И не узнать себя в зеркале (предыдущая глава) http://www.proza.ru/2012/12/21/586
ДГ13 Пять ключей
Ночью просыпаюсь, и долго думаю о жаждущей ответов душе моего юного друга. Он перерыл мою библиотеку ради какого-то Главного Секрета. Нашел, у кого искать, думаю я, глотая горечь. Сам тыкаюсь, как слепой щенок, и не могу связать лужу в углу со шлепком по носу.
Если бы я только знал этот секрет, если бы мог разобраться, что делать с тьмой в душе. Уж тогда я точно бы им поделился со всеми желающими. Сон милосердно прерывает эти мучительные мысли, только чтобы сбросить меня в черную, бесконечную пропасть. Почему я не удивлен?
Падение рождает чувство тошнотворной беспомощности, но вскоре пространство, через которое я лечу, светлеет, и становится причудливо сиреневым и студеным. Удара о землю не происходит, но впереди возникает изломанный горный кряж, и долина, тонущая в разноголосом гомоне птиц. На камне невдалеке ко мне спиной сидит человек.
Я медленно подхожу, но человек не оборачивается на звук моих шагов. Тогда я осторожно обхожу эту высокую, темную фигуру, и заглядываю в лицо. Это отец Релемилл! Но глаза его плотно закрыты. На коленях у него – деревянная шкатулка.
Его руки вцепились в шкатулку, как будто он пытался открыть ее, но не смог, и почему-то застыл в таком положении. Легко касаюсь его плеча, и птичий базар вдруг разом замолкает. Становится невероятно тихо. Линн так и не открывает глаза от моего прикосновения.
Облака над горным кряжем складываются с одной стороны в восьмиконечную звезду, чернеющую на глазах, и сверкающую злыми красными молниями, а с другой – в пять эфемерных ключей, которые превращаются в пятиконечную звезду – маленькую, но переливающуюся всеми цветами радуги, и от этого жгуче прекрасную.
Огромная восьмиконечная звезда нападает на маленькую, и рубит ее на части молниями. Но радужная звезда восстанавливается всякий раз, раны затягиваются, а рубцы превращаются в серебряный дождь. Подхваченный ветром, дождь попадает на восьмиконечную звезду, и от прикосновения серебряных струй страшная и темная, она корчится, и тает в немой агонии.
- Вот он, Главный Секрет, Домиарн, помоги мне.
Я резко оборачиваюсь, но Линн сидит все также неподвижно, с закрытыми глазами.
Наутро Лиатрис, Хенессада и Лерн Нивирель уезжают. Я кладу Лерну в руку талисман Дотристиара, который снял в тюрьме с его тела, и он начинает плакать, желая знать, как я могу сам расстаться с такой ценной нам обоим вещью.
Я не говорю ему о том, что у Дотристиара их было два, и один он подарил мне перед отъездом. В Тирре это символ помолвки. Он не хотел уходить. Этим подарком он навсегда соединил себя со мной. Но Лерну не нужно знать, как далеко зашли мои отношения с его супругом. Это часть тяжелой тайны, которую я понесу один.
Проводив друзей, я сажусь работать. Стол завален бумагами, и образцами руды с рудников. Все это нужно обрабатывать, и писать ответы Максу, но мысли мои далеко. В конце концов я одеваюсь, и спускаюсь вниз. Ирис, сидящий внизу за столом, поднимается мне навстречу.
- Получается, я не зря к тебе тянулся, привязывал себя ненавистью. Потенциально я также разрушителен, как и ты. Но я не хочу быть, как ты. Помоги мне прозреть! – Его руки обнимают меня в напряженной, тревожной тишине.
Перед моими глазами начинает сиять маленькая, отважная радужная звезда из сна. Она осыпает меня серебряным дождем, и желает что-то сказать.
Ирис напряженно ждет ответа, а мне так не хочется прерывать эту торжественную, полную осознания тишину плохими новостями.
