорят даже не по-украински, а по-русски, хотя до России ехать сутки, а до Украины меньше часа электричкой. Но русский язык в Приднестровье - это язык международного общения людей разных наций.

Глава вторая.

В одиннадцатом часу на пляже уже трудно найти свободное место. Волоча полную сумку, я рассеянно глядела по сторонам, но моя подруга, увидев наших знакомых, потащила меня к ним, крепко ухватив за руку. Поздоровавшись с ребятами, мы разостлали наше покрывало на желтом песочке и сели рядом с приятелями. Среди них наша одноклассница Аня Лэзэреску, серьезная высокая девушка, читающая книгу, Петя Чоботарь, которого Светка вроде и не может терпеть, но и не прогоняет, еще два парня из нашей школы, которых я мельком знала, и совсем незнакомая мне белокурая девушка.

Светке не терпелось поболтать, она и всей честной компании рассказала про итальянцев. А ко мне подсел один из парней и сказал, что он давно искал случая со мной познакомиться. Я посмотрела прямо в его карие глаза, которые он постоянно щурил, выдавая нашу с ним общую болезнь - близорукость. Он назвал себя Игорем Морошану, и весь его интерес ко мне состоял в том, что я живу в семье журналистов и сама грешна писательством, как и этот Игорь. Я не думала, что моя физиономия с узкими, хотя и голубыми, глазами его волнует. Как всегда - чисто профессиональный интерес. Хоть бы у меня нос был прямой, как у Светки, хоть ее кудри, а не мои прямые рыжие пакли до плеч, хоть ее ямочки на щеках… Нет, я могу интересовать парней только славой моего дяди Матвея Чобану.

Игорь рассказал, что он пишет стихи и давно хотел показать их мне. Подойдут ли они для нашей районной газеты, как мои, громом ударившие по нашей школе прошлой осенью? Но что там это: я в тринадцать лет написала письмо во всесоюзный журнал “Пионер”, мне оттуда ответили и поместили мою заметочку буквально из двух слов там. Я таскалась с письмом и заметкой по всем своим знакомым и уже тогда твердо решила стать писателем. Теперь районка периодически публикует мои нехитрые опусы. Я - овен, умственно созрела рано и имею бездну творческой энергии. Интересно, что там пишет этот Игорь? Мы договорились о том, что вечером он придет к нам с тетрадью своих стихов.

Петя Чоботарь предложил сходить за мороженым и газировкой. Я - самая богатая из компании, дала деньги на всех. Пока Петька с Игорем ходили, я взяла грушу из сумки и, закрыв глаза плетеной соломенной шляпой, легла, наполнив рот тающей сладостью теплого плода, и вспоминала вчерашний вечер.

Дядин приятель Семен Ефимович привел к нам нового гостя Юру Мицкевича, молодого журналиста из Кишинева. Этот парень приехал к нам на неделю за информацией о нашем городе и наших людях. Родом он отсюда, но после окончания университета сумел устроиться в столичном издании. Как-то дядя завел разговор о моих стихах, показав Юре пару газет с ними. Юра с интересом прочитал и заметил, что я пишу не о ягодках-цветочках, а о любви, на что тетя Наташа ответила, что никакой любви у меня нет, и вся моя любовь - мои мечты. Дядя Матвей, засмеявшись, объяснил:

- Наша Люся вообще воображает себя взрослой. Она часто сидит с книгами одна или, запершись в своей комнате, пишет стихи, а ее сопливые друзья и подруги свистят и орут под окнами. Но иногда она выдаст такое, что и трехлетний ребенок не сделал бы.

Дядя мой вообще много шутит и смеется. По-моему, он - очень легкий человек, как и многие журналисты. Он везде легко работает: за столом с ручкой или пишущей машинкой, или в саду, во дворе, на винограднике, - все у него получается ловко, споро и без усталости.

Белокурый кудрявый Юра Мицкевич очаровал меня наповал. В нем тоже нет никакой гордыни, а одет он вполне в моем вкусе: застиранные добела джинсы в обтяжку, вязаная маечка, открывающая его тренированные мышцы рук, легкие кроссовки. Пышные кудри спадали почти на плечи. “О, ах!” говорила об этом моя подруга Света Молнар. Я бы ей рассказала о Юре, да боялась, что она в него влюбится и полезет отбивать со своими дурацкими вопросами.

Но с кем-то очень хотелось поговорить о нем, и я подвинулась поближе к Анюте Лэзэреску. Она - отличница у нас в классе: серьезная, умная, талантливая. Я давно знала, что мы с Анютой родились в один день в конце марта, но в разное время, и я пишу стихи, а Анна пыталась писать музыку. Она же хорошо играла на аккордеоне и баяне. Приехав из своей холодной по сравнению с Молдавией глубинки, я окунулась не только в тепло южного солнца, но и в тепло человеческих душ. Аня сама вела в своем классе художественную самодеятельность, аккомпанируя вокальному ансамблю девчат. Петька Чоботарь с хлопцами из старших классов играли в школьном вокально-инструментальном ансамбле, куда нацелилась и я. Почему-то побаиваясь Аню, я считала ее гораздо талантливее меня, ведь я слегка бренчала на гитаре да знала три аккорда на пианино, а Аня знала нотную грамоту.

К Новому году Аня предложила мне написать песню и исполнить ее в составе ребят из нашего класса. Мы с Молнар и Чоботарем встали к электрогитарам, Аня к электрооргану, а за ударник сел еще один наш одноклассник Алеша. Мы классно прогремели с нашей группой по всей школе, но вскоре подошло время экзаменов, за которые Аня взялась вовсю, чтоб сдать их отлично. Я отделалась тем, что сдала их без троек и вновь взялась за стихи, хвалимая почитателями.

Закончив учебный год, я днем наслаждалась пляжем или пыхтела над прополкой-поливкой в саду, а вечерами занималась своими делами за письменным столом либо встречалась и разговаривала с дядиными гостями, состоящими из поэтов, художников, журналистов. А вот Анюта и на пляже читала учебники по физике. Зачем? Сама ведь всем говорила, что пойдет по линии музыки.

Петя и Игорь действительно принесли кучу мороженого. Сказали, что поблизости не было ничего хорошего, и они взяли самого дешевого фруктового столько, что на всех вышло по четыре порции. После моих груш девчата осилили максимум по три. Ныряя в нагретую солнцем воду, смывали сладкие разводы на руках и лице, а то и на груди и ногах: от жары мороженое быстро таяло. Мокрые бухались в горячий песок, опять жевали груши и бултыхались в воду, пахнущую теплом и тиной.

Нистру течет к нам с Карпатских гор, постепенно замедляя ход в пути. Я была у его начала в Буковине, где он стремительно спрыгивает с высоты, таща за собой мелкие камешки, песок и гальку. Войдя в Молдову, Нистру успокаивается, наверно впитав в себя запахи садов и виноградников по своим берегам.

Света Молнар тарахтела уже возле новой девушки из нашей компании, своей тезки с действительно светлыми волосами. Эта девушка, учащаяся художественного училища, старше нас на год. Парни ушли от нас играть в пляжный волейбол, к тому же Петька и курил с высоким худощавым Женей. Я подмазалась к Ане, рассказывая ей о Юре примерно так:

- Ань, мой дядя затащил к нам вчера в гости столичного хиппаря, конечно, своего коллегу. Пацан он классный: волосы вот, как у Светланы, светлые, одет модно, умный, начитанный. Но он здешний родом.

Аня рассеянно слушала меня, а потом изрекла, что у нас с Молнией, это Светки Молнар прозвище, в голове сплошной ветер и дурацкие мальчики. Она прочла мне лекцию о том, что сейчас надо не о мальчиках думать, а о том, как поступить в институт, потом его закончить и получить престижную работу.

- Хотя, конечно, ты уже сделала себе имя в газете при помощи дяди. Попадешь и в институт, и в редакцию типа нашей.

Тут я взвилась и возразила, что родители всегда были против моих стихов, считая это занятие глупостью, они грозятся забрать меня домой, а там мне одна дорога - в нелюбимое мной кораблестроение. Ну вот, опять сцепились.

Наконец, мы собрались по домам. Света Молнар ушла в свою сторону, подцепив новую подружку, а со мной рядом оказался Игорь Морошану. На его ярком южно-европейском лице уже темнели усики над красивыми губами. Он - далеко не урод, но носил очки, и это для меня - большой минус. Терпеть не могу у себя в паре очкариков, а без очков ничего не вижу.

Мы околачивались на пляже весь день. Может, мои родные уже пришли с работы. Я зверски хотела съесть что-нибудь посущественнее груш и мороженого, поэтому особого интереса к Игорю не проявляла. В мыслях у меня совсем другой человек, и неожиданно мое желание осуществилось: у наших ворот я увидела “Москвич” моего дяди, а рядом с ним стоял Юрий, белокурый принц из сказки. Увидев меня, дядя вспыхнул белозубой улыбкой. Мне казалось, что он очень красив: темные кудри тронуты сединой, прямоносый, темноглазый, мускулистый, подтянутый, а ему уже за пятьдесят. Конец жизни на мой взгляд. Юрик совсем на него не похож. На Юре на сей раз были белые шорты и футболка, подчеркивающие его загар.

Но и Игорь не думал покидать меня, направляясь со мной к тем, кто мне нужен. Мне ничего не осталось, как представить Игоря, добавив, что он тоже пишет стихи и хотел бы показать их дяде. Дядя, белозубо улыбаясь, казался совсем счастливым. Он воскликнул с красивым, на мой взгляд, молдавским акцентом:

- Что там у вас за школа: то к нам приходит композитор, то целый ансамбль гитаристов, то поэт. Вот молодцы! Кто следующий: художники, скульпторы, профессора, лауреаты Нобелевской премии? Мэй [ Мэй- эй‚ой‚ай/молд./], молодцы ребятки!

Затем дядя сказал, что они заехали только перекусить, у них дела, но в девять вечера он ждет Игоря с тетрадкой к нам в гости, если ему не будет поздно. На этом мы все и расстались. Я вошла в калитку под навес, увитый виноградом, и прошла к крыльцу нашей аккуратной хаты, где так прохладно после палящего августовского солнца. Тетя Наташа встретила меня, тоже улыбаясь. Она объяснила, что дядя Матвей повез Юрика куда-то в село, где сейчас вовсю идет уборочная страда, и рабочий день продолжается дотемна, чтоб урожай не пропал.

Навернув две тарелки нашей русской окрошки, я заела ее национальными молдавскими блюдами - брынзой и мамалыгой, которые обожаю. Брынза - это овечий сыр, а мамалыга - каша из кукурузы. Если она теплая, то вязкая, и ее едят ложкой, а холодную застывшую мамалыгу режут ломтиками и едят вприкуску с молоком или чаем. Я рассказала тете о своих друзьях, об Игоре, который пишет стихи и хочет зайти сегодня к нам. Еще я рассказала тете о новой знакомой художнице Светлане. Тетя тоже удивилась талантам молодых.

Позвонил телефон, тетя радостно сообщила мне, что это звонок от моих родителей, и я подскочила к аппарату. Мама сказала, что они едут на Украину под Харьков к тете Лиде и ее семье, а потом планируют приехать и к нам. О, как я рада! Тетя Наташа, отобрав у меня трубку, порадовала меня еще больше, объявив, что дядя Матвей выпросит на работе на недельку отпуск, мы поедем к тете Лиде встречать их и привезем сюда. Я запрыгала от радости, только потом сообразив, что если уеду сейчас, Юру долго не увижу. Но чем-то жертвовать надо. Невозможно иметь сразу сто удовольствий.

Позвонив Ане Лэзэреску, я сообщила ей свою новость, на что она сказала:

- Завидую я тебе. Везде ты ездишь, а я вот, даже и в Москве-то не бывала, а так хочется.

У Молнар телефона нет, поэтому мне надо идти к ней домой. Она может иной раз целый день просидеть у меня, а потом не заявляется неделю, если я не приду. Но тетя находит мне сто дел в саду. Поспели абрикосы, надо их собирать, а я день-деньской бездельничала на пляже. Я обожаю абрикосы и могу их есть целыми ведрами, но одной это делать совершенно не хочется. Так или иначе, лучше сходить за Светой, тем более, что она живет в квартире, у нее сада нет.



Глава третья.

Семья Молнар жила в стандартной пятиэтажке на набережной возле гостиницы “Нистру”. От нас идти не более десяти минут. Так что вскоре я стояла перед ее дверью, за которой слышался неимоверный шум: сестры Молнар одни дома. Открыла мне средняя Стелла, которая моложе нас на два года. На меня налетел шум орущего телевизора, громкое пение Светы и плач маленькой Виктошки, просящей что-то у старших. Света бегала по квартире в купальнике: жарко и отца нет дома. На кухне что-то подгорало. Увидев меня, малышка успокоилась и бросилась ко мне:

- Люся, посиди со мной, поиграем, а то Светке и Стелке некогда.

Света выключила телевизор, и я услышала ее голос отчетливо:

- Люся, у нас - ужасная новость, просто что-то невозможное: отец влюбился! Что делать? Мы не хотим мачеху. Он так рано забыл нашу бедную любимую мамочку.

Худющая лохматая Стелла только кивнула, подтверждая слова сестры. Потом сказала, что в то время, когда мы прохлаждались на пляжах, отец зашел домой с этой модной теткой, похожей на перемазанное красками чучело. Моя новость о поездке на Украину тут же померкла по сравнению с этой. У меня что там, а тут судьбы людские решаются. Я, как могла, утешила подружек, но Светлана, распаляясь, орала:

- Она наверняка задумала одурачить нашего отца и разменять нашу квартиру. Фиг ей! Небось, поживет годик-другой и разведется, знаю я такие случаи.

Отцу девчат не было и сорока лет. Нам, пятнадцатилетним, он казался уже пожилым, но вот и моя мама родила мою сестричку в тридцать девять, значит, они еще не совсем отжили, но нам пока трудно это понять. Пришлось уговаривать всю эту капеллу идти к нам собирать абрикосы, чему они обрадовались гораздо больше, чем встрече с пассией их отца.

Глядя на Юрин наряд, я тоже надела белые шорты и открытую блузку, а мои подруги были одеты совсем затрапезно, в какие-то линялые сарафаны. Я хорошо шила, научившись этому лет в десять, чем избавила маму от многих проблем с моими нарядами. Взбалмошная Молнар мне завидует, но я не против того, чтоб и она шила, а ей не хочется.

У гостиницы мы столкнулись с итальянцами. Их делегация вышла из дверей и направилась к автобусу. Действительно, почти все женщины выглядели довольно интересно для нас: пепельные причёски, короткие шорты, сильно открытые спины и груди, худощавые лица все в косметике. Мужчины одеты более пестро: тут и шорты, и джинсы, и обычные брюки, и даже спортивные штаны. Мы вчетвером остановились почти рядом с автобусом. Итальянцы нас заметили, заулыбались, замахали руками, крича:

- Бонджорно [ Бонджорно- Добрый день/итал./], сеньорина!

Обрадовавшись, Светлана сказала, что в гостинице работает ее тетя, надо бы сходить к ней и узнать итальянцев поближе. Дались ей эти итальянцы!

Моя тетя очень жалела девчат Молнар. Она всегда была им рада, тут же тискала Виктошку, угощая ее конфетами, а нам дала три ведра под абрикосы. В саду я рассказала Свете и Стелле свою новость.

- Та ты шо, сказылась [ Сказылась- свихнулась/укр./], - удивилась Света, а когда она волновалась, то говорила на языке ее матери, - Люся, я одна без тебя не перенесу встречу с этой фифой.

Я ценила то, что Света считала меня своим лучшим другом, но у нее есть и другие подруги, вот и эта новая девушка Светлана Райт. Молнар, кстати, сказала, что Райт пригласила всю компанию, что была на пляже, на некий пленэр в субботу. Там будут представлены и ее графические работы. Наверное, мы уедем, не смогу.

Набив ведра и животы абрикосами, мы пошли к тете, а она дала одно из ведер девчатам за работу, угостив всех еще конфетами. Они ушли, а я осталась перебирать абрикосы для компота.

Вскоре приехали из колхоза и дядя Матвей с Юрой, а потом с тетрадью стихов пришел и Игорек Морошану.

Молдаване пьют много виноградного вина, но в то время увидеть пьяного молдаванина было невозможно. Вино - это не водка, не спирт. Вино разогревает кровь и делает легкими мысли, не разрушая мозг. Пьют свое настоящее вино, сделанное почти в каждом доме на селе из винограда, выращенного на своем винограднике, раздавленного на своем подворье, выспевшего в бочках в своем погребе. Пьют молдаване почти с детства, но пьяницами не становятся в отличие от русских. Каждый сам знает свою норму и меру, знает порядки и приличия в обществе.

Мой дядя тоже сам делал свое вино из своего же винограда. Я помогала собирать сизо-синие спелые ароматные ягоды, а потом давить их ручным прессом, заливать тяжело-красный сок в большие бочки и два-три месяца вино еще бродит, уделывается в погребе. Сейчас это вино стояло на столе и его может пить каждый. Перед нами с Игорем, как и перед взрослыми, тоже стояли бокалы с темно-бордовым напитком из винограда, растущего в северной стороне виноградника. Я не разбиралась в сортах, поэтому ничего объяснять не буду. Мы просто сделали по глотку за молодые таланты и заели салатом из свежих помидоров и молодой картошкой. Я сидела между Игорем и Юрой, а дядя улыбался напротив меня.

Осмелев, Игорь читал свои стихи. Писал он и по-русски, и по-молдавски. Последние досконально понимал один дядя. Я только кое-что разбираю: “гроза” - “гроза”, “стелуца” - “звездочка”, “коситул” — “сенокос”. Но несколько его стихов на русском мне понравились, как и остальным. Игорь писал о селе, родной природе, любви к родине. Внимательно выслушав, дядя захлопал в ладоши и воскликнул:

- Мэй, а что я говорил: моя земля рождает одни таланты! Молодец, беру тетрадь, жди публикацию в газете.

Игорю уже почти семнадцать, он будет учиться последний год, а мне еще пыхтеть. Мои тетя и дядя никогда не ругались. Хотя у них нет и не было детей, иногда они звали друг друга “мать” и “отец”, возможно, считая меня своей дочкой.

После ужина мы с тетей быстро убрали со стола, я помыла посуду, а дядя помог тете закатывать банки с компотом. Дядя сказал, что выедем мы утром в воскресенье, чтоб весь день по светлу быть в пути через всю Украину.

Когда все разошлись, в своей комнате по атласу автодорог я изучала предстоящий маршрут. Ах, как хочется мне поскорей попутешествовать, увидеть своих родных. Но в субботу я могла пойти и на этот пленэр к Светлане Райт. Очень хорошо!



Глава четвертая.

Обложившись газетами и журналами, я заснула, чтоб утром меня снова будила Светлана Молнар, барабанящая мне в окно. Сейчас была она уже с сестрой и Аней. Пока я умывалась, и мы пили все вместе кофе, прошел добрый час, и мне неожиданно позвонили. Приятный мужской голос в трубке, который я не узнала, пока он не представился, принадлежал Юре.

- Постарайся сегодня вечером уйти из дома, очень прошу. Я приглашаю тебя в ресторан. Мне обязательно нужно поговорить с тобой, а не с твоим дядей. Умоляю!

Вот это да! Девчата стояли, разинув рты, пока я уточняла место встречи. Юрик пригласил меня в ресторан в центре. Повесив трубку, я соображала, что же мне наврать родным, чтоб до полуночи гульнуть в кабаке. Светик и Аня уже все поняли, завидовали. А у меня под их “ахи” и “охи” возникла проблема, как сходить с молодым человеком в ресторан, не насветившись.

В эти годы моей юности всех, кто как-то проявлял себя, не очень-то любили, все комсомольцы считались передовым отрядом молодежи, а комсомольцу возбранялось жить по-буржуазному, то есть, например, ходить в рестораны в пятнадцатилетнем возрасте. А что, если узнает наша классная Нина Пантелеевна или завуч Роза Абрамовна? Шум будет до небес и больше всего достанется ни в чем не повинному любящему меня дядюшке Матвею.

И все-таки я рискнула пойти. В этот день я даже не пошла на пляж, занявшись работами в саду. Я самозабвенно обобрала зрелые помидоры и перцы, прополола и полила, с радостью узнав, что дядя и тетя приедут после восьми. К этому времени я уже вышла из дома, оставив им записку, что ушла к Светлане Молнар по важному делу. Узнать меня стоило определенного труда: я надела очень короткое узкое нарядное платье, туфли на высокой платформе из пробки, которые мой папа с трудом достал мне в Москве, тетин корейский парик, который она в такую жару, разумеется, не носила и хватиться не могла, и темные очки. Косметикой, дезодорантами и духами от меня несло за версту.

Сразу я к условному месту не пошла, а поболталась по набережной, где гуляли десятки людей разного возраста от младенцев в колясках до древних бабусь на скамеечках. Наконец, мои часики показали, что времени до встречи осталось десять минут. Как настоящая леди, я чуть опоздала, увидев Юрика Мицкевича в белом костюме и при галстуке-бабочке с букетом алых пышных гвоздик. Вот это класс: меня и ждут, как настоящую леди.

Юрик улыбнулся, поцеловал мне руку и подал цветы, говоря, что он боялся, будто меня не отпустят. Я рассказала, какой маневр проделала, чтоб удрать. Он немного погрустнел, сказав, что Матвей Гаврилович обидится, узнав, что мы встречаемся тайно от него. Но я только махнула рукой:

- Ерунда, важней, чтоб учителя не заметили.

Сквозь темные очки я видела не очень хорошо, но в ресторане знакомых не заметила. В это время в Бендерах хватало приезжих с деньгами, чтоб отдыхать шикарно. Я совсем растерялась, не зная, что заказать и предложила выбирать Юрику. Вскоре принесли рислинг и закуски. После первого глотка я уже ничего не боялась. Юрик сказал, что сегодня я выгляжу как взрослая дама, а не школьница, и мне идет это платье, открывающее мои красивые ноги и облегающее бедра и грудь. Я ответила, что шила его сама, и парень мой труд похвалил. В ресторане играла музыка, он пригласил меня танцевать. Обняв меня за талию, Юра прижался щекой к моей голове возле виска и шептал, что он просто счастлив и хочет после пригласить меня к себе домой хоть на часик. Но, узнав, что он живет на другом конце города, я отказалась. Подумав, Юра сказал, что тогда отпросится завтра после обеда и все-таки приведет меня к себе домой, если я не против.

Мы еще пили вино, что-то жевали, танцевали, говорили и вышли из ресторана в двенадцатом часу. Юрик поймал такси и привез меня почти к самому дому. У нас горел свет. Боже, как я ввалюсь туда в таком виде?! Юрик умолял не уходить еще минут десять, и я согласилась. Мы зашли сквозь сквер на набережную. Там оставались одни влюбленные: у парапета над рекой, на скамеечках - везде сидели, бродили и стояли парочки. Мои гвоздики слегка подвяли, но источали такой же аромат, как белые и алые гвоздики на клумбах. Он сливался с ароматами абрикосов, трескающихся от спелости в садах, и, усиленный, пьянил молодежь вокруг, вызывая самые буйные желания.

А мы заехали уже слишком далеко. Юра спросил, был ли у меня парень дома или тут. Отбросив свои пятиклассные, глупые увлечения черноглазым Витькой или каштаново-крашенным Вовкой, я уверенно ответила, что у меня никого не было и нет. Я даже ни с кем еще ни разу не целовалась, безнадежно отстав-таки от своих сверстниц, как Света Молнар, каждый вечер по ее словам целующаяся с Петькой Чоботарем, которого не любит.

И Юра, ободренный этим ответом, обнял меня и поцеловал в губы. Это было так прекрасно! Этого я еще никогда не испытывала. Что-то сладкое заныло у меня в груди и еще где-то внутри стало сладко сжиматься, вызывая во мне волну наслаждений. Юра гладил мою спину и ласкал губами мое лицо. Мне это очень нравилось, но я боялась сознаться Юре и краснела. Хорошо, что в темноте этого не было видно. Мне стало жарко, и я заторопилась домой.

Юра проводил меня до калитки, и я шла к дверям, засовывая тетин парик в сумочку на плече. Тетя открыла дверь и, наверное, сделала вид, что ничего не заметила. Дядя уже спал, а она читала на веранде, ожидая меня. Я наплела, что была у Молнаров, где отец Светы собрался жениться и уходил на свидание, а мы с девчатами укладывали спать Виктошку и долго засиделись.

Есть я не хотела, но пошла в ванную и там окатилась холодной водой, чтоб придти в себя. До меня уже прекрасно дошло, что именно хотел бы от меня Юра у него дома, и я думала теперь об этом. Конечно, учителя нас предупреждали о последствиях ранней любви и половых отношений. Девочка из десятой школы неожиданно родила в шестнадцать лет. Никто ничего не замечал, как вдруг на уроке ей стало плохо, ее отвезли в больницу, и на свет появился крохотный мальчик. А еще одна девица в пятнадцать лет сделала операцию аборта, причем, это - последствия их дружбы с одноклассником. Вобщем, всякие ужасы вбивались старшими в наши юные неокрепшие мозги. И вот меня приглашал к себе не одноклассник Петька и не старший на год Игорь, а взрослый мужчина вполне брачного возраста, имеющий высшее образование и престижную работу.



Глава пятая.

Наутро наступила пятница, а через день я должна уезжать. Юра позвонил мне в обед и сказал, что все уладил, подъедет за мной на такси. Я решила больше не выпендриваться, наряжаясь, надела шорты и спортивные тапочки и уверила себя, что пить алкоголь больше не буду.

Вскоре подъехал и Юра. Минут за десять мы доехали до нового микрорайона, где и жил он. Мы поднялись на третий этаж и вошли в его квартиру. Квартира у Мицкевичей была шикарная, не то, что например, у Молнаров - одного хрусталя в стенке целая гора, не говоря уж о модных мебельных гарнитурах и коврах, современной аппаратуре в комнате Юрия.

Он включил музыку, принес вина и мороженое в вазочках. Я отказалась выпивать, но Юрик принялся уговаривать, сказав что через день уезжаю я, а потом уедет в Кишинев и он, и неизвестно, когда мы еще свидимся и будет ли это вообще. Он рассказал, что его отец здесь - главный инженер на машиностроительном заводе, а в Кишиневе у него никого нет, он снимает квартиру. Чуть-чуть выпив, я спросила, есть ли у него девушка. Юрик ответил, что у него были вообще-то и там, и тут, но никто ему не пришелся по душе. То слишком серьезные, но некрасивые, то красавицы, но тупые, как сибирские валенки. Многие то и дело меняют парней, и грустно сознавать, что ты у нее далеко не первый.

Ага, сообразила я, да ему ж нужна девственница! Ну, уж нет, в такие юные годы я не поддамся на эту провокацию. Мы пили белое венгерское вино “Surkebarat” и ели шоколадно-ореховое мороженое, танцуя и смеясь. Но танцевали мы не обнявшись, а вертелись и кривлялись мои любимые рок-н-роллы. Неожиданно Юрик прервал танцы и опять принялся целовать мои щеки, губы, шею. Я была одета в белый топик, под которым ничего не было. Юрик положил меня на тахту и принялся целовать меня так, что я мысленно уплывала в какой-то космос, но пока еще контролируя себя, я умоляла его больше ничего не делать.

Он ласкал меня, наверное, целый час, пока я не опомнилась, вырвавшись из его объятий. Я уже почувствовала, что Юрик что-то задумал против меня. Поняв это, я отскочила, поправляя мой беленький топик и отходя к окну. Опомнился и Юрик, соглашаясь, что мой дядя вряд ли бы поприветствовал наши занятия.

- Люсенька, пожалуй ты права. Скорее всего, у нас не любовь, а просто зов тел. Время покажет, а пока давай останемся друзьями,- сказал мне Юрик, и я согласилась с ним. Мы еще немного посидели у него, доедая мороженое, а потом он поймал мне такси, чтоб я доехала до дому.

Но домой я не пошла, а свернула к дому Молнар. Светы там не было, а Стелла сообщила, что сестра на пляже, куда ушла с утра с зашедшей за ней Анютой. Стелла взяла велосипед, чтоб доехать до пляжа, и я повезла ее на багажнике. Вскоре мы увидели всю компанию, но художницы среди них не было, зато были два Володи, наших одноклассника. Нас приняли с радостью и угостили все тем же самым дешевым фруктовым мороженым. Были у них и созревшие уже семечки нового урожая, и вареная кукуруза. Стелла, наверное, еще не доросшая для таких компаний в свои тринадцать лет, вскоре уехала в детсад за сестренкой. Парни тоже отошли играть в волейбол, а я сказала девчатам, что вчера-таки была в ресторане, а сегодня - и в гостях у Мицкевича.

Подруги слушали, затаив дыхание, а когда я, отогнув блузку, показала им и следы поцелуев на моей шее, Светка радостно взвыла, от чего Аня даже ткнула ее в бок, чтоб захлопнулась и не сбивала с толку окружающих, не одни ведь мы тут.

- Ну и что? - спрашивала меня Света, вытаращив свои огромные карие глазищи под пушистыми черными ресницами.

- Ничего, я ему не дамся. Пусть совращает своих кишиневских подружек, - отвечала я, морщась, потому что терять такого симпатичного парня не хотела, но и лезть с ним в постель - тоже.



Глава шестая.

В субботу вечером мы собрались в холле выставочного зала, где открывалась выставка местных художников. Наша подружка Светлана Райт выставила с десяток графических работ, но мы их еще не видели. Началось открытие с приветственных слов руководителей города, преподавателей художественного училища и худшколы, местных художников. Неожиданно ко мне пробрались мой дядя и Юрий Мицкевич. У Юрика через плечо болталась фотокамера на ремешке. Дядя улыбался во весь рот и попросил:

- Мэй, знакомь нас с твоими друзьями. Люблю молодежь!

Я представила ему ребят, а он, как и следовало ожидать, пригласил всех к нам. Боже, завтра едем, а у нас опять вечеринка. Почти все ребята сразу же согласились придти к нам. Кто же откажется от праздника? Дядя Матвей удалился к телефону предупредить тетю, чтоб ждала молодежь в гости.

Между тем художники пригласили всех к осмотру выставки. Наконец, я увидела работы Светланы Райт. Черно-белая графика. Несколько пейзажей и натюрмортов и две совершенно странные картины, на которых изображен какой-то чужой мир. Чувствуется, что это нагромождение кубов, конусов, цилиндров, шаров - город, но город весьма непривычный, неземной. Называлась картина “город будущего”. Вторая картина еще интереснее: из закрученной спиралью морской раковины как-то вырастала девушка, а вокруг - берег моря и много раковин на нем. Светлана сказала, что эта сюрреалистическая картина в стиле, например, Сальвадора Дали называлась “Зарождение жизни”. Да, наша новая подружка ох, как не проста. Что там я со своими примитивными стихами!

Дядя и Юрий отошли далее. Стоящий возле меня Игорь Морошану спросил:

- Как тебе это? У меня все внутри перевернулось от “Зарождения жизни”. Чудо, да?

- Да,- подтвердила я,- это и я как раз и подумала.

Мы с Игорем прошлись по всей выставке, я держала его за локоть, чтоб видел Мицкевич. Тихий поэтичный Игорек не потащит меня в постель как этот бабник Юрка.

После осмотра выставки мы всей капеллой ввалились в подошедший автобус. Я не поехала с дядей в машине, я поехала со всеми. Мы со Светланой Райт были одеты в белые брюки, а Аня и Света Молнар - в коротких юбках, причем полноватой Молнар не очень хорошо открывать всему миру ее здоровенные ляжки. Да бог с ней, с Молнар. Это ее дело, а вот высокая Анечка стеснялась своей мини-юбки, ходила немного боком. Я уже совсем осмелела с Игорем и держала его, очкарика, под руку. Глядя на меня и Женя обнял Светлану Райт, а нахальный Петька сцапал в охапку Светку Молнар. Только Аня совсем скромно стояла возле двух Владимиров.

Дома нас радушно встретили мои родные с Юрой. Ему дома, что ли, делать нечего? Так и торчит у нас целые дни. На этот раз дядя Матвей сказал, что вина пить не будет, ему завтра с утра за руль. Мы просто пили чай и ели плов с курицей да фрукты. После ужина Игорь прочитал свои стихи, а затем попросили почитать стихи и меня. Раз просят, я не стала ломаться и прочитала то, что написала сегодня. О том, что я сама выбрала свою дорогу и не потерплю, чтоб кто-то посторонний вмешивался и менял ее. Конечно, Юра понял, что это о нем.

Дядя включил магнитофон, и первый пригласил танцевать Аню Лэзэреску, которая больше всех стеснялась. Меня пригласил Игорь Морошану, а Юрик повел танцевать Свету Молнар. Меня взяло откровенное зло: надо же, только вчера он меня хотел, а сейчас висит на толстозадой Светке!

Через полчаса мы с Юрой стояли на нашей открытой веранде. Сумерки южной ночи окутали город августовской теменью, аромат душистого табака и ночных фиалок резко усилился и перебил все остальные, вплывая в наши души. Юрик обнял меня и снова поцеловал, шепча:

- Глупая моя малышка, мне не нужны твои подруги. Я просто танцевал с ними тогда, когда к тебе прилип этот долговязый очкарик. Это из-за него ты не хочешь быть со мной? Из Кишинева досюда не так далеко. Я буду приезжать к тебе по выходным. А когда ты вырастешь, мы поженимся. Ничего не бойся.

А я ничего и не боялась. Я готова была идти за ним на край света. Ребята загалдели, выходя от нас, и мы расстались.



Глава седьмая.

В семь утра мы отъехали от нашего дома, зная, что во время нашего отсутствия за хозяйством приглядит бабушка Иляна, мать дяди Матвея, наезжавшая к нам из Каушан.

Наш путь по Украине лежал к северо-востоку от Бендер, и часа четыре вначале я спала, растянувшись на заднем сиденье, по своей летней привычке дрыхнуть до обеда. Проснувшись, я даже удивилась, что передо мной не мои привычные портреты “Beatles” и “Rolling stones” на стенах моей комнаты, а вершины осокорей, мелькавших по обеим сторонам шоссе. Я села, вызвав улыбки тети и дяди. Все остальное время в пути я только и делала, что глядела в окно. Привычный к знакомому маршруту дядя, уверенно вел машину по украинским дорогам, объезжая большие города и пролетая сквозь маленькие. Лесные массивы Западной Украины сменились огромными людскими агломерациями Днепропетровщины, а потом и Донбасса. Вообще, по сравнению с бескрайними просторами лесов России, где часами за окном поезда или автомобиля даже у нас на Нижегородчине, не говоря уж о сибирской тайге, виден только сплошной зеленый цвет, леса Украины пролетают быстро, окутывая, правда, тяжелым сумраком широколиственных пород: платанов, буков, грабов, лип. На Харьковщине же все девственные леса давно извели, а, опомнившись, при советской власти уже, насадили деревьев сами.

Теперь в этих посадках завелись даже грибы, по которые ходят редкие любители из русских. По словам моего двоюродного брата Игоря, хохлы грибов почему-то не едят, предпочитая всему сало, и он набирает корзинки рыжиков на просторе.

Вечер уже садился сыростью над балками, когда мы, петляя между девятиэтажек нового микрорайона, добрались до дома моих родных. Нас ждали все: и тетя Лида с ее семейством, и мои мама, папа и сестричка. Не зная, с кем целоваться первым, я обнималась с папой, Иринка тыкалась носом мне в живот, а брат Игорь хватал меня с высоты своего двухметрового роста: поцелуи, смех, возгласы.

Три родные сестры собрались вместе, и я видела, что моя мамуля проигрывала обеим другим, как старшей Наталье Ивановне, модно одетой, красиво причесанной, подтянутой, так и младшей Лидии Ивановне, хотя и высокой, полной, но свежей и нарядной. Моя мама хоть и проработала всю жизнь в конторе, никогда не одевалась экстравагантно, о чем мечтаю я. Да и папа мой по сравнению с кудрявым красавцем Матвеем Гавриловичем и офицером-летчиком Алексеем Ивановичем казался обычным: рыжеватый и лысеющий, но я обожала своего папочку больше всех на свете.

