СЕРГЕЙ-1
С детства не любил закрытых дверей и запертых окон... Когда это было? Тридцать лет назад? Двадцать? Двенадцать лет назад родился мой сын. Наверное, это может быть точкой отсчета.
В детстве меня мучил сон о близнецах - точнее, о моем якобы существовавшем, но умершем брате. Черный юмор такого сюжета всегда заключался для меня в невозможности понять, кто же из нас умер - он или я, и кто же в таком случае я. И жив ли этот я?
Как вставить одно в другое, совместить все пути и линии - вместе, в одну судьбу, в одну душу, в одного человека? В тебя, в меня - в нас.
Часто мне кажется, что очень легко сойти с ума - стоит только шагнуть через порог реальности в ту - вторую (третью, четвертую, сотую) жизнь, что могла бы быть, что случалась или могла бы случиться - но не со мной, а с одним из моих отражений в десятках тысяч зеркал, пришедших из моих жизней. Зеркал в кафе, ванных, квартирах, гостиничных номерах, каютах, самолетах, аэропортах, вокзалах... Как понять, где кончаюсь я, и где начинаются они - все те отражения, которыми был я, и которые ушли - удалились в тесноту и покой Зазеркалий.
Но все же, где - и в каких закоулках, каких мирах - ждет нас тот поворот, на котором расходятся Вселенные, и где умираем мы сами - или наши отражение в бесчисленных зеркалах вариантов жизней и судеб?
И что это такое - Я? Впрочем, я кажется, начинаю повторяться. Далее - молчание. И стрекотание примитивного кинопроектора. И тени на белой стене - вся моя жизнь. Нелепая, смешная и нескладная - но это моя история, которую я выбирал сам - по крайней мере, потому, что знаю (и всегда чувствовал) перекрестки, на которых судьба разветвляется и можно выбрать один из вариантов.
Когда-нибудь - я знаю это столь же определенно, как только можно знать что-то на этом свете - я пройду вспять вдоль всей своей судьбы, и буду при этом не торопясь выбирать другие варианты. Быть может, так будет лучше...
ФРЭНК-1
Жара. Влажная, липкая одежда. Разлапистый вентилятор над головой, напоминающий скорее винт мясорубки, равнодушно перемалывающий горячий кисель загустевшего воздуха. Мечты о Северном полюсе - или, на крайний случай, о наблюдательной станции в Туле, Гренландия - такие чистенькие, прозрачно-голубоватые сугробы; и - мороз. Благословенный столбик ртути, свернувшийся уютным кошачьим клубочком на самом донышке своей прозрачной трубочки…
Бывают же в мире такие вещи как зима, свежий прохладный ветер - движение воздушных струй, так сказать... Мне - 27 лет. Выбор я сделал три года назад - сидя на камнях среди битого кирпича, перекрученной арматуры и битого стекла - всего того, что осталось от бараков, где еще полчаса назад все мы спали, пили пиво, били морды и ходили в самоволки - временами . . .
Бейрут, 1982. Со времен Перл Харбор - самые тяжелые потери Американской Армии в один день. Собственно, за одну минуту...
А потом, после того, главного выбора - было уже мало из чего выбирать. Изнуряющие, выматывающие всю душу беседы с пристрастием и без; сотни часов тренировок.. .
Первая миссия. Бессонные ночи дежурств - и неправдоподобно крупный голубой снег, кружащийся в призрачном свете Московских фонарей; замерзшая река, грязные городские сугробы и неряшливые, подвыпившие дворники. Ботинки - обычные штатские штиблеты - впервые после пяти лет перерыва - скользят безбожно и нахально хрустят подмороженными лужами... Холод - и пробирающий до костей ветер. Ставший опять привычным галстук, и снова, как в детстве - теплый шарф. Снежные заносы на дорогах - разве это, впрочем, дороги? Усталая горечь возвращения, отчет о проделанной работе, отпуск - и новое назначение. И потом - еще. И вот теперь - эта сауна.
"Скорее уж русская баня", - подумалось тоскливо... Золотой треугольник между Лаосом, Камбоджей и Таиландом, посреди недобитых дефолиантами и напалмом джунглей; во владениях невидимых миру наркобаронов, красных кхмеров и далее - по списку... Длинному.
Сезон дождей, впрочем, тоже претендовал на свою долю власти – да мало ли кто и на что еще претендовал…
СЕРГЕЙ-2
Полупустой и гулкий квадратный зал ресторана при отеле. Ужин - еще один ужин, еще один город - как всегда, без названия; в стране без имени... Оглядываясь по сторонам, я обратил внимание на двух девушек, независимо разглядывающих танцующих - через два столика от моего. Одна из них сидела ко мне спиной, и только эту спину я и видел сейчас, да короткую аккуратную стрижку над ней. Вот к этому столику я и направился, когда оркестр заиграл сентиментальную песенку - кажется, это была нещадно перевранная мелодия Дети Монпарнаса (до сих пор помню почему-то только ее немецкий текст - наверное, после концерта Мирей Матье в Страсбурге, где она пела именно по-немецки, а я слышал ее впервые - такое уж у меня свойство памяти.)
Я был очень удивлен, что незнакомка не отказала - она не производила впечатление ресторанной завсегдательницы - скорее, моя вполне ординарная физиономия чем-то ее заинтересовала. (Впоследствии я часто пытался узнать, что же ее зацепило - но так ничего и не добился: каждый раз она отвечала по-разному, а иногда, задумчиво усмехнувшись, и вовсе оставляла меня без ответа). Какая-то неуловимая черточка в ее лице не давала покоя, заставляя припоминать - где же я мог видеть ее раньше. (Много позже, купив у букиниста огромный, полный ненужных биографических подробностей, том сочинений Булгакова, я словно внезапно обжегся - со страницы 257 на меня смотрели ее глаза. Это она улыбалась мне с фотографии, сделанной в Москве тогда - в 1927. Елена Сергеевна Булгакова - прочел я под портретом.)