- Чем я могу тебе помочь, Ирис? Я – чудовище.
- Это из-за нашего наследия?
- Нет, это человеческая сущность. Но когда добавляются какие-то сверхъестественные черты, просто распухает гордыня, питающая чувство безнаказанности.
Я высвобождаюсь из его объятий, и иду к двери.
- Погоди, я с тобой!
Солнце то выходит из-за облаков, то скрывается за ними, играя в контрастный, быстрый танец, превращающий небо в поле битвы добра и зла эпических пропорций, где возбужденный мозг видит то языки пламени чьих-то страстей, а то безвременно потухшее кострище чьих-то надежд...
Все это пронизано острым и колючим осознанием мучительного личного несовершенства, застывшего на губах кружевами невысказанной просьбы о помощи, как раз в тот момент, когда издалека доносится зов, как ответ на все молитвы – манящий, протяжный, и таинственный.
Мы с Ирисом входим в церковь, пока отстроенную заново только частично, с южной стороны, достаточно для того, чтобы она могла функционировать. Ее шпиль пронизывает низкие облака, замедляя их бег, прося не торопиться, а лучше подумать над своей жизнью. Звук наших шагов гулко ударяется о стены, возвращаясь к нам многократно, и кажется, что здесь смыслом наполнено даже эхо.
Релемилл сидит у себя, и что-то пишет.
- Доброе утро, Домиарн. Я слышал новости. Но если вы пришли с просьбой вас обвенчать, то, еретик, какой есть, к этому я как раз пока не готов. – Линн оборачивается с веселой искоркой в глазах.
Я кладу ему руку на плечо, и он вздрагивает, зажмурив глаза, как от резкой боли.
- Откуда ты об этом узнал? – Шепчет он, тяжело задышав.
- Я всегда это знал. Но, проклятие, до настоящего момента не было времени на дело жизни самого важного для меня человека.
Линн сжимает руки, как будто снова держа что-то давно и невозвратно потерянное, и открывает глаза с мукой на лице.
- Где шкатулка с пятью ключами, отец Релемилл?
Он мотает головой, теряя над собой контроль.
- Шкатулка стояла вот здесь! Но ее забрали отсюда при обыске. А если она оставалась в церкви – то уж точно сгорела при пожаре! Они отняли у меня все!!! Хотя нет, прости. Было бы все, если бы ты не спас проповеди.
Его внезапно изменившееся настроение растекается по комнате кисейной мглой, и становится холодно далеко не телу, а душе. Линн борется с собой, но на секунду проигрывает темным теням, вмиг из живого цветка став мраморной, надтреснутой статуей, скованной болью былого.
Но, повинуясь могучей силе воли, статуя сбрасывает оцепенение, и снова оборачивается цветком в полуденной неге, на лепестках которого пляшет отблеск божественной любви.
- Ничего себе. – Ирис, видя почти то же, что и я, делает резкий выдох. – Вы действительно верите во все то, что говорите другим.
Релемилл удивленно прищуривается, смерив моего друга с ног до головы заинтересованным взглядом.
- Погоди... А ты разве не слуга из ратуши?
- Нет. – Я подхожу к одному из новых столов, подаренных прихожанами, поставленный Релемиллом здесь так же, как и до пожара, сосредоточившись в поисках зацепки за запах шкатулки. – Он внук женщины-ученого с того же корабля, что и мой дедушка. Хенессада была права – в Орна-Доране действительно жили еще трое таких же, как и я. Ирис тоже слышит ваши мысли, но не так четко. Другая порода, каристальская.
Поймав, наконец, нужный запах, слабый и блуждающий, я понимаю одно - шкатулка с самой важной проповедью отца Релемилла не была уничтожена, и не сгорела при пожаре. Но предстоит выяснить, куда она делась после той ночи, когда ее вынесли отсюда слуги Пэра Таонура, отдавшего приказ об аресте опасного для власти священника-вольнодумца?