Мой кузен Игорь только что демобилизовался с границы. Он служил в Туркмении на границе с Афганистаном, и папа мой служил на границе, но на Западной Украине, так что теперь двум Алексеевичам - Игорю и Борису - есть о чем поговорить. Я уселась на диван между ними, а моя сестричка взобралась папе на колени. Дядя Матвей в ванной принимал холодный душ, чтоб снять напряжение от дороги. Моей двоюродной сестры Наташи с нами не было. Она сдавала вступительные экзамены в политех и жила сейчас в Харькове. Тетя Лида сообщила нам, что Наташа уже имеет две четверки за сдачу экзаменов, скорее всего поступит, даже при всех четверках. Если, конечно, не срежется. Назавтра у нее устная физика, а через три дня - сочинение.

Без Наташи я полностью попадала под власть Игоря. Мы обожали друг друга. Его отец-офицер считал сына натуральным разгильдяем. Три года назад дядя Леша загонял Игоря в военное училище, но тот всеми правдами и неправдами завалился в нем и поступил в ХИСИ. До того, еще в школе, Игорь увлекся одноклассницей до такой степени, что поступил туда, куда и она. Кто тут кого окрутил - не знаю, но уже в октябре того года Ольга заявила, что ждет ребенка. Молодых со скандалом поженили, Игорь перешел на вечернее отделение и стал работать, родилась Мариночка, а Игоря забрали в армию. Мама моя ругала Игоря разиней и растяпой и говорила, что ему все это поделом, когда Ольга его не дождалась. Она нашла другого, пока Игорь служил. Теперь Мариночку перебрасывали от одной бабушки к другой, а Игорь получил развод и был свободен. Сейчас Мариночка жила у бывшей Игоревой тещи.

Игоря, кажется, совершенно не касались невзгоды личной жизни: он балагурил и дурачился со мной. Мама и тети ходили по магазинам и даче, папа и дяди пропадали на рыбалке и баловались крепким летным спиртом, а мы с Игорем встречались с его приятелями. Он водил меня то к Гарику, то к Вовику, то к Павлику. Его компания мне очень нравилась. Хлопцы у него там взрослые, старше меня на четыре-шесть лет, и я для них - просто маленькая девочка, сестренка Игорька, которого они уважали. Один из этих друзей, Павел Шварцбург, женится на днях, а наш Игорь будет у него свидетелем. Вместо своей девушки на эту свадьбу Игорь берет меня.

Поле сдачи экзамена по физике к вечеру заявилась сияющая Наталья. На этот раз она получила пятерку. Теперь, даже сдав сочинение на трояк, она поступит в институт. У нее, правда, нет таких литературных талантов, как у меня и она опасалась тройки, поэтому запиралась в своей комнате наедине с классической литературой. Наташа - дама серьезная по сравнению со мной. Мои родители очень ее уважали и с раннего детства то и дело ставили мне в пример. Сестра хорошо училась и играла на скрипке, за модой и мальчишками не гналась.

Но год назад она недобрала баллов в политех, потому что разволновалась. После этого работала лаборанткой в своей же школе и усиленно готовилась в институт. Наташу одевали красиво и дорого, но ее слишком массивный зад при тонковатых ногах портил все дело, вдобавок все эти наряды не выглядели шикарно при демократичной длине строго до колена. Многие наряды по вырастанию из них сестры, доставались мне, я их обрезала и зауживала, и с моей безукоризненной фигуркой выглядела в них сногсшибательно. Но с лица, конечно, выигрывала Наташа.



Глава восьмая.

Где-то за день до свадьбы с утра зазвонил телефон. Мы были дома втроем без взрослых, и я подошла к телефону, думая, что вполне мог позвонить и Юра. Мужской голос спрашивал Наташу. Вот это да: наша скромница завела кавалера! Зная, что она никому не отвечает, я сказала, что ее нет дома, а парень настойчиво спрашивал, когда она будет и где она. Я просто повесила трубку.

В обед Наталья предложила мне сходить к своей бывшей однокласснице Алле по каким-то своим делам. Вскоре мы вовсю пылили по дороге к селу Подолы, где жила и дочка нашего Игоря. Я еще не видела ее в этом году, и Наташа предложила зайти к Осипенко, родителям нашей бывшей невестки.

Как милы моей душе украинские села, утопающие в зелени садов и многоцветье цветов. Как люблю я алые и белые мальвы, желтые крупные золотые шары рудбекии и пестрые, похожие на цветные половички, георгины, растущие перед беленькими чистыми хатками с разноцветными распахнутыми ставнями, и румянец алых яблок на яблонях, клонящих свои ветви к земле под тяжестью плодов. Тут тоже свой особый запах, совсем не такой, как в нашей холодной России, послабее, пожалуй, молдавского, но тоже приятный и пьянящий.

Сначала мы зашли к Алле Грушко, у которой, оказывается, уже сидели две их одноклассницы, а потом пришли еще две. Всех девчат из бывшего Наташиного класса я знала. Это, в основном, такие же, как и моя сестра, офицерские дочки, лишь немногие, как Алла жили в семьях рабочих или колхозников. В Подолах девчата из гарнизона ходили в восьмилетку и крепко подружились с сельскими девчатами. У длинной рыжей Аллы Грушко, которая была некогда комсоргом класса, не дом, а штаб-квартира, где часто собирались ее подруги.

Моя Наташа, два дня скупо разговаривавшая с нами, тут разговорилась не на шутку. Все обсуждали свои классные новости. Два их одноклассника, Лариса и Вадим, собирались пожениться. Надо же! Тут тоже рядом со мной сидела Лариса Серова, но это не та Лариса, что выходит замуж. Серова - вся какая-то вертлявая, некрасивая - мне совсем не нравилась, но она постоянно приставала ко мне и выспрашивала о нашей жизни в Навашино и Бендерах.

Девчата обсуждали потом учебу в консерватории еще одной Наташи - Рожковой, которая мне очень нравилась. Рожкова обожала учиться музыке и делала это не по указке родителей, а по велению души. Великих трудов стоило вытащить ее гулять. Эта Наташа - маленькая стриженая светловолосая, не бегала за мальчишками и не воображала, как дылды Ларка Серова, Ирка Смелюк, Танька Попенко. Те бегали за курсантами и строили из себя взрослых. Я подсела к Наташе Рожковой и смотрела на нее обожающим взглядом. Мы располагались на веранде, увитой густыми виноградными лозами с темными листьями, похожими на растопыренные лапы таинственных зверей. Возле нас стояли корзины с крупными сочными яблоками, розово-белыми внутри, сладкими и ароматными.

В разговорах девчата дошли и до предстоящей свадьбы Павла Шварцбурга с Тамарой Ковальской из их же школы. Новобрачным по двадцать, но их не одобряли, потому что они - еще студенты. Тома, судя по всему, ждала ребенка. Тут же наша Наталья вспомнила и лопнувший с треском брак ее брата Игоря и напомнила, что мы собрались навестить и его крошку-дочку. Набрав у Аллы кучу потрепанных тетрадей с сочинениями, выручавших не одного бедолагу, мы ушли к родственникам.

Каменная просторная хата Осипенко стояла в середине села на заросшей травой и плакучими ивами улице, где у дороги копошились куры и гоготали отправляющиеся к канаве гуси. Родители Ольги: тетя Зина и дядя Федя копошились в саду. Наша маленькая белокурая племянница Маришка, похожая на ангелочка со старинной открытки, строила куличики в песочнице во дворе. Ей всего два годика, но она - умница, игралась сама, не мешая бабушке с дедом. Я уважала полную и ласковую смешливую тетю Зину. Она - Ольгина мачеха, у нее не было своих деток, и к неродной внучке она прикипела всей своей душой. Тетя Зина искренне рада видеть нас. Она заключила меня в свои горячие пахнущие парным молоком объятия и усадила за стол во дворе, захлопотав, принесла всевозможные закуски, фрукты и кринки со свежими молоком и сметаной. Мариночка, непонятно еще болтая, взобралась ко мне на колени. Хотя была она оторвана от родной матери, у бабушки с дедушкой девочка не испытывала недостатка в любви. Тетя Зина называла ее “моя рыбонька, моя ясочка, мое золотко”. Хотя Мариночка и не ее кровь, но кто сказал, что любят только кровную родню?

Осипенко говорили по-украински, и малышка восприняла их язык. Несмотря на то, ее отец - русский, Мариночка видела его пару раз в неделю, и ее язык, обычаи, уклад жизни именно украинские. Интересно, а кто я? Мы с Наташей принесли малышке игрушки - кубики и мишку. Она очень рада, тут же попросила меня поиграть с ней. Меня любят дети, все друзья моей сестрицы Иринки лезут ко мне, а сама сестра всегда полностью была на моём попечении дома.

Пришел добрый и улыбчивый дядя Федя. Он немногословен, но - мягкий и тактичный человек. Никакого зла на нас эта семья не держала и всеми силами пыталась родниться, но дядя Леша с его высокомерием и высокоумием портил все дело. Правда, на него никто не обращал внимания. Сейчас об Ольге не говорилось ни слова. Осипенки больше расспрашивали о нашей жизни, приглашая через нас в гости всю нашу родню. Мы сидели у них добрые пару часов, и Наташа, спохватившись, начала собираться домой, оправдываясь тем, что ей надо усиленно готовиться к экзаменам. Когда мы возвращались домой, то передали приглашение Осипенко зайти к ним. Это всем очень понравилось.

На другой день в раннем автобусе Наташа уехала в Харьков, а к вечеру мы все загрузились в наши два “Москвича” и отправились к Осипенкам. Там уже вовсю нас ждали и дали настоящий пир горой с горилкой и вином, и оба мои дядюшки изрядно расслабились. Хорошо, что мои тети имеют права и не пили алкоголь. Закончилась эта гулянка походом на местный небольшой ставок, так по-местному называется пруд, где все наши мужчины, включая Игоря, полезли купаться. Тети сначала робко бродили по воде, но потом и они окунулись. Плакучие ивы свешивали свои длинные зеленые пряди в воду. Дух созревших яблок вперемешку с терпким запахом парной воды вызывает во мне сильную любовь и к этим вот степным украинским местам. Но солнце, похожее на спелое красное яблоко, садилось. Пора расставаться.

Приехали назад мы в десятом часу и не успели еще отойти от впечатлений, как кто-то упорно зазвонил в дверь. Я пошла открывать и увидела перед собой кудрявого светловолосого молодого человека в светлых брюках и рубашке. Я его где-то видела, тут же вспомнив где: на фото в альбоме Наташи. Это ее одноклассник Саша Михайлов. Он спросил Наташу. Я не отошла еще от впечатлений вечера у Осипенко, мне хотелось поболтать, и я спросила, не надо ли чего передать.

- А вы не могли бы выйти вниз? - неожиданно спросил он, и мы спустились. Сели на скамейку под плакучие ивы у подъезда. Наши окна и балкон сюда не выходили, поэтому нас моим родным не видно.

- Знаете, - начал Саша, - почему-то я вам сразу доверяю, чувствую, что вы - девушка что надо. Знаю, что вы — Наташина сестра из России, видел ваши фотографии у нее. Вы можете надо мной посмеяться, как и она. Наверное, я люблю ее, а ей это все равно. Тетя Лида и подруги настроили ее выйти замуж только за офицера. Может, вы, Люся, ее отговорите от этого?

Я пожала плечами, Саша - парень неплохой. Я знала, что он учится в Харьковском университете. Но что я сделаю с сестрой и теткой, помешавшихся на погонах? Я уговорила Сашу, что у него еще все впереди, не побежит же он сейчас же жениться. Расстались мы чуть ли не друзьями.

Глава девятая.

Наша Наталка явилась только в обед субботы, когда я собиралась на свадьбу, а Игорь уже укатил в ЗАГС в качестве свидетеля со стороны жениха. Я не взяла с собой нарядных платьев, не думая, что попаду на свадьбу. Мне дали бесподобное Наташино из блестящего сиреневого гипюра с люрексом. Наташа соорудила из моих прямых волос красивые локоны при помощи фена. Наконец, я стала прекрасной Золушкой на балу. Папа сказал, что я необыкновенно хороша в этот вечер. Он привык ко мне в брюках и с лохмами, а тут словно не его дочка, а принцесса. Мама и тети меня перекрестили, а дядя Матвей подвез к самой хате на окраине города, где играли свадьбу. Молодые уже подъехали, их черные “Волги” стояли возле дома. Брат выскочил из пестрой толпы молодежи и потащил меня знакомиться со всеми.

Жених Пашка в белом костюме с бабочкой сегодня бесподобно красив. Он сделал при виде меня круглые глаза, говоря очень миленькой миниатюрной невесте:

- А это Игорькова сестричка из Молдавии или из России. Откуда ты, Люся?

- Она у нас интернациональная, - ответил за меня Игорь, смеясь, а Павел, не унимаясь, схватил за плечи длинного большеносого парня и подвел ко мне:

- Вот, Алик, тебе и пара. Береги ее.

Все засмеялись, и нас позвали за столы. Мой братец действительно не моя пара, его уже схватила под руку какая-то девица, и я оказалась за столом каким-то образом напротив них, но рядом с этим Аликом.

Он - младший брат жениха, в их лицах есть черты сходства, но Алик и выше старшего брата, и гораздо светлее его. Я знала, что Шварцбурги - евреи‚ что их отец - тоже военный‚ как и мой дядя‚ но их отец чином выше нашего дяди. Об их семье‚ где три сына и все такие деловые парни‚ я уже наслышана. Теперь со мной рядом сидел младший Шварцбург - светловолосый‚ темноглазый‚ двухметровый. Провозгласили первый тост за молодых‚ все пьют‚ стоя‚ и я едва достала Алику до плеча‚ несмотря на мои “платформы”. Выпив‚ Алик стал веселым‚ завелся болтать и все подкладывал мне на тарелку то салаты‚ то другие закуски. Мы еще раза два выпили какого-то приятного вина‚ и мне стало чрезвычайно тепло и весело. Алик наворачивал мне на ухо что-то милое о том‚ что я - просто картиночка‚ он давно мечтал встретить такую девочку‚ жаль‚ что я не из их города. Мы громко кричали “горько!” со всеми‚ выпивали еще раз и пели со всеми веселые украинские песни.

Потом Алик повел меня танцевать‚ и я долго танцевала только с ним‚ несмотря на то‚ что ко мне подбирались и другие знакомые парни - приятели Игоря и Павла. Но Алик, по-моему, был полон решимости насчет меня‚ не уступая свою даму никому. Он заявил‚ что еще ни разу не встречался с девушкой‚ потому что родители запрещают‚ да почему-то он и не нравится им‚ дамам. А‚ по-моему‚ он - неплохой‚ даже нос его не очень портит‚ ведь для мужчин большой нос - украшение.

Мы вновь сели за стол, снова звучали тосты, мы еще и еще раз выпивали. Моему неокрепшему организму этого много‚ и брат толкал меня ногой под столом, я‚ рассеянно улыбалась и кивала ему.

Алик снова вывел меня из-за стола. Он предложил мне выйти из двора Ковальских и погулять над Осколом, который протекал совсем рядом. Незаметно мы выскользнули за калитку, которая по случаю свадьбы открыта настежь.

Над Осколом, под завесой из плакучих ветвей обожаемых мной здешних ив, Алик поцеловал меня. Мы сидели прямо на теплой земле среди редкой травы над водой, он обнимал меня, и мы целовались еще и еще. Мне совсем хорошо и не хочется уходить.

— Завтра утром я уезжаю в Молдову. Вот ужас, — сказала я, — так не везет. Мы только встретились и расстаемся.

Алик согласился, что это очень плохо, но добавил, что у нас все еще впереди, мы можем писать друг другу, звонить, что он может ко мне приехать в гости зимой. Мы опять же целовались, а потом ушли во двор Ковальских ко всем, а то мой брат Игорь меня уже хватился. Как хорошо, что на этой свадьбе нет ни моих родителей, ни теть. Мы с Аликом ходили в обнимку открыто. Никто ничего нам не говорил, по-моему всем явно было не до нас. Понемногу гости разошлись, мой братец Игорь попросил Алика проводить меня, так как сам он уже пошел провожать свою подружку.

Попрощавшись с Павлом и Тамарой и пожелав им всего самого-самого, я ушла под руку с младшим братом жениха. Почти все время на свадьбе прогуляла по закоулкам, ничего не увидев. Да и окосела к тому же почти сразу… Хороша. На улице уже стемнело. Мы с Аликом не хотели расставаться и целовались на каждом шагу. Он был чуть моложе меня, разумеется, его поцелуи не так умелы, как Юриковы, но мне и этого достаточно.

На улице я понемногу отрезвилась, соображая, что могу никогда в жизни не увидеть этого высокого еврейчика. Он уже сто раз повторил мне свой адрес, да я и без труда могу его узнать у Игоря, тем более, что и ранее была у них в доме. Однако, Алика ранее там почему-то не встречала.

Мы добрались до дома моих родных, попрощавшись, я поднялась наверх. Все отметили мою относительную трезвость. Игорь возвратился через пару часов после меня и трезвым его назвать было никак нельзя. Я, не дожидаясь его, давно уже спала без задних ног, а вот утром он встал раньше меня, чтоб проводить нас честь по чести по выражению моей мамы. Жалко расставаться с Игорем и вообще с таким родным мне давно Купянском, но надо было уезжать.



Глава десятая.

Наш путь теперь лежал к юго-западу от Купянска, городка, раскинувшегося по Меловым горам на берегу Оскола, притока Северского Донца, струящего свои воды по востоку Украины. Я уже знала, что моя сестра Наташа сдала вступительные экзамены успешно и зачислена студенткой в Харьковский политехнический институт.

Поначалу мой папа не хотел ехать в Молдову. Как же, у него дома сад, хозяйство. Будто больше дома нет родни и некому приглядеть за всем этим пару недель. Но наши уговоры, а больше, наверно, тяга к тем местам, где он провел несколько своих лучших молодых лет, служа на границе, пересилили все, и он поехал с нами, чтоб хоть пару деньков подышать могуче-сладостно ароматным воздухом Молдовы.

В машине мы сидели рядом, и вовсю распахнутыми глазами глядели на любимые нами украинские пейзажи. На сей раз мы заехали и в громадный Днепропетровск ради общего обзора, но долго его не разглядывали. Скорее, скорее дядя повел машину на Запад, и к ночи, проехав через огромные сплошные сады Винницы, мы въехали на землю Молдовы, а от шумного Тирасполя рукой подать и до родных Бендер. По сути эти города только Нистру и разделяет. Уже к вечеру следующего дня я сидела у Светланы Молнар в окружении ее сестер и Ани Лэзэреску. Меня отпустили только с тем условием, что я возьму с собой и свою пятилетнюю сестрицу Иринку. Это я и сделала. Иру сразу же увела к куклам ее сверстница Вика Молнар, а мои темноволосые подруги устремили три пары больших карих глаз на меня, ловя каждое слово моего дикого приукрашивания событий.

Я самозабвенно рассыпалась в подробностях моего вечера на скамейке в зарослях георгинов и золотых шаров с Сашей Михайловым и уж совсем соловьем разливалась, описывая свадьбу у Шварцбургов. По моим словам получалось, что Михайлов и Алик - просто ангелы и несравненные красавцы, хотя поначалу мне ни тот, ни другой на лицо не особо понравились. Оправившись от моих завираний, Света сообщила, что Юрик Мицкевич уехал, а Игорь Морошану никуда не ходит, ни с кем не разговаривает, наверно, влюбился в меня и ждет моего приезда.

Еще Света рассказала, что она пару раз ходила в гостиницу к тете и налетела-таки на итальянцев, попыталась пообщаться с ними, но они кроме “спасибо, карашо” ничего не знали по-русски, а она им в ответ только “чао”. На том расстались, а те на другой день и уехали. Теперь Свете взбрело в голову осветлить волосы и покрасить их в пепельный цвет. Отец их по-прежнему встречался с той Ниной, но к себе ее не приводил и пока в доме за главную она, старшая дочка. На это заявление фыркнула более высокая средняя Стелла, она не считала себя подчиненной. Сестры сто раз на дню ругались и столько же мирились, я-то их знаю. Чудесно бы иметь сестру на год-другой старше или моложе, но нет же: мои родители подарили мне сестру на целых десять лет моложе меня. Что с нее взять? Вот родного брата у меня нет, а я в силу своего характера всегда тяготела к мужскому полу, может, поэтому и обожала своих двоюродных братьев. Теперь мне недоставало братца Игоря.

Игорь Морошану зашел к нам через день после моего приезда, чем вызывал чуть ли не обморок у моей любимейшей мамочки. Он пришел часов в девять. Вышли мы с ним под окно, и он получил от меня свою порцию рассказов о моей поездке на Украину с очередными приукрашиваниями. Хотя Саша Михайлов сам жаловался мне на то, что не получал должного внимания от моей кузины Наташи, считая меня форменной малявкой. Южный темперамент Игоря боролся с его сдержанными манерами и природной застенчивостью, наконец, ему надоели мои глупости, и он меня просто прервал:

— Это ты расскажи своим подругам. Светлана Молнар будет в восторге. Так ты будешь тут?

В сад выглянул мой дядя, поздоровался за руку с Игорем и завел с ним разговор о жизни, обещая, что его стихи осветят здешний мир прямо на этой неделе. В саду появился и мой папа, говоря, что мать зовет меня домой.

А в хате мать зашипела на меня:

— Паршивка, прекрати болтать с мальчишками! Уже на весь Купянск осрамила, трясясь с кавалерами по кустам.

Я получила звонкую оплеуху и скрылась в своей комнате. Моя синеглазая белокурая сестренка обняла меня, и мы легли с ней на постель, где я рассказывала ей сказки до тех пор, пока она блаженно, как все любимые счастливые дети, не заснула возле меня. Только она пока - мое спасение в моей семье, отец всегда берет сторону матери, считая, что она во всем права.

Папу мы вскоре проводили, а вот сестренка с мамой уехали через неделю после него, и только проводив их, самых моих близких людей, я вздохнула облегченно: пилить и оскорблять меня больше некому, мамочка уехала. Она никуда не выпускала меня, запрещая общаться со всеми, а если приходили девчата, то мама садилась напротив и слушала все наши разговоры. Гулять меня вообще она не выпускала, боясь моих общений с мальчишками. После отъезда матери до школы осталась ровно неделя. При мамуле я никуда не выходила и не знала никаких новостей у своих друзей. Мама успела отчитать и Игоря Морошану, заявив, что я для невесты еще соплива, и он оскорбился до глубины души ее приемом, тем, что его уличили в чем-то грязном и низком.

Я сама позвонила ему после того, как поезд с моей матерью уехал на северо-восток. Мы встретились, и я взахлеб пожаловалась ему на мать, а он пытался еще оправдать ее, говоря, что все наши старики таковы.

— Но ведь тетя Наташа и дядя Матвей совсем другие,— со слезами в голосе спорила я, а Игорь купил мне мороженое и гладил меня по плечу, успокаивая. Меня уже совсем куда-то понесло, и я ничего не хотела знать кроме того, что я - бедная, разнесчастная и обиженная всем белым светом. В сквере у вокзала на скамейке за буйными кустами давно отцветшего жасмина, я прижалась к плечу Игоря и расплакалась, как маленькая, а он целовал меня в лоб. Мы гуляли с ним дотемна, он много рассказывал мне о друзьях из своего села, о своих приключениях там и читал свои стихи по-русски и по-молдавски.

Через пару дней после этого подборка его стихов с его портретом была помещена в нашей газете. Игорю шестнадцать, слава обрушилась на него, обычного паренька из небогатой многодетной семьи. Я-то знала, что у Игоря еще трое младших, а старший брат служил в армии. Игорь мечтал получить высшее образование, причем, хотел быть именно учителем, что так похвально для парня. У него не было иных мыслей, как пойти после школы в пединститут, и это при том, что его отец - шофер автобазы, а мать - ткачиха на местном шелковом комбинате.

После своего яркого выхода в свет в газете Игорь привел меня к себе в дом. Их небольшая и небогатая хата была расположена не так далеко от нас на Школьной улице. Она и стояла так же, как наша, увитая виноградом и цветами среди благоухающего сада. Мать и отец Игоря - обычные люди, не такие, как мои тетя и дядя, а скорее, как родители мои, не модные, не выдающиеся, но добрые и улыбчивые. Игорь очень был похож с лица на мать, которая так чудесно с сильным молдавским акцентом, где мягко произносятся все “л” и “р”, выделяя все “о”, говорила со мной.

Она сразу же назвала меня “скынтейя” - “звездочка” и просила Игоря приглядывать за мной, такой хрупкой и маленькой. Как и многие пожилые молдаванки, мать Игоря — полная, пожилая и добрая. Такой через много лет станет и моя подруга Светлана Молнар, любящей, заботливой, умелой женой и матерью семейства. Увы, мне такой не бывать. Я и на склоне лет буду стройной - то порывистой, то задумчивой, уходящей в свои мысли, стихи и романы всех значений этого слова.

У Морошану меня посадили за стол, потчуя голубцами в виноградных листьях и фаршированным перцем, а на десерт тут, как и везде в Бендерах, арбузы, груши, сливы и другие фрукты из своего сада. Младшие сестренки и брат Игоря сидели с нами за столом на веранде, и мы с Игорем поочередно читали свои стихи, а тетя Софа и дядя Ионел то и дело хвалили нас, приговаривая: “Мэй, как хорошо!» со своим красивым молдавским акцентом.

Узнав, что у меня тут была младшая сестра Иринка, сестры Игоря пожалели, что я не приводила ее к ним, они бы показали ей своих кукол, а подросток Нику фыркнул, смеясь, что этим глупым девчонкам только куклы и нужны. Чудесная, милая семья. Наверное, тетя Софа не бьет Игоря по лицу, когда он приходит поздно. И она действительно попросила сына проводить меня прямо до калитки, чтоб — не дай Бог - к Лучике никто не пристал.



Глава одиннадцатая.

Буквально за два дня до занятий я опять подцепила кавалера, как сказала бы моя мама, и если б одного… Света Молнар затащила меня в гостиницу “Нистру”, где работала ее тетя Рая. Тетя сидела дежурной по этажу, и ей надо было сходить в магазин. Она оставила с ключами нас. А Светлана не зря торчит тут: приехали артисты цирка из Киева, и в тот же день мы их увидели. Широко улыбаясь, к нам подошли трое парней и с шутками-прибаутками типа: ”Ой, какие тут милашки!”-попросили свои ключи. У Светы свой подход к парням: “А выкуп?” Самый симпатичный из них, высокий с волнами каштановых кудрей по плечам, дал нам две конфетки. ”О, мерси,” — строила глазки заведенная Света, а парни вдруг спросили, не хотим ли мы с ними посидеть, выпить кофе, например. От этого Светка просто в небо взлетела и уточнила, когда к ним можно зайти.

Тут появилась тетя Рая, Светик уступила ей место и потащила меня почти сразу же к выходу. Но уходить она не хотела и начала уговаривать меня зайти к циркачам в номер. Света, знающая в гостинице все ходы и выходы потащила меня через вестибюль и, обойдя тетино место с черного хода, вывела прямо к двери номера артистов. Я ничего еще не успела возразить, как подруга позвонила, и в открывшейся двери мы увидели того самого каштанового красавчика, переодетого уже в светлые шорты. Нас пригласили в номер.

Мы познакомились. Самого высокого зовут Михаил, он - жонглер, а худенькие Гена и Витя - гимнасты. В подтверждение своих слов Миша взял три яблока и начал ими ловко жонглировать. Нас усадили на диван и попросили сказать что-нибудь по-молдавски. Я особо-то и не знаю, кроме:”Мэ нумэск [ Мэ нумэск - Мое имя \молд.\] Люся“, “Тэ юбэск [ тэ юбэск - Люблю тебя \молд.\]”, “Юбиря мя [ юбиря мя - Любовь моя \молд.\]“и подобного набора слов.

— О, — засмеялся Миша, — да эти девушки весьма искушены в любви. А на вид - молодые.

Мы приврали, что нам почти восемнадцать лет, закончили школу. И если крутобедрая Светлана еще тянет на это, то я - навряд ли. Да и ладно, мало ли худеньких средь выпускниц школ?

Нам предложили кофе, коньяк и фрукты. Я коньяк не пью, а вот Светлана лихо глотнула из пузатенького бокала, заедая конфетами. Прямо-таки завсегдатай ресторана какой-то, а не моя подруга. Парни спросили, чем же блестим мы, и Света заявила, что Люся пишет стихи и уже печатается, а еще мы играем и поем на сцене. Батюшки, разошлась: три аккорда на гитарах знаем. Пришлось мне читать парочку своих стишат о любви, а светлый прыщавый Гена подал мне гитару, под которую мы со Светой спели одну из песен на мои стихи. Парни весьма были рады встретить подобные им творческие натуры. После нескольких народных молдавских и украинских песен мы уже чувствовали себя совсем близкими друзьями. Тут и я проболталась, что родом с Нижегородчины. Запели “Ой, цветет калина” хором. Услышав наш концерт, из соседних номеров пришли еще артисты, и в конце концов нам вручили два билета на вечернее восьмичасовое их выступление.

Мы вывалились из гостиницы в совершенно счастливом состоянии, но Света ревниво заметила, что этот красавчик Миша Николаев все больше ко мне клеил, а ей достался тощий маленький Гена, хотя там были и другие более симпатичные. Наверно, остальные женаты.



Глава двенадцатая.

Вечером нарядная и благоухающая духами Светлана зашла ко мне. Я не хотела особо наряжаться: надела белые брюки и блузку, и мы отправились во Дворец культуры имени Ленина в центре, где и давали представление киевляне. Михаил Николаев выступал в самом начале. Он был бесподобен в голубом костюме, отделанном блестящим орнаментом. Издалека его волосы и лицо совершенно прекрасны. Предусмотрительно захватив с собой цветы, мы решили вручить их своим приятелям, и я поднялась на сцену с ворохом разноцветных астр, хризантем и тагетесов. Больше никто ничего не дарил, и он поцеловал мне руку, шепча, что сейчас подойдет. В зале полно моих знакомых, и все видят, что он мне что-то сказал.

Гена, Витя и другие парни, выступали группой, причем, худенький Гена всегда оказывался на чьих-то плечах. Парни выполняли свои номера четко и красиво, Гена летал, как мячик. После их выступления половина Светиных цветов оказалась у меня. Она вручила свои цветы совсем не Гене, а самому мощному из них, так что Гене подарила цветы я и получила от него поцелуй в щеку. А Светлане не досталось и этого, и до конца представления она сидела, ругмя ругая этого изменщика Гену.

Михаил Николаев со своей пышной гривой подошел ко мне уже в конце представления. Я сидела в самом центре с краю, и он стоял рядом со мной при исполнении их труппой последнего номера - воздушных гимнастов, висящих на трапеции вверху над сценой. Зал долго аплодировал всем артистам, которые выходили на сцену, а Николаев принимал восхищенные взгляды зрителей, стоя со мной рядом и кивая под крики: “Браво!”

Потом он повел нас со Светланой к себе за кулисы, где мы помогли ему взять кое-какой реквизит, который сложили в автобус, а после, позвав и Гену, ушли танцевать в ночное кафе. Там вовсю играла музыка и танцевали пары. Ну вот, точно дойдет до нашей Нины Пантелеевны и попрут нас из комсомола.

Но Светке Молнар уже давно море по колено. Она, что видно невооруженным глазом, нацелилась на Мишу Николаева, столичного артиста-красавчика, и так и поперла, как танк, в своем стремлении. Она даже сама подцепила его под руку, хотя он больше обращался ко мне.

В кафе парни угощали нас только легким вином, потому что им самим нельзя пить ничего крепкого. Ежедневные тренировки и репетиции - надо быть в форме. Они не могли сидеть с нами всю ночь - строгий режим. Гена даже не ел пирожных, чтоб не набрать лишние килограммы. А вот Светлана, не глядя на свой здоровенный зад, уплетала наверное, пяток сладких пирожных под толстым слоем крема. Мне просто стыдно за нее, и я, толкая ее ногой под столом, шепнула ей:

—Хватит лопать сладкое, поимей совесть.—

Миша уморительно рассказывал, как он поступал в цирковое училище и хотел сначала быть клоуном, но потом передумал, а вот Гена так и родился в цирке, вся его семья цирковая, еще прадед выступал на арене. Вместе с ним в номере заняты два его родных брата и два дяди, так что они и называются “акробаты Зеленко”.

Молдавская теплая ночь усиливала ароматы ночных цветов вокруг кафе, пронзительно пахли душистые табаки и маттиолы, их запахи вплывали в раскрытые окна и звали молодежь к любви. Светланка действительно охмурила Михаила, а мне достался немного застенчивый Гена, с которым я то и дело танцевала. Наконец, мы ушли в ароматную молдавскую теплую ночь конца августа, моего пятнадцатого августа.

Чтоб не тревожить тетю, я влезла в окно своей комнаты, не закрытое мной заранее. Меня провожали оба, потому что первым по дороге от кафе стоял дом Светланы. Ей так и не удалось побыть с Мишей наедине, но она его действительно замучила своими приставаниями. Правда, он успел шепнуть, что завтра ждет меня в двадцать один ноль-ноль на набережной.

Я не зря встала так рано, мне надо идти в школу на сбор, через день - первое сентября. Вот уж что я не хотела, так это - учиться, хотя закончила предыдущие восемь классов без троек. Бытует мнение, что те, кто учится хорошо, любят учиться - ничуть не бывало! Я ненавижу некоторые предметы. Особенно, как ни странно физкультуру, и в ней - баскетбол. Я люблю лыжи, коньки, гимнастику, выношу еще легкую атлетику, но баскетбол и другие игры в мяч у меня вызывают ужас в душе. И вот надо опять два раза в неделю ходить на физкультуру и играть в баскетбол… Не люблю я и черчение, отчасти и все точные науки. Все ведь зависит от учителя в школе. Если хорош преподаватель, то и его предмет становится симпатичен. Нина Пантелеевна как раз и портила математику так, что я ее не очень-то любила. Год назад я учила математику у Татьяны Николаевны, умной, доброй, тактичной, глубоко порядочной, и я любила и преподавателя, и ее предметы. Нина же Пантелеевна вопила на весь класс и обзывала тех, кто послабее, балбесами и олухами. Кто ж нормальный будет любить такую тетку? Но так, как мы закончили курс неполной средней школы, из нашего класса несколько человек, в основном парни, ушли в техникумы и училища.

Наутро я встала вместе с тетей и дядей и рассказала им о цирковом представлении, не забыв сказать и о том, что Света подцепила в гостинице двух циркачей. “Надо же, — иронизировала тетя, — сразу двух. А ты тут ни при чем”.

На этот раз я зашла за Светой, а потом мы встретили Анюту Лэзэреску с ее сестрой Ларисой, и пошли уже компанией, чтоб влиться потом в общий поток галдящих учеников. Наших ребят мы нашли сразу. Нина Пантелеевна сверкала очками и взорами возле них. Наш пожилой и весьма солидный директор Федор Васильевич заговорил в микрофон и после небольших приветствий и пожеланий предложил классным руководителям развести учеников по классам.

Подлая Светка Молнар, схватив в охапку Анюту, забила предпоследнюю парту среднего ряда. Лично мне надоело сидеть впереди, но сзади я ничего не видела, поэтому бросила свою сумку на третью парту среднего же ряда — самый центр класса. Мы, как маленькие дети сели: девочка с девочкой, мальчик — с мальчиком.

Я пока сидела одна. Нина Пантелеевна пригласила еще группу ребят и сказала, что у нас будут учиться ребята из бывшего восьмого “В” пятой школы, неполной средней. Их было всего-то с десяток человек. Так как половина моей школьной парты оставалась свободной, ко мне подсела коротко стриженая симпатичная темненькая девушка, стройная и хрупкая, с длинной красивой открытой шейкой. У нее и руки с красивыми перламутровыми ноготками.— Привет, — шепнула она мне, — меня зовут Людмила. А тебя? — Тоже Людмила, — ответила я.