Незнакомка была удивительно податлива в танце - среднем между вальсом, танго и просто топтанием на замкнутом пространстве. Надо было как-то поддерживать разговор, и я попробовал угадать ее имя. Внимательно уставившись в эти насмешливые глаза - удивительный цвет: одновременно зеленые и серо-стальные; временами они казались золотисто-карими, цвета глубокого морского заката - я с глубокомысленным видом изрек какую-то чушь. Она серьезно покачала головой: не угадал. Только с третьего раза я понял, что она просто не может носить другого имени. Марина. Ее звали Марина...
Марина... У тебя были недоуменные и испуганные глаза, когда ты впервые открыла мне дверь. Я не помню, во что ты была одета - помню только эти карие глаза, и запах - твой и только твой горьковатый, терпкий запах. Потому что я немедленно уткнулся носом тебе в волосы - смешно, правда? И не хотел больше ничего слышать, или видеть...
Было холодно, и ты куталась в шерсть клетчатого пледа. Я сидел у тебя в ногах и рассказывал - как оно там, снаружи. Стоял ноябрь, и под снегом давно уже скрылись осенние листья, кусты; и сиротливые дорожки старого сквера с идиотскими гипсовыми статуями - последние, впрочем, снежная упаковка только облагородила - обратив в подобие абстрактных скульптур. Прервав меня на полуслове, ты потянулась к полке в изголовье и поставила свою любимую кассету. Смеркалось. Не зажигая света, мы медленно вплывали в сиреневость вечера. Мелькал онемевший телевизор - а нас засыпал снег. И не хотелось ни о чем думать... Марина...
Когда я вспоминаю тебя, мне кажется, что мы прожили рядом по крайней мере вечность. Складывалась мозаика тротуаров, переулков, и домов. А мы - мы были рядом. Лесная дорога сменялась автомагистралью, автомагистраль - грохотом мостовых пролетов... Аэропорты полюбили наше одиночество вдвоем; мы - были мы. Портье в отелях были неизменно любезны в ожидании чаевых - нас принимали за новобрачных почти везде. Правда, мы никогда не ездили по традиционным путям новобрачных - мои дела таскали меня по задворкам континента; маленьким городишкам - однажды мы ночевали с тобой в пансионе, ванную комнату в котором пришлось делить с хозяевами... Ты веселилась от души, и говорила, что думала раньше - только в России возможно такое. И был пустынный морской берег, и были перевернутые дырявыми днищами вверх лодки; и чайки важно разгуливали по сырому песку, брезгливо обходя лужи и печальных ворон....
Как объясняла ты своё отсутствие на работе? Много позже я узнал, что ты просто исчезла из их поля зрения, не объясняя ничего. Ты была - ты, и могла себе это позволить. А то, что ты была... В это я так и не поверил до сих пор... Тогда я не думал о подробностях - ты была рядом, ты улыбалась мне, и я не думал ни о чем…
ФРЭНК-2
Запах этой антикварной лавочки внушал некоторые опасливо-почтительные мысли: книжная пыль; старая сталь и серебро. Хозяина, говорившего с неуловимым северо-европейским акцентом, звали Серж. И хорошо... Хорошо, что он не сменил имя - мне было легче... не узнавать его.
- В Скиве я учился.
- Интересно, что можно изучать в Скиве?
- Многое... Архитектуру раннего средневековья, к примеру.
- Или книги…
- И это тоже. Но я ищу одну книгу.
- Я знаю. Гримуар
Люди его положения редко становятся добычей папарацци - слишком узок круг, посещаемый ими регулярно; слишком серьезно относятся они к своему покою; слишком хорошо натренированы швейцары, горничные и дворецкие... Двадцать лет прошло... А вот ведь - помню...
Андреас не был широко известен - ни в каком смысле. Странная случайность нашей встречи в этой пыльной лавочке наводила на параноидальные мысли об организованности хорошего экспромта. Позже Серж признался мне, что барон - его постоянный клиент - время от времени приходил посидеть в огромном кожаном кресле у камина; помолчать, глядя на веселых саламандр... Примерно раз в неделю его Роллс-Ройс деликатно - как пожилой бассет - мягко приседал на передние конечности на стоянке; и Франкенштейнообразный шофер, в каком-то подобии мундира и фуражке с вычурным гербом, распахивал дверцу. Барон проводил здесь два-три часа - перелистывал старинные, в потертой телячьей коже, тома... Иногда весело смеялся какой-нибудь явной несуразице, но чаще всего молчал. Сержу нравилось это молчание - барон становился как бы частью его мира; приятным дополнением к этим волшебным древностям. И когда Андреас долго не приезжал, Серж начинал волноваться, не случилось ли чего...
Говорить с Андреасом было тяжело - он относился к редкой категории людей, с кем проще было молчать рядом. Просто - сидеть с сигарой и большим бокалом старого коньяка. Смотреть в огонь камина. И бесконечно слушать шелест осеннего дождя за окном. Старые кожаные кресла, массивая бронзовая пепельница на узорной ножке, повторяющая масонскую колонну в храме, низкий тяжеловесный столик...
Серж сварил нам кофе - и неслышно опустился в кресло напротив меня. Придирчиво выбрал из шкатулки сигару, отрезал кончик, разогрел на огоньке зажигалки - и наконец, раскурил с видимым удовольствием.
СЕРГЕЙ-3
Открытие очередной галереи - всегда событие. Для узкого круга. И - повод одеть галстук. Иногда - галстук-бабочку.
- Познакомься, это Люка...
И я увидел длинного нескладного субъекта, как-то криво и застенчиво улыбающегося. На субъекте, впрочем, был неплохой смокинг, да и брюки в светлую полоску, лаковые штиблеты и крахмальная сорочка с необходимым завершением - галстуком-бабочкой - были весьма и весьма уместны. Рука у субъекта оказалась сухой и уверенно-крепкой. Глазенки неопределенного оттенка буравили меня до позвоночника.
