10. Оперный Театр.
Часть 2. Любить оперу – это искусство. Эпилог
И вот, минуя скульптурные аллегорические композиции символизирующие комедию и трагедию – они внутри.
Возгласы восхищения были наградой Серафиму. Все брызжет позолотой и походило на мираж из сказок Шарля Пьеро. Золото, золото и золото: золото и хрусталь – все сияет, сверкает и поражает небывалой красотой. Позолоченные лепка, карнизы, скульптуры – кругом невообразимое волшебство. Огромная парадная лестница, по бокам которой, стояли позолоченные канделябры в виде фигур выше человеческого роста, уводила вверх, словно приглашая прогуляться в поднебесье.
Сбоку в фойе гордо взирал на публику вот уже сто лет величавый камин в стиле «барокко» с таким же столетним зеркалом. Атланты поддерживают лепные карнизы в углах залы, а кариатиды несут на себе карнизы портика входа в ложи 1-го, 2-го и 3- ярусов.
– Вы такое, где-нибудь видели? – спросил Серафим, не сомневаясь в ответе. И он не заставил долго ждать. Вика поцеловала его и произнесла с чувством:
– За такое божественное зрелище – тебе будет особая награда.
– А мне? – лукаво подмигнув, спросил Степан. – Я тоже имею к этому отношение.
– И тебе, радость моя! – чмокнула его уже Кэт.
Серафим, между тем никогда не разделял удовольствия по категориям. Опера хорошо, даже сверх хорошо, учитывая его музыкальность, но жизнь диктовала еще маленькие дополнительные радости.
– Сейчас лето, и это очень хорошо! – выдал он неожиданно, не в унисон впечатлению от увиденного Кэт и Викой. На их недоуменный взгляд пояснил: – Не нужно сдавать вещи в раздевалку! – но, тут же услышал:
– Крупные сумки и вещи прошу сдавать!
Это никак не входило в планы наших друзей и, передав Степану маленький, то есть совсем маленький дипломатик: всего на три бутылки – он отвел провозгласившего эти крамольные слова служащего в сторону.
Через 5-6 минут друзья уже поднимались по мраморным ступеням торжественной лестницы в поднебесье, то бишь, в зрительский зал.
Если фойе с ее лестницей, золотом, камином, атлантами и канделябрами поражало, то зрительский зал выбивал из душевного равновесия – столь был величественен и красив. Стиль Людовика XVI – французское «Рококо» в сплошном золотом сиянии, делало его абсолютно неземным местом пребывания земных людей. Партер, бельэтаж, королевская ложа на 14 мест, ложи бенуара, ложи 1-го, 2-го, 3-го ярусов, поражая золотом, придавали залу необыкновенную роскошь и делали зрителя, пусть и ненадолго – особами королевской крови.
Куполообразный потолок расписан сценами из произведений Вильяма Шекспира: «Гамлет», «Сон в летнюю ночь», «Зимняя сказка», «Двенадцатая ночь», а огромная ажурная хрустальная люстра: диаметром в 4 и высотой 9 метров, весила около двух с половиной тонн и подчеркивала торжественность и величие момента.
Ошалевшие от такой красоты друзья, в том числе и сам Серафим, озирались по сторонам, поглощая глазами сказочное великолепие.
– Нам в ложу бенуар №12! – коротко бросил вдруг Серафим, как оказалось, подошедшему и приветствовавшему их служащему.
Тот кивнул и пригласил друзей проследовать за ним.
Ложа оказалась с левой стороны от лож второго яруса и отличалась большей роскошью и рельефными композициями. Друзья вошли в уютную, отделенную от чужих глаз, комнатку, сияющую золотыми барельефами на фоне бардового бархата.
Степан удовлетворенно крякнул, но заметил:
– Красота здесь настолько облагораживает, что кощунственно распивать алкоголь.
– Знаешь, когда сюда приходят дети, они перестают шалить, а на некоторых, театр оказывает такое благотворное влияние, что они даже меняются, в некотором роде! – Отреагировал Серафим.
– Я и говорю: такая красота, а ты притащил дипломат с коньяком.
– Не будь ханжей: благородные напитки помогают лучше ощутить величие момента в спектакле! – парировал друг.
Вика и Кэт не обращали сегодня внимания на препирания спутников: «лапочки встали не с той ноги», к такому выводу пришла Вика, когда они отлучились в туалет.
– Степа переживает – вздохнула Кэт. – По-приезду решил подать на развод с супругой и заочно предложил мне руку и сердце.