Мне эта девушка понравилась сразу. Нина Пантелеевна представила нам наших новых одноклассников и пустилась рассуждать о процессе учебы, задачах комсомола и наших задачах на два предстоящих года. Вскоре она отпустила нас, и Светлана с Анютой подошли ко мне, предлагая отметить начало учебного года дружным походом хотя бы в кафе на мороженое. Согласились почти все, а тех, кто еще колебался - уговорили, отправившись в ближайшее кафе-мороженое, тем более, что день начинался жаркий и охладиться не мешало.

Моя новая соседка по парте Люда Бернштейн шла рядом со мной, слегка улыбаясь всем. Я же, разгулявшись, болтала в центре всей компании о том, как мы со Светой подцепили циркачей, бесплатно ходили с ними в цирк, как Светик сняла там красивого жонглера. Многие ребята видели это выступление циркачей и заметили Михаила Николаева с его яркой гривой, поэтому девчата начали слегка, а то и явно завидовать.

Дома я раздумывала о предстоящей учебе и новой соседке по парте. Интересно, долго ли мы просидим вместе, не ругаясь? Класса до шестого я постоянно сидела с мальчиками. Их сажали со мной потому, что я была отличницей и вроде серьезной девочкой. Но уже с шестого класса мы перестали слушаться учителей и пересаживались, кто как хотел. В седьмом все девочки пытались сидеть с девочками, а парни с парнями к неудовольствию учителей. Но уже в восьмом появились иные симпатии, и вновь за столами сидели смешанные пары.

Петька Чоботарь рвался в профтехучилище, но приперся в среднюю школу явно из-за Светки Молнар, которая на него плевать хотела. Ей уже понравились Дан и Артур из новеньких. Она все выспрашивала о них у Люды Бернштейн.



Глава тринадцатая.

А меня волновало предстоящее свидание с Михаилом-жонглером, и вот, наплетя тете, что иду к Анюте, я, накрасившись и надев белые брюки, устремилась к набережной часов в девять вечера. До встречи еще час, и я просто прогуливалась между гуляющими парочками, глядя на огни за рекой.

Ночи конца августа уже темны и бархатисты, огромные ясные звезды видны среди зарослей жасмина, откуда я и глядела на небо. За кустами свет города сильно слабеет. Я отыскала ковш Большой Медведицы, Кассиопею и мой любимый Орион с Бетельгейзе. Слово “Бетельгейзе” звучит для меня музыкой, как и название других ярчайших звезд разных созвездий: Ригель, Регул, Вега, Алголь, Гемма, Антарес… Но Бетельгейзе является величайшей из видимых звезд. Интересно, а какова эта махина вблизи? Наверное, сознанию трудно будет это переварить. Бездна огня.

Я вышла из-за кустов, совсем упоенная думами о космосе, минут за двадцать до встречи с Михаилом. Возле меня остановился молодой человек в белых же брюках и с длинными светлыми волнами волос по плечам. Через плечо у него висела большая кожаная сумка.

— Простите, вы не скажете который час? - поинтересовался он, говоря мягко и красиво, по-молдавски смягчая “л” и выделяя “о”. Я ответила. Парень поблагодарил и неожиданно сказал мне, что не знает, где ему сегодня ночевать, так как он не прописался в общежитие, хотя и является уже студентом художественного училища. Думал, что приедет раньше, но ехать из Чадыр-Лунги долго, автобус сломался. Приехал он после пяти вечера, а в общежитие не определяют… Вот он и бродил по городу. В гостинице мест нет. Где можно еще найти такую дурочку, как я? Я первому встречному предложила дом своего дяди! Так и сказала:

— Раз вы - художник, то дядя Матвей будет рад.

Но мне надо встретить Михаила, а парень очень смутился, он сказал, что мог бы просидеть и на вокзале.

— Меня зовут Федор Митков, у меня паспорт, конечно, с собой. Я не бандит, не вор.

Я назвала себя, сказав, что мне надо тут дождаться приятеля. Федя ответил, что он, конечно, не торопится, и мы стояли рядом, ярко выделяясь в полутьме белыми одеждами. Вскоре я увидела и живописного Михаила. Я представила ребятам друг друга, хотя и сама-то толком не знала, что там за художник этот Федор. Вот так попала! Подцепила, не глядя, нового парня, что теперь делать? Честно говоря, я и не хотела бы встречаться еще два-три дня с Мишей, чтоб потом он уехал, возможно, навеки… Я сообразила, что лучше его сплавить подруге.

Подцепив обоих под руки, я завела их к Молнарам в подъезд и позвонила Светланке. А у нее отца нет, как всегда сестры спорили, кому читать на ночь малышке Виктоше. Открыв дверь, Света замерла от удивления, а после затащила нас в кухню пить чай. Я шепнула ей, что случайно встретила артиста, а Федор - мой новый друг. Тут уж Молнар всячески примазывалась к Мише, а мы с Федей, извинившись, быстро удалились.

Получается, что я и не наврала тете, что иду к подруге. Родные встретили меня, улыбаясь, а я рассказала им Федину ситуацию, от чего он покраснел под смуглой кожей, а я разглядела его: волосы светлые, а глаза карие, и кожа загорела сильно. Вобщем, парень симпатичный. Дядя предложил гостю диван в гостиной, а тетя повела нас ужинать. За столом Федю расспрашивали о его жизни и родне. Он из гагаузского села Томай. А гагаузы - это потомки турок и болгар, особая нация. Фамилии у них скорее болгарские, непохожие на молдавские, а вот в языке преобладают тюркские элементы.

Наутро гость покинул наш дом, рассыпаясь в благодарностях. Меня он спросил, нельзя ли к нам заходить, на что я ответила, что рада буду ему в любое время.

Последний день лета пек августовским горячим солнцем. Днем я работала в саду, а вечером ко мне зашли Светлана и Анна со своими новостями. У серьезной Анны новостей нет, а вот Светик стрекотала о том, что они с Мишей гуляли вчера ночью и целовались на набережной. Все понятно, артист и есть артист: в каждом городе новые подруги.

Во время нашего разговора раздался телефонный звонок. Мне звонил долгожданный Юрий Мицкевич. С упавшим сердцем я схватила трубку и делала девчатам знаки захлопнуть рты.

— Люсенька, дорогая, — услышала я в трубке, — я долго не смогу приехать. Нас в колхоз отправляют. Там то виноград, то картошка, то буряки. Сама пойми и не обижайся. Я очень хотел бы тебя видеть, но пока не могу. Учись хорошо. Всего тебе доброго.

Сердце мое упало к ногам, и дальнейшее я не особо слушала. Все понятно! Небось, у него там, в Кишиневе, еще дюжина таких доверчивых дурочек, как я. Хлопала ушами без толку. Я передала подругам наш разговор, от чего Светлана весьма оживилась и тоже сделала вывод, что у Юрика, небось, там, в столице роман с кем-нибудь. Ну вот, достукалась до сочувствия со стороны подружек, теперь будут жалеть.

Анюта сегодня тиха и задумчива, поэтому заботливая Светлана выспросила ее о ее, Анютиных, проблемах, на что та сначала отнекивалась, но когда мы то по-доброму, то строго нажали на нее, не выдержала и залилась слезами. Для нас это, как гром средь ясного неба. Наша строгая непоколебимая Анечка, плача, едва выговорила:

—Девочки, у нас дома такое...

На Анюту накатила целая истерика, она упала на диван и рыдала, рыдала, рыдала. Успокоилась она только после воды с валерьянкой. Мы просто потрясены. Что же с нашей Анной случилось?

А у Анны большие проблемы дома. Года два назад ее мать привела нового мужа — отчима ее дочкам. Матери в ту пору было лет тридцать пять, а парень, этот самый отчим, и того моложе. Было ли ему тридцать? Поначалу он вроде вел себя тихо. Работал по дому и в саду, выпивал изредка. Но в последнее лето будто с цепи сорвался и дошел до того, что пытался изнасиловать нашу строгую Анюту. Да не на ту напал! В конце рассказа Анна засверкала большими карими глазами и гневно воскликнула:

—Этот гад чуть не стащил с меня платье, но я схватила кухонный нож, лежавший поблизости и закричала: "Зарежу, сволочь!"

Света только ахала, прижимая руки к груди и без конца повторяла, закатывая глаза: "Ужас, ах, ужас!" Я и сама, холодея от этого самого ужаса, представляла, как этот здоровенный детина лапает нашу нежную Анечку и пару раз вставила: “Боже! Какой нахал!” А Аня, распаляясь от рассказа, продолжала говорить о том, что этот проклятый Сережа не выпускает мать из спальни и оттуда слышны только ее вздохи и стоны.

— Что он там с ней делает? - наивно вопрошала наша подружка, — наверно, издевается. Мы дружно кивали головами, соглашаясь и выносли приговор Анютиному отчиму: сволочь поганая. Аня же поклялась всячески ему вредить и настраивать на это же свою младшую сестру Ларису, с которой они были погодками и которая училась на класс младше нас в нашей же школе. Анюта до того была стыдливой, что не открылась о намерениях отчима даже матери. Мы узнали об этом первые.

Я робко спросила, не заявить ли на этого Сергея Васильевича в милицию, но Аня так грозно фыркнула на меня, что я захлопнулась. Остыв немного, она смягчилась и взяла меня за руку со словами:

— Люся, зачем же позорить нашу семью? Не говорите никому, даже родным. Умоляю.

Но меня так потрясла эта история в Аниной неблагополучной семье, что я, выросшая, хотя и в строгих запретах родителей, но во вполне приличной семье среди скорее пуритан, чем развратников, не утерпела и в тот же вечер издалека завела разговор на эту тему с тетей. Я наглаживала праздничную белую блузку к первому дню занятий, а тетя вязала, сидя в мягком кресле у окна.

— Теть Наташ, — сладко пропела я, — мне сегодня Аня со Светой рассказали, что одна наша знакомая Лариса попала в такую ситуацию: к ней приставал пьяный отчим.

И я передала тете ситуацию Анечки и ее отчима. Тетя подняла голову от вязанья, внимательно выслушала, кивая и тоже ужаснувшись, предложила обратиться за помощью в милицию. Но потом, выслушав мои доводы против этого, сказала мне странную вещь:

— Ну вот, ты и взрослая, моя дорогая племяшка. И вы до того взрослые, что в пятнадцать лет пытаетесь завести детей. К вам в класс придет девочка, которая летом сделала аборт. Конечно же, разговор дойдет до вас. Попытайся ей помочь, уговори девочек не смеяться над ней…

Вероятно, я даже вскрикнула, а тетя стала меня успокаивать. Далее тетя рассказала, что та девушка и сама не знала, что беременна, хотела даже сдавать экзамены в медучилище, но на комиссии это и выяснилось. Ни о каком ребенке она и не думала.



Глава четырнадцатая.

Первого с утра я вскочила злая. Начинается! На своем столе я увидела кремовый торт и пушистого игрушечного котенка, который держал в лапах открытку с поздравлением мне от дяди и тети. Когда я вышла к ним в халате, они затормошили меня и расцеловали так, что я поняла: тут меня любят, и начало учебного года еще не конец света. В школу мне вручили большой букет наших алых и белых роз, которые я хотела бы лучше сунуть в урну по дороге, чем вручать ненавистной Нине Пантелеевне. Но все-таки до школы я его донесла успешно.

Наша незабвенная Нина Пантелеевна красовалась перед школой среди принаряженных учителей и школьников, белыми пятнами своих рубашек, бантов и блузок выделявшихся среди зелени листвы и серого асфальта тротуара. Как всегда, началось с линейки, и мы битый час слушали наши правила и задачи на новый учебный год. Я стояла со своими розами между подруг Ани и Светы и полудремала, когда Светка легонько толкнула меня в бок:

— Гляди-ка, какой красавчик стоит среди учителей! Наверное, новый учитель. Интересно, будет ли он нас учить?

Я скосила глаза, не поворачивая головы, и увидела возле нашего физрука и физика нового мужчину, а скорее парня - кудрявого, высокого, в элегантном костюме и при галстуке, естественно. Под костюмом угадывалась атлетическая фигура. Мы принялись глазеть на нового учителя и не заметили, как нас повели в классы. Я все держала свои розы в руках, когда поравнялась с новым учителем-красавчиком, тут на меня налетел какой-то вихрь, сумасбродство, и я сунула ему цветы. Он как-то смущенно улыбнулся и поблагодарил, а за мной и парочка девиц сунула ему свои букеты.

Не надо думать, что Нина Пантелеевна осталась совсем без цветов. Новенькие, не знавшие извращенного ее нрава, потешили ее своими лилиями, гладиолусами и астрами.

Разумеется, сообщила мне Молнар и об этой новой девушке, что сделала аборт летом. Она носила фамилию Феличи[ Феличе - счастье \лат.\]. Ну и счастье привалило! На предварительной встрече ее не было.

Первого об этой Инне, наверное, знала вся школа, все вовсю шушукались. Мало того, Инна Феличи в прошлом году была комсоргом их класса. Пухленькая Маруся Каламурза, которая была до этого ее лучшей подругой, теперь вообще не захотела с ней разговаривать. Инна теперь сидела одна на третьей парте в первом к окну ряду - параллельно нам с Людой. Самые последние парты строго забили парни, вымахавшие за лето под два метра.

Всю первую неделю сентября я привыкала к школе. Новый учитель нам не достался, он вел математику у малышей. Нам по- прежнему портила нервы занудная Нина Пантелеевна. Я ходила смурная и злая, и дядя Матвей то и дело подтрунивал надо мной по этому поводу. Числа седьмого нам объявили, что мы пару недель будем ездить в колхоз на уборку помидоров и фруктов. Это известие мы встретили дружным “Ура!”

В этот вечер ко мне пришли подруги, и мы даже потанцевали у нас от души, а потом отправились гулять по городу и встретили Игоря Морошану с Петькой Чоботарем. Игорь, по-видимому, везде и всюду носил с собой тетрадь со стихами, поэтому он как-то незаметно увел меня и натешился чтением своих новых виршей с листа и по памяти, а я слушала, разинув рот, ибо сама за два месяца сочинила их менее десятка. Все не до того было. Игорь же за то же время насочинял, наверное, две сотни. Вот в дневнике я описывала все, как есть, а поэзия, думаю, не мое амплуа.

Игорек даже не пытался меня обнять. Наверно, и в нем что-то перегорело и угасло, как и в Юрике. Напрасно я радовалась, что за лето кучу кавалеров нашла. Гуляя по набережной, мы с Игорем натолкнулись на Федора Миткова, того беленького болгарина, художника, которого я приводила к себе на ночь. Вот кто искренне мне обрадовался и чуть ли не целоваться полез. Я заметила, что он обещал заходить, а сам не заявляется. Просто я хотела уязвить Игоря. Мол, у меня парни и без него имеются, пусть ревнует. Но Игорь, не моргнув глазом, поздоровался за руку с Федором, который начал бурно рассказывать о своей учебе. Он был просто счастлив, стряся с себя груз физик и математик средней школы. Он погружался в чистый мир гуманитарных дисциплин, а главное - художественного творчества, часами рисуя. Поддакивая ему тем, что и ему не больно-то нужны эти высшие математики и неорганические химии, Игорь завелся о своих стихах и поэзии вообще. Батюшки, да тут явно не хватает моего дяди Матвея. Пришлось тащить обоих парней к себе, и дядя весьма им обрадовался.

В колхоз с нами отправилась совсем не Нина Пантелеевна. Подойдя к школе наутро, мы не увидели ее привычной прически “пучок” и сверкающих очков. Нас ждал молодой математик Борис Максимович Аджигирей в потертых джинсах, кроссовках и со спортивной сумкой через плечо. Борис Максимыч сказал, что наша классная дама сломала ногу, и он будет теперь вместо нее вести у нас математику, скорее всего и руководство классом. Угораздило же ее нашими молитвами!

Каждый в душе возопил: “Ура!” и настроение у всех приподнялось, а для меня это жаркое сентябрьское утро осветилось всеми цветами радуги, душа моя взлетела ввысь, захотелось петь и прыгать от счастья. Боже, как портила эта занудная тетка мою жизнь! В умилении все четырнадцать девушек нашего 9-Б уставились на Бориса Максимовича, и многие, смею уверить читателя, блаженно улыбались. Он же здоровался за руку с нашими юношами, как с равными. Замечательная жизнь под крылом Бори началась!

В автобусе наш новый попечитель включил свой переносной магнитофон, чего бы вовек не позволила Нина Пантелеевна, и не делал никаких замечаний никому, а в колхозе взялся за работу сам, таская с нашими парнями тяжелые корзины с яблоками в то время, как мы, девушки, эти плоды собирали. Вся работа сопровождалась шутками, смехом, приколами, веселой болтовней. Честно говоря, я не устала, и дневную норму мы выполнили до обеда. Автобус за нами должен был подъехать не ранее двух, и мы пару часов лежали, кто в тени, кто на солнце, пообедав домашним и досыта нажевавшись колхозных яблок.

Борис Максимович с ходу взял быка за рога и предложил нам познакомиться поближе. Он хотел подробнее знать о каждом из нас. Пожалуйста: Анна Лэзэреску и Артур Цейсман пришли в девятый круглыми отличниками, двадцать два человека - без троек, что касается учебы. Тот же Цейсман, Павел Полянский и Ефим Кыртя - лучшие математики. Меня тут же представили поэтом, печатающимся в местной прессе, не забыли и о нашем вокально-инструментальном ансамбле, бальных танцорах Алеше Шарапове и Игоре Соколовском, скрипаче Дане Заднипру. Виктор Энгель увлечен ядерной физикой, Женя Пеленягрэ отлично рисует, словом, хвалили каждого. Сказали и то, что нас составили из двух классов, комсоргами были присутствующие тут Инна Феличи и Евгений Майский, но тут мы выбрали другого - Борю Берга, который в свою очередь увлечен каратэ-до и вообще тяжелой атлетикой и неплохо учится. Я попала и в выбранное тут же комсомольское бюро и в редколлегию классной стенгазеты. Поговорили о том, что в те или иные ВУЗы мы хотели бы поступить все, но неизвестно, поступим ли. Борис Максимович нам всем понравился своей открытостью, показавшись родным и свойским, по-моему, каждому. Интересно, будет ли он ставить нам двойки?

Все эти дни в поле на сельхозработах пролетели быстро и незаметно, благодаря тому, что с нами был молодой математик. На третий день он взял гитару, и мы пели под его аккомпанемент. Потом гитара перешла Петьке Чоботарю, и многие пели до хрипов в горле. Бориса Максимовича действительно утвердили на руководство нашим классом, и в честь этого он предложил нам в воскресенье сходить классом куда-нибудь на экскурсию, что мы встретили горячим одобрением.

Дома я рассыпалась в похвалах нашему Боре, и тетя заметила, что полшколы, наверное, влюбились в него. Я поразмыслила о возрасте Бориса и поняла, что он - ровесник моему ухажеру Юрику Мицкевичу, а если так, то почему б не влюбиться в Борю многим пятнадцати-шестнадцатилетним школьницам?



Глава пятнадцатая.

В субботу после короткой смены в колхозе, я появилась дома уже к двенадцати и получила в руки аж три письма. Первое мне не хотелось и вскрывать, потому что оно было полно материнских упреков и наставлений. Второе я прочитала с радостью, так как его писали брат Игорь и сестра Наташа, вернее послали в одном конверте два письма. Игорь написал полписьма приветов от своих друзей-приятелей, в том числе и от всех Шварцбургов. А третье письмо написал сам вышеупомянутый Алик Шварцбург! У него оказался красивый почерк, а писал он о том, что никак не может забыть ту свадьбу, меня на ней и наши поцелуи. У меня даже глаза зачесались и защипало в носу от этого письма.

Я не стала пить кофе с тетей, а ушла в свою комнату с бокалом и раза три перечитала письмо от Алика там. Надо было звонить подругам, чтоб похвалиться этим письмом. Вечером мы встретились у кинотеатра. С нами была и Люда Бернштейн, дружба с которой у меня вовсю налаживалась. Мы приняли ее в нашу компанию, где был и Игорь Морошану. Шумной толпой мы заняли ползала в кинотеатре, предвкушая интересный индийский фильм, и я увидела Федю Миткова. Позвав его к нам, я узнала, что он знаком со Светой Райт, которая была тоже с нами.

Рядом со мной сидел серьезный Игорь Морошану. Когда погасили свет, он неожиданно взял меня за руку. Я обернулась к нему. Он сидел с каменным лицом, и непонятно было, что он чувствует сейчас. Так я и терзалась этой мыслью на протяжении двух серий сладкой индийской мелодрамы с моим обожаемым Амиттабхом Баччаном, на которого так похож Игорь Морошану, в главной роли. Сидевшая со мной рядом с другой стороны Люда Бернштейн, тоже заметила, что Баччан и Морошану поразительно похожи с лица и фигуры: оба высокие, худощавые, немного нескладные. После такого открытия моей соседки по парте я заново взглянула на Игоря, и он мне снова здорово понравился.

Шумной толпой мы вывалились из кинотеатра в ночной город. Игорь снова шел рядом и опять же держал за руку. Попрощавшись с друзьями, мы свернули в мою сторону к Приднестровскому парку, где на темных аллеях теплой сентябрьской ночью буйно пахло гвоздиками и гуляли, а то и целовались парочки.

Игорь обнимал меня. После фильма он в очках, зато свои я стащила и уложила в сумочку, переброшенную через плечо. Я не очень хорошо вижу, да это было и не нужно мне в эту чудесную ночь - достаточно Игоря возле меня. Он предложил мне посидеть, первый опустился на скамейку среди кустов сирени, посадил меня на колени и неожиданно поцеловал. Я даже испугалась. Впервые в жизни я поцеловалась с мальчиком месяц назад, потом был еще один на Украине, и вот теперь опять в Бендерах Игорь Морошану… Интересно, что бы сказала моя мамуля, будь она со мной. Уж пощечины были бы обеспечены и ночные прогулки запрещены надолго.

Игорь целовал меня совершенно не так, как Юрий, а скорее, как Алик на Украине - неумело, но я закрывала глаза и обнимала его. Мне приятно и сладко этой волшебной ночью целоваться с ним здесь за густыми кустами сирени в парке.

Незаметно прошел час, и домой я явилась в первом часу. Тетя уже встревожилась, но, увидев Игоря, погрозила ему пальцем, говоря:

— Если б знала ее маменька, она б забрала Люсю немедленно. Игорек, лучше приходи с утра, и болтайте весь день у нас в саду, чем шататься по ночам по городу. Вдруг побьют!

Глава шестнадцатая.

На другой день мы всем классом гуляли по городу во главе с Борисом Максимовичем, а в парке наша веселая компания лезла на все аттракционы, немного пугая отдыхающих, ведь наши парни басом смеялись на колесе обозрения и каруселях. С виду взрослые, а ведем себя, как малышня. Борис Максимович наворачивал нам смешные истории из своей студенческой жизни, и мы смеялись до упаду. Это не то, что душещипательные и противные беседы о вреде курения и алкоголя с Ниной Пантелеевной. С молодым учителем нам не хотелось и расставаться.

А через неделю, закончив работу в колхозе, мы вновь погрузились в учебный процесс, и теперь просто балдели от Бориса Максимовича на уроках. Оказывается, у него даже система обучения на уроках по Шаталову, что ли. Он не ставил двоек, а вел урок, играючи. За урок он успевал с шуточками опросить полкласса, наш классный журнал зацвел четверками и пятерками. Вот это учитель!

О том, что творилось у нас в перемену, нет и слов. Борисов магнитофон стоял у нас в классе безвыносно, все перемены звучала музыка, и мы танцевали. Не только девчата, но и все парни обожали Максимыча, и все дружно желали старой зануде Пантелеевне поболеть еще.

В начале октября, в день учителя, мы дружно завалили Бориса Максимовича букетами цветов, а на уроках не сводили с него своих влюбленных глаз. Тетя мне рассказывала, что наш директор Федор Васильевич не мог нарадоваться на молодого математика и очень рад иметь такого парня в своей школе. Что ж, годы спустя, после ухода на пенсию пожилого директора, Борис Максимович принял руководство этой школой, но это было много позже, а пока он расточал на нас свою бурную любовь к детям.

В октябре же у нас были запланированы классные мероприятия: экскурсия в редакцию, осенний бал в школе, классный вечер, где мы будем отмечать дни рождения тех, кто родился летом и осенью. Редакцию я, разумеется, взяла на себя, договариваясь с дядей к его большой радости. Он сам нас встретил у дверей, таскал по отделам, где меня все знают. Дядя знакомил нас с процессом создания газеты, ведя и в типографию, где стоят печатные станки, и мы осознали, что делать газету совсем нелегко. От Бориса Максимовича мой дядя Матвей пришел в восторг, как и мы, позвал его к нам в гости. Я на этой экскурсии пребывала в центре внимания, потому что сама писала и даже получала небольшие гонорары от этого заведения.

Близился школьный осенний бал, где я играла на ритм-гитаре, пела сольно и в ансамбле, танцевала современные танцы и, несомненно, читала свои стихи об осени. Мне приходилось ежедневно оставаться после уроков на репетиции. Больше всего мы галдели, ссорились и орали, когда проводили репетиции нашего вокально-инструментального ансамбля. Петя Чоботарь солировал на гитаре, Света Молнар дергала басы, я создавала ритм, Анюта гладила клавиши электрооргана, на ударнике колотил Леша Шарапов, а Дан Заднипру пристраивал к нашему звучанию свою скрипку. Пели мы все, а особенно Петя и я. Танцевала я с Игорем Соколовым, Лешей Шараповым и ребятами из других классов. Вместе с Инной Феличи и Даном Заднипру мы исполнили народные молдавские и украинские песни, а одна я пела русскую народную “Ивушку”. В женском ансамбле со мной пела и Люда Бернштейн, с которой я теперь часто ходила по дороге домой. Она не такая трещотка, как Света Молнар, зато подолгу могла любоваться красивым цветком или кружевами облаков на небе.

— Люд, — говорила я ей, — тебе бы следовало быть художником или поэтом.

Но милая еврейка Люда решила быть актрисой, ни более, ни менее. Она уже прекрасно наслышана о том, какими качествами должны обладать актрисы и усиленно развивала свою память, заучивая наизусть много стихов и отрывков из прозаических произведений. Моя память не шла с ее ни в какое сравнение, мне с трудом даются исторические даты, поэтому я начала здорово уважать Людмилу.

Теперь она часто бывала и у нас дома, а дядя Матвей, оказывается, давно знал Бориса Арнольдовича Бернштейна. Мы с Людой полные тезки, у нас даже отчества одинаковые. Несколько раз я заходила к ней домой, в их роскошные апартаменты. Людин папа сидел в райкоме, мама не отставала от него. Разумеется, у них была и новенькая личная “Волга”. Да и по части одежды мне до Люды далеко, а уж ее личико - это просто нежное лицо ангела, обрамленное темными кудрями. По-моему, Людочка - полный идеал, не то, что я. Во мне бездна энергии, гнева, какого-то буйства, что мне совсем не нравится, с этим я постоянно борюсь. Зато Люда Бернштейн у нас - полный дипломат. Она растаскивала нас с Аней Лэзэреску в наших бурных спорах, всех мирила, все заглаживала, умасливала. Понятно, что мы сразу приняли ее в свою компанию.

Без Нины Пантелеевны нам легко дышалось, а с Борисом у нас совсем не было никаких конфликтов. Он просил нас не подводить его, и мы старались учиться так, чтоб и другие учителя к нам особо не придирались из-за наших невыученных уроков. Мы вовсю старались ради хорошего человека Бориса Максимовича.

Осенний бал намечен у нас на те дни, когда Бендеры покрываются румянцем золотой осени — в середине октября. Поспел виноград, спеют грецкие орехи, антоновка в садах налилась соком, твердая ароматная айва размягчается. Самый разгар чудесной теплой осени, и на клумбах всеми цветами радуги горят пестрые огромные георгины, астры, хризантемы — яркое время Весов, время богини любви Венеры, зовущей всех под свое крыло.

К осеннему балу я сшила себе желто-оранжевое короткое платье в сборках и воланах. Я - худенькая и стройная, и оно мне весьма шло. Люда надела бело-голубое, Светлана — алое, а Аня нечто цветастое с преобладанием розового. Девочки выглядели как осенние яркие цветы. Борис Максимович это сразу видел и не уставал нами восхищаться. Но и наши парни были одеты нарядно - в цветных рубашках и брюках-клеш по моде того времени, в туфлях на каблуках и с “платформами”, повторенной в девяностых годах двадцатого века, на рубеже эпох.

Но на сцене я появилась в совершенно других костюмах. В ансамбле я играла в джинсах, как и другие участники, рок-н-ролл танцевала в специальном коротком платье, а потом пару раз переодевалась в народные костюмы. Мне это не в тягость, все знают, что я горазда все успеть. У меня за переодеванием и выступлениями концерт пролетел быстро, я выкладывалась и парила душой на сцене, необъятно любя всех своих друзей и зрителей. От зала я заряжаюсь еще большей энергией, кажется, горы могу своротить после аплодисментов и криков “бис!”

Наконец, наш самодеятельный концерт закончился. Ко мне подлетел улыбающийся Борис и прямо поцеловал меня в щеку: “Люся, ты - артистка от Бога! Молодец!” У меня уже иссякли все слова. Блаженно улыбаясь, я села на лавку у окна, а парни налаживали музыку для танцев.

Тут ко мне с поздравлениями пробились Игорь Морошану и Федя Митков. С Игорем я и танцевала первый танец, а затем меня подхватил Федор. Я оглянулась по сторонам и увидела своих подруг с разными кавалерами. Сидеть мне совершенно не давали, и я прыгала, как заведенная на своих “платформах”. К Свете Молнар привязался Петя Чоботарь, Анну провожал Дан Заднипру, а нам с Людой достались Игорь и Федя. Но как их делить? Темненькая Люда, по-видимому, более неравнодушна к светленькому художнику, и вскоре мы с Игорем остались вдвоем. Но и я бы лучше поболтала с веселым Федей, чем с немного занудным молчаливым Игорем. Он либо читал свои новые вирши, либо, молча, сочинял новые. Так мы и расстались.

К концу первой четверти мы сделали и свой классный “огонек” с небольшим концертом, где я участвовала почти в каждом номере. Борис Максимович хвалил меня напропалую, а я, ободренная успехами, прямо из кожи лезла и ежедневно по два-три часа репетировала после уроков, приходя домой в седьмом часу.

Как снег на голову, я получила письмо от Юрика Мицкевича, в котором он писал, что приедет на ноябрьские праздники, заканчивая свою грамоту тысячей поцелуев. Но для меня его поцелуи - уже давно пройденный этап, и письмо Алика Шварцбурга вызвало в моей душе гораздо больше радости.



Глава семнадцатая.

На классном вечере я подцепила сразу двух новых кавалеров: Алешу Шарапова и Витю Энгеля, которого все зовут, конечно, Энгельсом. Они всегда на скучных для них уроках биологии или обществоведения играли в миниатюрные шахматы на своей последней парте, именуемой “Камчаткой”. Рослые, неглупые, симпатичные. Я еще не совсем их узнала. Алексей ходил с нами на репетиции, где играл на ударнике, а Витек, как его лучший друг, тоже присутствовал там.

В классе у нас по численности преобладали парни. Шарапов как и Люда Бернштейн, сидел в числе именинников, родившихся осенью. Оба они родились в октябре, и шло их время. Для них я и старалась выкладываться на сцене, а улыбающиеся Светлана Молнар и другие девушки преподносили виновникам торжества немудреные подарки от класса - цветы и книги. Интересно, что мы будем дарить зимой, когда живых цветов не будет?

Заранее мы купили конфеты, принесли из дома пирогов и варенья, а кто побогаче - покупные торты и пирожные, молдаване порадовали национальными пирожками – плачиндами, нагрели пару ведер чаю, понатащили домашних фруктов из своих осенних садов и устроили теперь пир горой. Только ни вина, ни цуйки не пили, хотя наиболее рьяные и хулиганистые Никола Москалу и Петька Чоботарь где-то тайком хлебнули и винца. Правда, они не особо рисовались перед всеми, так что Максимыча не подвели.

Рядом со мной сидел Леша Шарапов, и, заметив, что Инна Феличи немного грустит, я попросила его пригласить ее танцевать. Увидев Алексея, протягивающего к ней руку, Инна прямо вспорхнула со своего места навстречу ему. Витя Энгель рассказал мне, что Инна связалась с каким-то сыночком прокурора, который поиграл с ней и бросил, а она по уши влипла, попав на операцию.

— Ну и что же: некому за подругу вступиться? Эх вы, одноклассники фиговы!— рассердилась я.

Горячая южная кровь Энгеля вроде бы взыграла, но еврейское благоразумие победило, Витек только рукой махнул:

—У нас в классе было двадцать парней, я один не буду встревать. Господи Божечка!

После танца я пристала с этими проблемами и к Алешке, но он потащил меня на быстрый танец - то ли рок-н ролл, то ли шейк.

Вывалив шумной толпой из школы, мы пошли бродить по городу, и пока я нашептывала Вите с Алексеем об Инне, мои подруги покинули меня. Вот мы и остались с ней. Вместе со мной как раз и были Энгель, Шарапов и Борис Максимович. Инна предложила нам зайти в гости к ней, и отказываться я сочла неудобным. Оказалось, что Инна живет у бабушки, ее родители разошлись и жили в разных местах, только мать иногда приезжала. Инна сказала, что с самого детства жила с бабушкой и дедом, очень привыкла к ним, но недавно ее любимый дедушка умер.

Седая полная дама, улыбчивая и милая, как многие жители Бендер, радостно встретила нас на пороге. Она сказала, что уже заждалась Инночку, так что очень рада тому, что ее провожают ребята и даже учитель. Нас ввели в зал, так называемую “каса маре  («каса маре» - большая комната  по-молдавски) со старинной мебелью черного дерева, старинным абажуром, фикусами и розами в больших кадках и иконами в уголке. Бабушка, назвавшаяся Анной Павловной, сказала нам, что Инночка для нее - утешение в старости. Она принесла на стол фрукты для нас и поинтересовалась, не обижают ли в школе ее внучку. Мы поняли этот намек и немного засмущались, но Борис Максимыч вполне светски повел беседу с дамой, и мы просидели у них добрых сорок минут, пока не вышли на улицу под большие южные звезды октябрьской ясной ночи.

Осень стояла теплая и погожая, почти без дождей. Мы отпустили учителя и втроем направились к моему дому под легкое шуршание начавшегося уже листопада. Я держала под руки обоих - Виктора и Алексея - и совершенно не хотела выбирать кого-то одного из них. Мне пятнадцать лет, а друзей у меня – прорва. Никуда они от меня не деваются, все возле меня, хотя, порой, и встречаются с другими. Кого из них мне выбрать по сердцу? Этих двоих я еще совсем мало знала. Больше всех по характеру мне нравился умный и серьезный поэт Игорь Морошану, но веселый художник Федя Митков не хуже, бойкий Юрик Мицкевич - пробивной и шустрый, Алик Шварцбург - мечтательный и романтичный, а есть еще и другие знакомые, как вот эти два, что знакомы поменьше. Витя и Леша примерно одинакового роста и комплекции, но голубоглазый Алеша посветлее, с рыжинкой в волосах, а еврей Витя посмуглее, потемнее, но оба - не дураки, не негодяи и, по-моему, вполне хорошие товарищи. Я читала им стихи разных поэтов, вдыхая запах последних созревших фруктов в садах, а парни благодарно слушали, не перебивая и восхищаясь стихами.



Глава восемнадцатая.

Приближались короткие осенние каникулы и очередная годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции, большой праздник, а значит и демонстрация, на которую надо было обязательно идти всем, иначе затаскают по бюро и собраниям комсомольского актива. Позвонил мне Юрик Мицкевич, говоря, что к седьмому ноября он будет у нас. Вопреки всему я почему-то не слишком буйно возрадовалась этому. Наверно, уже подзабыла его. Но нам с тетей и дядей предстояло еще одно радостное событие - свадьба моей троюродной сестры Светы из Одессы.