- Очень приятно, Серж. Что поделываете в нашем Вавилоне, Люка?
- Инвестмент. Анализ и недвижимость...
- Прямо как Андерсеновский коммерции советник, - добавила ты, улыбаясь... В его голосе слышался какой-то странный акцент.
- Но Вы же не француз, Люка?
- Бретонец. И вырос в Австралии - смешное сочетание, правда, Серж? - ты снова усмехнулась.
- Попробуйте угадать по моему акценту - кто я, - этот тест часто сбивал с толку многих. Мой английский представляет собой безбожную смесь из немецкого, скандинавского и, разумеется, неистребимого русского акцентов. Люка недоуменно пожал плечами:
- Знаю только, что вы оба явно не родились в Сохо...
- Мы - русские, - сказала ты, поправляя волосы. Обычного столбняка, который столь нравился тебе, не последовало.
- Не может быть!
- Уверяю Вас, Люка, это правда...
- А кто Вы, собственно такой?
- Классический вопрос! Некогда был физиком. Сейчас - всего понемножку; а проще сказать - коммерсант - продаю редкие книги, не брезгую и антиквариатом.
Люка оказался незаменимым - он буквально фонтанировал ответами на незаданные вопросы - временами казалось, что в число его достоинств входит также чтение мыслей...
ФРЭНК-3
Странные места встречаются иногда... Эти бревенчатые стены, камин и старые стулья в гостиной - проснувшись сегодня утром, я подумал, что снова вернулся в то Рождество, на берегу Коппельзее. Тот же крупный снег и горы похожи... Кстати, снова падает снег.
Слоновьи лапы столетних еловых стволов уже почти полностью погрузились в этот пуховый песок. Странно, что тебя нет рядом - и грустно.
Анита... Ты говорила тогда, что ели на гребне перевала похожи на зубные щетки... Луна тогда - так же как и здесь - не поднималась выше перевала, и всю ночь в наше окно слепо тыкалась мягкая вязкая тьма. Ты боялась ее, а я рассказывал тебе страшные и смешные сказки про хоббитов, гномов и троллей - и странное у меня было чувство: что рядом со мной маленькая девочка - быть может, моя дочь - которой у меня не было никогда... А может быть, мне это все просто приснилось, и тебя не было на свете вовсе... Тихо падал снег, и было Рождество.
Быть может мне только послышалось - но в воздухе тихо и внятно перетекала дальняя мелодия перезвона курантов на башне ратуши. Баадерведель далеко внизу, в долине. Я спросил у хозяйки пансиона: возможно ли слышать здесь колокола ратуши. Она с готовностью, снисходя к моему хромающему Немецкому, объяснила, что горная долина поднимаeтся сюда, к пансиону, гигантской ушной раковиной, и порой, в ясную безветренную погоду, можно услышать даже тихий разговор на площади..
Не знаю, не знаю - должно быть всю нашу неделю горожане на площади хранили молчание - и только куранты отзывались иногда прозрачным перезвоном на шум елового леса на склонах.
Так случилось, что это Рождество оказалось для меня неожиданно свободным, и я позвонил в твое бюро ранним утром 21-го. Подумав с минуту, ты сказала, что ничем не занята, и на перспективу провести неделю в Альпах смотришь хорошо. Двумя днями позже мы уже петляли по засыпанным снегом и заспанным кривым улочкам Баадерведеля. Вскоре нам повезло, и в газетном киоске словоохотливый продавец подробно объяснил, как проехать к Коппельзее - добавив, что маленький пансион на берегу озера держит его троюродная сестра. Пансион назывался Бергхаус. Медвежья берлога...
Шёл снег. И под этой влажной мягкой холодной пеленой скрывались медленные и плавные повороты дороги, ведущей в гору; и горный лес, и редкие придорожные кусты... А ты была рядом со мной в теплой уютной комнате. За окном сиренево темнело. Так резко темнеет только в горах - когда идет снег... Анита...
- Ну, вот уже и вечер... - тихо произнесла ты, не оборачиваясь от окна. Гора - Лисий Холм, внизу озеро. Серебряное озеро.
- Я давно хотела тебя спросить - вдруг сказала ты: Чем собственно ты занимаешься на самом деле?
- Что ты имеешь в виду?
- Вся эта суета... Твои вечные разъезды... Дипломат?
- Боюсь, что ты навыдумывала себе...
- А что ты делал тогда в Штутгартe - ведь я видела именно тебя в окне?
- Просто заходил в антикварную лавочку, поболтать с хозяином.
- И ради этого ехать через всю страну?!
- Ну, отчего же не…
- Немножечко странно, согласись... для Советника по Культуре...
- Знаешь, я живу как хочу, и радуюсь жизни; и радуюсь возможности потакать своим прихотям и слабостям - да и твоим, кстати...
Анита...
СЕРГЕЙ-4
Тяжелое северное небо - низкое как грязный потолок. Рита устало засыпает рядом. Мы где-то между Мюнхеном и Веной. Весна - как же я ненавижу весну... Ещё вчера она плакала, и говорила, что Карл, такой всегда осторожный, аккуратный - пропал, и никто - ни в Полицай-Президиуме, ни в Венском отделении Интерпола - не говорит ей правду, она чувствует... А я утешал ее; и Марина улыбалась ободряюще, и говорила, что…
- Даже если Карл опоздает на сутки, мы все равно сможем его дождаться; в крайнем случае, Серж - правда, милый? - отвезет тебя в Вену, и ты увидишь, что все в порядке, что Карл - уже дома... Марина уже все знала - все то, что ты только чувствовала. А я? Наверное, все же - догадывался. Люка - с его вечным всезнанием - вот он знал наверняка. И - выжидал, пока я уеду - с Ритой, или один - все равно. План В: раз уж не сработало с Карлом - там, на границе - не упустить... хотя бы меня. Предупредить Марину, и встретить меня - на обратном пути... Да, Марина? Что же тебе снится сейчас - сейчас, когда я аккуратно веду этот зеленый Лендровер по направлению к Вене... Ты всхлипываешь во сне - словно маленькая обиженная девочка. . . Рита...