– Чего ж ты молчишь? – возмутилась подруга.
– Боюсь я, Вика. Боюсь, как бы не обжечься второй раз.
– Глупенькая! Ты же любишь его?
– Больше жизни! – последовало от нее. – Никого так не любила!
– Так, в чем же дело? Он тебя любит не меньше – грех не соединить такие сердца!
– Думаешь?
– Знаю! Ага! – воскликнула вдруг Вика. – Мальчики что-то задумали. Я-то ломаю голову, чего это Серафим столько коньяка притащил в театр?.. Это, он-то?.. Любитель оперы? – она рассмеялась. – Вот и отметим!
Прозвенел звонок, и они заспешили в ложу.
– Если не будете возражать, я коротко поясню суть оперы! – предложил Серафим, при виде их.
Вика безошибочно определила:
– Вы помогаете князю Игорю в борьбе с половцами?
– Чего? – не понял белгородец.
– Коньяк уже откупорили: чувствую запах.
– Да, мы по маленькой, чтобы Степану легче было войти в сюжет. Сейчас и вам нальем.
– Нет-нет! Позже! – запротестовала Кэт. Ей не хотелось пропустить начало и, прижав палец к губам, она дала понять, что хочет послушать.
Степан, как и говорил: собирался в театре и в жизни все делать только для своей любимой, потому обнял ее за плечи и тоже обратил взор на занавес, вытканный изумительными золотыми узорами по тяжелому бардовому бархату.
Зал стал стихать, глаза зрителей устремлены на театральную сцену.
И вот раздается музыка: зал наполняется звучанием, которое возрастает с каждой секундой и превращается в тревожную, стонущую мелодию. Она варьирует, то повышая аккорды, то снижая до едва различимых. Слышится людской гомон, отдельные выкрики – занавес поднимается.
Перед зрителями площадь в Путивле. Князь Игорь Северский собирается в поход на половцев.
Огромная сцена, около 500 квадратных метров, заполнена людом. Здесь горожане: купцы, ремесленники, бояре – все величают князя Игоря и его дружину на ратный подвиг.
Сам князь стоит с сыном от первого брака, Владимиром Игоревичем. Слова его обращены к люду на площади. Приятным баритоном он провозглашает свою волю и велит ждать и надеяться на победу. Голоса-теноры и басы – провозглашают ему здравницу и призывают благополучие в походе. Рядом с ним вторая супругу Ярославна.
Кэт искоса бросает взгляды на Степана, тот пока внимательно слушает. Серафим негромко произносит:
– Александр Порфирьевич Бородин не дожил до триумфа своего детища 3 года. Умер в 1887 года, а премьера состоялась в Мариинском театре в 1890 году. «Князя Игоря» заканчивали Александр Константинович Глазунов и Николай Андреевич Римский-Корсаков.
Степан кивнул, в знак того, что принял информацию и выразительно показал глазами на дипломат.
Так уж ведется, даже тогда, когда хорошо, хочется, чтобы было еще лучше. Серафиму было сейчас неплохо: он любил оперу. Кэт, не то чтобы любила, но та ей нравилась, и она с интересом наблюдала за событиями на театральной сцене. Вика внимательно рассматривала интерьер: тот, что можно было рассмотреть при таком освещении, и удивлялась божественной красоте. Иногда она бросала взгляды на сцену и поражалась богатству декораций. А, вообще, она склонялась к мысли, что лучше бы они сходили на балет «Щелкунчик» – завтра, чем на «Князя Игоря» – сегодня.
Заметив выразительный намек Степана Серафиму, Вика кивком одобрила его идею, которая выразилась в молчаливой фразе: А не подогреть ли нам сцену похода Игоря на половцев горячительной дозой?
Серафим был не против помочь князю побыстрее собраться в поход, а заодно и друзьям, которым до этого самого похода – как раз небыло никакого дела.
Он осторожно поколдовал, и уже известная нам серебряная стопочка перекочевала в руки Вики. Благо дело слева и справа, ложи пустовали, и особо скрываться было не от кого. На всякий случай Вика отодвинулась вглубь, и помощь князю отправилась по просторам внутренних материальных воплощений прекрасного тела, к не менее прекрасному сердцу, через ее духовное содержание.
Это не моя замысловатая фраза – ее выдал несколько дней назад Серафим на пляже, вступив в полемику с дядей Вовой по теме: Кто такие женщины, и какую роль они играют в жизни мужчин.