Именно в конце ноября мы и собирались отправляться в Одессу, это совсем недалеко, около пары часов электричкой от Бендер. Меня интриговала эта очередная свадьба. Вспоминалась прошлая летняя свадьба Павла Шварцбурга, на которой я подцепила Алика. Свадьба в Одессе виделась чем-то сказочным и неистово-зажигательным, как сам этот чудесный город у Черного моря, где я была только раз и не успела его как следует разглядеть. Но то, что я видела там, тянуло меня к себе еще и еще.

А вот от кого я отвыкла, так это от Юрика Мицкевича, он совершенно меня не интересовал. Что за натура такая, ведь когда я с ним встречалась, то сходила с ума по нему, и вот - на тебе.

На демонстрацию мы с девчатами набрали разноцветных шариков и цветов, еще не тронутых морозом бархатцев и хризантем. Я подумала, что у нас на Руси в это время может запросто лежать толстый слой снега и поежилась от этой мысли. Конечно, в этот день мы все принарядились. Многие девчата облачились в брючные ансамбли, хотя Розе Абрамовне, нашей завучихе, это и не нравилось. Но я в обычной жизни чаще ношу брюки, чем юбку и нудная школьная форма с обязательной юбкой меня не только раздражала, но и бесила.

Все цивилизованные люди во всем мире одеваются так, как хотят и могут, но только в нашей стране в семидесятые годы двадцатого столетия здравствовала серость и одинаковость во всем. Мои родители воспринимали это своей жизненной программой, а я всегда бурно протестовала, являя миру свою яркую независимую индивидуальность. За что и страдала от учителей и родителей.

Юрий Мицкевич увидел меня еще возле школы и направился к нам, выделяясь светлыми курткой, брюками и даже туфлями. Он укоротил свои буйные светлые кудри, от чего проиграл в моих глазах.

— Привет промокашкам,— весело прокричал он всей нашей компании и пошел здороваться за руку с Игорем Морошану и другими юношами, стоящими у стен школы. Через пару минут он уже запросто чесал язык с нашим классным руководителем Борисом Максимычем. Оказывается, они были знакомы по Кишиневу, учились вместе. Потом Юрик вместе с Борисом подошли к нам. Особого внимания от Мицкевича я не ощущала до конца шествия, когда мы, пройдя перед трибунами руководителей города, рассеялись в праздничной галдящей толпе зевак.

Оказалось, что моя рука зажата под мышкой у Юрика, и вскоре мы глазели уже на другие колонны демонстрантов среди толпы разного рода. Мои тетя и дядя сами еще не знали пригласит ли их кто из друзей или шумная компания нагрянет к нам, но ясно одно: вдвоем у телевизора они скучать не будут, праздники они всегда отмечали шумно и весело. В любом случае с ними могла быть и я, но меня теперь что-то не тянуло в их компании, когда у меня образовалась своя куча молодежных компашек. В такую я и попала, благодаря Юрию и Борису.

Юрик затащил-таки меня в свои хоромы, а вместе с нами оказались Борис Максимыч со своей девушкой Ларисой и несколько их друзей, разумеется, старше меня на несколько лет, от чего я немного стеснялась. Но лучше бы я вообще не ходила туда, ибо, выпив, Юрик прямо-таки повис на мне при нашем классном руководителе. Зато тот был на высоте и так и сыпал перед друзьями рассказами из своей жизни, где теперь зачастую фигурировали мы - его ученики. Он то и дело подмигивал мне и просил подтвердить его слова, на что я поддакивала и вставляла что-нибудь от себя. Не преминул он похвалить и меня, как свою правую руку в организации досуга класса и школы, как свою надежду и гордость, от чего я просто покраснела, как помидоры, лежащие на блюде напротив.

Во время танцев Борис пригласил меня и разоткровенничался, наверное, от принятой дозы алкоголя, сказав мне, что пишет что-то типа рассказа о школе, о нас, своих учениках, и хочет эти заметки показать как мне, так и моему дяде. Может, тот пристроит их в своей газете? Ничего себе: все ударились в писатели! Но почитать конечно интересно, и я загорелась желанием узнать, что же наш учитель пишет о нас.

Тем временем мой кавалер Юра уже изрядно выпил и все порывался меня обнять, поцеловать, что совсем мне не нравилось среди взрослых ребят и тем более на глазах своего классного руководителя. Наконец, Юра каким-то чудом увлек меня на кухню, где никого не было, так как парни курили на балконе, некурящий Борис Максимыч вовсю развлекал девушек песнями под гитару. Юра, взяв быка за рога, вплотную спросил, не останусь ли я сегодня ночевать у него, ибо его родителей в эту ночь не будет. Я уже поняла, к чему он клонит и решительно отклонила это предложение, а он разозлился и выпалил, что я закрутила мозги этому очкарику Морошану или еще какому-нибудь сопливому мальчишке, не понимая своего счастья.

Но, позвольте, какое счастье: мне еще надо закончить школу, а не прыгать в постель к взрослому парню. Я решительно вырвалась из объятий Юрика и пристроившись возле подружки нашего учителя, принялась подпевать, так как знала все те песни. Вернувшись, Юрик сделал вид, что потерял ко мне всякий интерес и вскоре потащил танцевать одну из девушек. Мне ничего не осталось, как искать по телефону кого-то из моих друзей и на мое счастье Игорь Морошану оказался дома.

Мы с Игорем вышли в вечерний город, пахнувший дымом от опавших листьев, сжигаемых где-то. Заря окрашивала край неба последней ярью солнечных лучей, в домах зажигались первые огоньки, а сады и деревья потеряли уже почти всю свою листву, только клумбы ярко пестрели последними совершенно лишенными запаха астрами, хризантемами и другими осенними цветами. Не люблю я это увядание природы, навевающее тоску по утраченному великолепию красок, форм и запахов лета, тем более ненавижу зиму, которая здесь хоть и не такая холодная и длинная, как у нас, но тоже порой балует снежком и морозцем, что совсем меня не радует.

Игорю я нажаловалась на противного Юрку и поделилась новостью, что и Максимыч балуется писульками, как мы, грешные школяры, что весьма заинтриговало Игорька. К этому милому парню я испытывала все более теплые чувства и доверяла ему больше и больше. Сунув свою руку к нему под мышку, я молча шла рядом, когда на одной из улиц центра мы натолкнулись на Петю Чоботаря и Борю Берга. Обрадованный Петька воскликнул:

— Мэй, все сбились с ног в поисках мисс Люси, а она спокойно разгуливает по улицам с ухажером! Шо ты, не в курсе, шо мы сегодня всей компанией гуляем у Люды Бернштейн?

Я знала, что ребята собирались там, но Юрик увел меня в свою компанию, а идти к ребятам к концу гулянки я считала не совсем удобным. Но Петя и Боря ходили за газировкой, которой не хватило, гулянка еще была в самом разгаре, и нас затащили туда без лишних возражений. Наши ребята у Людмилы встретили нас с восторгом и заставили пить штрафные стаканы домашнего вина, которого натащили в изобилии. Я рассказала всем где была и почему, собственно, ушла, заявив, что Мицкевич перебрал, опозорив меня перед Максимычем, а наши ребята, махнув на это рукой, врубили погромче магнитофон, вовсю орущий и плачущий голосом Тони Фогерти из моей обожаемой группы”Криденс”.

Мы ударили по “шейкам”, как выражались наши парни, и мое угрюмое настроение сменилось взрывом радости. Милые мои ребятишки-подростки! Зачем понесло меня в компанию взрослых, где были даже супружеские пары? А тут вовсю чудили и изощрялись в остроумии Ник Москалу и Петя Чоботарь, Боря Берг сражал всех своими знаниями во всех областях, звонко смеялись Люда, Анютка, Светик. Вообще вся жизнь била ключом, и я, раскаявшись мысленно в измене своим друзьям с этим подлым Юрой, задергалась в быстром танце.

Домой меня проводил Игорь. У себя дома я не обнаружила, вопреки всему, никаких компаний. Бледная тетя лежала в кровати с повышенным давлением, а дядя уговаривал ее лечь в больницу, а не пить “на ногах” таблетки, как она обычно делала. Но тетя в сотый раз отнекивалась, говоря слабым голосом, что все это пройдет и завтра она будет как новенькая, но дядя пророчески изрекал, что все эти гипертонии «до разу, до разу…»

С тетей действительно все скоро прошло, как всегда, заглушила свою боль таблетками, продолжая пить хитроумные напитки из отваров трав, и перестала употреблять так любимые ей крепкие кофе и чай.



Глава девятнадцатая.

Юрик позвонил мне на следующее утро, когда я еще лежала в постели по своему каникулярному обычаю спать до обеда. Мицкевич извинился за вчерашнее и сказал, что после моего ухода он просто по-хамски напился и не помнит, как и во сколько все разошлись, потому что уснул на диване. Сейчас он все-таки горел желанием увидеть меня и столь бурно упрашивал и умолял встретиться, что мне пришлось согласиться.

В связи с тетиной болезнью я не хотела ее расстраивать и ничего не рассказала ей о Юрике. Она читала, лежа на диване в своей спальне, когда он пришел и хотела было уже вставать, но я уговорила ее не делать этого, раз она не хочет получать уколы в больнице. Юрик, справившись о ее самочувствии, сказал несколько дежурных фраз, и я увела его на кухню пить кофе, что ему пришлось в самый раз после вчерашних бурных возлияний.

Разговаривая с Юрием, я почему-то все больше убеждалась, что никаких теплых чувств к нему во мне не осталось. Меня больше не притягивало ни его лицо, ни уровень интеллекта, и он оставался для меня просто одним из многих моих друзей. Я даже заметила редкие веснушки на его носу и родинку на шее, и это мне не понравилось. Нет, я уже явно не хотела с ним целоваться, а когда он все-таки попытался меня обнять, возразила, что мне это еще рано и понесла прочую чушь, отговариваясь от всего этого. Так мы и расстались с ним. Вроде бы по-дружески, но уже без какой-либо любви с моей стороны. Я поняла, что перегораю быстро.

Меня вовсю теперь занимала свадьба троюродной сестры Светланы Рочняк, хотя в школу я ходила с удовольствием во всех отношениях: я обожала Бориса Максимовича, а с ним и вообще весь учительский состав потому, что там есть он. А с друзьями я и не ругалась уже давно. В классе у нас сколотилась крепкая компания, даже простушку Марусю Каламурзу мы все воспринимали без враждебности. Ну, не получалось у дивчины хорошо учиться без особого труда, память слабовата. Вот она и заучивала, зазубривала все, не особо понимая.

Как-то мы с Аней зашли за ней и увидели, как она учит физику. Мария раз двенадцать прочитала заданный параграф и ничего не поняла, зато заучила назубок все выделенные жирным шрифтом формулировки. Трояк, а то и четвертак обеспечены. Маруся во что бы то ни стало решила получить любое высшее образование, крепко поняв, что без “корочек” о высшем образовании человек в наше время — пустое место.

Увы‚ я‚ по наивности считавшая‚ что главное в человеке — душа и мысли‚ а не бумажки‚ как всегда ошибалась. Кому нужна моя душа‚ когда в высших эшелонах власти душ дефицит‚ там вообще не подозревают об этом понятии. Но я‚ наивная девочка с душой‚ оставшейся со своих наилучших пятнадцати лет и в тридцать‚ и в сорок все искала среди власть имущих человека с чем-то хоть отдаленно напоминающим душу. Увы‚ увы мне! Души остаются только у гонимых и осмеянных всеми чудаков‚ как я. Только лет этак до семнадцати почти у каждого‚ не считая врожденных извергов‚ она есть. А далее жизнь начинает вытравливать‚ изживать эти души из тел‚ но при рождении каждый получает от Бога трепетную душу. В процессе жизни мозг каждого сам соображает‚ нужна ли ему душа в дальнейшем существовании его. Бездушные топчут и подминают под себя тех‚ кто эти души еще имеет. Более сильные физически или изворотливые умом быстро поднимаются по служебной лестнице‚ а те‚ у кого душа живет и радуется‚ плачет и скорбит‚ реагирует на все так‚ как начертал ей Господь‚ никак не могут подняться даже на первую ступеньку над головами таких же собратьев‚ неудачников‚ с точки зрения бездушных тварей‚ которых я и людьми-то называть не желаю.

Что есть грех? Всеобщую любовь к людям‚ как ко всем‚ так и к отдельным представителям‚ я не могу назвать грехом‚ а‚ значит‚ любя ближнего своего, я не могла грешить. Вот отвергать любовь‚ да‚ — это величайший грех.

Юрий Мицкевич уехал в Кишинев, обещая писать и звонить‚ но я поняла уже‚ что этот человек не совсем тот‚ кто мне нужен. Возможно‚ он и хорош‚ но не для меня. Мне‚ скорее‚ подходит Игорь Морошану‚ потому что он тоже пишет стихи‚ а их‚ считаю я‚ не может творить человек черствый и бездушный. Одно только меня сбивало с толку всегда: я казалась себе совсем некрасивой по сравнению хотя бы с Игорем и уж тем более во всех неудачах с Юриком винила все то же свое неклассическое лицо с веснушками на носу и щеках. Мало того‚ у меня какая-то припухлость на скулах, а глаза посажены глубоко‚ и что бы ни говорили тибетские трактаты о таких глазах‚ как о зеркале душевных переживаний и яркой индивидуальности обладателя их‚ мне мои глаза совсем не нравятся‚ и в пятнадцать лет уже я пыталась их удлинить черным карандашом.

Я считала себя столь некрасивой‚ что о встречах и любви с Юриком мне и думать-то не надо. В крайнем случае Игорь Морошану‚ а еще лучше длинноносый Алик Шварцбург‚ которого‚ наверняка‚ не одолевали толпы поклонниц. Мои колебания насчет Игоря‚ наверное‚ объяснялись предчувствием того‚ что и тут меня подстерегают неудачи и коварство со стороны подруг.

Как-то вечером‚ спеша в близлежащую булочную за хлебом‚ торопясь успеть взять свою буханку перед закрытием‚ я налетела на прогуливающихся Морошану и Бернштейн. Людочка‚ улыбаясь‚ что-то рассказывала‚ а Игорь серьезно и внимательно слушал. Кивнув им‚ я пробежала мимо‚ ругая себя последней дурой и разиней‚ у которой из-под носа уводят кавалеров. И последним‚ что меня добило вконец‚ оказалась встреча с Федей Митковым и Светланой Райт уже белым днем. Не успела я рассказать верным своим подругам Лэзэреску и Молнар о вечерних прогулках Бернштейн с Игорьком‚ как мы все втроем у кинотеатра увидели Федьку и Светку‚ шедших держась за руку.

Это поразило меня еще больше‚ чем предыдущая встреча. Если уж Люда с Игорем могли случайно встретиться и просто прогуляться вместе от нечего делать‚ то за руку ходят только те‚ у кого более‚ чем теплые отношения.

После того‚ как мы увидели Миткова с Райт‚ мое настроение резко упало. Измены‚ везде сплошные измены! Доверять никому нельзя‚ а я‚ бедная разнесчастная толстомордая уродка‚ только и достойна того‚ чтоб броситься в быстрые воды Нистру. Проницательная Анюта заметила перемену моего настроения и напрямую поинтересовалась‚ не такая ли ерунда‚ как встреча с этой парочкой‚ заставила меня погрустнеть.

— Если бы только это‚ — грустно протянула я‚ — позавчера Морошану с Людкой гуляли‚ три дня назад Юрик Мицкевич дурил‚ вобщем‚ лишилась я всех своих поклонников.

— Вот глупости‚— заметила Светланка Молнар‚— да у тебя их просто тучи! Съездишь в Одессу‚ еще десяток найдешь. Выше нос‚ дружище!

Аня рассказала‚ что к ним с сестрой снова цепляется отчим‚ они даже матери жаловались‚ но тот до того закрутил ей мозги‚ что мать дочерям не поверила. Когда она все же что-то попыталась спросить у него‚ подлый Сережа так горячо отказался‚ что мать и не вздумала расстраиваться‚ сведя все к бурному воображению дочек.

За пару дней до свадьбы к нам‚ приделав все свои сельские дела‚ приехала бабушка Иляна‚ изъявившая желание съездить с нами в Одессу. Мне очень нравилась эта милая худенькая смуглая старушка‚ носившая расшитые молдавские сорочки и косынки‚ повязанные концами назад. В ней не было ничего злобного и враждебного - весь шустрый и работящий дух наружу.

Баба Иляна по своему обычаю привезла корзину банок с молочными продуктами из-под своей коровы. Молоко она по-молдавски называла “лапти”‚ а хлеб— “пыйне”. Привезла она и много молдавских слоеных пирожков - плачинд. Дядя Матвей‚ встретивший мать на вокзале‚ ласково упрекал ее‚ что она таскает такие тяжести. Бабушка называла дядю в таких случаях “маре инарал”‚ что означает “большой генерал” и возражала‚ что это все свое‚ а она не сама несла до поезда эти корзины. Там ее провожал другой сын‚ в семье которого она и жила. Бабушка Иляна называла меня Лучикой и замечала‚ что я худенькая‚ надо меня подкармливать.

Старушка сразу находила контакт с детьми‚ предлагая рассказать сказку про богатыря Фэт-Фрумоса‚ красавицу Иляну-Кысынзяну и злую бабу Клоанцу‚ соответствовавшую у молдаван русской бабе Яге. Сказок этих она знала много на все случаи жизни. Она не любила сидеть‚ сложа руки‚ и сразу же шла что-нибудь делать в сад‚ который она называла градиной или на кухню‚ откуда ее любезно выставляли сын с невесткой‚ уговаривая хоть у них немного отдохнуть‚ но бабушка Иляна жаловалась мне‚ что не может попусту терять время‚ которого ей на этом свете осталось совсем мало.

В вечер приезда бабушки мне позвонил Игорь Морошану и попросил о встрече‚ на что я сильно разозлилась‚ решив‚ что если я пойду к нему‚ то только затем‚ чтоб высказать все свое недовольство им. Часа за два я так распалилась мыслями об этом‚ что пришла к Игорю злая и взъерошенная. Он ждал меня у Дворца культуры‚ на середине пути от его дома к моему‚ где мы часто встречались. Я налетела на парня‚ как коршун на синицу:

— Как любезничать‚ так с Бернштейн‚ а как по делам‚ так я спонадобилась? Конечно‚ я красотой не блещу и папа мой шикарной тачки не имеет. С меня взять нечего.

Я бы долго еще разорялась‚ если бы Игорь‚ обняв меня за плечи‚ не потряс:

— Мэй‚ мадемуазель‚ не кипятитесь. Я не нужен богатым еврейкам. Они предпочитают всем только своих. Если тебе‚ Лучика‚ интересно знать с кем мне лучше всех дышится‚ то я скажу‚ что с тобой.

Я сказала‚ что завтра вечером мы уезжаем в Одессу. Я даже в школу в субботу не иду‚ уже договорилась с Борисом Максимовичем. Игорек тоже предположил‚ что я подцеплю в Одессе нового парня‚ предложив мне прогуляться до Фединого общежития и зайти к нему. Всю дорогу Игорь сыпал стихами‚ как обычно. Развивая свою память‚ он заучивал много стихов из классики и современников‚ одалживая у меня номера молодежного толстого журнала “Юность”‚ который я обожала. Да‚ Игорь знал‚ чего хочет в жизни‚ не то‚ что я. Мне нравилось и то‚ и это.

Федора мы застали в комнате. Он увлекался больше портретом‚ чем пейзажем‚ который‚ к примеру‚ обожала Света Райт.

А наш приятель рисовал своего соседа по комнате, когда мы зашли к ним. Черноглазый Мирча уже устал неподвижно сидеть на стуле в одном положении и говорил, что у него совершенно не характерное лицо. Федя утверждал обратное, что как раз молдаване такие и есть: смуглые, с волнистыми темными волосами, быстрые, живые, разговорчивые.

- А зачем нужна для портрета моя разговорчивость, мэй,- спрашивал снова Мирча, у которого просто чесался язык.

Как мне нравились студенты художественного: сплошь все длинноволосые, задумчиво отрешенные, и в то же время умные, внимательные, добрые и колоритные по словам моего дяди Матвея. Среди них витал особый дух возвышенных чувств, облекаемый ими при помощи красок в прекрасные акварели или полотна, строгие или изысканные графические творения. Пожалуй, почти все они были скорее молчаливыми, тот же Мирча, бывая в ударе на этюдах, мог пять часов кряду молчать, рисуя, а вот сидеть без дела и быть натурщиком ему не хотелось.

Нам Мирча весьма обрадовался и сбил все вдохновение с Миткова, который вдруг вспомнил, что с обеда не ел и, извинившись, ушел на кухню ставить борщ на плиту, а вернувшись, сообщил нам, что одна из фантастических картин Светланы Райт победила на каком-то бьеннале в Берлине и девушку приглашают туда на зимние каникулы. Вот мой дядя обрадуется, что его землячку немцы оценили! Весь этот вечер мы просидели у студентов-художников, к которым то и дело заходили другие их соученики - молодые художники. Как я завидовала им!

Художественное, музыкальное, педагогическое, медицинское и другие училища этого класса приравнены к колледжу на Западе, а вот писательского колледжа нет! Был бы он, я б туда поступила. Но без рекомендаций известных писателей я вряд ли поступлю в единственный писательский ВУЗ своей страны - Московский литинститут. Профессиональным писателем я вряд ли буду, как я ни пыжься.

Глава двадцатая.

Вечером следующего дня мы с нарядными тетей, дядей и бабушкой Иляной, нагруженные свадебными подарками, тронулись в путь в Одессу на большом комфортабельном катере-лайнере. Дядя ехал на свадьбу, чтоб там, как следует, выпить и погулять и не хотел отправляться на "Москвиче", дабы не сидеть там без выпивки. Дамы и не спорили с ним.

Вихрем промчавшись на быстроходной "ракете" по нашему родному Нистру средь молдавских садов, мы добираемся до впадения Нистру в Днестровский лиман на Украине и, высадив много пассажиров в украинском Ильичевске, набрав еще больше их до Одессы, влетаем в город белых акаций у Черного моря, о котором я давно грезила. Меня, не успевшую еще прийти в себя от его бело-розовых старинных домов, утопающих теперь в облетевших кронах деревьев, мечтающую прогуляться по Дерибасовской и Мясоедовской к морю, завели в трамвай и повезли к родным, которые правда, жили в одном из старых домов в самом центре - на Молдаванке.

Нас встретила шумная радостная семья Рочняков во главе с развеселым усатым главой семейства Николаем Васильевичем, которого, конечно, я звала дядей Мыколой по-украински.

- Ось, яка гарна дывчина наша Людмилка! - шумел дядько Мыкола, щекоча меня усами,- А я уж лысый стал, побачь, вот дочку взамуж выдаю, скоро дидом буду.

Моя темноглазая троюродная сестра Светлана,  похожая на молдавскую певицу Надежду Чепрагу - женственная красавица с мягкими движениями - увела меня в свою комнату показывать свадебное платье и невесомую газовую фату, парчевые изящные туфельки, как у Золушки в сказке, и блестящее колье, сверкающее при свете люминесцентной лампы как настоящие бриллианты.

Моя кузина последний год учится в политехническом и выходит замуж за своего сокурсника. Она сообщает мне, что у них уже почти вся группа вступила в брак, так как девчата как огня боятся дальнего распределения. Все хотят остаться дома, а не тащиться в Тмутаракань к черту на кулички.

Светланин жених - тоже Мыкола, от чего дядя Мыкола в еще большей радости, заявляется вечером, чтоб еще раз все уточнить и поглядеть на ненаглядную Светлану, а может посмотреть и на нас. Я уже видела его на фотографии, а в жизни Мыкола еще краше. Одни усы, как у знаменитой белорусской группы "Песняры" чего стоят. Чудесная пара, к тому же получают оба высшее образование. Мыкола рад меня видеть и целует мне ручку, как настоящий джентльмен, хотя я на даму не тяну: джинсы с широким клешем, джинсовая куртка, прямые лохмы до плеч. Я уже знаю, что могу быть и хорошенькой, если потружусь над прической и макияжем.

- Найдем тебе кавалера,- смеются ребята, а я говорю, что и бабушка Иляна без кавалера, на что мы раздражаемся бурным смехом.

Наутро я совсем не вижу кузину. Рано она уходит в парикмахерскую, потом расстраивается не из-за тех букетов, а когда, наконец, я раскручиваю свои бигуди на голове и, надев нечто короткое и воздушное, докрашиваю левый глаз, Светлана в сопровождении трех подружек влетает в комнату, на ходу стаскивая плащ. Начинается тарарам в виде одевания невесты, когда четверо нас надевает на разгоряченную девушку белоснежный сугроб из парчи и гипюра, на ходу знакомясь. Тут студентки Лиля, Лена, Женя - лучшие подруги моей кузины, причем, две из них уже замужем. Собрав нашу чудесную красавицу, мы демонстрируем ее домашним, а тут уж подъехал жених с шаферами и начался торг с соседями, не впускавшими его в подъезд, наконец, жених вошел в нашу комнату, счастливый, с цветком в петлице строгого костюма-тройки и получил белоснежное любимое сокровище при слезах на глазах ее матери, теток, бабушек и даже нашей бабушки Иляны. Они провожают нас в ЗАГС, куда берут и меня, как далекую русскую гостью, и я сажусь рядом с невестой в черную сверкающую "Волгу".

Церемония в Загсе, наверное, похожа на все подобные росписи во всех Загсах Союза, да что там - всего христианского мира: невеста в белом, а жених в черном. Клятвы, роспись, обмен кольцами, поцелуи, а потом шампанское с конфетами - все под марш Мендельсона. Назад жених и невеста уже едут вместе, а меня слегка обнимает один из друзей жениха - длинноволосый, похожий на Ринго Старра из моих любимых "Битлз". Когда мы выходим из Загса, он оказывается возле меня и преподносит мне букет огромных розовых хризантем.

- Как вас зовут, бэби?- спрашивает он. Я называю себя, а он себя Валерием, протягивая мне свою руку, и в машине мы оказываемся рядом. Ну конечно, без кавалера я не остаюсь. На счастье молодых эта ноябрьская суббота нас балует солнышком при теплой погоде, и мы часа три разъезжаем по всей Одессе: старому центру, памятным местам, стоим у моря.

Подруга моей кузины Лиля, что ездит с нами в сопровождении своего мужа Жорика, щелкавшего фотоаппаратом новобрачных, шепчет мне, чтоб я не очень-то увлекалась Валерой, так как он уже успел завести жену с ребенком и разойтись. А что? Им по двадцать два и более лет. Можно вступить в брак в восемнадцать, а через пару лет разбежаться, хлебнув тяжкого бремени супружества. Можно в двадцать два года иметь трехлетнего малыша на вполне законных основаниях, учитывая, что в брак у нас вступают с восемнадцати лет.

Вдоволь накатавшись по городу-маме со слегка шумящими от шампанского головами и сладостью шоколада на губах, мы въезжаем во двор жениха. Мыкола, наш новый зять, живет тоже в одном из старых двухэтажных домиков старой Одессы, и столы накрывают во дворе возле облетевших уже плодовых деревьев и клумб с ярко цветущими еще поздними хризантемами и львиными зевами, цветами без запаха, но радующими глаз разноцветьем и теплом красок.

Конечно, Валера уже не отпустил меня к моим родным, да никто и не спорит, ибо молодые ребята, студенты и друзья новобрачных образуют свой отдельный стол, а родня и друзья среднего возраста и пожилые сидят с другой стороны от жениха и невесты. Снова южная свадьба кружит меня своим весельем. Рочняки и Матвиенки, как и полагается, пригласили целый молодежный ансамбль с электрогитарами и ударной установкой. Тосты сменяются музыкой, а студенты, придумавшие целую программу, так и сыпящие шуточками, розыгрышами, играми и анекдотами, развлекают и веселят всю честную компанию, даря молодым то детскую пустышку в большом ящике с шикарным бантом, то длинную цепочку из скрепленных канцелярскими скрепками бумажных советских рублей, то заставляя жениха и невесту придумывать десятки нежных имен друг другу.

Валера, вобщем, и не думал меня напоить и облапошить, прекрасно зная о моем возрасте, но, узнав, что я могу играть на гитаре, подвёл меня к ансамблю, что-то шепнув ребятам. И вот я стою у микрофона с сольником через плечо, а хитрый парень, похожий на Ринго Старра, уже держит бас-гитару. Приходится мне говорить, что сейчас я исполню свою песню, посвященную молодым и пою одну из песен о любви. Наверное, я тоже сегодня в ударе. Я чувствую, как мой голос парит над этой свадьбой, над Одесским двором, над самой миллионной Одессой и летит куда-то во Вселенную. Я слышу, как все ребята, а особенно Валерик, подыгрывают и подпевают мне. Закончив, я слышу настоящую бурю аплодисментов от моей и жениховой родни, ставшей уже и моей, от их друзей и соседей, представляющих в этот вечер передо мной всю большую и многоликую Одессу.

Дядько Мыкола и дядя Матвей громче и дольше всех хлопают в ладоши и нахваливают меня, прося спеть еще, на что я пою пару песен и, наконец, краснея и смущаясь, сажусь на свое место среди молодежи. Понимая, что уже покорила сердце каждого, кто слышал и видел меня у микрофона. Меня целуют растроганные девчата и трясут мою руку зауважавшие хлопцы. Вот тут мы с Валериком и срываемся, уступая сдавшим нервам и несколько раз, выпив по рюмке вина, выскакиваем танцевать. Ансамбль играет "цыганочку", и я вновь солирую перед всеми, выбивая ногами быстрые русские дроби. Ох, и люблю я поплясать под народную музыку, а Валера нарочно заводит меня, и я стараюсь не уступать ему, выписывая ногами замысловатые кренделя. Наша наполовину русская невеста, ее русские мать и тетка вовсю поддерживают меня, а ансамбль уже переходит к частушкам, и я от души пою их на переменки со своими тетками Натальей и Майей, показывая одесситам, как гуляют у нас под Муромом, старейшим городом русским, откуда все мы родом.

Мой дядько Мыкола уж и слезу пустил:

- Ой, дывчинки, потешили мою душеньку!— А Валера впрямую заявляет, что влюбился в меня, но не хочет навязываться - такой старый пень с алиментами.

Так бы и гуляли мы на этой шумной свадьбе, но на дворе уже - ночь, гости поглядывают на часы, вскоре мы, бурно прощаясь, уходим, чтоб назавтра принять гостей у дяди Мыколы.

С утра мы начинаем расставлять столы, и тут наша бабушка Иляна вполне блестит своим умением готовить: голубцы и салаты разных видов она стряпает отменно, как и ее любимые пироги-плачинды с разными начинками. Я, как неопытный кулинар, только мою и укладываю фрукты, нарезаю салаты, расставляю посуду по столам. Без дела не сидит никто. Нарядная процессия гостей с раскрасневшимися от смущения молодыми заявляется часам к одиннадцати, и я ловлю себя на мысли, что все время думаю о Валере Лозовом и жду его. Надо же: появился новый интерес! На второй день все дамы, как и невеста, меняют наряд, а я вместо кружевного платья надеваю строгий костюм с брюками-клеш черного цвета. Валерик нашел меня, спрашивая:

- Ну, как наша артистка?

- О кей,- отвечала я,- голова не болит, не до того.

Вновь все рассаживаются за столы, а я опять оказываюсь возле Лозового. Одесса балует нас теплом, вовсю светит солнце и на улице плюс семнадцать тепла. Я думаю, что у нас дома уже лежат сугробы снега, ноябрь хватает за носы в моей средней полосе. А в Одессе благодать. От рюмки вина мне становится совсем жарко, я иду снимать пиджак, а Лозовой ходит за мной. Старая одесская коммуналка с длинным узким коридором в полумраке толкает моего друга на подвиги местного масштаба. Мы совсем одни в квартире, вино кружит голову, и Валера обнимает меня.

- Я всю ночь не спал, - говорит он,- думал о тебе. Почему ты так рано ушла? Да, понимаю, что надо было готовить с утра, но мне так хотелось погулять с тобой по ночной Одессе.

Мне тоже грустно. Вдобавок я сообщаю, что уезжаю в шесть вечера на электричке, ведь, если мы опоздаем, будут неприятности у дяди на работе. Но мне хочется поговорить с Валерой по душам, и я, пользуясь случаем, нахожу в этом коммунальном общем коридоре угол на чьем-то старом диванчике, где, по рассказам Светланы, частенько сиживают влюбленные их большой квартиры. На этом волшебном диванчике мы усаживаемся тоже.

Валера рассказал мне о своей жизни и мечтах, которые заключаются в том, что он хотел бы путешествовать вопреки тому, что он будет иметь диплом инженера. Рассказал мне он и о том, что его сосед‚ штурман торгового флота, много времени проводит в морях, у него в квартире полно всяких достопримечательностей из разных стран. В детстве Лозовой просто с ревом уходил от соседа. Да и у самого Валеры много разных раковин и всяких подобных штучек из моря. Что там говорить – море рядом, пара улиц, и ты там. И мне вновь хочется пойти туда.

Нам приходит в голову  одна и та же идея – сейчас сходить к морю, и я отпрашиваюсь у тети под ответственность моего нового друга. Море в этот час спокойное, огромное, серо-голубое, ласкающее берег легким прибоем, оно лежит как добрый зверь-великан и дышит как живое. А может оно и вправду живое, потому что шевелится? Мы неторопливо идем по набережной от причалов порта, где море заковано в бетон и его нельзя потрогать, туда, где имеются лесенки к воде, и я спускаюсь, чтоб зачерпнуть рукой эту прозрачную соленую влагу и почувствовать море на ощупь.

— Летом я не вылезал из воды, — рассказывает мой попутчик, — плаваю я отлично и знаю места, где можно классно понырять со скал. Это далековато отсюда, но у меня бабушка с дедом живут в белой хатке на самом берегу. Сейчас это уже в городе, а лет тридцать назад было селом. Там я и вырос. По-русски совершенно не разумел, даже учился в украинской школе. Хочешь, покажу тебе ридну [ ридну - родную \укр.\] школу? Или зайдем ко мне.

Я бы не против погулять по городу, но в этом случае надо ехать на трамвае, и мы возвращаемся к свадьбе. Там уже вовсю заспивали [ заспивали -запели \укр.\] украинские песни всем столом, поддержали песню и мы. О, как люблю я мелодичные и задорные украинские народные песни. Я знаю их много, а голос мой звенит над всеми, как обычно. Чудесно ощущать себя частицей доброго и трудолюбивого умеющего ценить красоту украинского народа. Жаль, что вскоре пора расставаться.

Провожать нас на вокзал поехало пол-свадьбы, среди них и молодые, и Валера Лозовой. Он шепнул мне, что решил кутить напропалую и успокоится лишь тогда, когда электричка, на которой я уеду, унесется к Молдове. На вокзале дядя Матвей приглашает всех провожающих нас одесситов к себе в гости, и мы все долго целуемся и обнимаемся возле подошедшего поезда. Вот и окончена для меня еще одна свадьба.



Глава двадцать первая.

В поезде со мной знакомится симпатичный кавказец в очках. Так получилось, что рядом со мной оказалось свободное место. На него и уселся этот странноватый парень. Чем же он странен? Да тем, что у него был целый портфель новых, видно, только что купленных книг. Он принялся их перебирать, перелистывать и уронил одну мне под ноги, извиняясь. Я подобрала ее и невольно прочитала название “Понедельник начинается в субботу” братьев Стругацких. Моя обожаемая фантастика! В то время тотальных дефицитов подобные книги было наитруднейше достать, и я попросила посмотреть книгу, от чего кудрявый очкарик оживился, и с явным армянским акцентом предложил мне посмотреть и другие книги. Тут есть и Иван Ефремов, и сборники иностранцев Артура Кларка, Рея Бредберри, Станислава Лема и Конрада Фиалковского.

— Отличные вещи,— одобрила я, — но я это все читала.

— И я тоже читал, а теперь вот купил в свою собственность. Люблю перечитывать иногда любимые книги. Мне дядя в Одессе достал. Не мешает иметь дома хорошую библиотеку.

— Не мешает, — согласилась я, перелистывая страницы. А парень спросил — Вы далеко едете? Одна?