Рита... Много лет спустя - целую вечность - я встретил тебя на бензоколонке в Колорадо. Ты выпрыгнула из отчаянно-желтого джипа с Денверскими номерами. И джинсы твои - застиранные до бледной голубизны неба над головой - словно светились немыслимым отраженным светом беспощадного июльского солнца. Разумеется, я сделал вид, что не узнал тебя - о чем нам было говорить сейчас, на другой планете, и в другой жизни; да и правила нашей надоевшей вечности не позволяли... Ты, пожалуй, узнала меня - и будто бы запнулась у колонки на мгновение - или это мне только почудилось? Мужчина в кабине джипа был смутно и неуловимо похож на Карла - ты была всегда в достаточной степени консервативна.
А Карл... Есть легенда, что жена Моцарта, который был похоронен на одном Венском кладбище, установив роскошное надгробие, купила также огромную поленницу дров - что было тогда в порядке вещей, ибо помогало нищим, живущим на кладбище, перезимовать... В первую же зимнюю морозную ночь нищие разложили на могиле маэстро огромный костер. Огонь, наверное, пылал жарко, весело и долго; а когда угли прогорели и настало утро - плита треснула и раскололась. К лету ничто уже не указывало на то, что здесь некогда был похоронен задумчивый Папагено... Где горел твой костер, старина Карл? Сентиментальный толстый любитель «Волшебной Флейты»... Честный полицейский - смешной оксюморон, застенчиво улыбался ты...
ФРЭНК-4
Они дружили тогда - все пятеро. И было очень, очень странно наблюдать за ними. Две счастливые пары - Серж и Марина; Карл и Рита. И - Люка. Один. Сам по себе, но при этом - всегда - центр внимания, ходячая энциклопедия, душа общества. Они колесили по Баварии, Австрии... Временами - оказывались в Швейцарии, Чехии или Словакии. Добирались и до Италии, Франции, и даже - до Испании. Но никогда их не заносило в Югославию. Там я работал. Советник по культуре. Консульство Соединенных Штатов Америки.
СЕРГЕЙ-5
И тут ты понимаешь что у этой сказки не будет счастливого конца - просто не может быть. И ты с размаху бьешь по тормозу. Твой Лендровер заносит. Под ухом выстрел. Люка въезжает лбом в стекло и, роняя свой пистолет, медленно обмякает на сиденье. Ну, чему тебя там учили... Удар - и хрустят позвонки. Вот так, оказывается, выглядит твой друг - теперь. Первый человек, которого ты убил сам. Руками. И страшно дует из вышибленного его дурацкой пулей бокового стекла. Кажется, дождь собирается - или как это там у Милна? Только вот на этот раз Пятачок промахнулся, и не попал - ни в шарик, ни в Винни-Пуха.
Ну что, будем жить? Теперь - домой. Телефон, разумеется, не отвечает - но я знаю, что ты там. Где же тебе еще быть, любимая моя... Ну ладно. Пристегнем ремни - не бросать же беднягу на главной улочке этого симпатичного спящего городишки. Пистолет - в карман пальто. Вперед!
И тогда пошел дождь. Такие злые дожди случаются только на севере - где ветер не может перемахнуть эти пологие холмы, сбрить с них бессмертных овец и оборвать весь вечный клевер - и потому столь отчаянно и безнадежно хлещет холодным дождем пополам со снегом по ветровому стеклу, по капоту, по крыше...
В кромешной пустоте - между петляющим посреди ничего шоссе, грязными буро-серыми скалами и тяжелым свинцовым небом - несется моя машина. Сейчас, после разговора со злосчастным Люка, я, кажется, знаю о тебе все. Большая кукла - Люка - болтается в ремнях справа от меня; и порой, когда я тянусь к стэку, я ненароком задеваю его одежду - промокший дождевик, облепленные грязью брюки. Кровь давно засохла и превратилась в какую-то жуткую клоунскую маску. Кажется, что он не то смеется, не то порывается заплакать. Право, странно ехать к любимой в компании человека, которого ты убил - прорываясь все выше и выше в горы - туда где ждешь меня ты - вглядываясь в окно и гадая, встретил ли меня Люка, и если да - то кто ведет этот побитый Лендровер...
Ветер. И это хорошо - я выключил телефон в машине, а в доме он не действует уже часа три - в такую ночь никто не полезет чинить провода - даже в этой педантичной стране. Сквозь трещины в ветровом стекле - там, куда въехал физиономией несчастный Люка - как, интересно, его настоящее имя? - не видно ни черта; спасибо, не дует...
... А отступать тебе было некуда - дальше чернел провал осыпи, и далеко внизу шумел вздувшийся от дождя ручей. Я хотел только одного - чтобы ты выбралась отсюда живой. В свете фар Лендровера хлестали струи этого дожде-снега, но ты словно не чувствовала их. Было удивительно тихо. Странно - кроме шума дождя, никаких звуков не было. Почему-то у меня мелькнула шальная мысль, что, вернувшись домой, надо бы засунуть тебя в ванну и хорошенько пропарить...
И от этой неожиданно яркой картины вдруг захотелось тебя - мучительно, сильно...
- Брось пистолет и подними руки! - внятно донеслось от тебя. Говорила ты, естественно, по-русски. Длинный тонкий ствол с припухлой томностью глушителя смотрел прямо мне в лоб. Интересно, успею ли я увидеть вспышку - когда и если ты выстрелишь.. И как быть с отдачей - она же может столкнуть вниз твои 115 фунтов - да еще глина скользкая под ногами... А я не Бонд, к сожалению, и прыгнуть тебе в ноги не сумею.