Понятно, что такая дискуссия могла возникнуть после употребления малого табуна «Белой лошади» из торгсина, но Серафим тогда под смех прелестниц и Степана победил дядю Вову, у которого было более прозаичное объяснение предназначения женщины в обществе.
Но вернемся к рюмке Степана, который, собственно и подал идею. Он принял на грудь свою дозу, и ему стало немного лучше. Лучше по причине, что княгиня Ярославна, таки не смогла упросить супруга, то бишь князя Игоря и тот, воинственно потеребив бороду, отправился таки бить поганцев-половцев.
Уже сейчас, в наше время летописцу Нестору перестали верить, как хронисту и многие его истории-легенды поставили под сомнение. Но тогда, когда Бородин писал оперу, об этом не знали, или делали вид, что не знали. Лет, этак за 70, до того, как В.В. Стасов предложил композитору использовать для монументального музыкального произведения памятник древнерусской литературы «Слово о полку Игореве», ходили слухи, что это фальсификат: вымысел Мусина-Пушкина. Каким-то образом был задействован и князь Щербатов – соперник Татищева в написании «Истории государства Российского». Мусин-Пушкин не зря сжег «Слово…» во время Великого Московского пожара, который устроил Наполеон, при уходе из второй столицы России. Что он этим хотел доказать и кому? Кто знает? Предполагаемого оригинала нет, а копия и есть копия – что с ней возьмешь?
Историки до сих пор не могут установить подлинность существования самого князя Игоря. Хотя отметим: масса догадок и предположений, на полном серьезе выдают нам историю жизни князя, жившего почти 900 лет назад. Словно мы вчера по телевизору видели президентов Путина и Януковича, и точно знаем, как последний решил продать Украину «старшему брату», в обмен на индульгенцию, которая, видимо, ой как скоро ему понадобится.
Но, не это цель нашего повествования. Нам интересно, каким образом выходили из ситуации наши современники конца 80-х годов, чтобы не сильно интересное, ставало интересным. Нового способа наши друзья не изобрели, поэтому, когда и Кэт, которая итак внимательно следила за сценой, выпила положенную дозу – все успокоились.
Успокоились ненадолго, потому что, уже при варварском поведении князя Владимира Галицкого, брата Ярославны, который пел высоким басом своей челяди и гнусным перебежчикам Скуле и Ерошке:
Только б мне дождаться чести,
На Путивле князем сести,
Я б не стал тужить,
Я бы знал, как жить.
Днём за бранными столами,
За весёлыми пирами,
Я б судил-рядил,
Все дела вершил.
Всем чинил бы я расправу,
Как пришлось бы мне по нраву...
– возмущенный Степан подал знак Серафиму и тот, не меньше обескураженный предательством родной крови, безо всякого почитания отвлекся от этой сцены и провел вторичное использование серебряной «питейной» посуды. Коньяк был хорош.
Никто не знал, что Серафим, как «истинный джентльмен» позаимствовал, или попросту спер на вчерашнем вечере, аж 4 бутылки французского «Камю». Одна осталась в № 107, а три благополучно прописались в маленьком дипломатике.
Вика приняла свою порцию безропотно, а Кэт – пропустила эту рюмку. Ее заинтриговало безнравственное поведение князя Галицкого, который тоже, как и Серафим, спер, но уже не коньяк, а нескольких девушек и открыто похвалялся этим:
Пей, пей, пей, пей, пей, гуляй!
К ночи в терем бы сгоняли
Красных девок всех ко мне,
Девки песни б мне играли,
Князя славили б оне.
А кто румяней да белее,
У себя бы оставлял.
Кто из девок мне милее,
С теми б ночи я гулял. Эх!..
Пока Ярославна «сопрано» голосом корила брата в таких неблаговидных поступках, Серафим благополучно наполнил и по третьему заходу французского ароматного напитка.
Смотреть оперу стало заметно интереснее.
Степан созерцал с высоты ложи сцену, и его постепенно увлекла интрига, разворачивающаяся в Путивле. На слова князя Владимира:
Кабы мне да эту долю,
Понатешился б я вволю,
Я б не стал зевать,
Знал б, с чего начать.
Я б им княжество управил,
Я б казны им поубавил,
Пожил бы я всласть,
Ведь на то и власть.
Эх, лишь только б мне покняжить,
Я сумел бы всех уважить,
И себя, и вас!
Не забыли б нас!
Гой, гой, гой, гой, гой! Гуляй!
– Негодяй! – резюмировал он достаточно громко.
– Негодяй в роли, но артист великолепный! – отреагировал Серафим.