— Не одна, а с тетей, дядей и бабушкой, — ответила я.— А едем мы в Бендеры.

— Вы там живете, — оживился он. Я кивнула. Оказывается, и он живет в Бендерах, учится в торговом техникуме, как это ни странно. Я удивляюсь: почему странно?

— Меня зовут Лева, — представился он, — а странно потому, что торговать я не собирался, но по своей доброте душевной и какой-то инертности и лени поддался на уговоры родителей и пошел заниматься тем, чем и мой папа — директор рынка.

Я рассказала Леве о себе, и весь путь, оставшийся до дома, мы проболтали на всякие интересные темы. Конечно, я немного рассказала Леве о свадьбе, зато вплотную — о фантастике, космосе и всяких таинственных вещах в моей жизни. Это я обожаю не меньше писательства. Конечно, дядю моего все знают. А вот стихами Лева не особо увлекается, читал их несравнимо меньше, чем фантастики. У армян обычно много родни, и Лева у них в Одессе и Киеве сиживал в читалках тамошних библиотек, читая даже запрещенные произведения Елены Блаватской, Рерихов и много чего в переводах, о чем я знаю лишь понаслышке. Сообразив, что Лева — интересный парень, предполагаю завести с ним дружбу. Он тоже заинтересовался мной, выпросив мой телефон.

На вокзале я увидела Аню, Светлану Молнар и Люду Бернштейн, встречающих меня. Надо же: заскучали. Особенно Бернштейн. Как парней уводить из-под носа, так я ей не нужна, подумала я себе. Увидев меня, девчата бросились к нам с новостью, что бывшая Людкина одноклассница Лена Куценко родила ребенка. После школы она пошла учиться в ПТУ, и вот стала мамой в пятнадцать лет. Родила дочку. Отец у нее пьет, часто мать поколачивал. А тут мать кричит, что Ленку с ребенком в подоле не возьмет, но пьяница-отец заявил, что от внучки не откажется, и если от малышки отказался родной отец, то он, дед, ее в обиду не даст. Этому горе-отцу старший Куценко грозился оторвать голову.

Застеснявшись девчат, Лева потихоньку улизнул, зато мои дядя, тетя и бабушка живо приняли участие в нашем разговоре.

— Вы бы сходили к этой Лене, поддержали ее. Пусть вас не пустят, но подойдите к окну, подарите цветы, принесите что-то из еды и подарок малышу, — советовала нам моя сердобольная тетя. С этим мы согласились безоговорочно.

На другой день в классе все только и говорили об этой Лене Куценко, которую полкласса и знать не знают, как я. К вечеру человек пятнадцать из нас, в основном девчата во главе с Борисом Максимовичем явились к роддому с букетом роз, объемной сумкой продуктов и подарками для малышки. Мы с Бернштейн сами выбирали нарядные пеленки и ползуночки для девочки. Написали мы и поздравление от всех друзей по бывшему классу. Вскоре Лена выглянула в окно, улыбаясь нам всем, а нам передали ее записку с благодарностями нам. Лена была очень обрадована нашим визитом.

Веселые мы пошли по домам, по дороге обсуждая свой визит в роддом и намереваясь навестить Лену с ребенком и дома, взяв девочку себе на поруки, если уж родная бабушка не хочет ее признавать. Мы бурлили и кипели вплоть до того, что наш нервный, остро чувствующий все музыкант Дан Заднипру высказал, что хоть и не нравилась ему эта Ленка-серая мышка, неприметная и молчаливая, теперь он готов привести ее к себе в дом, хоть на квартиру бесплатно пустить, что ли.

Ну и Дан, ну и герой! Нечто похожее было с Инной Феличи, но у Ленки есть дочка, а у Инны — никого, только боль на душе. Об этой боли я узнала от нее сама. Скоро Новый год, мы остаемся после уроков на репетиции. Еще и КВН задумали сделать с параллельными. У нас четыре девятых и четыре десятых класса, вот и сделаем товарищескую встречу. За участие в команде надо побороться, но в себе я не сомневаюсь, буду в любом случае в музыкальных номерах. После уроков мы, как всегда, больше галдим и шумим, чем репетируем, я помогаю Борису Максимычу составлять сценарий, все подают свои идеи.

В один из дней Светлана с Аней не идут домой со мной, а поворачивают в сторону работы Светкиной тети. Молнар, как обычно, одной никуда не охота идти, и она тянет с собой попутчика. Люда Бернштейн действительно по прогнозу Игоря Морошану начинает встречаться с евреем Мишей Розеном из десятого “г”, кандидатом в медалисты и страшным занудой, с которым она и сейчас уходит, а я остаюсь в компании парней и Инны. Домой мне что-то не хочется. Какой-то застой в душе: от Валеры Лозового рано ждать письма, Лева почему-то не звонил, как и другие местные, свиданье никто не назначает.

Парни свернули в сторону, а мы с Инной побрели по набережной Нистру, глядя на серое небо и серые воды реки. Муторно и серо даже на душе, говорить не хочется.

— Пойдем ко мне, — предложила Инна, — ты не торопишься?

— Да нет.

— А ко мне никто не ходит, если только сосед Женя Пеленягрэ забежит фильм посмотреть, когда у них телевизор барахлит. Или Марийка Каламурза приходит задачку списать по физике или математике, где она совсем не волокет.

На улицу Инна одна не выходит, по вечерам, подобно мне, не шатается, а лежит дома с книгой. У меня не получается: два, три дня без друзей протерплю, а потом сама бегу к ним, потому что начинается такое состояние, что хоть в петлю лезь.

Болтая о своей жизни, мы пошли к Инне в пустую квартиру. Инна по-хозяйски собрала ужин, а я рассказала о своей поездке в Одессу. За столом Инна задает мне вопрос, от которого я подавилась.

— Люся, а я могу еще выйти замуж? Операция была ужасно больной. Так плохо мне было, не приведи, Боженька. Да и очень стыдно.

Почувствовав, что во мне растет волна жалости к однокласснице, я принялась успокаивать ее:

— Да что ты! Ты ж красивая. Я вот красотой не блещу, и то думаю, что не раз замуж выйду.

— Не раз? Почему же?

— А то как же.У меня вон сколько кавалеров. Одного мужа явно будет мало, — на полном серьезе заявляю я.

— Значит, ты считаешь, что я еще буду невестой на свадьбе?— спрашивает, мечтательно глядя на себя в зеркало, что висит в кухне, Инна.

— Разумеется!

Лично меня сейчас этот вопрос не волновал. Мы еще часик посидели у Инны, слушая песни в исполнении любимого певца Инны Валерия Ободзинского.

— Эти глаза напротив — калейдоскоп огней.
Эти глаза напротив чайного цвета. — поет он. Бесподобная песня, западающая в душу. Чайный цвет глаз у многих здесь, чайного цвета они и у Инны. Мне жалко ее, неплохую, обманутую каким-то негодяем разиню доверчивую, какой бываю зачастую и я. Решаю не бросать дружбу с ней, понимая, что вцепившаяся намертво в меня Светка Молнар, просто так меня никому не уступит. Наверное, надо и Инну брать в нашу компанию.

Придя домой, я нашла в почтовом ящике письма от Шварцбурга, Лозового и Мицкевича, что весьма удивительно. Будто сговорились. Вскрыв толстенький конверт из Одессы, нахожу там три фотографии со свадьбы, на которых есть я и Валерий. Отлично, похвалюсь ими перед здешними друзьями. Валера написал, что он посылает эти фотографии при согласовании с моей родней, чтоб не было накладок. Особого тепла в его первом письме я не нашла, но вот Мицкевич рассыпался в любезностях, называя меня дорогушей, солнышком и ангелом. Написав, что он приедет к нам на Новый год, Юрик предполагал, что хотел бы встретить Новый год вместе со мной. Об этом же писал и Алик Шварцбург, правда, более сдержанно.

Плавая в бурных впечатлениях от полученных писем, я набрала номер телефона Игоря Морошану, но одна из его сестриц сообщает, что Игорь в библиотеке готовит какой-то реферат. Через полчаса, услышав трель телефона, я думала, что Игорь уже вернулся из библиотеки. Но позвонил мне мой новый знакомый Лева Манукян, с которым я познакомилась в электричке. С радостью я пригласила Леву к себе.

Он вкатился ко мне с шикарным букетом гвоздик и тортом в коробке с бантиком. Вырядился Лева как жених перед ЗАГСом в темный костюм с галстуком и черные ярко начищенные ботинки. Что я все о свадьбах? Совсем они меня закружили за этот год.

Сияющий Лева преподнес мне подарки, от чего я пришла в полнейший восторг. Едва войдя к нам, Лева принялся разглядывать наши книги, которые ему понравились:”О, Фенимор Купер! О, собрание сочинений Бальзака — отлично!”

Говорил Лева с легким армянским акцентом, красиво и грамотно. За чаем мы долго разговаривали с ним о книгах, причем больше говорил Лева. Он прочитал очень много книг: Виктора Гюго и Оноре де Бальзака, Александра Дюма и Сомерсета Моэма, не говоря уж о русских и советских классиках. У нас с ним есть одна общая черта: мы не любили читать наши советские слащавые книги о трудовых победах, гаденькую ложь о коллективизации, сплошных победах Красной армии во всех войнах, нам нужна правда, а ее-то мы как раз и не находили в полной мере у Михаила Шолохова, Петра Проскурина и других им подобных. Над Проскуриным я всегда засыпала, тоска мне о его  Макарах и Захарах читать, придурках дубинноголовых, которые даже любить не могут, как следует, а “сильничают” толстозадых деревенских баб-клушек. Нет уж, гораздо более по душе мне блестящий и обаятельный жулик Остап Бендер Ильфа и Петрова или нервный и тонкий Клим Самгин Горького. Лева согласился со мной, но назвал еще незнакомые мне произведения Михаила Булгакова и Михаила Зощенко, а потом мы перешли к поэзии, и Лева прочитал прекрасные музыкальные стихи ругаемых у нас в школе Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой и Анны Ахматовой. Господи, что прячут от нас в школе!!! Я записала названия стихов и умоляла Леву дать мне их книги, чтоб прочитать, а то и переписать себе такую красоту. Понимаю, что у дяди и тети будут неприятности, если я попрошу их найти мне эти стихи. Вроде, и не сороковые годы, когда за это посадят, но лучше поостеречься.

От Левы же я впервые узнала о диссидентах, которых сейчас, в семидесятые годы хоть и не ведут на расстрел, как при Сталине, но могут и выдворить из страны, бросить в психушку или того хуже — в тюрьму, обозвав врагом социалистического строя или тунеядцем за то, что человек пишет, а не вкалывает на заводе или в колхозе.

Этот вечер произвел на меня колоссальнейшее впечатление. Лева Манукян старше меня всего на два года, но он становится моим учителем. Этот парень рассказал мне о том, что его семья пострадала от репрессий в тридцатые-пятидесятые годы. Один дед — со стороны матери — вообще расстрелян в сталинских концлагерях, другой и бабушка — сидели на Колымах. Преследовали всю его родню да и сейчас они все на учетах в КГБ. Манукяны и Симоняны жили в Москве и Ереване, но их сослали по окраинам СССР, и вот они тут, в Молдове.

— Конечно, я бы мечтал поступить в МГИМО или МГУ, но кто же меня туда пустит? — подвел итог Лева. Я сидела просто потрясенная его рассказом. Ничего-ничего из этого до него я и не знала, хотя о чем-то подобном смутно догадывалась по рассказам старших, которые не больно-то открывали передо мной свои души.

После ухода Левы, я долго не могла придти в себя, сопоставляя различные факты из своей жизни и рассказов родни и знакомых о том далеком от меня времени.

В день выписки из роддома Лены Куценко мы вновь заявились туда всем классом. Накануне мы узнали, что мать одной из наших одноклассниц Жени тоже ждет ребенка. Женька будет старшей сестрой, а ее одногодка Лена — уже мама. Как странно устроен мир. Дан Заднипру поутих, как и мать Лены, потому что узналось, что отец малышки есть и служит в армии, куда ему дали телеграмму, и был от него уже получен ответ, что ребенка он признает и будет помогать Лене и дочке. А к роддому пришли оба родителя Лены и даже родители того солдатика Сергея. Его родители оказались обычными рабочими людьми — отец в кепке, мать в платочке, на вид лет пятидесяти. Мама Сергея очень смущалась, передавая матери Лены, которая поутихла, а увидев в переодевальной комнате хорошенькую внучку, вообще умилилась и пустила слезу, сверток с одеждой для малыша. Отцы гораздо быстрее нашли общий язык и решили отметить появление на свет их общей внучки, а теперь уговаривали матерей раскошелиться, собрать родню да и жить теперь одним домом, раз уж их неразумные дети не обдумали вовремя свои отношения. Лена была сияющая и поразительно женственная. Мы вручили ей красивый букет белых хризантем, наш классный фотограф Боря Берг защелкал фотоаппаратом, счастливый дедушка нежно взял на руки белоснежный драгоценный сверток с новой гражданкой СССР, и все пятеро сели в черную блестящую “Волгу”, а вся наша компания закричала “Счастливо!” и махала вслед этой воссоединившейся семье.

Было бы все нормально, если б наша Феличи не разревелась. Она прислонилась к облетевшему грецкому ореху возле роддома и уже выла по-настоящему. Мы с девчатами уговаривали ее, что несомненно у нее будут еще дети, что пока ее бабушка не сдюжила бы появление ребенка, и Инна, захлебываясь плакала и плакала, пока все тот же Дан Заднипру, который жалел, казалось, всех несчастных в мире, не взял ее на руки и не потащил в сторону ее дома. Мы с Молнар, Лэзэреску и Бернштейн на правах ее подруг двинулись следом, а за нами, конечно, ее сосед Женя Пеленягрэ и Алеша Шарапов. Инна затихла и попросила, чтоб Дан поставил ее на асфальт. Короткий день начала декабря клонился к закату, окрашивая город с облетевшими деревьями розовым светом. Инна смотрела в зеркало на свой слегка покрасневший носик, и позвала нас всех к себе, а по дороге к нам прибился и Игорь Морошану, шедший из школы с сумкой через плечо.

У Инны вновь не было бабушки, мы расселись на диван и стулья, и я задала друзьям вопросы, мучившие меня: что знают все они о Сталине? Почему мы так подробно изучаем жизнь и всю родню В. И. Ленина, но ничего почти не знаем о жизни Сталина, Н. С. Хрущева, который был генсеком до Л. Н. Брежнева? Собственно, мы даже не знаем ничего о семье Брежнева. Игорь Морошану сказал, что он откуда-то вычитал, что жены Хрущева, Брежнева и писателя Шолохова — родные сестры. Этого никто, конечно, не знал. О Сталине Игорь знал то, что у него было два сына, носящие разные фамилии — настоящую фамилию Сталина: Джугашвили — Яков, который погиб в войну и Вася Сталин от второй жены Надежды Аллилуевой, как и его дочка Светлана Аллилуева. Игорь знал, что и Василия нет в живых, как его матери. На этом все его познания о Сталине исчерпывались.

Но мы и все это слушали, затаив дыхание. У нас в учебниках истории семидесятых годов не было даже фамилии “Сталин”. Почему? Он ведь был! Зачем скрывать от нас период его правления? Этого мы совершенно не знали. Вечером я подступила с вопросами о Сталине к дяде, от чего он просто ужаснулся:

— Тебе мало учебника? Почему? Зачем? При Сталине были кое-какие перегибы. Но я умоляю тебя: не копайся в истории, если не хочешь попасть под подозрение КГБ.

— Да, — подтвердила тетя, — тобой и так заинтересовались в связи с тем, что ты пишешь друзьям в Польшу, ГДР, Чехословакию или Болгарию по-английски.

Вот это да! Оказывается, и я — шпион, раз пишу ребятне из соцстран. А я хочу еще изучить чешский, польский, болгарский языки, чтоб писать моим друзьям на их родных языках. Адреса ребят из соцстран печатали и некоторые журналы этих стран, например, польские журналы “Pryjan” и “Польша”, болгарский “Огни Болгарии”, немецкий “NBI” и другие. Меня, как пчелу на мед, тянуло к общению с иностранцами, и уже в пятом классе, живя еще дома, я получила первые письма от Эльжбеты и Збигнева Мусидлаков из Польского города Калиша, а потом Стояна Димова из Болгарии, немок Барбел Хайнц и Ютты Мюллер. Я мечтала иметь друзей во всех соцстранах, особенно на Кубе, что я считала экзотикой. О друзьях из капстран я даже и мечтать не смела. Географию я обожала класса с четвертого, не получая по ней ничего, кроме высшего балла. И вот, оказывается, куда угодила — во враги социалистического строя.

Я немедленно позвонила Леве Манукяну. Он из семьи “врагов социализма” и я — начинающий враг, значит надо объединиться. Мы договорились о встрече, куда я и притащила Игоря Морошану, как знатока “недозволенной истории”, а втроем мы пошли в общежитие к Федору Миткову. Манукян разумеется, очаровал всех. Федя и Мирча признали в нем “характерного армянина”, и Федор взялся рисовать кавказский колоритный тип тут же, но Лева не мог сидеть без движения и говорил. Вот кто знал о Сталине очень много! Да какое там о Сталине. Мы узнали, что живем ни в каком не в развитом социалистическом государстве, а в откровенной диктатуре кучки партийной номенклатуры, угнетающей морально всех и каждого в нашей стране. — Мы не можем здесь свободно дышать. Посмотрите внутрь каждой своей жизни и увидите это, — распалялся Лева, — за тобой, сопливой девчонкой, уже зорко следит неусыпное око КГБ, молодец! И вообще, ребята, я рад, что познакомился с вами.

Моих же подруг Молнар и Лэзэреску эти разговоры нисколько не волновали. Я понимаю, что Света недалекого ума, но умная и начитанная Анечка вдруг испугалась и заявила мне, что я встречаюсь с врагом нашего строя да еще и тащу с собой Игоря, Федю, Мирчу и, одумавшись, лучше прекратить знакомство с Левой. Но я поняла, что Лева уже крепко вошел в мою жизнь своими знаниями и, фыркнув, заявила девчатам, что скорее прекращу встречи с ними, чем с Левой.

Выскочив от Молнар, я снова побежала к Игорю, от которого мы позвонили Леве, и он пригласил нас к себе в гости в хату на берегу Нистру. Оказалось, что у Левы есть еще два брата и сестра младше его. Мама его Гоар Симоновна работала в библиотеке, куда я часто ходила и давно ее знала, но даже не предполагала, что эта худенькая красивая улыбчивая дама, носящая изящные шляпы, и есть мать моего нового приятеля.

Лева представил нас матери, и она пригласила всех на чай с оригинальным виноградным вареньем с лепестками роз. К нам присоединилась и младшая сестра Левы Лиля, настоящая красавица из восьмого класса. Гоар Симоновна, конечно, знала моего дядю, а вот Игоря она подробно расспрашивала о его родителях и дальнейших планах. Она, несомненно, читала наши стихи и радовалась, что ее сын познакомился с нами.



Глава двадцать вторая.

С девчатами я помирилась почти сразу же. Светланка ко мне подлизалась, ноющим голосом сказав, что ей без меня невыносимо даже с Анютой, не говоря о других, и вновь повисла у меня на руке на весь день. Куда я без подруг?

Буквально за десять дней до Нового года, когда наши репетиции к новогоднему балу вошли в самый разгар, и я, забыв даже о том, что мне надо исправлять трояки, иначе три-четыре их засветятся в моем дневнике, самозабвенно терзала струны гитары и выла в микрофон, закрыв глаза от страстей, в радиоузел влетела Ира Вартанян, крича:

— Ребята, в подвале соседнего дома нашли убитую женщину, бежим!

Мы выскочили из школы и бросились к подвалу, где уже толпился народ и стояла милиция. В этом же доме жил наш одноклассник Игорь Неупряга, который к нам на репетиции не ходил. Но сейчас он тоже стоял у дверей подвала, страшно бледный и какой-то совсем убитый горем, как мне казалось.

Вскоре вынесли и тело девушки, которую Игорь Неупряга узнал сразу, бросившись к ней с криком: “Что с Таней? Она умерла?”

Сотрудники милиции сразу же попытались прикрыть окровавленное тело. Девушка явно была избита, в изодранной одежде. Белые волосы в грязи и земле. Игоря Неупрягу, как опознавшего убитую, взяли в отделение. Труп увезли тоже. Мы, потрясенные увиденным, потеряли даже интерес к репетициям. Петька Чоботарь сказал, что и он слегка знал убитую — по Игорю Неупряге. Она старше нас, уже работала где-то, а наш Игорь катал ее на мотоцикле.

Унылые мы плелись в этот день домой еще засветло. В глазах у меня стояла шапка белокурых кудрей в грязи и песке и окровавленное тело, просвечивающее через дыры в темной разорванной юбке, голые ноги без чулок и туфель и кровь, кровь на виденном мельком девичьем лице. О, если это была девушка Игоря Неупряги да еще найденная в подвале его дома, Игорька затаскают по милициям.

Люда Бернштейн предположила, что в убийстве могут подозревать и нашего одноклассника, с которым Аня и Света учились с первого класса. Мы живо отмели эту теорию, так как наш Игорь хоть и молчун, но не убийца же! Ему кроме “тачек”, то есть автомашин и мотоциклов, ничего больше не нравилось, и он был простым середнячком по всем предметам. Но не рецидивистом, не извращенцем. Зачем ему убивать девушку?

Вечером страшную новость знал весь город. Тетя пришла с работы рано и прочла мне лекцию о том, что вечером никак нельзя ходить одной, раз в городе творится такая дикость. Как и следовало ожидать, Игорь Неупряга весь предыдущий вечер находился дома. Таню он дня три вообще не видел, и его, конечно, отпустили восвояси. На другой день Неупряги в школе не было, а на третий день после страшной находки в подвале девушку Таню Варенец, работавшую секретаршей в одной из организаций, хоронил весь город.

Жила Таня недалеко от нас, так что и мы с подругами заявились к ее дому. Тане было уже двадцать два года, когда Игорь подцепил ее прошлым летом. Он вообще выглядел старше своих лет: широкоплечий мощный добродушный здоровяк, немного заикающийся от волнения. Теперь Игорь шел за гробом, где лежала очень красивая Таня в белом платье Христовой невесты, как и полагается умершим незамужним девушкам.

На кладбище мы не поехали, но потом узнали, что Игорь Неупряга даже поцеловал Танечку в гробу наравне с ее родней при прощании, а мать покойной сильно плакала и кричала так, что ей делали успокаивающие уколы. Еще бы нет: потерять ребенка для матери — худшее зло в жизни. Но кто и за что убил эту девушку, так и повисло в воздухе. Два дня после того, как она пропала, ее искали и вот нашли труп. Игорь к Тане домой не ходил, ведь моложе ее на шесть лет. У нее даже жениха какого-то другого не было. Никто ничего не понимал.

А мне три дня снились кошмары. Матери стали караулить дочек, и меня тоже не выпускали из дому без дела. С репетиций нас выгоняли домой часов в пять против семи до убийства. Какая-то гнетущая тишина вечерами вползала в город. Покойная Таня жила далеко от дома Игоря. Кто притащил ее в его подвал и почему?

Лева и Игорь Морошану подружились на почве схожих политических взглядов. В школе Морошану забегал ко мне на переменах, вовсю хваля своего нового друга, восторгаясь умом Левы и его познаниями в области литературы и недавней истории, о которой в наших учебниках практически ничего не было кроме обтекаемых общеизвестных фраз.

Числа двадцать седьмого декабря, когда город уже заполнили нарядные елочные базары, Игорь Морошану и Лева Манукян зашли ко мне, принеся в подарок пяток хрупких и сверкающих новогодних шаров. Я обрадовалась возможности улизнуть из дома, и мы, выпросившись у тети и дяди, вновь по старой привычке было отправились к общежитию молодых художников, но тетка-вахтерша нас не впустила, парировав тем, что ходить в гости надо днем, а ночью в городе девушек насилуют и убивают. Пришлось нам просить, чтоб она вызвала Федю Миткова в вестибюль.

Федя и привязавшийся к нему Мирча вскоре вышли к нам, и все мы вышли прогуляться на улицу. Я рассказала какое отношение имеет мой одноклассник к убитой девушке, и Лева предположил, что некто мстил Игорю Неупряге, поэтому и принес труп в его подвал. По ходу следствия уже было установлено, что Таню убили не в подвале Игоря, так как следов крови на стенах и вокруг трупа не было. Обнаружила труп в подвале своей пятиэтажки одна из соседок Игоря, спустившись туда за картошкой. Женщина завопила на всю улицу, собрав народ, тут-то наши девчата это и увидели.

Мы прогуливались по Набережной, где в это время обычно царил шумный бесшабашный ералаш, но сейчас казалось, в воздухе висел немой‚ но гнетущий знак вопроса. Кто это сделал? Вроде и толпа народа не поредела, но одиноких женщин не было видно, все боялись ходить одни вечером. Я шла, подцепив под руку Игоря и разглядывая новогоднюю иллюминацию и мигающие разноцветными огоньками нарядные елки в витринах магазинов. Учитывая, что снега нет и в помине, а я выросла в снежной холодной середине России, я прямо-таки не чувствовала приближение Нового года, тем более, что днем на улице температура не падала ниже десяти градусов Цельсия, и все осадки сводились к дождю. Все мы ходили без шапок, в крайнем случае дамы носили шляпы, а мужчины кепки.

Я вспомнила, как Люда Бернштейн сокрушалась по поводу того, что никак не может надеть новую обалденно дорогую для меня и уж тем более для Анюты со Светой Молнар норковую шубку — нет морозов. Как ни старалась Люда скрыть свою финансовую дистанцию от Лэзэреску и других девушек, достаток чьих семей был ниже их семейного бюджета, у нее это плохо получалось. Дорогие обновы Людмила то и дело надевала в школу. Ее туфельки шокировали нас ценами и странами изготовления, и если Молнар только втихую завидовала Бернштейн и часто льстила ей, как и мне, обладая даром ни с кем ни ссориться, то прямая и вспыльчивая Анна увидела в Людке классового врага и за глаза звала ее фифой и барышней. В гости они друг к другу не ходили, а вот Молнар перебывала, наверное, у всех девчат нашего класса.

Бернштейн тоже не особо любила Аню, спросив однажды у нас со Светкой, не цыганка ли та. В ту пору в Молдове мотались еще кочевые цыгане, но много было и оседлых, живших в городах и селах, взявших молдавские фамилии. Отличались эти цыгане неряшливостью и многодетностью и, конечно, они не особо хотели работать на производстве и учиться в школе. Наша отличница Анечка ничего общего с цыганами не имела, и я не стала портить ей настроение, говоря ей об этом Людкином высказывании. У Ани и так было много конфликтов с отчимом. Он страшно полюбил поучать падчерицу, находясь в подпитии.

Как это обычно бывает в неполных семьях, младшая сестра была больна каким-то хроническим недугом, ей предложили операцию тут, но мать Ани скопила денег и решила в зимние каникулы везти дочку на консультацию в Ленинград к своей родне. Аня оставалась дома, но крайне этого не хотела и уговорила мать, чтоб та разрешила ей ночевать у нас или Молнаров. Ни моего доброго дядю, ни веселого папашу Светланы Аня совсем не боялась, зато приходила в ужас от того, что ей придется неделю-другую жить с “извергом Сережей”, как она его называла. Конечно, мать Ани приходила и к нам, и к Молнарам и объясняла свою ситуацию, а мой дядя и отец Светы обязательно обещали ей смотреть за ее дочкой, как за своими. Только мой дядя заметил, что денег нам не надо, у нас хватит еды и не на двух, а на пять таких девчат, как мы с Аней. Анютка наша прямо-таки зацвела. Светлана поняла, что Аня больше хочет жить у нас, чем у них, и уговаривала Анечку ночевать у нее хоть парочку ночей.

А Новый год тем временем подходил, и две тройки в дневнике у меня так и хотели засиять, если бы я вовремя не исправила не очень любимые мной алгебру и физику, побегав за учителями по ним. Я получила большой нагоняй от нашего классного руководителя Бориса Максимыча. Небось, по географии, литературе или английскому языку мне не составляло особого труда иметь пятерки, но точные науки вызывали у меня тоску смертную в душе. Пока я не исправила тройки, я ждала нагоняй от дяди, и он последовал.

Дядя Матвей заявил, что мои встречи и разговоры с сыном бывшего политзаключенного ни к чему хорошему не привели, и вообще Лева Манукян учится в торговом техникуме, а я собираюсь, вроде, идти в гуманитарный вуз. Уж лучше б дружила с поэтом Игорем, отличницей Аней, на худой конец с безобидной хохотушкой Светланой, а не лезла в политику бог знает с кем. Тетя поддакивала любимому супругу. Я молчала, думая, что и тут меня доконали нравоучениями, сначала засадив вечерами дома, а теперь уже стали искать мне выгодные партии. О, я чувствовала теперь всю сладость запретного плода, и меня тянуло к Леве.

Аня притащилась к нам с двумя сумками своих вещей в сопровождении Светки тридцатого утром. Она, сияя, сказала, что ее мама и Лариса уезжают. Утром я, как обычно в каникулы, долго проспала бы, если б не девчата. Встретив их еще в пижаме, я принялась рассказывать о своем разговоре с дядей. Девчата поддержали дядю, но я твердо заявила, что ни за что не предам Леву и позвонила ему, напросившись в гости.

В это утро неожиданно похолодало. Землю за ночь сковал легкий морозец и летела какая-то крупа, напоминавшая снег. Все-таки Господь сжалился над Молдовой, посылая ей настоящий Новый год, думала я, идя к Леве. Он увидел меня в окно и, выйдя на крыльцо, показался мне просто безумно красивым и каким-то родным. Я шагнула в тепло их коридора, окунувшись в запахи тмина, чабреца, корицы, чего-то восточного и возбуждающего. Лева ввел меня в свою комнату, закрыл дверь и спросил:

— Ну, что за тучи у нас над головой?

Я, краснея и смущаясь, совсем легко касаясь политики, передала Леве разговор с дядей, боясь обидеть этого чудесного парня, не говоря, что дядя знает о заключениях в прошлом Левиного отца. Но Лева понял все и неожиданно, взяв меня за плечи, глядя своими пронзительными карими глазами, кажется внутрь души, задал мне прямой вопрос:

— Люся, ты меня не предашь?

— Нет, никогда! Ты — просто свет в окне для меня.

— Понимаешь, я — почти инвалид, — продолжал Лева, — у меня с детства сахарный диабет. Я живу на таблетках и инъекциях инсулина. Сам себе уже делаю уколы. По-видимому это оттого, что мои предки жили в лишениях. За себя я не боюсь, но вот мама… Что с ней будет, если она потеряет меня? Она много страдала, я думаю, что хватит. И другой родни много, всех жалко. Я как бы не принадлежу себе, им — нашему роду. То, что я тебе сейчас скажу, никто не должен знать, но я не буду требовать от тебя клятв. Я верю тебе. Знаешь, я видел ту девушку Таню Варенец с теми, кто ее убил. Вечером я шел от друга, когда увидел, что ее сажают в машину. Там были та Таня и четверо парней. Один из них — сын директора одного большого завода.

Лева назвал фамилию, которую знали многие у нас в городе. Лева не знал эту блондинку, что села в ту черную “Волгу” с ватагой разодетых парней, бывших навеселе, но она вышла из той самой конторы, где работала Таня. Лева сразу вспомнил тот случай, сопоставив факты. Парни его не видели, хотя других прохожих там не было. Просто Лева притаился за кустами, почуяв неладное. Лева долго размышлял над убийством и понял, что видел именно ту девушку, которую убили. Видел перед самой ее смертью. Но он пошел дальше. Лева знал, почему и как убили девушку.

Он сразу понял, что эти парни могли убить девушку в гараже, где и стоит эта черная машина. Узнав, где находится этот гараж, ушлый парень решил туда пробраться. Но ему даже не пришлось туда проникать, так как поздним вечером, когда Лева прятался внутри кустов, из гаража вышло трое парней, и один довольно громко сказал:

— А в машине ты все отмыл, Андрюха?

На него шикнули, и он захлопнулся.

— Понимаешь, — возбужденно говорил мне Лева, — они ее ни за что, просто так, ради развлечения, за то, что она отказалась от них, избили, изуродовали и убили. Наверно, она любила этого твоего одноклассника, раз они в отместку бросили ее труп к нему в подвал. Но что теперь делать, я не знаю.

Умный Лева знал, что его мысли, пусть и правильные, ничем не подкреплялись. Андрей мог что угодно пролить в машине и отмыть это после. Санек — это второй секретарь городского комитета ВЛКСМ‚ а с ним был и сын владельца черной “Волги”. Значит, оба они тут были! Этим парням по двадцать два-двадцать три года, как и убитой девушке. Может, они давно ее знают.

Глава двадцать третья.

От этого разговора мой чудесный друг Лева показался мне еще лучше, еще красивее и роднее. Я решила не разговаривать с дядькой, а при первом же удобном случае написать родителям, чтоб забрали домой. Дядя, узнав это, испугается и смягчится, а я домой не поеду, а только проучу его, чтоб не шел против хорошего человека. Меня наполнили такие нежные чувства к Леве, что я не удержалась и обняла его за плечи.

— Левик, ты — такой хороший,— преданно говорила я, — обязательно распутывай это дело, а я помогу.

— Но вот этого не надо,— испугался Лева, — это ведь не люди. Попадешься им в лапы, и тебя убьют. Сиди уж дома, ради Бога.

У Левы мы пообедали, а как стемнело, пошли, прячась, к дому Светланы Молнар. В этот день у нас должен быть бал в школе, я хотела бы пойти на него с Левой и с другими друзьями. Аня и Света ждали меня, ведь я им сказала, где буду. Мы временно отправили Леву домой, чтоб встретиться в семь часов в школе. В те времена балы были в школах, где ставились и елки до потолка. Ко мне мы пришли со Светой и Аней, а у нас уже сидел Юрий Мицкевич, болтая на кухне с тетей Наташей.

Он тоже вознамерился быть у нас на балу. Юрик чмокнул нас прямо при тетке, нисколько никого не боясь. Зато меня это возмутило, но я не стала ругаться и портить всем настроение. Мицкевич сразу пристроился ко мне, подцепив под руку и Светлану. Он был в ударе и всю дорогу наворачивал нам анекдоты и хохмил так, что мои девчата зарядились хорошим настроением. Смеялась для вида и я, но в глубине души думала только о Леве и убитой Тане.

Возле школы нас встретили Игорь Морошану, Федор Митков и Мирча Вакулеску. Парни нацепили яркие рубашки, набрызгали на себя каких-то сногсшибательных одеколонов и дезодорантов, что я сразу поняла: дело будет нешуточное, они решили свести с ума всех девчат в нашей школе. Но мне-то еще предстояло быть на сцене. Девчата и парни увели меня за сцену готовить аппаратуру, так что я до начала не видела, пришел ли Лева Манукян. И только, когда на плече у меня уже висела моя тяжеленькая серебряно-красная “солечка” и тяжелый синий бархатный занавес открыл нас, похожих на блестящие елочные игрушки с елки от обилия блесток и мишуры на наших новогодних костюмах, я увидела, что мой прекрасный принц сидит возле Морошану и Миткова и яростно хлопает мне в ладоши, как и многие зрители, заждавшиеся представления.

И опять я воспарила над землей, посыпаемой предновогодним снежком, как и полагается везде в Европе, в своей песне. Петька Чоботарь и Алеша Шарапов подпевали мне, а Дан Заднипру взвился еще выше моего голоса голосом своей скрипки. Я уже знала, что Дан привел с собой своих друзей, музыкантов, которые играют на народных инструментах, и эти парни собираются блеснуть у нас своей народной игрой. Пропев три песни с нашим ансамблем, я спустилась в зал и села возле Левы Манукяна, который крепко пожал мне руку, поздравляя. А на сцене появились три хлопца в расшитых молдавских сорочках и узорами вышитых кептарях-безрукавках. Дан Заднипру передал свою скрипку другу, а сам вынул народный молдавский инструмент най, представляющий из себя много трубочек, собранных в виде прямоугольного треугольника, а скорее прямоугольной трапеции.