В этот момент свет как-то неуловимо сместился. Словно фары лендровера изменили положение. Они и вправду его изменили. Мелькнуло за распахнутой хлопающей дверцей в глубине кабины мертвое лицо Люка; твой силуэт вдруг резко вырос перед капотом; твой отчаянный вскрик - выстрел, тупой удар, скрежет бронированного днища лендровера о камни и бесконечный замедленный полет этого ржавого рыдвана вниз - на камни ручья... Потом грязно-оранжевая вспышка - там внизу - и чуть позже глухой выплеск взрыва...
Потом я почувствовал боль в левом плече - и понял, что ты промахнулась - но не намного. Всего сантиметра на три. Интересно, когда я тебя учил стрелять, потешалась ли ты в душе над моими наставлениями - вас ведь там учат отменно...
Вечером, глядя в голубеющий экран с нахальными рожами репортеров на переднем плане и горелыми останками лендровера на заднем, я услышал, что мы с тобой погибли в нелепой автомобильной катастрофе - забыв поставить на ручной тормоз нашу машину на заднем дворе нашей хижины в горах...
Ну что же, самое время начинать новую жизнь - подумал я, погладив свою подвешенную и забинтованную руку, и потянулся к телефону…
ФРЭНК-5
Он позвонил мне из гостиницы. Кажется, у него была сломана рука - или что-то вроде.
- Марины больше нет... И - Люка. И, кажется, дела в лавочке прескверны - мне следует подумать о возвращении домой... Пожалуйста, поговори с Андреасом - мне будет жаль, если он приедет и не застанет ни меня, ни тебя...
Я заехал за ним и отвез в аэропорт. Рука и правда была на перевязи. Но - не сломана. Прострелена. Он не слишком был расположен к разговорам - нервно, лихорадочно шутил. Больше молчал, улыбался в пустоту.
Провал. Люка пытался задержать Сержа любой ценой... Как оказалось, Люка получил приказ от своего руководства - закончить игру, что он и Марина вели с нами второй год и... Сдать нас Интерполу. Как контрабандистов. Через Карла Риттера. Комиссара Венской криминальной полиции. Друга дома Марины и Сержа. Вот ведь... План B.
Практически вся сеть, с таким трудом построенная нами в этом уютном уголке Европы, оказалась под угрозой. И еще неизвестно, как все обернется. Поэтому - его надо выводить из игры. Здесь и сейчас. Но до чего же не вовремя! Впрочем, провал... никогда не бывает - вовремя.
Его рейс в Париж улетел вовремя - ему и вправду следовало подлечиться и отдохнуть как следует. Придти в себя - после этих семи лет. Век у нелегала недолог - мало кто выдерживает больше пяти лет. Он - выдержал семь. Теперь - все. Теперь - просто жить. А мне... Мне - работать. Я ведь не нелегал, я - дипломат моей страны. Неприкосновенный представитель Соединенных Штатов Америки.
СЕРГЕЙ-6
Солнце запустило любопытные весенние лучики через щели в жалюзях. Просыпаться не хотелось категорически - у детей вчера начались каникулы; и Макс, как и я - типичная сова - счастливо и сладко спал в своей комнате, куда, в отличии от нашей спальни - свет не проникал до обеда. А Рэйчел уже энергично шуровала на гимнастичеcком треке, установленном в переделанном под тренажерную огромном встроенном шкафу. Слышно было ее резкое дыхание, и глухие удары, перемежавшиеся сложным ритмом металлического аккомпанемента тяжестей и подвесов. По ковру прошуршали маленькие ступни, и в постель с размаху плюхнулась неугомонная Инга. Восемь лет, восторженные золотисто-зеленые огромные глаза, и огненное облако чудесных пахучих рыжих волос. И - конечно же уши. Замечательные уши, доложу я вам! Все слышат, и безошибочно определяют, что Мамми уже встала, и занимается ежденевной гимнастикой - а вот Дадди вполне еще спит, и вот его-то и можно... именно сейчас... слегка помучить!
Все. Поспать уже не удастся... Ах... не миновать всего сразу - и рассказывать очередную серию из бесконечных приключений Волшебного Лягуха и Грустного Бегемота, и покусывать за великолепные ухи внимательную слушательницу, только притворяющуюся паинькой, и рассеянно щекотать губами розовую пятку, ненавязчиво подсунутую прямо под нос рассказчику...
Утро. Запах какао и тостов; голос Септимии, невнятно напевающей что-то неизменное о "...Корасон, марьяччи... агуардьенте..." Никуда не надо спешить - и солнце недавно встало...
Шумит вода в ванной - Рэйчел перешла к водным процедурам. Недовольно мычит Макс из своей комнаты - Септимия, следуя указанием хозяйки, пришла его будить. Ну, с ней не поспоришь...
День начинается вполне обыкновенно для каникул, отягощенных выходными.
После завтрака следует ритуал выбора костюма - казалось бы, что можно придумать нового, и что сложного - одеться для верховой прогулки?! А! Расскажите это моей жене и моей дочери... А у нас с Максом - свои заботы. Вчера под вечер позвонил мой механик, Жан Ле-Манс - и с торжеством в голосе известил "месье Бородин", что наконец-то в поле зрения появился Mercedes-Benz 380SE convertible. 1970-го года. (едкая реплика Рэйчел: "Господи! Ну зачем тебе это старье - он же старше меня!"). И вот, сегодня мы - мужчины! - поедем его смотреть... Пока девочки совершают верховой моцион вдоль берега залива. (Макс и в этом в меня - несмотря на все усилия тренера, он сидит в седле как и я - классический мешок картошки. Плотно, надежно - но... совершенно неэстетично; заставляя Рэйчел, и подражающую ей Ингу, морщить совершенно синхронно веснущчатые носы. Совершенно, к слову сказать, одинаковые аристократические носы - если не знать, что тесть появился на свет на Восьмой Миле в Чикаго - можно всерьез поверить в окрестности Виндзора - как малой, так сказать, родины. Или, уж по крайней мере - Бостона.)