Их такие свободные суждения услышали даже в партере и одарили не совсем любезными взглядами. Видно, все же в театр ходили и истинные ценители оперы.
– Давай наливай! – произнес Степан уже на тон ниже и этого уже никто не услышал.
Серафиму дважды повторять «волшебную» фразу не пришлось, он и сам решил, что очень уж долго разворачиваются события на сцене.
Белгородец много пересмотрел опер. «Севильский цирюльник», «Аида», «Трубадур», «Риголетто», «Чио-Чио-Сан» и даже «Запорожец за Дунаем» с «Хованщиной», но «Князя Игоря» – он раньше не видел. А спектакль был столь грандиозен, что трезвым умом его попросту не объять. Недаром, столько музыкальных гениев трудилось над тем, чтобы он увидел свет, точнее, чтобы его увидели светские, извините, советские люди. И странное дело, Кэт, внимательно вслушиваясь в арии героев оперы, все больше понимала, что же происходит.
Понятно, что и наши кавалеры, особенно Серафим, обладавший уникальным слухом и неплохим голосом, несколько раз отдергивал друга на его выразительный взгляд в сторону бутылки с коньяком. Оживление от первых четырех рюмок, точнее несколько повышенное, или скажем прямо: веселое настроение друзей не было столь сильным, чтобы не понять смысл спектакля, и не обратить внимание на всю гениальность произведения.
Когда со сцены зазвучала ария невольниц «Улетай…». Околдованный Серафим застыл с бутылкой в руках, а, затем, тихонько закрутил пробку и водрузил ее назад в дипломат. Со сцены лилась божественная мелодия, и, в совершенном по акустике зале, под сводами звучало:
Улетай на крыльях ветра
Ты в край родной, родная песня наша,
Туда, где мы тебя свободно пели,
Где было так привольно нам с тобою.
Там, под знойным небом, негой воздух полон,
Там под говор моря дремлют горы в облаках.
Там так ярко солнце светит,
Родные горы светом заливая,
В долинах пышно розы расцветают,
И соловьи поют в лесах зелёных;
И сладкий виноград растёт.
Там тебе привольней, песня…
Ты туда и улетай.
Вика зачарованно слушала мелодию, ставшую мировым шедевром. Кэт слилась со сценой и, словно сама присутствовала в том далеком диком краю. И даже Степан сменил свое, вначале неприятие к спектаклю, на милость и, почему-то несколько раз моргнул. Соринка, наверное, в глаз попала. Собственно, эти соринки у многих вызвали учащенное моргание и применение носового платка. Ария невольниц, вместе с ариями князя Игоря, хана Кончака и Ярославны, известной нам под названием «Плач» – стали шедеврами мирового оперного искусства.
События развивались на сцене уже без использования нашими друзьями крепкого напитка. Вернее они, понятное дело, и так происходили без участия последнего, но и две влюбленные пары, забыв обо всем на свете, запереживали о трагедии творившейся на сцене.
Затаив дыхание, слушали они арию князя Игоря: «Ни сна ни отдыха измученной душе».
Ни сна, ни отдыха измученной душе,
Мне ночь не шлёт отрады и забвенья,
Всё прошлое я вновь переживаю
Один в тиши ночей:
И Божья знаменья угрозу,
И бранной славы пир весёлый,
Мою победу над врагом,
И бранной славы горестный конец,
погром, и рану, и мой плен,
И гибель всех моих полков,
Честно за Родину головы сложивших
Погибло всё: и честь моя, и слава,
Позором стал я земли родной:
Плен! Постыдный плен!
Вот удел отныне мой,
Да мысль, что все винят меня
О, дайте, дайте мне свободу!
Я мой позор сумею искупить.
Спасу я честь свою и славу,
Я Русь от недруга спасу…
Эти трогательные, полные горечи слова русского князя, никого не оставили равнодушными. Ария лилась из сердца и доходила до каждого присутствующего сердца. Кэт перевела глаза на Степана, и увидела его взгляд, сосредоточенный на сцене. Он заметил, и крепче обняв ее, не сказав ни слова, наблюдал за тем, как Кончаковна, влюбленная в сына князя Игоря, умоляет того остаться с ней. Трогательная сцена. Владимир Игоревич остается, а отец вместе с крещеным половчанином Овлуром бежит.
Степан, затаив дыхание, слушает, а Серафим, не выдержав, предлагает выпить за побег князя. Девчата, несмотря на напряженность момента, разрешающе улыбаются, и вот вторая бутылка уменьшилась ровно на 200 граммов.