О, я обожаю народную молдавскую музыку, хотя сама совершенно не молдаванка. Мне ли, огненному Овну не понимать это? Но я люблю и протяжные дойны — плачи, когда тоскуют скрипки и тянут душу, жалуясь на тяжесть жизни. Группа “Лучаферул [Лучаферул – светлячок \молд.\]” именно с дойны и начала свое выступление. Дан тихонько дул в свои трубочки, а скрипка кричала и стонала, моля помочь тоскующей душе освободить ее от пут на грешной земле, чтоб взлетела она в рай. А пока хлопцы нагоняли тоску на весь зал, Лева не убирал своей руки с моей, и мне было это весьма приятно. Наконец, протяжная дойна закончилась. Дан подошел к микрофону ближе и вдруг лица ребят преобразились. По знаку Дана они прокричали хором веселый молдавский речитатив-частушку и наярили нечто заводное и быстрое так, что у скрипача пот заструился по щеке. Закончив эту пьесу, Дан позвал меня, объявив в микрофон, что сейчас Лучика исполнит народную песню “Имеет мама одну дочь”. Я влетела на сцену совсем не одетая для народной песни, но не хотела отказываться и запела по-молдавски быструю песню о девушке. После нашего исполнения зал разразился бурной овацией.

Мы до того завелись, что весь вечер я просто порхала по залу, таская за собой немного растерянного Леву. Ссора с дядей и тетей отходила в прошлое, все друзья мои были возле меня и наперебой приглашали танцевать, даже Борис Максимович Аджигирей поздравил меня с тем, что я пошла в народ, спевшись с Заднипровской компанией в буквальном смысле слова.

Танцуя медленный танец с Юрой Мицкевичем, я смотрела, как Лева танцует с Аней, держа ее за талию как-то несмело, отстраненно, уходя в свои думы. Юрий спросил‚ с кем и где я буду встречать Новый год, но этого не знала и я сама. Вот так да: завтра Новогодняя ночь, а я не знаю, что делать. Одно я знала точно: Анька будет со мной. Но что предпримут мои родственнички? Я хотела быть в эту ночь только с Левой Манукяном, хотя Игорь Морошану, Светка Молнар и Федя Митков с его неизменным другом Мирчей нисколько бы не помешали. Вот только он, Мицкевич, нужен ли нам? Но оказалось, что это мы ему нужны.

Дан заявил мне, что теперь намерен широко заявиться публике со своим ансамблем и наконец понял, что “Лучаферул” без солистки Лучики проигрывает, и я обязательно буду петь с ними, они уговорят меня. Нашли, кого уговаривать! Когда это я отказывалась петь на сцене? Надо, так выучу молдавский лучше молдаван!

Из школы мы вывалились шумно и весело одними из самых последних, провожаемые школьным сторожем. Спать я не хотела совершенно, а провожать нас с Аней пошли все мои кавалеры. На полпути мне пришла в голову идея пригласить всех завтра к нам, что я немедленно и сделала. Не представляю, кого из друзей мне надо выбирать, мне все милы и дороги.



Глава двадцать четвертая.

С утра мы с Анютой занялись подготовкой зала нашего дома, а эта комната называется у молдаван “каса маре”, к встрече Нового года. На чистые полы не стали стелить ковры, в зале уже стояла подготовленная с вечера дядей большая елка. Дядя с тетей уже повесили на нее и гирлянды разноцветных огней, а нам осталось только привесить хрупкие блестящие елочные игрушки, мишуру и “дождик” из разноцветной фольги. Тетя сообщила, что они будут встречать Новый год в редакции, а потом уйдут в ресторан, и я могу привести кого угодно. Уж лучше мне встретить праздник дома, чем уходить куда-то. Потом я узнала, что Ане и Юрию было дано задание вовсю смотреть за моей драгоценной персоной. Дядя наверняка знал, что Морошану будет у меня, как и Светлана Молнар с Чоботарем. Телефон с утра у меня не умолкал. Попросился к нам и Дан Заднипру, потом Митков с Мирчей Вакулеску, потом Инна Феличи, даже гордая Люда Бернштейн как-то вкрадчиво поинтересовалась, где и с кем я буду, а узнав, кто будет у нас, пообещала прийти с новым кавалером Розеном. Женя Пеленягрэ, узнав, что его соседка Инна идет к нам, вызвался ее проводить, да не один, а со своим другом Сергеем из параллельного класса, а за Молнар-старшей увязалась и Стелла. Словом, часов в десять вечера у нас уже было человек двадцать моих друзей, но и это оказалось не все. Пришлось, как для свадьбы, тащить доски из сарая и накрывать их половиками, чтоб усадить всех.

Каждый нес с собой какое-нибудь угощение, а ложек и вилок у моей тети, любящей веселые компании‚ хватало на всех, тем более, что никто не обращал внимания на сервировку стола, лишь бы быть среди друзей. В довершении вечера явились Марийка Каламурза, Женя Левада и новоиспеченная мамаша Лена Куценко, усыпанные крупным снежком. Ленку родители отпустили на пару часов к друзьям, и конечно больше всех друзей собиралось у Люси Чобану, как меня тут все звали, хотя я ношу русскую фамилию, но раз живу у Чобану, то и я такая же.

Ах, какой красивой получилась у нас в этот раз елка, каким богатым и разноцветным стол, но главное — тут собрались те, кого я хоть чуть-чуть любила и кто любил меня. Лева на этот раз пришел без опаски, зайдя за новым товарищем Игорем Морошану, и я в глубине души очень надеялась, что Игорь больше будет с Анечкой, которая слегка грустила по матери и сестре, а вернее сказать — побаивалась своего непутевого отчима, который по ее мнению сейчас мог привести собутыльников в их квартиру. Я и посадила Игоря с Аней рядом, отдав предпочтение умному Леве.

А за окном валил настоящий снег, замучивающий меня дома в России, но тут являющийся жданным и желанным в Новогоднюю ночь. Левино плечо было рядом с моим, а Игоревы карие глаза — напротив, и Светланин звонкий смех слышался часто, и красивая молдавская речь лилась со всех сторон, и так мне было хорошо, что я мысленно просто парила душой где-то в космосе со всеми моими друзьями.

Гитара моего дяди, разумеется, не висела на гвоздике, а переходила из рук в руки в такой музыкальной и голосистой компании, а когда уставали мы, то пели телевизор и магнитофон.

Новый год мы встретили в самом радужном настроении под хлопки бутылок шампанского и дружные крики “Феличитэрь!” и “Ура!”

Часа два уже Новый год шел по нашей земле, когда я услышала телефонную трель и, подумав, что это тетя с дядей звонят, услышала в трубке голос Алика Шварцбурга. Он тоже находился с компанией, но сказал, что скучает обо мне. Я восприняла это, как его простую мечту, но Алик попросился к нам в гости, если дядя и тетя не будут против. Офицерский сынок Шварцбург — не сын врага народа Манукяна, мои родные будут только рады ему. Пусть едет, я покажу ему город, познакомлю с друзьями.

Лева слышал мой разговор, а об Алике я ему уже успела рассказать, так что он не особо лез с вопросами, зная, что у меня везде куча друзей. А они, мои друзья, уже разбрелись по всему дому. В зале несколько человек смотрели новогодний “голубой огонек”, продолжающийся в эту ночь до утра. Еще пятеро сидели во главе с Петей Чоботарем в спальне тети и дяди прямо на их тахтах и с гитарой — пели бардовские песни. Еще кучка ребят танцевала на веранде под магнитофон. Люда Бернштейн и Миша Розен целовались в моей комнате в темноте, и пришлось нам с Левой попросту убирать грязную посуду со столов и мыть ее на кухне, пока совестливые Игорь Морошану и Аня, а за ними и младшая Молнар не подхватились нам на помощь.

Мы решили еще погулять всей компанией по новогоднему городу, побегать по настоящему снегу, повалявшись в нем. Часа в три ночи вся наша пестрая шумная гвардия вывалила на улицу и столкнулась с моими дядей и тетей. Наши ребята принялись поздравлять моих, так как все к нам уже были вхожи, а если Розен и был у нас в первый раз, то теперь уж не в последний, так у нас и было: друг наших друзей — наш друг.

Дядя попросил Леву и Игоря не спускать с нас глаз, угадав, что именно они — наши с Аней кавалеры в этой ватаге. Мы еще часа два шатались по улицам и площадям города, встречая знакомых, гогоча, распевая и, конечно, падая в пушистый снег. Я не отцепляла руку от Левиной руки, но заметила, что Игорь Морошану как-то грустит с Аней. Тогда я не придала этому значения.

Если подумать, то Игорь мне был более симпатичен на лицо, но немного меня смущал его практичный характер, а я тянусь к более романтичным людям, терять же Игоря как друга я совершенно не хотела. По большому счету мне нравился и Юрик Мицкевич, которого я пристроила сейчас к Инне Феличи, и Федя Митков, который рассказывал что-то Марусе Каламурзе и Жене Леваде, а его друг Мирча во всем ему поддакивал. Уже в то время я ощущала в себе какую-то могучую силу, от которой я могла очаровывать, кого захочу и знала уже подсознательно, что любой из парней мог быть моим хотя бы на небольшое время — было бы мое желание к тому.

А новогодняя ночь уже померкла, и в пятом часу утра, провожаемых по просьбе дяди Левой и Игорем, нас доставили к своей калитке.



Глава двадцать пятая.

На другой день дядя Матвей подлизался ко мне и без письма к моим родителям. За завтраком он, выпив стаканчик доброго вина‚ прямо при Ане заявил, что осознал все свои ошибки и уверен, что с плохими ребятами я не связываюсь, ведь ночью у нас была отличная компания лучшей молодежи города. Только одного он боится, что мы можем забрести куда-нибудь без своих рыцарей. В Морошану дядя был давно уже уверен.

Я передала дяде и тете разговор с Аликом Шварцбургом. Дядя сразу одобрил, а тетя посомневалась надо ли ребенку изводить родительские деньги, но я возразила, что у Алика родные есть только в их городке да Харькове, а проехать поездом через всю Украину — просто чудесно, и мы стали ждать приезда Алика.

Действительно, моя чудесная сила над моими друзьями парнями действовала, и в первые дни нового года я услышала признания в верности мне от всех их. Первым это сказал в первый же день года Юрий Мицкевич, который приехал домой на пару дней и уже расставался со мной. Он пришел днем, когда мы с Аней еще спали после обеда, так как всю ночь гуляли, а утром рассказывали об этой гулянке дяде и тете.

Часа в три дня тетя разбудила меня, сказав, что у елки меня ждет Юрий. Аню будить не стали. Юрий опять поцеловал меня и с места в карьер бросил, что завтра в пять утра уезжает в Кишинев, а со мной так и не успел побыть, так как я верчусь то с армянином Левой, то с поэтом Игорем, то со скрипачом Даном. Но ему, по его мнению любящему меня больше всех, совершенно не уделяю никакого внимания, а подсовываю полудурочную Маруську Каламурзу или чужую жену Ленку. Это и верно, Маруся усиленно строила глазки столичному журналисту, а Лене просто не хватало пары, наверное. Все и так знают, что у нее есть ребенок и муж в армии. Юрик полночи провожал этих девчат в то время, как я не отлипала по его словам от армянина. В конце концов Юрик привел в свою защиту тот аргумент, что он уже имеет свой заработок, а Левик еще учится и сидит на шее у родителей. Что ж, для замужества это и лучше. Но замуж я пока не собиралась, мне хоть бы среднюю школу закончить. Какая из меня жена?

Я вообще-то противница ранних браков и рада за Ленку Куценко не потому, что призвала ее к замужеству, а чтоб у маленькой Ирочки был отец, как и полагается всем добрым людям. С Юриком я простилась довольно холодно, хотя он все уговаривал меня особо не брать в голову других кавалеров.

Но я уже настроилась на встречу с Аликом Шварцбургом. Он позвонил мне утром первого, когда мои дядя и тетя собирались уезжать к бабушке Иляне и родне дяди Матвея. Я не собиралась ехать с ними потому, что у меня была Аня, и я ждала Алика. Тем более, что дядя и тетя уезжали только на одну ночь. Алик сказал, что взял уже билет, и в Бендерах будет второго вечером. Отлично! Утром потеплело, а в обед закапали капели. Мы проводили дядю с тетей и валялись на диване перед телевизором, глядя развлекательную программу, когда к нам пришли Света и Петька. Узнав, что Алик скоро будет, Светлана оживилась и зашептала мне, что Петька ей давно надоел, может, Алик понравится. Все, как обычно, все давно знают, что Петьку она и в грош не ставит, а он ходит за ней как преданный пес.

Вечером к нам с Аней зашли Игорь Морошану и Федя Митков. Федин друг Мирча уехал-таки к себе в село, но Федя не хотел ехать в родную Чадыр-Лунгу на два дня, а дожидался каникул, которые у них будут только в конце января, как и у всех студентов. Новогодние праздники у студентов — горячая пора сессии. Федя даже учебник по истории КПСС прихватил с собой ко мне. Я надеялась, что Игорь займется Аней, но он сразу же начисто развенчал эту мою мечту и попросил меня об аудиенции с ним. Он спросил это тогда, когда я ставила на плиту разогревать обед. Я как раз предложила ему сходить к Ане домой, чтоб проверить их квартиру, что там выкинул этот придурок Сергей.

Часов в пять вечера мы пошли к Ане домой, и на сердце у меня было нехорошо, как и у Ани. Мы не ошиблись. Когда открылась дверь, в глубине квартиры шумели. Конечно же, Сергей встретил Новый год в теплой компании. Тут была и пара каких-то неопрятного вида пьяненьких бабенок, одна из них к тому же светила “фонарем” под глазом, а мужчин разного возраста насчитывалось четверо без хозяина.

— Анюта пришла. Дочка. — объяснил Сергей заплетающимся языком.

— Я вам не дочка,— вспылила злая уже на них Аня, принимаясь проверять все ли вещи на месте. В конце концов Аня раскричалась и принялась выталкивать всех на улицу. Те, огрызаясь, все-таки убрались, а Сергей остался. Уезжая, мать Ани заперла зал, но было видно, что эта шайка все-таки пыталась открыть двери. На большой кухне Лэзэреску имелась лежанка, и парни затолкали туда пьяного Сергея, пытающегося протестовать, но минут через десять он все же захрапел. Аня расплакалась. Я вымыла рюмки и тарелки, Федор подмел пол, а Игорь уговаривал Анечку.

— Что делать?— сквозь слезы спрашивала она,— Я не могу с ним жить. Видите, что делает?

Я села рядом с ней и стала гладить подругу по плечу, сочувствуя, а Игорь сказал, что они потолкуют еще с трезвым Сергеем, и если это повторится, то они набьют Сергею морду и вышибут отсюда совсем. С тем мы и ушли, но Аню мне еще пришлось поить валерьянкой дома. Я думала, что она успокоится, уйдя от этого противного Сергея, но‚ очутившись у нас, Аня вновь разлилась ручьем.

— Почему она его не выгонит?— причитала она, заглядывая мне в лицо, — мы ведь так чудесно жили втроем. Зачем нам нужен этот противный тип? Какой от него толк?

Мне нечего было отвечать подруге. Я сама не могла понять Анечкину мать. Сергей не носил ей денег и мало в чем помогал по дому. Зачем его держать? Я уже знала, что у него есть двое своих детей, их мать его вытурила. Одна выгнала, а Анина мать подобрала это “сокровище”. Аню я вполне понимала и сочувствовала ей, а Игорь, пришедший с нами, пытался развеселить Аню русской пословицей: ”Любовь зла, полюбишь и козла”, но Аню это мало утешило, и она заявила, что вышибет этого противного типа, даже если он и пить бросит. Вот уж в то, что Сергей бросит пить‚ я не верила совсем.

На улице уже палило, весь снег растаял, будто его вчера и не было. Постепенно наша Анюта успокоилась после горячего чаю с валерьянкой. Мы расположились в гостиной‚ и мне не хватало для полного счастья только Левы. Я три раза звонила ему, но Левина сестра Лиля отвечала, что сама не представляет, где он может быть. Игорь не хотел уходить от нас и придумал-таки, как ему у нас остаться. Он позвонил матери и сказал, что мои родные уехали в село, а я одна боюсь оставаться. Оставлять квартиру и уйти к ним, например, тоже не стоит, вдруг воры влезут. Словом, выкрутился. Мне ничего не оставалось, как постелить ему в гостиной.

Пока мы в очередной раз пили чай, часы показали одиннадцать, кто-то неожиданно хлопнул калиткой и позвонил в дверь. Открыв дверь, я ахнула, увидев Леву. У него кровоточила губа, под глазом начинало синеть, куртка и брюки были в грязи. Я втащила Леву в дом, вконец перепуганная.

Поскольку Аня и Игорь находились у нас и сразу вышли на голос Левы, пришлось и им рассказывать о нашей тайне. Лева сказал, что Игорю он и так давно доверяет, но раз тут и Аня, придется доверять и ей.

Аня, уже совсем успокоившаяся из-за Сергея, вовсю разахалась, слушая теперь Леву. Я ставила ему свинцовую примочку на глаз и отмывала кровь с рук и лица. Лева рассказал, что опять пошел к гаражу прояснять дело об убитой Тане, но ничего не выяснил, а только налетел на кулаки все той же компании. Сначала они заподозрили, что Лева собирается украсть их “тачку”, но поскольку они были пьяны, а Лева говорил с легким, но узнаваемым армянским акцентом, то они и набили ему за то, что он — армянин, так и заявив: “Чтоб тут не шлялись всякие армянские рожи”.

Вобщем, их было четверо, а Лева не был суперменом. Хотя Игорь и питал уже к Леве дружеские чувства, он меня к нему ревновал. Когда я мыла посуду в кухне, мне помогал Игорь, бубнящий под нос, что хотел бы со мной поговорить, но тут то и дело мешают. Я попросила его сказать все, что он хочет сейчас, и Игорь выдал впрямую:

— Я тебя люблю.

Со мной было почти дурно. Да, мне очень нравится этот парень, похожий на индийского киноартиста Баччана, но это уж слишком, говорить слова признания сейчас. Я сказала, что к нему неравнодушна Анечка. Но Игорь только покачал головой. Я же не представляла, кого именно мне любить. Я сказала, что считаю брак пережитком прошлого и в будущем не хотела бы в него вступать, не хотела бы даже иметь детей, но уж если это будет необходимо, то обременю себя этой обузой лет в тридцать, не ранее. И в любовь я не верю, все чувства — это только химические реакции. — Как же ты пишешь стихи о любви?— удивился Игорь.—Ерунда, — созналась я, — Сегодня тебе, завтра — Леве, послезавтра — Мицкевичу. Без проблем.

Игорь только рукой махнул, что у меня только хохмочки. Он надулся на меня, и мне пришлось поцеловать его в щечку, чтоб подлизаться, все-таки Игорь — отличный парень. Мы пошли к ребятам, где Лева изучал свой синяк в зеркале, говоря, что завтра он засветится синим огнем. Лева тоже напросился ночевать к нам. Игорь позвонил Гоар Симоновне и наговорил, что Лева у него, навирая три короба. Не успели мои тетя и дядя отъехать, как я открыла настоящий балаган.

Вскоре мы зажгли фонарики на елке в гостиной и сидели вчетвером на диване среди подушек. Лева пересказывал ребятам историю о Тане, мы внимательно слушали и высказывали свои соображения. Как я поняла, Игорь загорелся идеей помочь Леве расследовать это дело, готовясь ринуться на приступ прямо сейчас, но Лева сам понял, что полез туда не с того края. Мы долго еще обсуждали это дело, пока Лева не стал клевать носом. Оставив парней в гостиной, мы ушли с Аней в мою комнату, где и уснули в одной кровати.

Утром синяк Левы проявился, хотя и не сильно бросался в глаза. Парни ушли, так как Лева торопился на занятия в свой техникум. На улице теперь было градусов семь тепла. Родня моя подъехала к обеду, а вечером вместе с Молнар мы отправились на вокзал, который молдаване называют “гара”.

Алик приехал на московском поезде, и мы сразу же увидели его долговязую худощавую фигуру в окне вагона. Он обрадовался и улыбался во весь рот оттого, что его встречали аж три девушки. Доставили мы его в целости и сохранности, к неудовольствию Игоря Морошану.

Тетя Наташа, успевшая приготовить еврейские кушанья утку с яблоками и клопсы, пригласила нас к столу. Алик признался, что он хоть и еврей, нечасто ест дома национальные кушанья, а уж что такое кошерная пища не знает совсем, так как его родители совсем неверующие. Игорь было собрался улизнуть, но тетя пригласила его отведать эти самые клопсы — большие котлеты, в которых запечено яйцо. Длинноносый Алик ел и нахваливал, как и Игорь.

Глава двадцать шестая.

Весь другой день мы только и делали, что таскали Алика по городу вверх-вниз, показывая все достопримечательности, что есть. Его очень умилили наши большие мосты через маленькие речушки. Я объяснила, что маленькие мосты просто сносит, потому что в ливни, бывает, вода с ревом течет с гор в низины, наполняя эти речушки так, что они превращаются в бурные бурлящие потоки. Улицы города полны воды, движение останавливается, а то еще и Нистру может выйти из берегов. Правда, бывает это не так часто, но я видела подобное.

Вопреки всему, Светлане Молнар Алик совсем не понравился. Улучив момент, когда мы с ней остались одни, она сказала:

— Да уж, длинный, тощий, нос, как “варел”. Еще эти прыщи на лице. Нет уж, видно так и останусь Чоботарихой. Подари лучше Аньке этого друга, у нее нос не маленький тоже.

Но Ане Алик тоже не понравился, зато Леве и Игорю он пришелся по душе. Алик был у нас уже три дня, когда к нам пришли Федя, Мирча и Светлана Райт, готовящаяся к поездке в Германию. Пока что она сдала играючи пару экзаменов на отлично. Она была одаренной во всем. Посоветовавшись, вся компания повела нас в общежитие художников, где заезжему другу все трое продемонстрировали много своих работ. Алик в их глазах был компетентным ценителем живописи, не то, что я.

Бернштейн в эти дни гостила у бабушки в Кишиневе, но к Рождеству и она вернулась и присоединилась к нашей компании. Конечно, Рождество в это время нигде не афишировалось, но после Нового года в православной Молдове стояло время святок и колядок, вся уважающая себя молодежь предавалась гаданиям, кто как может. Девчата подступали к бабушкам и матерям, чтоб те вспомнили‚ как они гадали в юности и научили этому искусству нас, зеленых.

Перед Рождеством мы с Анютой и Аликом отпросились к Светлане Молнар. Та давно звала нас с Аней, но долговязый Шварцбург ее не очень устраивал. Вместе с нами пришли Игорь с Петькой, так что Света более радовалась и терпела присутствие Алика. Часов в одиннадцать мы отправили парней погулять, а сами приступили к гаданию. Долго не мудрствуя, я написала на бумажках инициалы своих потенциальных кавалеров, что призвала сделать и девчат. Торжественно замерев, мы принялись вытягивать бумажки из зимней шапки Светкиного отца. И что же: мне достался Игорь Морошану, Ане — Микола Москалу, Светлане — Мирча Вакулеску, а Стелле — Дан Заднипру.

Если мне еще можно было порадоваться, то Аня и Стелла недоумевали, а Светлана искренне расстроилась. Потом мы вытягивали вещички из той же шапки, и обе Молнар вытащили деньги, я — крест, а Аня — кусочек деревяшки, что у нас означало смерть, то есть гроб. Мой крест сулил бедность. Тут уж мы с Аней приуныли и пожалели, что не принесли курицу, может, она что-нибудь хорошее для нас наклевала бы.

Затем мы привязали через всю комнату под потолком нитку, а от нее вниз — еще четыре нитки и постарались их одновременно поджечь. У Ани нитка погасла сразу, а первой доверху сгорела Стеллина, потом моя и Светкина. Нетрудно понять, что это означало: первой из нас выйдет замуж Стелла, затем — я, потом уж Светлана, а Аня может и совсем замуж не выйти.

В это время в дверь застучали, это вернулись Петя, Игорь и Алик. Увидев наши приспособления для гаданий, они принялись смеяться, сказали, что все — дурь и глупости, лучше нам всем выйти на улицу, там гуляет много народу. Но я возразила, что во время Святок все гадания на будущее сбываются и просто грех не узнать, что нас ждет. Я вытащила карты и, разложив их по столу, принялась объяснять девчатам их значения, потом добрый час гадала каждому, в картах мне равных среди моих друзей не было, как, впрочем, и во всем другом, что касается магии. За глаза меня многие считали ведьмой. Я не хотела тревожить Леву в этот день, зная, что у него сессия, но он сам пришел к нам почти в двенадцать часов. Он сказал, что узнал от моей тети, где мы находимся.

Лева не назвал наши гадания ерундой, как другие парни, наоборот, сказал, что именно в это время Святок в космосе открывается энергетический канал, и можно узнавать будущее без вреда для себя. В остальное же время года это нежелательно, так как все эти гадания — это вызов темных сил, и в другое время они могут запросто привязаться к человеку так, что он может сойти с ума или вообще умереть. Все это было очень интересно слушать, но Светлане надо было уложить спать Виктошку, которая крутилась с нами, и Молнар отправила всех нас погулять, оставив с собой только Петьку. Несмотря на то, что шел двенадцатый час ночи, на улицах кишело немало народу. Стояли еще, конечно, елки, но все встречали запрещенное и не отмечаемое коммунистами Рождество, кое-где в действующих церквях — одной-двух на такой большой город как Бендеры, - проходили всенощные богослужения, а молодежь гадала и дурачилась, а то и колядовала. Мы с Аней и Стеллой решили продолжить гадания и спрашивали имена прохожих. Тот, кого спросила я, долго не раздумывал и ответил: ”Валерий”. Лозовой, что ли? Стелле назвали заковыристое имя Виссарион явно ради смеха, а Ане какой-то интеллигентного вида мужчина так и не назвал своего имени, повторяя: ”Глупости это, девушки”.

Тут все стали вспоминать другие способы гадания, а я под общий смех рассказала, как бабушка Акулина рассказывала мне, что они с девчатами гадали так: открыв окно в бане, выставляли туда задницы. Какой рукой погладит, таков и жених будет. Если голой рукой погладят, то муж будет бедный, а если в рукавице, значит, мохнатая лапа, будет богатый. Узнали это их соседские парни, да и шарахнули метлой девкам по задницам. А те и рады, кричат, что муж богатый будет, рука здорово мохнатая.

Это вызвало общий смех, все стали предлагать найти где-нибудь русскую баню. Под смех и шуточки встретили Дана Заднипру с его друзьями Ионелом и Георгием. Дан сразу же прицепился ко мне со своими идеями сделать меня солисткой их группы и народной певицей. На Буковине  загорелась звезда будущей народной артистки молдаванки Софии Ротару, которая мне уже успела понравиться именно потому, что пела народные песни моих любимых наций: молдаван и украинцев. О, как бы я хотела петь на большой сцене! Дан продолжал, что они репетируют в ДК шелкового комбината. Там много народных инструментов и позвал меня на репетицию уже через день. Отлично! Я настроилась идти туда.

А пока мы опять вернулись к Молнарам, где постарались тихо пробраться в зал, с горевшей разноцветными огоньками искусственной елочкой. Виктоша уже спала, а Светлана и Петр сварили кофе, который нас взбодрил. Мы продолжили свой разговор о колдовстве, ведьмах, духах и привидениях.

— У нас в Липканах, — начал свой рассказ Игорь Морошану, — есть бабка Паскалиха, ну, бабка Доминика Паскал, настоящая Клоанца [Клоанца - старая ведьма \молд.\]. К ней все ходят лечиться. Она и кости правит, и ревматизм лечит, и травы знает, и заговоры, и молитвы. Со всей округи к ней народ ходит и ездит. Говорят, что она и привораживает, и порчу наводит, и сглаз снимает. Но денег не берет, ей продукты носят. Ходит всегда в черном, только кот и собака с ней.

Я сказала, что сестры моего деда Алексея — Катерина и Настасья — и их брат Федор занимались траволечением. Если баба Катя и дед Федор жили одни, то у бабы Насти три сына, несколько внучат. Но она и мне лично сводила бородавки на руках в детстве. Бабушка Катя ходит во всем черном, но она похоронила двух сыновей и мужа, черное это траур по ее детям.

Дан рассказал свое. У него в селе тоже есть бабушка и дед. У них там старое кладбище, возле которого совершенно нельзя ходить ночью. Летом они с пацанами решили зайти туда, чтоб развенчать всякие слухи.

—Пошли в двенадцать ночи впятером. Ночь выдалась лунная, полнолуние как раз где-то в июле. Сначала-то ничего: кресты вокруг, памятники. Потом слышим какой-то скрежет, испугались до самых печенок: ну все, ведьмы. Подходим ближе и видим, что черная собака что-то грызет. Гуца попытался к ней подойти, а та как зарычит. И глаза у нее горят огнем, как у кошки. Мы сообразили да как рванем! Без оглядки прибежали в село. А потом нам кто-то сказал, что в черную собаку обращаются колдуны, и вообще черная собака — символ самого дьявола. Да и что за кость на кладбище? Неужели, там Дьявол грыз кости покойников?

От рассказа Дана мороз пробирал по коже. Светланка прижалась к верному Петеньке, а я сидела между Левой и Игорем, больше прижавшись к теплому Левиному боку. Анютка тоже спряталась за плечо Игоря. Друг Дана Ионел рассказал, что у него родня в северной Молдавии, а там в горах Кодрах, говорят, есть и карлики, и духи, и даже видели водяных. Правда, сам он никого не видел, но люди же откуда-то взяли это, значит, кто-то что-то видел.

Молчавший и внимательно слушавший всех Лева, как я и ожидала, оставил за собой главное слово. Он сказал, что весь атеизм и все отрицание сверхъестественных сил — просто несусветнейшая чепуха. Весь наш мир населен не только видимыми существами, как люди, животные, растения, насекомые, птицы, но и невидимыми, и все эти духи, гномы, бесы, привидения, эльфы — все это есть, но в обычное время невидимо для нас. Иногда они могут принимать видимую форму. Но все это существует на свете, и люди это видят часто, хотя наши ученые мужи и объясняют это то игрой света, то игрой воображения. Об этом много написано у Елены Рерих, но книги ее запрещены и много чего запрещено.

Я сказала, что еще классе во втором прочитала книгу Виктора Комарова ”По ту сторону тайны” об всяких странных и загадочных явлениях, и хотя всякое явление там комментировалось, как нечто научно объяснимое, я их не читала, вернее, не верила этим объяснениям и навсегда полюбила аномальщину. Я сказала еще, что есть у нас на планете: в горах, в тайге, в безлюдных местах некие полуобезьяны-полулюди, которых зовут “снежные люди” или “бигфуты”, “йети”, “каптары”, “алмасы” и многие их видели. Ну а кто у нас с Кавказа, где этими волосатиками кишат горы? Конечно, Лева. И Лева рассказал нам, что в Эчмиадзине, где живет его дядя, он много слыхивал об этих диких людях. Вообще в горах живут не такие безбожники, как в городах. Горцы имеют и свои церкви, и мечети, и даже какие-то свои особые священные места, как бы языческие капища, например, осетины.

В горах все населено духами, дэвами, привидениями — кого там только нет. В любом селении вы услышите массу рассказов об этих диких людях. То там, то здесь их видят. То эти дэвы воруют у людей пищу, то овец, а то и женщин. Во время войны, когда шли бои в горах, потревожили и этих затворников, и они то там, то тут начали показываться людям, даже, бывает, раненые помощи просили. Отец тети Шушаник, старый дед Арно, говорил, что такой страшный, волосатый дикий человек был сильно ранен, лежал в крови. Арно и другие селяне его перевязали, остановили кровь на бедре. Воняло от него какой-то псиной, противно. Ну понятно, не моется, не человек ведь. Хотели люди сообщить о раненом в правление и милицию, но тот немного отживел и удрал. Осталось только место с кровью. А еще говорили, что в одном селении высоко в горах утащила такая горилла девушку и три дня в плену держала. Носила ей еду — сырое мясо, забивала коз. Но девушка не ела, а пыталась убежать. Наконец, вспомнила, что можно убежать по ручью в пещере. Так и спаслась, нырнув в воду и проплыв в пробоину в горе. Я сказала, что плавать под водой не умею, так бы и умерла на месте той девушки в плену этой гориллы.

Часы показывали два часа ночи, и все закопошились. Алик Шварцбург слушал все это, разинув рот. Он так был очарован нашей компанией, что торчал у нас вместо пары дней уж почти неделю, то и дело звоня родителям, а уж тут выдал, что лучше нашей компании нет на свете. Он, пожалуй, и летом к нам приедет. А я что-то подозревала, что летом меня тут не будет, вернусь я в свои холодные края.

Дан, Ионел, Игорь и Лева засобирались по домам, а мы, проводив их, отправились по своим местам, причем Светлана пожелала спать со мной и Аней, хотя ее сестра Стелла спала одна на двуспальном диване.

Мне в рождественскую ночь приснилась свадьба. Невестой была Аня Лэзэреску, а женихом почему-то этот ее ненавистный отчим Сергей. На этой свадьбе были и мои тетя с дядей, но среди веселья моя тетя встала и ушла куда-то одна. Когда я хватившись ее, вышла на улицу, то увидела ограду какого-то красивого сада. Там благоухали розы и цвели яблони, а вдалеке в толпе нарядных веселых людей гуляла и моя тетя. Я позвала ее, но она, чуть подойдя, сказала, что я не имею права идти к ней, пусть вернусь к тем, кому я нужна и два каких-то волосатых стража, похожие на тех снежных людей, о которых мы толковали ночью, замахали на меня дубинками.

Я обернулась и увидела, что все гости со свадьбы стоят возле меня, а дядя стоит один. Ани среди них тоже не было, она показалась где-то вдалеке и позвала меня. Я подбежала к ней и услышала от нее, что она не хочет быть женой противного Сережи и ушла от него. Тут я проснулась, потому что Светланка как раз лезла через меня. Она спала у стенки.

Было утро. Отец Молнаров вернулся со смены и умывался в ванной. Нам надо было идти домой. По дороге я рассказала Ане и Алику свой странный сон. Я уже знала, что свадьба — к смерти, но Аня этого не ведала, и я не стала ее пугать, рассказывая то, что видела во сне. Днем нам позвонила мать Анечки, сообщая, что у Ларисы все нормально, назначили лечение, можно обойтись без операции, и они выезжают домой. Ане до того понравилось жить у нас, что она заметно погрустнела и только повторила, что Сергея выпроводит из своей квартиры. Мы с Аликом и Аней заходили еще пару раз в Анину квартиру. Хоть Сергей там и находился, вел он себя тихо, и все вещи были на своих местах.

Молдаване практически только с сорок пятого года познали прелести коммунистического правления и безбожия, сопротивляясь атеизму не в пример нам, жившим под ярмом коммунистов с семнадцатого года, поэтому Рождество в Молдавии отмечали во всех семьях. К нам вечером тоже пришли гости, и мы с грустной от предчувствия близкого расставания Анютой, помогали тете стряпать и накрывать на стол. Пришли взрослые дядины и тетины сослуживцы и друзья, как обычно, просили меня почитать новые стихи и спеть что-нибудь. Это я и делала к большому удовольствию всех, а часов в восемь, когда веселье понемногу стихло и гости расходились по домам, ко мне зашли Люда Бернштейн и Миша Розен, и мы с Аней и Аликом потихоньку слиняли из-за стола.

Люда рассказала о поездке в Кишинев и своем звонке там Юрику Мицкевичу. Он пригласил ее с подругой в гости в свою холостяцкую квартиру. Поил девушек кофе и сокрушался по поводу того, что я его не люблю, закрутившись в компании разномастных своих кавалеров. А я не стремилась никого любить. Мне было хорошо со всеми сразу и такие ночи, как вот эта, в рассказах о таинственных существах или новогодняя ночь у нас за праздничным столом, когда все со всеми и не разбредаются по парочкам по разным углам, вливали в мою душу целительный бальзам энергии и любви ко всем сразу, ко всему человечеству.