Набрасываю на плечи потертую летную куртку, и успеваю как раз вовремя - к выезду... "Ее Величество, и ее высочество..." А зайди речь о ... короле - так мы все немедленно вспоминаем, что - республиканцы... Забавно.
Макс сидит на перилах и ждет меня.
- Хочешь - ты поведешь машину?
- А... можно?! - такая надежда в его глазах...
- Да, конечно! Как и обещал - раз закончил семестр в первой десятке - дам тебе порулить...
Прыгает с перил, несется к гаражу. Ему - скоро двенадцать. Уже ростом с меня - будет высокий мальчик. Водить его учу, как и меня учили - на заброшенном летном поле - чтобы чувствовал машину как свое продолжение. Получается очень и очень неплохо - надо и на дорогу выпускать уже понемножку - где движения поменьше, потише... Сегодня - как раз правильный день...
ФРЭНК-6
Снег, снова снег. За окном мело весь день, и весь вечер. Я стоял у окна в кухне, и машинально прикидывал, смогу ли выкопать машину из-под сугроба - или все же вызывать такси. Утром - вылетать в Европу. Зимы с каждым годом - все холоднее в огромном городе, муравейнике на реке имени Гудзона. А уж как холодно и неприветливо в Монтане - об этом не хотелось и думать. А вот в Африке - в Африке жарко. Во всех смыслах.
Жизнь просыпается песком сквоз пальцы:
Осенний город в заговоре листьев
Против тебя. О Рождестве - потерянном и близком
Напоминает ель. Глаза слипаются.
Не просыпаться, видеть сны -
И без конца мечтать о лете -
Как бредят окончанием войны
Все те, кто не жильцы на этом свете…
Есть у меня такая привычка: рифмую странные слова. Иногда - записываю. А чаще - получается ерунда... Посидел, покачиваясь задумчиво в кресле, и глядя в стену - не для концентрации, а просто так. Мягко светила лампа, а за окном - за окном по-прежнему мело... Спать, спать. Всем - спать!
СЕРГЕЙ-7
Он опять сочинял сказку для Инги. И немножечко - для Макса. И - улыбался во сне...
В океане местами жили очень глубоководные рыбы. Большую часть своей жизни они спали в прохладной глубине. Им снилось, что они - русалочки...
Такая уж была сказка.
"А летать трезвому, оказывается, очень прикольно - но совершенно непривычно..." - сказал ему тесть во сне, и погрозил почему-то пальцем. Тесть у Сержа был замечательный. Во Вьетнаме служил вертолетчиком огневой поддержки, провел там два тура, и собирался уже на третий - как обьявили мир, и пришлось срочно эвакуировать персонал Американского посольства. С крыши.
Потом и вправду наступил мир - и в Йельском университете, где он учился на честно заслуженную ветеранскую стипендию, все поначалу называли его бэби-киллером. Перестали быстро - кулаки у выходца из Чикагского бандитского предместья были тяжелые и умелые. Он сдал экзамен на юриста, и снял свою первую контору на Бродвее, на углу Парк-роу. Ему повезло: спустя десять лет и добрую сотню выигранных дел, Ларри Рыжий стал неотъемлемой деталью Уолл-стритовского ландшафта. Его дочь звали Рэйчел.
Много лет спустя, копну жестких волос, напоминающую расплавленную тяжелую медь, Серж заметит с Нового моста на Ситэ - от конной статуи Генриха Четвертого. И спустится вниз, на набережную - где у самой воды студентка из Бостона по имени Рэйчел с аппетитом поедала багет с ветчиной, запивая его молоком из пакета.
Она подняла на Сержа свои зеленые манящие глаза - и он понял, что утонул в них сразу и наверняка. И она тоже поняла. И - засмеялась. С полным ртом. Такие дела.
ФРЭНК-7
Сплю в самолете - над зимней Атлантикой. И - над плотной облачностью, ночью. Двигаясь навстречу неумолимому рассвету. А там, в Париже - ждет странный маленький человечек. Ждет. И нервно расхаживает по пустому залу в аэропорту Шарль-Де-Голль... Когда-то была война, и веселые немцы, покачиваясь в скрипящих седлах, ехали в конном строю под Триумфальной аркой. А у человечка - как и у многих его соотечественников - стояли в коридоре две удочки. Дю-Голль... Символ был такой, понимаете? Сопротивление... Война... Тоска. Потом - Паттон, Леклерк... Победа. И долгие, долгие годы - без всего... Без надежды. Одиночество. И вот теперь, в самом конце - странный Американец. Я. И опять - надежда. Что еще не все, что еще что-то осталось, будет...
Маленькая неизвестная война, война-невидимка. О таких не пишут в газетах, и не трещат на телевидении. Подумаешь - некая странная страна, крохотное пятнышко на Африканской желтой кобуре... И? И десятка два-три погибших. Иностранный Легион снова в игре.
Человечек писал когда-то стихи - воображал себя Франсуа Вийоном, или, по крайней мере, Сирано Де Бержераком. Смешно... А стихи - стихи остались. Грустные, ироничные. Я переводил их с Французского - человечку было приятно.
Ему уже далеко за семьдесят сейчас. Пора бы и на покой - но вот же... не спится. Познакомились мы с ним уже лет двадцать назад - он был очень полезен тогда, и все еще - полезен...
И мой самолет уже скользит по посадочной полосе... А кондиционер в аэропорту так и не установили... Душно. Маленькая, невидимая миру война...
Мы сидим с человечком в ресторане отеля Шератон-Де Голль. Маленькие, в пятнышках старческой пигментации, ручки быстро перебирают банковские документы, чеки, накладные... Еще два миллиона Евро... На счет компании, зарегестрированной на острове Джерси... Человечек работает бухгалтером. У меня.