Опера «Князь Игорь» носит большой патриотический смысл и служила и служит примером мужества русского народа в лихую годину. Чувства человеческого достоинства и мужества князя Игоря и русского полона, хорошо подчеркиваются человечностью самого хана Кончака, и уважения к смелому противнику. Он не карает сына князя Игоря, а, наоборот объявляет его зятем!
Когда князь Игорь оказался в Путивле и благополучно встретился с супругой Ярославной: изменники Скула и Ерошка первыми бьют в колокола, за что и были прощены людом и самим князем.
Уже на выходе из театра, Степан приостановился и изрек немного загадочную фразу:
– Как многого мы не знаем! – Он не продолжил, а Серафим ожидал, к чему он это произнес. Но друг подруку с Кэт, не объясняя свои слова, медленно двинулся в сторону улицы Ленина. Кэт чувствовала в любимом человеке, некоторое изменение, но она и сама была под впечатлением от увиденного, и тоже молча, прижав руку Степана к своей упругой груди, шла рядом.
Вика спокойнее отнеслась к шедевру мировой классики, хотя опера ей понравилась. Но впечатления, впечатлениями, а она уже, что-то сказав Серафиму, рассмеялась.
Тот поддержал ее вполне искренне, и чтобы отвлечь друзей от лирических мыслей навеянных оперой, спросил:
– Что ты хотел сказать своей фразой?
– Я понял, что опера – это хорошо! Более того – великолепно! – отреагировал Степан. – Больше принимать градусы в таких заведениях не буду.
– Можно подумать: ты их где-то принимал, – рассудительно заметил Серафим. – Мы отдыхаем, так сказать дурачимся – не более! Я в Ленинграде не разрешал своему оркестру заглядывать в бутылку.
– Видишь, не разрешал, а сам заглядываешь! – укоризненно покачала головой Вика.
– Повторяю: когда отдыхаю, на работе – ни-ни!
*****
Сегодня большой день. Московские друзья встречают старых друзей из Питера.
Домодедово принимает рейс Санкт-Петербург-Москва и вот по эскалатору спускаются Вика и Серафим с двумя детьми: Катюшенькой и Степой. Дочери – 12, а Степушке – 8 лет. Навстречу им спешат уже большой Степан с Кэт и 10-летней дочуркой Викторией. Такой был уговор: детей назвать по имени друзей в память о чудесном санаторно-курортном романе, окончившимся двумя свадьбами. Правда у Вики и Серафима это событие произошло на год раньше. Николай Филимонович – пораженный изменой супруги, согласился дать развод незамедлительно и без огласки. Придумали, какую-то причину, и поскольку Ставропольский край был важен для Москвы – препятствий не чинили. А вот Степану пришлось довольно продолжительное время убеждать Марию, что они не пара.
Друг Петр в этой ситуации не хотел светиться, тем более он не собирался разводиться с супругой – та его вполне устраивала. Но Сухоруков, есть Сухоруков – он помог ведущему ученому страны приватизировать особняк невдалеке от Старого Арбата: кажется некогда принадлежавший графу Бутурлину, и Степан передал его Марии в качестве компенсации. Расстались они друзьями, и это вполне устраивало все стороны: особенно Петра Алексеевича Сухорукова. Особняк был обставлен старинной мебелью в стиле III-й Империи. На стенах висели шедевры мировой живописи. Мария стала богатой особой, полновластной владелицей шикарной коллекции картин и старинных предметов искусства.
Первый Секретарь Обкома Коммунистической партии столицы Беларуси города Минска, встретил брак дочери и Степана Кирилловича благосклонно, даже более чем благосклонно. А когда у него появилась внучка, Викусинька: и сам перебрался в Москву.
Встреча друзей была более, чем теплой. В столице Серафима и Вику ожидало не менее увлекательное приключение, чем в Одессе, но Одесса – навсегда соединила влюбленные сердца и потому навсегда осталась в этих сердцах!
Что касается остальных персонажей, то Зинаида Александровна Фролова, возможно и сейчас руководит санаториям «Красные Зори» и иногда, поглядывая на супруга, бывшего «Первого», вспоминает красивого статного москвича, которого ей так и не удалось заполучить. Вспоминает не с завистью, а с легкой добродушной улыбкой. С годами, мы все становимся мудрее и, наверное, бескорыстнее, как в материальном, так и духовном мире.
Конец!
Эдуард Лощицкий.
23.12.2012 год.
Киев-Одесса.