Алику Людмила не понравилась, он сказал, что она слишком заносчива. Ему нравилась высокая Анюта, но ей больше нравился Игорь, и на Алика она совсем не обращала внимания. Я подумала, что Алик и Аня неплохо смотрятся вместе, но и Игорь ей под рост. Но Игоря мне было жалко отдавать кому-либо. Алик, наконец, собрался уезжать, когда приехала мать Ани, и Аня перебралась к себе домой. Мы проводили его вновь на московский поезд, а с него он пересаживался на другой в сторону Донбасса. Мамочка, небось, заждалась его.



Глава двадцать седьмая.

Дома у нас все стихло. У тети вновь поднялось давление, была еще простуда. Наверно, она набегалась раздетая на Рождество, но она опять не хотела ложиться в больницу, хотя ходила на прием и принимала какие-то таблетки от повышенного давления.

Игорь и Лева стали дежурить у гаражей вдвоем, но все оказалось бестолково, никого они там не выследили. Решив переговорить с Игорем Неупрягой, другом убитой Танечки, они пошли к нему. Пока они обмозговывали это дело, я пошла к Заднипру и его друзьям. О, там оказался целый оркестр! Кроме знакомых мне уже Ионела и Георгия, я насчитала еще шестерых. Народные молдавские инструменты меня очаровали, хотя названий некоторых я и не знала. Главным у них был пожилой мужчина Георгий Николаевич. Мне он обрадовался и спросил, не знаю ли я несколько народных песен. Многие из них я знала, другие слышала. Георгий Николаевич дал мне песенник с нотами, текст, естественно по-молдавски. Для начала заиграли “винограда лист зеленый”, и у меня получилось совсем неплохо. Мужские партии пели Дан, Ионел Пичул и сам Георгий Николаевич. Вобщем, репетиция прошла плодотворно и незаметно, мне вручили песенник и велели заучивать тексты молдавских песен.

Домой меня провожал Дан Заднипру. Он был невысоким да и по возрасту моложе всех из нашего класса. В октябре ему только пятнадцать исполнилось, а вот Кольке Москалу шестнадцать стукнуло перед ним. За лето Данчик подрос, меня перерос на два пальца. Но я — метр шестьдесят. Кроме того, он был хрупким, стройным. Если невысокий Леша Ланский занимался тяжелой атлетикой и качал мускулатуру, то Дан только и занимался музыкой, порой забрасывая другие уроки. Дан рассказывал мне, что дома у него отбирают скрипку, гитару, магнитофон и суют в руки, например, химию, по которой он упорно ловил пары и вел настоящую войну с нашей химичкой Евдокией Дмитриевной.

Эта худощавая длинноносая строгая и подтянутая старая дева лет сорока восьми особо никого не выделяла и относилась как-то брезгливо ко всем детям вообще, но Дана она прямо терроризировала. Каким-то армейским печатающим шагом насколько позволяла ей вечная юбка строго за колено, она первым делом подходила к Заднипру. То и дело она поднимала его с места, совалась в его тетрадку, и, подловив на очередном незнании, с особым удовольствием ставила ему жирные пары и писала на полях дневника многочисленные послания его родителям. Данов отец занимал какой-то высокий пост в исполкоме, а мать— маленькая изящная кудрявая дамочка— преподавала музыку в городской музыкальной школе. Приходя в школу, отец Дана Михаил Григорьевич, мял в руках шляпу, краснел, то и дело извинялся, слушая Дуняшу, как мы звали химичку, обещал поговорить с сыном, но безумно любил единственное чадо и особо его не ругал не в пример матери, которая, по словам Дана, орала на него на весь дом.

Уж не знаю, чем задобрил старший Заднипру химичку, но Дан все-таки получил за второй семестр трояк по химии. И если у каждого из нас в течение семестра бывало по пять-семь оценок по химии, включая контрольные и устные опросы, то у Дана оценок было раза в два больше. В основном двойки, хотя в журнале светились наглыми ухмылками и даже две единицы, а уж в дневнике единицы как забор покрывали страницы, наверно, на каждом уроке химии. В основном Евдокия Дмитриевна вела на уроках разговор с Даном:

— А скажи-ка мне, Заднипру, формулу серной кислоты. Так, не знаешь основного. Стыд и срам. Два,— или: — Заднипру, в каком году величайший наш ученый Дмитрий Иванович Менделеев открыл величайший основной для всей Вселенной периодический закон? Не знаешь? Стыдись, Заднипру, кол! Родителей в школу!

И такое ее тиранство над маленьким Заднипру продолжалось уже целых полгода, ведь Дан пришел из другой школы, причем там по химии имел четверку и, конечно, знал эту проклятую формулу серной кислоты, но перед всеми клялся и божился, что неспроста его старая дева тиранит. Вот и сейчас его осенило:

— Люсь, а может Дуняша в моего отца влюбилась и хочет чаще его видеть?

Я засмеялась, представив себе химичку влюбленной.

— Да ей на пенсию пора, какая тут любовь, — возразила я, а Дан признался мне, что даже сам вид и голос Дуняши его парализуют, и он начисто забывает все в химии. Как он будет ей экзамены сдавать? Но Дан нацелился поступить в консерваторию и среднее образование было ему необходимо.

А сейчас заканчиваются каникулы и вот-вот мадам Карпенко, отдохнувшая и набравшаяся сил, набросится на маленького Дана. Мне-то лично она ставила почти сплошные высшие баллы, потому что я мастерски рисовала молекулярный состав химических элементов и вообще химию уважала всегда. Вот с физикой у меня имелись проблемки. Ровно год назад нам преподавал ее замечательный мужик Виктор Владимирович Дунаевский. У него была своя метода обучения: система конспектов.

Он не призывал нас назубок знать все подряд физические формулы, а опрашивал нас, позволяя брать с собой конспекты предыдущих уроков. Он много нам рассказывал случаев из жизни и приводил примеры физических законов прямо из окружающей нас жизни. Его уроки проходили заинтересованно и плодотворно для нас и него. Но в сентябре к нам вести физику пришла новая молодая, но строгая учительница Валентина Аркадьевна Шмарова, офицерша, которая на уроки надевала яркие декольтированные наряды и на голове сооружала нечто невообразимое. Ей было не более двадцати пяти лет, но она всячески подчеркивала, что мы — дети по сравнению с ней. Двойки она лепила направо и налево лишь за хихиканье или шепот на уроке. Она начисто отмела Дунаевскую систему обучения и требовала от всех знания формул и основных физических законов так, чтоб они отскакивали у нас от зубов.

После добрейшего и демократичного Дунаевского у нас больше половины класса имело лишь тройки по физике, хотя год назад те же имели четверки, а то и пятерки. Если с Дуняшей воевал только один Заднипру, то со Шмарой — весь класс. Нравились ей только Боря Берг, Люда Бернштейн и Витя Энгель, у которых были пятерки без звуков. Сионистка она, что ли? Шмара была платиновой блондинкой со вздернутым носиком. Но наши кандидаты в евреи Артур Цейсман и Изя Шварц воевали со Шмарой наравне со всеми. Прикольщик и хохмач Израиль Шварц однажды попался на том, что перед физикой изображал походку Шмары на высоких каблуках. Она ходила почти на носочках, как балерина. Изя так и пошел под ухохатывание всех, когда вошла физичка. Она, может, даже и поняла, что Шварц изображает ее, но не подала вида со словами: ”Что за цирк? Клоунов прошу на место‚” повела урок дальше, но на следующем уроке влепила Изе первую его пару по физике.

Он много знал в точных науках и через урок исправил двойку на пять, но потом словил еще одну за кривляния и за семестр впервые получил четверку по физике вместо пятерки в восьмом. Изя понял, что впал в немилость к физичке, которая к тому же никогда не улыбалась, а только ехидно ухмылялась. Как же мы все ее не любили! Разве можно быть педагогом, имея патологическое отвращение к подросткам?

Мы с Даном шли и болтали о школе, когда встретили двух наших одноклассниц, мать одной из них работала в Роно и поэтому эта Лариса знала все учительские тайны. На сей раз обе они сияли, сообщая нам потрясающую новость, что Шмара собралась в декретный отпуск, потому что ждет ребенка, а к нам вновь придет наш любимый Дунаевский. Вот это новость, так новость! Домой я влетела, как на крыльях. Мне захотелось скорее войти в наш класс и увидеть всех после каникул. Захотелось радоваться со всеми второму обретению Виктора Владимировича.

А в школе у нас, как обычно, разладилось отопление, батареи чуть грели, если не сказать, что были совсем холодными. Директор с утра ругался со слесарями, умоляя сделать ремонт побыстрее, а те неторопливо курили и кивали, не больно торопясь, так как все равно не готовы нужные железяки. У нас всегда так, то этого нет, то другое не готово. Несмотря на строгие запреты Розы Абрамовны на ношение домашней одежды, я, терпевшая школьную форму постольку-поскольку, придумала новую уловку, как быть в форме и в моих обожаемых брюках-клеш. Эти штаны я сшила из коричневого материала в цвет коротенького форменного платья и носила их вместе, как брючный ансамбль, не надевая фартук. Вслед за мной подобным образом оделись и другие девчата.

Роза Абрамовна просто не знала ‚ что сказать. Она было поругалась, повозникала, что брюки для девушек — только одежда для спорта, но мы с Аней демонстративно отрезали ей, что в школе — холод, мы — будущие матери. Простудившись, мол, мы можем стать бездетными, от чего наша завучиха стояла, как рыба без воды, беззвучно открывая рот. Подметая широким клешем коридор, по выражению моего дяди, мы с Анной гордо удалились.

Виктора Владимировича Дунаевского наш 9-Б встретил криком “Ура!” в тридцать пять глоток, от чего на глаза чудесному педагогу навернулись слезы, и он сказал, что нельзя же так поступать с молодой учительницей, откровенно показывая свою нелюбовь, но мы как прорвались и стали высказывать Дунаевскому все обиды на Шмарову.

— Отставить,— наконец, приказал он,— Я вас слишком уж разбаловал. Валентина Аркадьевна— просто человек, женщина со своими слабостями, а вы показываете себя какими-то жестокими детьми. Нет, надо простить ей все, входя в ее положение.

Потом Виктор Владимирович приступил к уроку и мы, как и раньше кратко все законспектировали, а в конце урока он прочитал нам отрывок из фантастического рассказа о прыжке астронавтов во времени.

В перемену к нам пришел Борис Максимович и заругался на наше ябедничанье на Валентину.

— Знаете ли вы какое состояние у беременных женщин? Постоянное раздражение, частая тошнота, головные боли. Знаете, что ей бывало плохо, потому что падало давление? Не думал я, что вы — такие жестокие.—

Вобщем, изругал и этот. Мы сидели, надувшись, считая себя правыми. Пусть ей плохо. Так и надо, нечего нас изводить своими придирками.

После уроков мы шли из школы, как всегда, шумной ватагой. Аня сказала, что ее мать выгнала Сергея, узнав о его проделках без нее. Мы со Светой одобрили этот шаг старшей Лэзэреску, думая, что теперь мать останется с дочками, но оказалось, что Тамара Федотовна познакомилась в поезде с мужчиной и теперь приглашала его жить в свою квартиру. Он сам родом с села, жена умерла, оставив троих детей. Добрая Тамара Федотовна приглашала их к себе всей оравой.

Анюта теперь спрашивала нас, как поступить им с Ларисой: ждать это семейство или решительно сопротивляться материнской выходке?

— Мэй, Аница, — заметил Дан, — взрослые всегда правы. Не послушает вас мамаша.—

На том и порешили. Аня обещала, что уйдет жить к нам, если ей не понравятся новые их сожители, а после окончания школы уедет куда-нибудь подальше от ее взбалмошной матери, которой под сорок, а поступает хуже малого дитя.

Когда все ребята свернули к своему микрорайону, я осталась вдвоем с Даном Заднипру. Он предложил мне посидеть в кафе, но получив отказ, позвал к себе домой, чтоб там и порепетировать. Жил он в новом доме-коробке на Набережной, сказав, что тут они живут всего второй год, а до того жили в частном доме с бабушкой и дедом.

В Дановой квартире находилось множество музыкальных инструментов, и прежде всего коричневое блестящее пианино. Взяв аккордеон, Дан сказал, что он — настоящая концертная вещь и классно звучит. Узнав, что из всей классической музыки я обожаю органную и особенно токкату и фугу ре минор Иоганна Себастьяна Баха, пообещал мне ее сейчас же исполнить, переключая какие-то регистры. Аккордеон запел подобно настоящему органу.

При первом же звуке моего любимого произведения меня объяло чувство вступления в запредел, душу пронзил леденящий холод, испепеляющий жар, неземной восторг, сладчайшее наслаждение и ощущение надвигающегося ужаса одновременно. И я уже не принадлежала себе. Мое тело сидело в гостиной Заднипру, а душа металась, подобно вездесущему нейтрино в необозримых просторах Вселенной. Она стонала от одиночества и искала единения с другой, такой же одиноко странствующей душой. Последние аккорды замерли, Дан снял аккордеон и‚ подойдя ко мне, заглянул в мои отстраненные глаза своими зелеными, подернутыми туманом.

Вдруг я в них увидела ту самую одинокую нужную мне душу и, протянув к нему руки, я восторженно прошептала: “Никогда еще я не испытывала ничего подобного. Ты знаешь, это наизусть?”

— Это моя любимая вещь, понимаешь? Я искал человека, кто обожает, нет, восторгается, нет, не то слово — боготворит Баха, как я. И вот это — ты.

— А как же народная музыка? — удивилась я.

— А разве несочетаема любовь к органной музыке и нашей народной молдавской?— спросил Дан.

— Да-да. Я тоже люблю народную молдавскую и румынскую музыку больше русской и даже украинской, хоть во мне нет ни капли молдавской крови.

— А во мне половина ее. Мать моя — русская, более того, настоящая петербурженка. За отцом уехала из Северной столицы в глушь. Вот я тут такой и вылупился‚ — смеясь, закончил Дан.

Уведя меня обедать, он рассказал за столом о своих поездках в Питер к двоюродным братьям и сестре. Мать их преподает в музыкальном училище, вот туда он и собирается поступать. Он бы и прошлым летом уехал, да мать считает его маленьким, а ведь сама боготворит свою северную Пальмиру, часами может рассказывать о ее красотах. Ее родители пережили там блокаду, спаслись тем, что были запасливыми. Дед плохо видел, поэтому не пошел на фронт. А вот своих троих детей, в том числе и мать Дана они сумели отправить в деревню под Вологдой к бабушкиной сестре. Но много народу умирало в блокаду от голода даже в их родне. А вот старший брат матери Андрей ушел на фронт добровольно и погиб двадцатилетним.

Я сказала, что и единственный брат моей матери Иван Иванович погиб на фронте в свои двадцать два года, причем, погиб под Ленинградом же. И прочитала Дану свои стихи, посвященные дяде Ване. Дан предложил мне летом махнуть вместе в Питер к его родне, и я согласилась, чтоб он показал мне его любимый город.

После кофе мы вновь пошли в гостиную, и теперь уж принялись репетировать под скрипку. Я спела несколько молдавских песен из песенника, данного мне руководителем народного ансамбля. Дан сказал, что получается ничего, но Николаич все равно раз двадцать заставит повторять, у того тончайший слух, он и Дана-то нещадно гоняет.

Отрепетировав, я попыталась уйти, но Дан загадочно спросил, нельзя ли со мной поговорить на одну очень щекотливую тему. Заинтригованная‚ осталась.

— Дело-то в том, что я, кажется, влюблен в свою двоюродную сестру Риту из Питера, — начал Дан. — Прошлым летом я три месяца почти прожил там у них. Рита — студентка уже, старше нас на три года. Она водила меня по Эрмитажу, Русскому музею да и просто по прекрасному своему городу. Я, как тень, провожал ее и к подругам. Маргарита тоже маленького роста, как и моя мама, так что не беспокойся, не выше меня. И вот перед самым отъездом оттуда я ощутил такую тоску от расставания с ней, что просто плакать хотелось. Из дома я писал ей почти ежедневно, просто, как в дневник описывал ей все свои здешние события, свои мысли. А тут еще Дуняша привязалась со своими придирками. Разве до ее химии мне было тогда, когда Рита писала мне, что ее провожают парни?

— Это ж нормально, — встряла я, пытаясь остановить пылкого Ромео с проступающими замашками ревнивца Отелло, но он не слушал меня, говоря и говоря мне о своей бесценной Риточке, которую я уже ненавидела за то, что она закрутила мозги своему незадачливому кузену. Наконец, мне надоел его треп, и я решительно направилась к двери. Я-то думала, что Заднипру объяснится в любви мне, ведь у нас много общего, но он развел нюни, делая меня своей наперсницей, чтоб плакаться в мою жилетку. Ну, уж нет!

— Да не договорил я,— взмолился Дан,— только сегодня я понял, что на свете есть ты, Люся, Лучика, в которую можно с налета влюбиться навеки.

Батюшки! Сбылось очередное мое желание. Сделав это открытие, я стояла у двери, словно громом пораженная. Я пожелала, чтоб Дан не любил Риту, и вот он, можно сказать, объясняется в любви мне. Мы вернулись в гостиную, и Дан ничего не мог придумать лучше того, чтоб открыть крышку фортепиано и заиграть Моцарта.

Что чувствовал он, когда его тонкие длинные пальцы быстро бегали по клавишам, извлекая из них мажорные звуки легкой и жизнелюбивой музыки Моцарта? Я спускалась с небес на землю и понимала, что Леву я так и не полюбила, как и Игоря Морошану. Все разрушил миниатюрный музыкант с зелеными, как морская волна, глазами. Если он еще сыграет мне моего любимого “соловья” на нае, то я, пожалуй, прыгну для него с крыши их девятиэтажки или утоплюсь в быстрых водах Нистру. Я поняла еще, что я ни черта не умею в музыке, зная три аккорда на гитаре, такие же чурбаны и Петька Чоботарь, Леша Шарапов, Света Молнар, пожалуй, только Аня может быть ближе к такому человеку-оркестру Дану Заднипру, но никак не мы — несчастные пародисты “Битлз”. Несомненно, место Дана — консерватории, он гениален. На что ему в жизни такая бездарность и разиня, как я? Даже с лица далеко не красавица. Закончив играть, Дан сел возле меня на диван. Город погружался в сумерки. Дан увел меня в свою комнату, увешанную плакатами и постерами разных певцов и групп, как и моя. Мы долго сидели на его тахте обнявшись, и я читала вслух разные стихи: Блока, Есенина, Рождественского, свои, пытаясь хоть чуть-чуть подойти к талантам Дана, пока не пришла его мама Ирина Владиславовна.

Обо мне и моем дяде она прекрасно знала и даже сама просила сына познакомить ее с Люсей, которая пишет стихи. Пришлось мне поболтать и с ней. Уходила я от них уже в седьмом часу, и Дан пошел провожать меня.



Глава двадцать восьмая.

Возле нашего дома мы неожиданно столкнулись с взволнованными Левой и Игорем Морошану.

— Прогуливаются, — съязвил Лева, — а в гараже бог знает что творится.

— И что же?— поинтересовалась я.

— То же, — передразнил меня Лева, — эта шайка привезла еще двух девчат уже поддатых, все сидят в гараже, по-видимому, пьют и развлекаются: крики, шум, музыка.

— Не убьют же они сразу обеих, — успокоила я всех.

— Конечно, нет,— поддержал Игорь, — это просто потаскушки, поразвлекаются с ними, может, даже денег им дадут за любовь.

И тут меня осенила мысль: в гараж должна проникнуть я! Именно в качестве этой самой шлюшки, как подсадная утка. Я знала, что расскажи я эту мысль любому своему другу, они запретят мне и близко подходить к гаражу и любому из этих парней, но мои-то желания исполняются, значит, будем надеяться, что исполнится и это. А перед ним исполнилось и еще одно.

Дан отправился учить химию, а я в сопровождении Игоря и Левы, наконец-то, вошла в свою калитку. Тетя одна читала в своей спальне. Завернувшись в теплый длинный халат, она встретила нас в прихожей, сообщив, что у нее опять побаливает голова. Меня очень это расстраивало, но тетя категорически отказывалась лежать в стационаре.

Я принесла кофе в свою комнату, где мы устроили совещание по делу покойной Тани Варенец, решив-таки открыться Игорю Неупряге. Созвонившись с ним по телефону‚ мы напросились к нему домой, где он находился в данный момент один.

Неупряга жил вдвоем с матерью, которая часто ходила сидеть с внучкой от старшей дочери. Игорь сказал, что вообще один ночует, так как у сестры ночное дежурство, а ее муж вообще в командировке. Игорь уже немного отошел от смерти Тани и заулыбался нашему приходу, но Левчик с порога выпалил цель нашего прихода, и Игорь снова сник. Заведясь, со всеми мелкими подробностями Лева долго рассказывал тугодумному Игорю суть дела, которое мы уже знали.

Мой одноклассник был поражен, что хоть кто-то еще знает о том, что он не убивал Таню. Мы долго еще говорили на эту тему.

Дня через два мы с Заднипру сидели за одним столом на уроке его ненавистной химии. В старших классах мы упорно стали пересаживаться, кто с кем хочет к неудовольствию наших учителей, запоминавших порой не наши лица, а кто где сидит. Дуняша устроила нам очередную проверочную работу по итогам прошлого семестра, а потому-то стояла возле нас с Даном, ведя диалог с ним, что он подсматривает у сидящего сзади него Берга. Но Борька писал четвертый вариант, в то время, как Дан — второй. Так и сидящий за мной Изя Шварц делал третий, а я — первый. Дуняша хитро все делала, устраивая нам четырехвариантные контрольные.

Могла она и каждому лично раздать свои вопросы. А что ей, старой деве без семьи дома делать? Знай, готовь ученикам каверзы. Она до того надоела Дану придирками, что он взмолился:

— Да отстаньте вы от меня, Евдокия Дмитриевна, я же пишу.

Это задело Дуняшу, но она, надув губы, отошла к своему столу. Минут десять постояв молча, она вновь подошла к Заднипру и увидев у него в тетради неправильно записанную химическую реакцию, ткнула пальцем в нее так, что Дан даже вздрогнул. Мне тоже надоели Дуняшины третирования Заднипру, и едва она отошла, я написала на клочке бумаги весь ответ Дана, а он благополучно срисовал это в свою тетрадь. Наконец, зазвенел звонок, и, сдав работы, мы двинулись домой, так как химия была у нас последним уроком.

—Лучика, Люсенька, я повешусь от ее придирок. Она меня до ручки доконала,— жаловался мне Дан, и я вдруг поняла, что могу помочь другу. Какая-то теплая волна зародилась во мне и понесла меня в своем потоке вдаль. Я почувствовала, что неспроста Дуняша так выделяет Дана, но еще я почувствовала, что больше она его донимать не будет. Придя к Дану, мы вновь принялись целоваться в его комнате. Надо же, будто этот шкет красивее всех.

В моей голове зрели планы знакомства с убийцами Тани. В том, что убила та компашка, я не сомневалась, однако улик против них не было.

На другой день вся школа узнала, что Евдокия Дмитриевна серьезно больна, у нее обострение болезни какого-то женского органа в организме, и она уезжает в республиканскую клинику на предстоящую онкологическую операцию. И болезнь на простонародный язык переводится ужасным коротким словом “рак”.

— Люся, ты это знала?— спрашивал меня, потрясенный больше всех Дан.

— Что ты, откуда?— удивилась я,— Вот только карты, обычные гадальные карты мне это сказали. Часто на протяжении многих лет я раскладываю карты, которые говорят мне о жизни. Черные масти предвещают зло, а красные — любовь и удачу.

К нам на химию пришла молодая учительница Алла Алексеевна, и тут уж пришел черед влюбляться нашим хлопцам. Прежде всего Аллочка отдала нам наши оцененные Дуняшей контрольные, где под оценкой, прощаясь с нами, она написала свои напутствия в жизнь, будто прощаясь с нами навеки. Мне она писала: “Люся, как жаль, что у тебя гуманитарный склад ума. Ты — подающий надежды молодой поэт, но неплохо бы тебе быть химиком. И все-таки, ты не пойдешь в химию, ведь я видела тебя на сцене. Твое призвание — там. Всего самого лучшего.”

Чувствительная Молнар ревела над своим пожеланием так, что слезы расплывались радужными пятнами по ее чернильным строчкам, и мне стало невыносимо жаль Евдокию Дмитриевну. Дан Заднипру быстро спрятал свой листок в учебник и тоже повесил нос, но когда мы с ним встретились по его просьбе, то я прочитала послание Дуняши к нему и все поняла: у нее был брат Даня, Даниил, старше ее на пять лет, который погиб на фронте. Она до такой степени его любила и жалела, что осталась одна, думая, что второго такого парня не будет. Других она и знать не хотела. И вот полгода назад, придя в нашу школу, Дан напомнил ей ее брата, но Заднипру ее не понял, думая, что она зря к нему придирается. Она хотела, как лучше, но вышло плохо.

Тут и у меня слезы навернулись на глаза. Я прижалась к Дану и тихонько запела в пустом парке грустную украинскую песню “Ой, летилы дики гуси”. Я часто пою, когда мне плохо, невыносимо грустно и тошно, а потом чувствую какой-то прилив сил. Дан тихонько подпевал мне. Тут в парке, январским теплым в Молдове вечером нас встретила целая компания студентов торгового техникума, в основном девушек, среди которых петухом вышагивал Лева Манукян, неся магнитофон, орущий на весь парк.

— Ой, привет!— закричал он, — обмываем последний экзамен и начало каникул.

Он выбрался из окружения подруг и подошел к нам. Девчата обрадовались еще одному кавалеру и затормошили смутившегося Дана, ведь многие из них были явно навеселе. Но им уже по восемнадцать лет, им можно. Левочка тоже себе позволил, и я, обидевшись на него и Дана, растаявшего от внимания старших девушек, улизнула, перебравшись через забор. Весь вечер я дулась на Леву и Дана, лежа с книгой в своей комнате и писала тоскливые стихи.

В школе меня вызвали в комитет комсомола. Размышляя, зачем бы это, я вошла в этот небольшой кабинетик возле химлаборатории и чуть было не подпрыгнула от радости: обдумываю, как проникнуть в стан врага, а враг, то есть один из убийц Тани Варенец, сам нас вызывает. У нас в тот день было пять уроков, и с последнего, физкультуры, я решила удрать, сославшись на боль в животе, чтоб успеть дома переодеться и накраситься, чем сразить наповал этого Санька, как они его называли.

Я примерно знала его. Невысокий, но широкоплечий, с залысинами и носом картошкой, он красотой не блестел. То, что надо! Мишка Розен объяснил нам, зачем мы спонадобились в комитете. В Кишиневе намечается республиканский конкурс молодых поэтов, на который нас и приглашают. Понятно, что на конкурс красоты я не гожусь.

Без помех осуществив свой план, я заявилась в горком такая, что Игорь вытаращил глаза. На мне была кратчайшая у меня мини-юбка из блестящей кожи, изящные черные сапожки и кожаная же курточка со множеством молний и заклепок. Тетин кудрявый корейский парик делал мою голову похожей на гриву льва, а глаза я нарисовала длинные, как у Шемаханской царицы.

— Ты на танцульки или в райком, — пристыдил меня Игорь, но я лишь рукой махнула и постучала в дверь ко второму секретарю. Этот бездельник и подхалим, каковыми я считала всех комсомольских работников, сидел в кресле перед кипой бумаг, и увидев такую мадемуазель, как я, живенько вскочил, сияя: “Прошу вас, товарищи”. Корча обворожительные улыбки и сильно виляя задом, я подошла к нему, а Игорь, похожий на грозовую тучу‚ поплелся следом.

— Так вы у нас — таланты? И надо же: оба из одной школы. У вас там много еще поэтов?

— Да нет,— возразила я,— у нас там есть и лучшие таланты, например, Дан Заднипру, который играет на многих инструментах.

— Но пока ваш человек-оркестр нам не нужен, а вот ваши стихи как раз годятся для республиканского школьного поэтического конкурса. Вот что, ребята: соберите-ка побольше своих патриотических стихов, мы их отправим в Кишинев. Надеюсь, вы не посрамите свой город. Морошану пусть побольше на молдавском возьмет, ведь наша республика — Молдавия. Итак, я жду вас со стихами.

Он записал наши домашние телефоны, а глаза его при этом сально блестели. Санек встал со своего кресла и‚ подойдя ко мне‚ пожал мне руку, говоря, что очень рад познакомиться с племянницей товарища Чобану. Тут он пустился рассказывать о том, что пишет заметки о комсомольской жизни для газеты моего дяди, будто меня это до упаду интересовало. Меня волновало совсем другое: способен ли он хладнокровно убить человека. О чем думал Игорь не знаю, но он так и хмурился.

Когда мы собрались уходить, лысый коротышка изловчился поцеловать мне руку. Игоря от этого чуть не стошнило. Он буквально перекрестился, оказавшись за дверью. Игорь сказал, что будто рядом с гадюкой побывал в этом кабинете товарища Козлова, а я еще строила из себя какую-то девушку легкого поведения. Я изругала Игоря чурбаном, заталкивая тетин парик в сумочку, а потом в туалете переоделась в джинсы. Увидя мои перемены, Игорь недоумевал, почему это я выкаблучивалась перед лысым.

— Ты туп как дуб, Морошану,— съязвила я,— хоть и поэт. Тебе ничего не говорит фамилия Варенец?

Догадавшись, к чему я клоню, Игорь вцепился мне в плечо:

— Ты хочешь его проверить? Очумела?! Думаешь, мы с Левой тебе позволим?

— Увидим, увидим,— пообещала я,— Но тебе, Игорек, наверно, лучше заняться стишками и Анной Лэзэреску.

Но Игорь стал сопротивляться этому, закатив целую речь о том, что я кидаюсь хлопцами, можно сказать, коллекционируя их. Только что была с Левой, потом сразу — скрипач, теперь вот лезу к номенклатурщикам. Когда это закончится?

В тот же вечер ко мне закатилась вся наша команда, и все, включая Петьку Чоботаря, просили меня не ввязываться в это дело. Но на следующий же день мне позвонил Козлов и сказал, что я на него произвела неизгладимое впечатление, и он просто мечтает поближе узнать меня. No problem! Санек тут же, не откладывая дело в долгий ящик, пригласил меня к себе в гости.

Зная, что мой прикид уже покорил лысого, я не стала напяливать мини, придя к ДК в обычных джинсах и без парика. Козлов уже ждал меня, сидя в “Волге”, с букетом цветов. Алые розы благоухали под слюдой, а я чувствовала себя разведчицей в стане врага.

— Я просто обалдел от вас, Людочка, — сказал мне Козлов.

— Меня зовут Люсенька, — нагло улыбаясь, поправила я.

— Чудесно, едем ко мне. У меня отдельная квартира.

— Простите, Александр Николаевич, а сколько вам лет? — спросила я, разглядывая узоры на коврах его комнаты, когда Козлов, усадив меня в кресло, уверенно разливал по бокалам коньяк и расставлял по -хозяйски тарелочки с закуской.

— Вас я старше, конечно, но не так стар, мне двадцать семь. Зовите меня Сашей, раз уж вы у меня.

Выпив коньяку, я осмелела и пристала к Козлову с расспросами, как вышло, что он стал работать в комсомоле и что он закончил. Он ответил, что закончил политех, но всегда тяготел к общественной работе, поэтому учился и политике. На заводе, где он работал, его рекомендовали в горком, и вот он там. Полная мура. Лентяй он и лизоблюд. Где бы ни работать, лишь бы не работать.

Его слащавая рожа мне уже опостылела, а он лез целовать мне ручки, и меня тошнило от его прикосновений. Как хороши в сравнении с ним умный и тонко чувствующий Лева Манукян, музыкальный Дан Заднипру, поэтичный очкарик Игорь Морошану, художник Федя Митков, да будь тут длинноносый Алик Шварцбург, и то — милое дело, а этот… Я уже задыхалась. На его фоне и Юрик Мицкевич стал мне люб и мил. Я боялась, что сейчас вскочу и убегу, но жевала кусочки колбасы и корчила гримасы, которые должны были изображать милые улыбки этому подхалиму.

Он же и вовсе встал передо мной на колени и что-то плел, чего я и не слушала, витая в своих мыслях, но когда Санек попытался поцеловать меня в губы, я чуть не сорвала все дело, вскочила, намереваясь уйти, но он извинился и принес еще вина. Споить меня собрался, что ли? От новой порции я отказалась, показав свой недопитый бокал.

Потихоньку набравшись, Козлов уснул в кресле. Кто-то позвонил в дверь, и я открыла. На пороге стоял другой из нужных мне, директорский сынок Андрюша, имевший слегка бульдожью физиономию и косую сажень в плечах. Андрюша не в пример папе учиться не очень любил, заполучив дипломчик только стараниями папочки. Сейчас он попивал кофеек, поигрывал в шахматы и посплетничивал где-то в отделе папочкиного завода.

— А где Козел?— нимало не удивившись мне, спросил Андрюша.

— Зачем же вы так друга обзываете?— упрекнула я Андрюшу. Я-то его знала, а он меня — вряд ли. Тут на шум пробудился и Козел, явно слышавший мою последнюю фразу, что было мне на руку. Он сказал Андрюше:

— Не выражайся при даме. Он у нас грубиян, не держит папину марку. Знакомься, племянница главреда Чобану — Люся.

Мило корча рожицы, я попыталась очаровать и этого, а затем тихонько улизнула, пока они допивали спиртное. Дома тетя сообщила, что мне целый вечер названивают Морошану, Манукян и Заднипру. Соскучились. Как с кучей девочек по городу шастать, так я им не нужна, а тут вспомнили. Не буду им рассказывать о близком знакомстве с убийцами Тани Варенец, а то полезут меня оберегать. Мне нужны верные друзья, а не бабники.

Мне позарез нужно было покататься на той самой тачке, где убили Таню Варенец, и я недолго ожидала. Студенческие каникулы начались, а через неделю в разгар их, у нас в школе ожидался вечер встречи выпускников, который готовили девятые классы. Само собой там я и стихи собственные читала, и играла в вокально-инструментальном ансамбле, и пела с народниками. Недавнее убийство понемногу перестало леденить сердца мамаш, и мы с ребятами по недавней привычке оставались после уроков. Внешне я вроде бы не изменилась, но внутренне.

На Дана я злилась за все, считая его сдвинутым на музыке блаженным придурком, к тому же извращенцем, горящим страстью к своей кузине. Не хватало бы вот мне влюбиться в одного из своих двоюродных братьев, например, в Игоря с Украины. Сплошная дурость: это же брат, высокое понятие! Только хлипкие придурки принцы влюблялись в не менее изнеженных своих кузин-принцесс. А у нас все равны, девчат вокруг много — люби не хочу.

На Леву я злилась не менее, ругая его восточным султаном, обожающим гаремы. Бабник. Про Морошану и вспоминать не хотелось. Я писала Алику Шварцбургу и Валере Лозовому длинные письма с жалобами на приятелей. Подруги удивлялись, почему я сижу вечерами дома, но я упорно перепечатывала свои стихи, чтоб скорее послать их в Кишинев. Стихи патриотического направления? Пожалуйста!

Комсомол. Это слово, как сердце в нас бьется.
Он рождался в суровые годы гражданской войны.
Наши юные деды в степях под полуденным солнцем
Умирали за жизнь молодой и прекрасной Советской страны.

Я много развезла, вставляя наипатриотичнейшие строки о комсомоле и партии. О Ленине? Есть и о Ленине. Я высидела такие строки:

Холодный ветер выл и бил в окно
В ту ночь скрестились двух миров пути.
Октябрьской ночи было суждено
Через века в Историю войти.

Таким образом десятка три стихов я подготовила и позвонила Шурику с просьбой об аудиенции. Он сказал, что и сам хотел позвонить, но ему стыдно за прошлую пьянку. Поинтересовался, готовы ли стихи Морошану. Пришлось мне идти в класс к Игорю, и когда я нашла его в классе, он читал фантастику.

