Автобус ПАЗ 4234 мерно гудел мотором и вез пассажиров из пункта А в пункт М. Расстояние было небольшое, и пассажиры не утруждали себя скучать, а просто невозмутимо везли свое чувство собственного достоинства с работы домой. Так что когда на промежуточной остановке посреди степи в салон проник дядька на одной ноге, никто на него не обратил внимания. Эка невидаль, в кино и не такое видали. А тот, ловко цепляясь за поручни всеми тремя пальцами левой руки (правая была в гипсе), перемещался по проходу, так и выискивая место поудобней. Сесть, разумеется, было некуда, но и стоя в ПАЗике можно ехать по разному. В итоге дядька очутился возле Валеры Содинова. Валера, подумав минут пять, неожиданно произнес: «садись, зёмка», и уступил свое место.
Дадя, извиваясь, устроился на теплое сидение, а Валеру начало переполнять чувство морального превосходства. Ведь ни кто в целом автобусе, кроме него, Валеры, не уступил место одноногому. Ни одна сука не додумалась. И ведь не то, что бы не думала, эта самая сука, именно что думала: «надо бы место уступить, да, не мешало бы уступить место…», но так и не способна оказалась эта самая «ни одна сука» на решительное действие. А вот он, Валерка, нашел в себе силы на правильный поступок. Преодолел усталость и покой. И едет теперь стоя, в ореоле морального превосходства. Мораль его, как факел освещает мрак салона, и все на него смотрят с восторгом. Валера невзначай осмотрел ряды сидений в поисках почитания и уважения. Но, видимо, моральное превосходство светило недостаточно сильно, и в сплошной пассажирской массе был неразличим блеск восторженных глаз. Валерий принялся изнутри распалять моральное чувство превосходства, и достиг результатов.
Валере было невдомек, что не он один в салоне достиг высот морали. Совсем близко ехал Вова Кислов, не человек, а глыба моральной породы. Вова ехал с работы, на которой он только что втюхал заказчику необходимость устройства приступка по всему периметру. Дизайнер не смог, прораб не смог, а он, Вова, простой плиточник, сумел. А это - не просто удачный день, это удачная неделя, и даже удачный месяц. И не только у него, а у всей бригады. Вот оно, высшее наслаждение для волевой личности – добиться своего так, что бы всем хорошо стало. Вова был просто окрылен чувством крупного морального превосходства над окружающей серой безликостью. Ведь все, кого ни возьми, все вокруг думают только за себя. Думают, как бы себе урвать кусман пожирнее да побыстрее, а остальные брысь! Эгоисты. Не то Вова, он и пацанам работу подогнал, и сам не в обиде, и заказчик доволен. Вот как надо! Вот оно, подлинное моральное превосходство! Скажите нет? И казалось это чувство Вове крылатым, и несло оно Вову вперед, легко и уверенно. Да и весь автобус несло, ускоряло это крылатое Вовино чувство, вместе со всеми остальными пассажирами несло.
А тем временем Валера Содинов стоял рядом, светился изнутри и совсем не замечал, что его моральное превосходство несколько сдулось, утратило упругость, и уже развевается как флаг, или даже стяг, и то и дело задевает по носу Юличку Эсфирцеву.
Юличка полагала, что мораль – это в первую очередь красота. А поскольку Юличка была невероятно красива, то и моральное первенство было за ней. О красоте её ходили легенды, правда, в сознании самой Юлечки ходили эти легенды. Но так же, как у разных народов сказки одинаковые, то и легенды эти, полагала Эсфирцева, являются неотъемлемой частью всеобщей мировой культуры. Неоспоримым свидетельством Юличкиной красы являлись две тысячи Юличкиных фотографий, выложенных ею в сети, и восторженные отзывы четырехсот её лучших друзей. Юличке казалось, что даже в темноте красота её различима, и те пассажиры, которые мужчины, украдкой изучают идеальные черты. И Юличка с радостью и безвозмездно делилась своим бесценным, живительным даром с окружающими. Только вот какая-то бесформенная мрачная груда загородила собою Юличку от половины почитателей. Откуда она только взялась, уродливая такая. И Юличка не вытерпела: «Э, встань вон туда, ты мне здесь загораживаешь»
Валера опешил. Он, конечно подозревал, что ему завидуют. Но что завистники обнаглеют до такой степени, Валера не предполагал.
«-Чё сказала?» - Культурно, сквозь зубы, процедил Валерий. «Вот ведь найдется же такая гадина, даже в салоне, освещенном светом его добродетели, найдется такая ядовитая гадина».
«-Туда иди встань!» - Прошипела Юличка, показывая почему то в окно. «Он что, реально тупой? Или слепой, не видит, с кем разговаривает?»
«- Рот закрой, овца!» - изящно парировал Валерий.
Эсфирцева захлебнулась от злобы. Валерий победным взором обвел внутренности автобуса, ожидая одобрительного рокота.
Но вместо этого, совсем неожиданно, совсем рядом прозвучало:
«- Э, ты чё девчонке хамишь, чмо?» - это Кислов Вова почувствовал моральную ответственность за свой автобус. Но и Содинов Валера считал себя морально ответственным за этот автобус. Вот и сцепились они, носители морали. Сцепились не на шутку. Два правильных пацана. И каждый пустил в ход всё, что умел пустить в ход.
Брызнула и полилась кровь. Полилась и смешалась. А поскольку группы крови были разные, и резус фактор не совпал, то пошла нехорошая реакция и оба они погибли. Глупо так, нелепо как то.
Со смертью Валеры Содинова и Володи Кислова не стало больше во всем автобусе моральных ориентиров, и утратились критерии добра и зла, пошатнулись устои и не устояли. И стал человек человеку волк. И молодежь выросла бессовестной, распущенной. И протянули вервь разорения, и отвес уничтожения навесили. И пошло все прахом. И только там, на последнем сидении редко всхлипывал одноногий дядька, нарушивший хрупкое равновесие моральных превосходств. Видно чувствовал вину свою, сука.