У меня - цейтнот. И - надо принимать решение. И от того, что за решение я приму - зависит кому жить, а кому - нет. В этой маленькой, невидимой миру войне. На поверхности крохотного пятнышка пигментации. На Африканской кобуре. Не обращали внимания? Африканский континент похож на кобуру - на глобусе...
А транспорт с танками из Одессы - перехватили все-таки у побережья Сомали. И хорошо. Славно, что по крайней мере, эти 32 танка - не будут ползать по песку в Судане. И в Дарфуре будет на 32 танка меньше. Много это или мало? Или - совсем уж безразлично?
Когда-то давно меня спросили... те, кто думал, что имеет право - спрашивать: "Как Вам спится по ночам?" А мне - мне превосходно спится. И в самолете тоже - превосходно. Хотите верьте, хотите нет. Я работаю на будущее. В том числе, защищаю и тех самых чистоплюев, что спрашивали меня - как мне спится.
Думаю, что и у человечка... тоже проблем не возникает со сном. Он рассказал мне как-то в приливе откровенности, что своего первого немца убил когда ему не было и 12-ти лет. Вот так. Подошел, улыбнулся щербатым ртом - и выстрелил на полпальца повыше пряжки с выбитыми словами Gott mit Uns. В солнечное сплетение. Чтобы - не успел крикнуть.
Подхватил автомат, и прыгнул в кусты. Песни партизан. Маки... Жара - летом это было, летом 1943 года. А его младший братишка - погиб в Алжире. Страшно погиб - гроб хоронили закрытым. В Касбе не слишком жаловали парашютистов - и в плен не брали. Да они и сами не сдавались. А мальчику было всего 19. Год был... 59-й год двадцатого века от Рождества Христова.
И своих детей - не было. Сначала боялся, а потом уже как-то поздно стало...
Я плакал тогда. Поздней осенью 1989 - в холодном, нетопленном номере дешевой гостиницы на Фридрихс Аллее, в Западном Берлине - вечером, когда рушили стену. Не верил, что - дожил. А человек, за которым я и приехал в тот раз - Серж - ждал. По другую сторону стены. И когда стены не стало - он сел в такси, и приехал. Так просто и естественно. Как будто и не было всех этих лет... Берлин, осень, трубы свободы... Был такой джазовый фестиваль. Давно. Еще до стены.
СЕРГЕЙ-8
Солнечное утро, холодно - так пронзительно холодно, что кажется и не уезжал из Москвы. Или - из Гренландии? "Ну, если это - Всемирное потепление, то я, вероятно, Альберт Гор... " - затертая шуточка, но охранник - Серж никак не мог запомнить его имени - неизменно улыбается в ответ. Из вежливости? Не все ли равно? Серж поднимает воротник пальто, натягивает перчатки. Глубокий вдох - и короткой перебежкой - к вращающейся двери.
- Доброе утро, Доктор Бородин!
- Здравствуйте, Бен!
Портье расплывается в улыбке - мелочь, а приятно, когда тебя называют по имени - даже если имя твое напечатано крупными буквами на значке у тебя на лацкане. Макс однажды задумчиво сказал, что навязчивая страсть носить напоказ таблички с именами, пропуска на цепочке, именные карточки, удостоверения всех сортов и расцветок, напоминают ему острое желание каждой собаки обрести ошейник, кличку и имя, написанное на бляшке. И тут же продолжил - сравнил бездомных людей, лишенных такой именной таблички, с бездомными собаками, потерянно таскающимися по бесконечным улицам без желанного ошейника... Тогда была поздняя осень, и Серж впервые взял сына с собой в Париж - побродить...
Вестибюль. Налево - винный погребок. Ему - прямо. Он поднимается на свой десятый этаж не торопясь, по эскалаторам - не утруждая себя ожиданием лифта - он может себе это позволить - сегодня нет ни выставки в его департаменте, ни аукциона; и никто его не ждет из клиентов - календарь после Рождества пуст и светел. Как этот холодный, зимний день. Сотбис. Нью Йорк. Зима.
ФРЭНК-8
Ему снилось, что у него болели зубы - а до ближайшего дантиста была не одна тысяча миль. Разбитый в щебенку город, война. Обгорелые стены, следы танковых траков на мостовой. Подбитый бутылкой с "Молотовским коктейлем" броневик. Пересохший фонтан с дохлой козой посередине - и заклеенная портретами улыбающегося президента стена. Выбоины от пуль на кирпичах, мешки с песком - контрольный пункт. И - ни души. Даже трупов - нет. Одна коза - и навязчивый, тяжелый запах... Горелого гнилого мяса, пороховой гари, дизельного выхлопа, дыма и пыли. Жара. Африка.
Открыл глаза. И с облегчением понял - что зубы вовсе не болят. Зато досадно саднило сердце, и надо было вставать. Босиком прошлепал в ванную, стараясь на ходу вспомнить - как называется этот город. И, только делая непременный комплекс упражнений силовой гимнастики, пришло: он - в Братиславе. И времени опять уже не оставалось совсем - следовало успеть встретить курьера с посылкой, прилетающего рейсом из Петербурга - и потом, не останавливаясь ни в коем случае, гнать через границу - в Вену. Где его ждали.
Он не любил весну - но в этом городе она неожиданно тронула его. Запах клейкой молодой листвы, смешивающийся с влажным ветерком с Дуная, тонкий запах духов и волнующий аромат кофе и сигарного дыма - с тех пор как он бросил курить, к нему вернулось острое наслаждение запахами. И это прибавило жизни остроты.
Конечно, его страховали - особенно, после того как посылка оказалась в его машине, и дверцы были надежно заперты. В зеркале заднего вида ненавязчиво маячила потертая зеленая Татра с Венскими номерами. Ребята в Татре понятия не имели - кто этот неброско, но дорого одетый плотный господин с седыми висками, уверенно ведущий вишневый Мерседес-Бенц к границе, проскакивая последние спальные районы столицы Словакии и избегая автострад; точно поспевающий к каждому светофору - в самый раз, чтобы не тормозить на красный.