— Готовы. Но отдадим вместе, чтоб ты не выкинула очередной номер с этим лысым.

Поход к Козлу закончился тем, что в тот же вечер к моему дому подъехала та самая, вожделенная мной “Волга”. Меня звали на какую-то вечеринку. Я даже и не предполагала, что события сложатся так чудесно. Сидя сзади, я изучала стены салона и чехол сиденья подо мной, пока ничего не находя. Андрюша крутил баранку, а Шурик болтал, ничего не подозревая. У какой-то частной хаты на окраине они вышли, оставив меня наедине с машиной, я задрала чехол до упора и, несомненно, обнаружила следы крови на сиденье под чехлом и даже на полу. Истекающая кровью Танечка была тут. Осознав это, я тем не менее нисколько не испугалась, а наоборот, возликовала. Теперь лысый слюнявый Козел и бульдогообразный Андрюша меня совсем не волновали.

Они позвали меня в дом, где сидело пяток размалеванных девиц и четыре длинноволосых разномастных парня. Меня уже совсем никто не волновал, и я решила смыться. Улучив момент, я позвонила Игорю, а потом, состроив разочарованную гримасу Козлу‚ заявила, что меня зовут домой как можно скорее.

Через полчаса мы сидели у Левы, и я говорила, что видела много кровавых пятен в машине Андрюши Кишина. Игорь просто пришел в восторг от моих маневров, а вот Лева сник, потому что сам хотел до всего дознаться, а тут встряла я. После этого все Козлы и компания потеряли для меня всякий интерес, и я будто стряхнула какой-то груз со своей души, встрепенулась, взлетела и только после этого осознала, что на другой день в школе вечер выпускников, а я неизвестно где витаю.



Глава двадцать девятая.

Ох и врезала я на этом вечере: по полной программе выложилась, до пота, до чертиков в глазах! Мой голос взлетал выше звуков Заднипровской скрипки, как в молдавских, так и в русских народных песнях. Дядя с тетей, хоть и не учившиеся в этой школе, но пришедшие послушать меня, цвели и гордились мной во всю, а я была в ударе не столько от вечера, а именно от разгадки той страшной тайны убийства. Я уже точно знала, что на заднем сиденье Кишинской тачки не пятна крови забитого на охоте кабана, к примеру, а именно девушки Тани Варенец. Но загадкой пока оставалось то, как и почему это произошло, кто именно из этой шайки убил, или это сделали они все.

Но пока что основную и главную загадку мы с Левой Манукяном одолели. Он, хоть и не учился в нашей школе, на этот вечер пришел и на концерте сидел рядом с моим дядей. Дядя Матвей по легкости своего характера уже и забыл, что пару месяцев назад называл моего армянского друга сыном врага народа, они вовсю болтали, обсуждая наши номера, к моей великой радости.

Вообще я заметила, что живу от балов до огоньков, обожаю шумные компании, где не могу сидеть в углу, мне обязательно надо влезть в центр или на сцену и красоваться там. И только тогда, когда все внимание всех вокруг отдано мне, я начинаю парить, танцуя, говоря или пропевая песню, причем, все у меня получается, даже на гитаре люблю играть не одна, а для кого-то, и чем больше публики внимает мне, тем лучше, будто я питаюсь какой-то восторженной энергией этих людей.

Но иногда, прячась от всех, я пишу взахлеб стихи или прозу, лучше второе и упиваюсь уже этим состоянием. Почему я такая? Вроде бы по натуре должна быть лидером, но и одиночество в небольших дозах люблю. Может, потому что я родилась в день изменчивой мечтательницы Селены, которая день ото дня меняет свой облик? О странная моя жизнь, сколько загадок вокруг!

Полутона, получувства, полумысли, полувзгляды, полулюбовь. Может, это только предчувствие ее? Стоя на пороге непонятной, страшной и таинственной одновременно взрослой жизни, я запуталась в себе. Мне нужны все мои друзья. Жизнь моя обеднеет без каждого из них, и в то же время я не могу выбрать в ней кого-то одного, предпочтительного. Что за человек я такой? Вроде все со мной, но нет одного конкретного. Вроде бы больше всех нравится Лева Манукян, но где гарантия, что он не уйдет к первой попавшейся своей соплеменнице, например, моей однокласснице Ирочке Вартанян? Заднипру, несомненно, будет ездить по всему миру, он — колоссальный талантище. Вполне возможно, Игорь Морошану увидит красоту души Ани Лэзэреску. Светлана Молнар не расстанется с Петькой Чоботарем, сто раз ей же руганным и гонимым. А я?

Скорее всего я покину теплые молдавские Бендеры и уеду на свой север, на Русь. Но ехать туда мне совершенно не хотелось. Я пригрелась не только в южном городе, сколько в маленькой семье моей тети, которая собирала вокруг себя много интересных людей, ненавязчиво создавая такой общительной и хлебосольной и меня.

Зажгясь упоением от каникул, проведенных у нас Аликом Шварцбургом прекрасно живописанных мной Валере Лозовому, и он напросился ко мне на пару деньков, тем более, что путь из Одессы в Бендеры гораздо ближе, чем из Харьковской области, и не успела я отойти от впечатлений от вечера встречи выпускников, я уже встречала на вокзале электричку Лозового. Разумеется, пришла я не одна. Лева, Игорь Морошану, Аня, Света Молнар и Петр, как обычно, составили мне компанию, и не успел парень, похожий на Ринго Старра сойти на землю Приднестровья, как его окружили друзья, и надежные добрые руки потянулись к нему знакомиться, а у нас в доме его уже ждали с кучей расспросов о молодых. Валерий ответил, что новая семья Матвиенко живет в любви и согласии, радуя родных и друзей.

Валера сказал, что и он ходил в свою родную школу на вечер встречи выпускников, но его бывших одноклассников пришло немного: кто-то уехал, кто-то не смог, кто-то не знал. Наша компания немного поредела, так как Федя и Мирча уехали по своим домам, а Светлана Райт осматривала достопримечательности Германии в свои студенческие каникулы.

Наутро я не пошла из-за Лозового в школу, но оказалось, что они с Левой приглянулись друг другу, и Левочка с утра явился к нам, чтоб мы втроем погуляли по городу. Конечно, Бендеры — не миллионная Одесса, но и у нас было где погулять. Одна Набережная чего стоит. К вечеру мы как-то случайно очутились на довольно удаленном от нашего дома кладбище, и, зайдя туда, нашли без особого труда новую могилу Тани Варенец. Танины родители уже успели поставить на ней памятник с фотографией белокурой красавицы.

О Тане я Валере уже написала, поэтому он не задавал лишних вопросов. Моросил дождь, смывая краски с бумажных цветов на венках у могилы, но алые живые гвоздики стояли в вазочке, врытой в землю. Не иначе родители принесли. Жалко, что я явилась без цветов. Мы молча посидели, и Лева сказал, что убийцы Тани получат еще по заслугам. Мы решили уйти, но увидели, что кто-то приближается к нам. Оказалось, что это Игорь Неупряга. Он был чернее темной тучи, висящей в тот момент над городом. Он молча подал руку Леве И Валере, кивнул мне. Даже не спросил, почему я прогуляла школу. Может, он и сам там не был? Мы посидели у Таниной могилы и двинулись к выходу, а Игорь остался, так и не сказав нам ничего.

— Какой-то странный этот Игорь, — подвел итогнашим размышлениям Валера.

— Да, его будто что-то давит,— подтвердила я.

И вдруг меня осенило: Игорь несомненно считает себя виновным в гибели девушки. Но вот как? Что думает он? После тягостного этого посещения мы все приумолкли и молча двинулись к нам. Тетя и дядя еще работали, а вот Аня и Света пришли тут же после нашего прихода.

— Радуйся, что у тебя такие верные друзья,— щебетала Светланка,— мы наврали в школе, что у тебя зуб болит. Сейчас придет Заднипру знакомиться с Валериком. —

Ну вот, концерта теперь не избежать. Заднипру заявился не один, а с Петей, заскучавшим без любимого Светика, а следом пришли Люда, Инна, Алеша Шарапов и даже Женя Пеленягрэ. Анна торжественно объявила, что к ним завтра переезжает новый материн муж с двумя сыновьями десяти и семи лет, а еще у этого нового папы есть дочка на год нас старше, учащаяся в училище в Бельцах, где и жили они до этого. Все загалдели, кто одобряя, кто сочувствуя Ане и Ларисе с их непутевой и мужелюбивой мамашей. Светлану тоже прорвало на откровенность, и она сказала, что, несмотря на их со Стеллой протесты, их седеющий папа продолжает встречаться с этой размалеванной дамочкой, они даже Виктошку водят с собой по паркам, кино и магазинам. Снова кто-то порадовался, а кто-то пожалел сестер Молнар.

Игорь Морошану пришел не один, а со своим одноклассником Виктором, которого мы видели у нас впервые, но знали по школе как неплохого парня, и Аня с Инной оживились, потому что парень он был незанятый. С приходом Игоря зазвучали стихи, а Заднипру, конечно, схватил гитару, которая потом перешла к Петру, и когда вернулись с работы мои родные, мы хором пели из Визбора и Окуджавы под аккомпанемент уже моего одесского гостя.

Анины новые братики мне понравились. Были они очень похожи между собой, и семилетний Олежка почти догнал по росту десятилетнего Алешку. Несомненно, Анна и Лариса привели их в нашу школу. Младший еще совсем смущался при виде окружавших его взрослых тетенек-старшеклассниц, каковыми были мы, но Алексей по-деловому знакомился с нами, разглядывающими этих вихрастых и глазастых птенцов. Инна Феличи вновь пустила слезу, завидуя Аньке: у нее-то не было ни младших, ни старших братьев и сестер.

Валера, провожаемый нашей большой компанией, клялся нам в дружбе и симпатиях. Особенно ему понравился Дан, которого он звал в гости. А Ане понравился сам Лозовой. Она упрекнула меня в том, что я ни черта не понимаю в мужчинах. Но у меня неожиданно появился новый поклонник из седьмого класса.

Теперь Анюта ушла в заботы о новых братьях, а они привязались к ней сразу же и встречали ее из школы. У нас они появились вместе с Аней почти сразу же, и мои дядя и тетя закормили их сладостями к великой радости Алешки-Олежки. Младший доверительно прижался к моему дяде и сразил наповал вопросом:

— Дядя Матвей, а вы не до упаду вино пьете?

Матвей Гаврилович смутился, покраснел под смуглой кожей и честно ответил, что выпивает иногда, но не до упаду.

— А у нас батяня часто до упаду,— сокрушался Олежка, на что Алеша нахмурился и вступился за отца:

— Да не слушайте его, он еще маленький. Батя тоже немного пьет.— Но это было ложью, и Алексей покраснел и опустил глаза. Анечка сидела ни жива – ни мертва. Все уразумели, какого отчима привела недальновидная тетя Тамара Лэзэреску. Вдобавок, Аню принялся везде подстерегать ее бывший отчим Сергей. В первый раз он заявился прямо в школу, но Аня отрезала ему, что ей не о чем с ним говорить. Затем он встретил нас из школы, но вся наша ватага Аню не отпустила. Вдобавок, ее маленькие рыцари, несшие ее сумку с книгами, поумерили пыл неудавшегося папаши, но Сергей изловчился и в пьяном виде поймал Аню у булочной вечером. Она побежала туда одна, надеясь, что обернется за минутку.

Но поддатый Сергей, вцепившийся в Анино плечо, слюнявил ее руку, называя испуганную девушку “дочкой” и умоляя выслушать его, и не подоспей я вовремя, не знаю, что бы и было. Я тоже бежала, надеясь успеть перед закрытием по устоявшейся уже у нас, занятых, привычке. Но Сергей не особо торопился отстать и прицепился теперь еще и ко мне, уговаривая меня повлиять на подругу. Он просто впился в наши руки так, что было уже больно.

И тут помощь нам пришла оттуда, откуда мы ее совсем не ждали. Дико треща и дымя, к булочной приблизился мопед с двумя довольно отрицательно известными у нас семиклассниками. Рулил огненнокудрявый веснушчатый двоечник и хулиган Губа, а сзади него держал хозяйственную сумку его приятель Кеча — хлипкий, в широченных клешах, весь увешанный цепочками и цепями. Подростки подошли к нам, и высокий широкоплечий Губа-акселерат спросил грозно у Сереги: “В чем дело, батя?”

Сережа отпустил нас, неожиданно испугавшись. Отлично. Мы с Аней пулей влетели в закрывающуюся уже булочную, а следом за нами, таща почти волоком за собой свой огромный саквояж, ввалился и Кеча, гремя цепочками. Когда мы, затаренные хлебом, вышли из магазина, Сережи и след простыл, а Губа в куртке нарастопашку, чтоб было видно какую-то свирепую рожу и английскую надпись на толстовке, стоял, улыбаясь и покуривая.

Я сморщилась, не терпя запах табака. Все мои нынешние кавалеры либо совсем не курили, как Морошану, Левик, Федя, Алик либо изредка баловались, как Мицкевич и Заднипру, но и они не курили при дамах. Этот же тринадцатилетний рыжий шалопай, запыживал вовсю посреди улицы, никого не стесняясь, но увидев, что мне не приятно, бросил недокуренную сигарету в урну со словами: ”Извиняюсь, девочки.”

— Значит, ты — наш спаситель? — спросила Анна, — Ну и как тебя зовут?

Обе мы знали его, как Губу, еще учителя склоняли его на все лады, повторяя фамилию Губенко, но имя этого юнца как-то ушло от нас.

— Руслан,— ответил он просто,— а этот алкаш смотался. Не бойтесь. —

Кеча по фамилии Хижняк заныл, что его дома к ужину с хлебом ждут, и Губа отпустил его вместе с Кечиным же мопедом, а наш рыжий кавалер пошел провожать нас сам.

— Значит, ты — гроза учителей?— допытывалась любопытная Аня.

— Угу,— широко улыбаясь, отвечал простодушно Губа.

— А ты — не второгодник? — поддерживала подругу я.

— Да нет пока,— отвечал паренек.

— Известный двоечник и дуб? — продолжала Аня.

Тут Губа взвился: “Сама ты — дубина, как вот тресну!”

Аня спохватилась, что перегнула палку‚ но скоро и дом ее показался, она попрощалась и ушла, а Руслан Губенко, он же — хулиган и двоечник Губа‚ проводил до дома меня. Оставшись наедине, рыжий осмелел и сказал, что он ходит на все школьные вечера и концерты, где на сцене бываю я. Он тоже немного бренькает на гитаре с Кечей, но в радиоузел их не пускает Чоботарь, который много воображает. У нашего дома Руслан спросил, смогу ли я с ним еще постоять, но на улице моросил дождь, и я предложила ему зайти к нам.

— А можно?— удивился он.

— Да идем, не бойся,— успокоила я пацана.

Дяде Матвею мой новый приятель понравился, а тетю слегка озадачил его внешний вид, и не столько картинки на его куртке, я надевала вещи еще и поразрисованней, сколько, например, затертые и обтрепанные джинсы и немного дырявые носки.

Руслану велели мыть руки и садиться со всеми за стол, хотя он и стеснялся, отнекиваясь. Ел он много, нахваливая ужин, а тетя Наташа, улыбаясь, подкладывала куски курицы и жареную картошку. За чаем Губу попытались разговорить расспросами о его семье, и он выдал, что живут они втроем с матерью и дедом — ее отцом. Бабушка умерла, когда Руслан был по его словам, мелким. Покойная бабушка вкусно готовила и очень его любила, а мать тоже любит, но ничего не умеет — то суп пересолит, то кашу совсем сожжет, дед и то лучше варит, но он — мужик, не его мужское дело кашу варить. Мои довольные родственники от души улыбались над мужицкими рассуждениями Руслана.

После кофе мы посидели немного в моей комнате и побренькали на гитаре, пока Губа не стал зевать, и я проводила его до калитки.

На другой день Губа и Кеча завалились к нам в класс, побрякивая своими цепочками на шеях и штанах. Довольные, они уселись за мою парту, тем более, что Бернштейн не было, наверное, подцепила грипп, как многие в эти пасмурные дни начала февраля.

Мои одноклассники шутили по поводу ярких семиклашек, а те незлобиво отвечали шуточками. Узнав, что у меня вроде бы имеется кавалер Дан Заднипру, Руслан Губенко удивился:

— Шо ж ты такого малого нашла?

Я успокоила Губу, что кавалеров у меня хватает, а он неожиданно пообещал: “Всех разгоню”. Я поняла, что конопатый Губа нацелился на меня с самыми серьезными намерениями. Вот только малолетних хулиганов в моем арсенале и не хватало. К Анюте же прицепился, как клещ к кошке, Кеча. Я чуть не умерла со смеху, когда увидела, как он, маленький, лохматый, в широченных клешах тащит Анину тяжеленную сумку, она, слегка сгорбившись, идет рядом, а сзади, недоуменно вытаращив глазенки бегут вихрастые Алешка с Олежкой. Мы с Молнар так и покатились, хорошо, что Аня не слышала.

Но я захлопнула рот, когда ко мне подгреб нахальный рыжий Губа и попытался меня обнять. Ни Молнар, ни Чоботаря, ни уж тем более Данчика Губа не видел в упор, и если б подошедший к нам Игорь не спросил, почему это ко мне цепляется этот юный нахал, Губа вряд ли бы отцепился от моей руки. Губа нагло заявил Игорю, что я не Игорева, с кем хочу, с тем и иду. Тут я подумала, что может случиться и драка и объявила, что всех уважаю. Предложив сходить в кафе в знак всеобщего примирения, я первая вытащила деньги на мороженое.



Глава тридцатая.

На другой день подруги мне все доложили о Губе. Мамуле его не везет с мужьями: какого ни приведет, все либо пьяница, либо драться любит, либо еще какой изъян имеет. До сына у нее не больно доходят руки, вот он и растет, как ковыль в поле. Да, для полного счастья мне только такого друга и не хватало.

Лева встретил меня из школы в тот день, когда Губа уходил на футбольную секцию, вот спортсмен он был хороший, честь школы отстаивал отлично, получая грамоты по многим видам спорта.

— Ну и что у тебя за новый друг из детсада? — поинтересовался Лева, — Быстро ж надоел тебе Гусля.— Гуслей, разумеется, звали Дана, вспоминая книжку о приключениях Незнайки и его друзей.

— Я в Гуслю не влюблялась, — ответила я, — Тем более, что у него есть какая-то мурка в Питере, где он светится каждое лето.

— Пойдем ко мне, поговорим, — предложил Лева, но мне надо было зайти домой, чтоб выполнить указания тети в домашних делах, и мы двинулись к нам, где нас и застал звонок из горкома ВЛКСМ. Разумеется, мне звонил Козел, который обрадовал тем, что нас с Игорем приглашают через неделю в Кишинев на чествование победителей школьного писательского конкурса. Ох, не зря же я корпела над политическими стихами! После этой новости все мои дела пошли на лад. За кофе Лева, он же Шерлок Холмс, он же Эркюль Пуаро сказал, что он выследил нашего молчуна Игоря Неупрягу с Андрюшей Кишиным, мой одноклассник ведет с ним и его шайкой какие-то переговоры. Лева было хотел зайти к Неупряге, но заметив знакомую Волгу у его подъезда, тормознулся и вскоре увидел, что Кишин с двумя телохранителями сел в машину. Провожал их Игорь! Вот это да! Уезжая, Андрюша крикнул: “Ты все понял?” “Понял,” — был ответ. Ну и новостишки! Одна краше другой. Конечно, Лева не пошел к Игорю сразу же, а пошатался по улице, чтоб не подать вида, что он видел тех гостей.

Игорь встретил нас с самым мрачным видом и объявил, что разболелась голова, а матери нет, но Леве не хотелось уходить, и он досиделся до того, что Игорь изрек, что ему, по-видимому, надо продать мотоцикл, так как им с матерью нужны деньги. Тут мне в голову ударила шальная мысль:

— Лев, а не денег ли они у него просили?

— Вот-вот! Я с тобой согласен. Но почему?

Мне вновь загорелось идти к Козлу, и мы с Левой отправились в комитет комсомола, но там Шурика не было. По дороге назад мы зашли к Игорю Морошану, и все ему рассказали. Выслушав нас, Игорь высказал еще более смелую гипотезу:

— А не издевался ли и сам Игорек над бедной Танечкой?— Мы сидели у Игоря с распухшими от дум головами, и песни “Битлз”, звучащие с его магнитофона, нам уже не помогали.

Через день мы с Левой и Игорем вновь пошли к Игорю Неупряге, и долго звонили к нему в дверь, слыша музыку за этой дверью. Нам никто не открывал, но в комнате Игоря горел свет, и музыка-то звучала. И тут что-то вдруг пронзило меня. Я будто увидела Игоря с бледным лицом и закричала, что чувствую беду. Мои парни попытались высадить дверь, а я уже звонила соседям, и минут через пять мы влетели в комнату Неупряги, где нашли его пока живым, но истекающим кровью: он перерезал себе вены и лег в теплую ванну. А если б мы не пошли к нему, будто чуя беду, еще одна смерть была бы неизбежной. На “скорой” я поехала в больницу с обоими Игорями, а Лева остался чинить замок с соседями.

Игорю Неупряге влили порядочную порцию донорской крови, но наша с Морошану кровь не пригодилась. Я звонила из больницы дяде и тете, когда туда прибежали Лева и Дан. Нам сказали, что наш друг будет жить, но посоветовали такой шумной компании покинуть приемный покой. К Неупряге прибежала его заплаканная мать, когда туда же прибыл и мой дядя Матвей на машине. Он и развез нас всех по домам.

Наутро мы все уже знали: с Игоря вымогали деньги. Но Неупряга не сказал кто именно просил, а мы с Левой и Игорем Морошану это знали точно. Посоветовавшись, мы решили просто идти в милицию сами.

Приглашение в Кишинев на поэтический конкурс официально мне прислали домой. Оказалось, что я являюсь его лауреатом, а Игорь — дипломантом. Лауреат — не победитель, рассуждала я. Мне не хватает чуть-чуть гениальности и усидчивости, чтоб пришло мастерство. Все достигается только упорным трудом, а вот именно легкости и не хватает. Гении творят легко, а талантливые люди своим горбом, руками и мозгами. Гениям же помогает высшая сила. Мне высшая сила не помогает, если только палки в колеса вставит.

У каждого человека своя жизнь. Что делать мне в своей? К моему ужасу я не люблю еще одного конкретного парня. Рыжий Руслан мне вобщем-то и не нравился, но он пришел в тот вечер, пожаловавшись, что ему плохо без меня. А мне без кого плохо? Я поболтала с ним полчасика на улице и пошла к тете в спальню. Она читала, лежа на диване. Мне надо было поговорить с кем-то серьезным и любящим меня. Поделиться всем, что накипело во мне‚ с кем-то более умудренным в жизни. Я села к тете Наташе на диван и прижалась к ее теплому боку.

— Ну что, котенок, нам надо потолковать? — понимающе спросила она. И меня прорвало. Я рассказала ей, конечно немного утрируя, все то, что знали мы с Левой и Игорем Морошану, и тетя только ахала и прижимала руки к груди.

— Бедное дитя, — подвела итог она,— Ты так печалишься за друзей. А мы и не знали, что вы — такие добрые, отзывчивые. Мы-то, старые, думали, что у вас и проблем нет. У меня в твои годы было одно пальто и одни не самые лучшие выходные туфли на трех сестер. Я – старшая, три младших. Война. Единственный брат на фронте. Мы работали до упаду. Мне было двадцать, и мои женихи погибли на фронте, как и брат. Мужа нашла в чужом краю. Теперь у тебя нет проблем с едой и одеждой, так появились другие неприятности. По-моему, надо бы тебе поговорить с Игорем Неупрягой. Но он еще слаб. Давай-ка зови к нам Леву, Игоря Морошану — все обсудим вместе. —

Дядю мы тоже ввели в курс дела, и, собравшись на тайном своем совете решили, что надо и нам делать свое заявление в милицию. Теперь мы ждали только хоть относительного выздоровления Игоря.



Глава тридцать первая.

В Кишинев надо было ехать десятого февраля. Морошану вовсю готовился к этому, волновался, он ведь не часто выступает перед зрителями, как я. Мне сцена — дом родной. У меня в голове давно зрела мысль написать масштабное стихотворение о моем дяде, погибшем на фронте. Наконец, я решила осуществить давно лелеемое желание, закрывшись вечером в своей комнате. Когда ко мне подступает какое-то мое произведение, желающее родиться, то ничего другое уже не делается, а если я взялась писать и попала в нужную струю, то это произведение проходит сквозь мою душу, извергая из моих глаз порой море слез. Вот и тут я сидела, плакала и писала такое:

-Где-то под Ленинградом, где я не была
Есть родная могила, к которой стремлюсь.
Я поеду туда, я оставлю дела.
Я приеду к солдату, земле поклонюсь.
Горсть земли принесу, горсть земли заберу…

Я ни разу не была на могиле дяди, более того, ни мать его, ни отец, ни пять сестер, его переживших, не были на его могиле. Похоронка затерялась, и в памяти осталось только название населенного пункта Борки. Но мы не знали даже район, где это, а в справочнике значились Борки и в Ленинградской, и в Псковской, и в Новгородской областях. В которых из них? Родив из себя это произведение, я уже ничего не могла больше делать, тупо сидела, глядя в портрет Джона Леннона, висящий на стене и слушая его песню в его же исполнении.

Девятого мы с тетей, дядей, Игорем и Левой пошли в больницу к Игорю Неупряге. Он уже порозовел, вставал, так что можно было с ним толковать. Соседи его по палате — два пожилых дяденьки — ушли играть в домино, так что никто не мешал нам. Лева изложил Игорю все наши доводы, Морошану выдвинул свою версию. Неупряга молчал. Лева запылал краской и рассказал, что видел Кишку со своими двумя качками и Неупрягой, приперев того к стенке.

Наконец, Игорь сдался, и мы узнали следующее: еще по осени, гоняя на мотоцикле, Игорь каким-то образом бортанул Кишинскую машину, и хозяин потребовал с него деньги на ремонт, причем сумму назвал неимоверную. Откуда у сына уборщицы такие деньги? Неупряга искал работу, но кроме того, как разгружать вагоны, ему ничего не предлагали. Напахавшись на этих вагонах, Игорь заработал небольшую сумму, но Андрюше этого оказалось мало, и он заявил, что если в течение недели денег не будет, то пусть Неупряга пеняет на себя. Денег Игорь не достал, а через месяц после того убили Таню, бросив ее в подвал Игоря.

Однако, после смерти Тани, Кишин обнаглел еще больше. Не пойман — не вор. Милиция знать не знала, кто убил девушку. Мы позвонили следователю сразу же из больницы, и он не замедлил явиться. Прокурор тоже не замедлил с санкцией на обыск и осмотр Кишинской “Волги”. Но это я узнала уже после приезда из Кишинева.

Туда нас с Игорем отвезли на горкомовской машине рано утром десятого февраля, в день рождения полугласного пока поэта‚ гения Серебряного века русской поэзии‚ Бориса Пастернака. Конечно наш этот вечер нисколько не был приурочен к этой дате‚ ведь Пастернака пока считали упадочническим поэтом. Но вот так вышло.

Мы с Игорем сидели позади шофера и представителя комитета ВЛКСМ‚ черномазой и длинноносой девицы прилизанного вида в строгом темно-синем костюме. Раз на это торжество нельзя было надеть простые джинсы‚ то я надела черные брюки-клеш с черным же жакетом и белую блузку – строго и торжественно. Волосы я не стала накручивать на бигуди‚ все равно за пару часов разовьются‚ пусть уж прямые треплются по плечам. Пусть видят меня в столице в естественном виде.

За окном мелькали белые хатки под голыми деревьями. Скоро весна‚ а первого марта праздник мэрцишор‚ когда люди дарят друг другу два нитяных цветочка белого и красного цветов‚ так встречают весну в Молдове. А пока чуть похолодало‚ нахмурилось‚ задождило. Наконец‚ показался Кишинев.

Наша сопровождающая Надежда Ивановна повела нас в столовую‚ но Игорю уже не хотелось есть‚ он заметно волновался. Я уговаривала его не трусить.

В Доме культуры народного творчества‚ куда привезли нас‚ уже полно народу. Надежда Ивановна повела нас регистрироваться‚ а мы с Игорем глазели во все стороны. Моего друга уже била мелкая дрожь. Кишиневские ребята здесь‚ небось‚ с родными и близкими‚ взрослых много. Вскоре все расселись в зале‚ и ведущая начала говорить о цели и значении этого конкурса: открыть молодые таланты нашей республики.

Наконец‚ зачитали список победителей. Так и есть: у меня третье место‚ а поскольку третьих‚ как и вторых мест два‚ то меня вместе с каким-то Эудженом из Кишинева‚ у которого тоже третье место‚ обошли трое. Нас вызывают на сцену‚ зачитав и список дипломантов‚ куда входит и Игорь Морошану вместе с девятнадцатью другими ребятами.

Победителям вручили дипломы и ценные призы‚ часы и книги, а дипломантам только дипломы. Но вообще в поэтическом конкурсе участвовало около трехсот участников, так что мое третье место и даже диплом Игоря, большая заслуга. Нас даже на республиканское телевидение снимали. Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

После чествования победителей нам предложили сесть на свои места и вызвали по одному — читать свои стихи. Можно и с листа. Первое место получила красивая молдаванка Марина из Кишинева. Сидевшая рядом со мной девушка сказала, что у этой Марины Пую папа работает в издательстве, тут все схвачено, и стихи у нее не очень хорошие по мнению моей соседки, но эта Марина воображает без меры, чувствуя себя звездой. Марина и одета с вызовом в короткую мини-юбку и блузку почти с декольте на ее женственных формах. Она читала по-молдавски, мне это не оценить, а Игорь сказал, что тут нечто неклассическое, а авангардистское.

Я поняла, что Марина читала о ветви акации под тяжестью снега. Хлопали ей усердно‚ она читала еще, и опять авангард. По-моему, действительно выпендривалась. Вторые места были у двух парней: молдаванина Думитру и русского Владимира, оба мне понравились, как и Эуджен, с которым я делила свое место.

Наконец, вызвали и меня, и я прочитала стихи о погибшем дяде Иване, то, что написала накануне. Я читала свои стихи с душой, и залу понравилось, все взорвались овацией, просили читать еще. Наверное, я неплохо читала, пришлось прочесть еще одно. Возвратившись на место, я услышала поздравления от Игоря и Надежды, а еще — от моей соседки. Соседку зовут Виорикой, она призналась, что тоже пишет, но пока еще слабо. Судя по имени, она — молдаванка.

Вызывали на сцену читать стихи и дипломантов, и Игорь страшно волновался и краснел, от чего я даже прикрикнула на него. Неожиданно успокоившись, он отлично прочитал свое стихотворение о лете.

После чтения стихов, к нашей радости объявили дискотеку, а наша Надежда призналась, что хотела бы побегать по магазинам. Моя новая знакомая Виорика уже держала меня под руку, хотя я подозревала, что ей нравлюсь не я, а мой друг. Надежда сказала, что придет за нами через пару часиков.

Занять третье место среди молодых поэтов республики совсем неслабо, ко мне уже поклонники подходили, например, тот Эуджен, что разделил со мной место, оказывается, из Бельц. Ему ехать домой гораздо дольше, чем нам, и он пришел обменяться с нами адресами, потому что должен уже уезжать. Но музыка играла, и Эуджен пригласил меня танцевать, а Игорь повел в круг Виорику к ее нескрываемой радости. У меня, как всегда, новые друзья.

Эуджен уехал, а Виорика так и ходила с нами, щебеча, и приглашая нас к себе в гости. Ко мне подошел еще один парень — высокий, длинноволосый, одетый в вельвет:

— Я — ваш поклонник, вы убили меня наповал. Вы же просто — кинозвезда. Да притом сами все это сочиняете.

Пришлось танцевать и с ним, а потом давать этому Володе адрес. Мы с Виорикой вышли в туалет и встретили там нашу победительницу Марину Пую в окружении девчат. Эта четверка упоенно затягивается сигаретами. Виорика выскочила из туалета буквально разгневанной.

— Что из себя строит эта дочка шишки? — вопрошала она меня. Я тоже не люблю курящих, тем более девчат, но что делать? Марина Пую — столичная штучка, а я — провинциалка, тем более пришлая чуть ли не из русской деревни.

— Все по блату, все по блату,— почти стонала Виорика, рассказывая потом об увиденном Игорю и высокому Роману, который изъявил желание послушать и другие наши стихи, увидев у Игоря в кармане их целую пачку. Мы не против, нашли уголок потише и прочитали с листа по очереди. Роман тоже робко отважился прочитать свое, слабоватое, извинившись, что только пробует себя в поэзии.

Что ж: он только в десятом классе. Впереди — жизнь. Может, будет славой Молдовы, как Ион Крянгэ или Василе Александри. Прочитала нам и Виорика свои стихи по-молдавски. Потом мы вспомнили Пушкина, Есенина‚ кто что знал. Мы расстались добрыми друзьями, и, преодолев вечернюю дорогу, возвратились домой уже поздно вечером.

Тут я и узнала, что Кишина и двух его дружков взяли под стражу. Под тяжестью улик они сознались, что убили Таню Варенец втроем. Мой приятель Козел из комитета комсомола, оказывается, знать не знал, что его приятели способны на убийство. Он и не догадывался, святая простота.

На другой день мы с Игорем гоголями ходили по школе. Мы — герои: раскрыли преступление, выиграли поэтический конкурс. Неважно, что не первое место заняли. От расспросов не было отбоя. Мой новый поклонник рыжий Губа то и дело отгонял от моей парты любопытных, а моя подруга Люда, выздоровевшая после гриппа, шугала от меня эту рыжую бестию. Закончилось все тем, что после звонка только Виктор Владимирович и отвел этого зарвавшегося кавалера в его седьмой класс, смеясь, что я могу теперь вполне получить “звездную болезнь”. Ну, слава — это ж чудесное состояние. Мне легко и прекрасно в ней, я греюсь и живу от нее.

После уроков мы заявились в больницу к нашему резаному однокласснику, а он уже все знал от матери и рад был избавлению от вымогателей. Позже я узнала, что изнасиловать Таню захотел ее бывший одноклассник некий Вася, друг Кишина. Она не замечала этого дубового Васю, но он решил отомстить. Случай подвернулся, Кишин и еще один его друг Сеня согласились, поймали Таню, но в постель она с ними не полезла, обозвала их скотами. Они взбеленились и избили ее. В них сидело уже немало спиртного, когда бывший уголовник Сеня предложил кончить истекающую кровью девушку, чтоб замести следы. Верхом наглости было подкинуть труп в подвал дома запуганного уже Игоря Неупряги.

Вот и все. Я стрясла с себя все грузы и должна жить вольно и широко: любить своих друзей и писать, писать, писать, а еще взлетать над сценой. Всех люблю, всех обожаю. Время Водолея заметало метелями над Русью и дышало уже весной в Молдове. Шел последний зимний месяц февраль.

Горе пришло неожиданно и оборвало все, что я имела, вышвырнув меня из моей уже наладившейся жизни в полный ужас. Тете стало плохо ночью. Перед этим они с дядей принимали гостей, потом долго говорили. Я уже спала и видела странный сон, где тоже шумела какая-то вечеринка. Тетя и дядя сидели в центре, а я с друзьями — на краю стола. Вдруг все стихло, в дверь постучали и позвали тетю, назвав ее имя и фамилию. Она вышла, и мы увидели в окно, что два белых лебедя понесли ее в небо. Я вскочила и бросилась за ней, но дверь не открывалась, и я одна стояла у порога в то время, как все остались сидеть на своих местах. Потом дверь открылась, и я вышла и увидела снежное поле, а вдалеке мой русский городок. Замерзнув, я хотела вернуться, но увидела, что ни дома, ни самой Молдовы уже нет, есть только белое зимнее заснеженное поле, и никого рядом.

Я проснулась в ужасе, а дядя уже будил меня, говоря, что с тетей плохо. Утром она скончалась от инсульта, и спасти ее не смогли.

2001г.