На границе пассажиры Татры пропустили между собой и Мерседесом микроавтобус с молодыми людьми в кожаных куртках и джинсах, сидящих на упакованной аппаратуре - рок-группа ехала на заработки.
Шлагбаум. Человек в Мерседесе подает Словацкому пограничнику свой дипломатический паспорт через опущенное окно. Пограничник козыряет - можно ехать. Микроавтобусу понадобилось существенно больше времени - в этот ранний час еще не рассвело, и на границе работает только одна линия. Мерседес оказался отсеченным от всего движения, и неспешно покатил к Вене по пустой аллее. Слева от аллеи мелькали заброшенные рельсы - до Первой Мировой войны из Братиславы в Вену ходил трамвай.
В паре километров на дороге разворачивалaсь дорожная служба. Люди в ярких жилетах - явные гастарбайтры-Турки - лениво и гортанно переговаривались, устанавливали ограждение, зевали, неспешно курили. Один дал Мерседесу отмашку флажком, и показал направление объезда. Мерседес послушно мигнул габаритами и поворотником, свернул вправо.
А там его ждал сюрприз. Полицейский пост - автоматчик и невысокий, полный человек в светлом плаще. Такой мирный, уютный - странно-нелепо смотрящийся на этой утренней объездной дороге: ему бы сейчас плескаться в душе, во весь голос напевая арию Папагено из "Волшебной Флейты" - а он вот тут...
Фрэнк послушно притормозил и снова опустил стекло.
СЕРГЕЙ-9
- Кофе, господин Доктор?
- Разумеется - спасибо, Джина! Как всегда, сливки и сахар... И не забудьте, пожалуйста, стакан льда...
Неистребимый запах старой бумаги и кофе, и потертой благородной кожи кресла. Волшебная смесь - открыв дверь в свой кабинет, Серж привычно с наслаждением вдохнул этот воздух, и вот только сейчас понял, что день - начался правильно.
Почта на серебрянном подносе, и неизменный кофейник, и сахарница с колотым, непременно - колотым сахаром; и сливки в кувшинчике, и высокий запотевший стакан, полный льда...
Кофе Джине удавался бесподобно. Он откинулся на спинку кресла, и включил свой компьютер.
Так, новый каталог. Через месяц - очередной аукцион, и пришла из Вены новая коллекция гравюр. Интересная подборка: бытовые сцены и интерьеры, едва ли не первые пособия для дизайнеров по интерьеру - отпечатано в Париже, 1642 год... Людовик тогда был тринадцатый, а всесильным министром работал Арман Ришелье - тот самый, кардинал-герцог... Забавно - Д'Артаньян вполне мог рассеянно ворошить эти листы - тогда еще не ломкие, не пожелтевшие... Да нет, скорее уж - Арамис...
ФРЭНК-9
- Простите, мой господин, не могли бы Вы выйти из машины?
- А в чем, собственно, дело... инспектор?
- Комиссар, с Вашего позволения... Комиссар криминальной полиции Карл Риттер, Вена.
- Простите, я ошибся. Так в чем дело?
- У нас есть основания предполагать, что в Вашей машине перевозится незаконное имущество. К тому же, Вы пересекли границу, не представив декларации и не пройдя таможенный досмотр.
- Видите ли... комиссар... Дело в том, что я - дипломат Соединенных Штатов, и таким образом, в соответствии с ВЕНСКОЙ конвенцией, моя машина является экстерриториальной, и досмотру не подлежит.
- В самом деле? Позволю себе заметить, что во-первых, Вы находитесь за рулем обыкновенной прокатной машины, взятой в фирме AVIS во Франкфурте. Во-вторых, Вы не аккредитованы в Австрии... Итак?
"Дааа... В чем-то я явно прокололся... Теперь совершенно очевидно, что ждал этот толстячок именно меня... Ай-да Папагено! Потянем время?"
Автоматчик передернул затвор своего Хекклер-Коха. "Так... Вот только..."
Додумать Фрэнк не успел - из-за поворота, визжа тормозами, вывалился давешний микровтобус. Задняя дверца распахнулась, и утреннюю тишину распорола очередь, выпущеная из АКМ. Грудь толстячка-комиссара и спина автоматчика словно взорвались многочисленными красными фонтанчиками. Время стало тягостным и замедленным, и видно было - как плавно и неохотно опускаются мертвые в весеннюю пыль и пробивающуюся придорожную траву...
СЕРГЕЙ-10
"Тааак... А вот это уже любопытно... " На середине оборотной стороны гравюры, изображающей изысканного кавалера, прогуливающегося с дамой и маленькой болонкой в Люксембургском саду, в Аллее Королев, заметен смазанный фиолетовый штамп. И вот еще один - на гравюре с десятком возмущенных болонок. И еще - на обороте интерьера алькова...
Серж потянулся к выключателю, щелкнул кнопкой, и привычным движением развернул стационарную лупу. Снял очки, и наклонился над освещенной яркой лампой поверхностью стола. Так и есть! В поле зрения - стандартый штамп. Звезда с серпом и молотом, и надпись: "Из коллекции гравюр Государственного Эрмитажа" И год инвентаризации - 1934. И на той, с кавалером и болонкой - то же самое. И на интерьере алькова. Одна и та же серия инвентарных номеров.
Нужная страница сопроводительного каталога открылась сразу - все гравюры числились законнейшим образом приобретенными неким коллекционером из Вены. Николасом Осовски. Вот только дата.... Дата покупки... Май 1932 года. Дааа... неудобно получается. А кто был владельцем после Осовски?
Ему показалось, что пол слегка накренился, и уходит у него из-под ног. Согласно каталогу, следующим владельцем был... Барон Андреас фон Деннитц. Его агент. И друг. Сейчас коллекцию продавала вдова Андреаса, Анита. И все же... все же что-то не так. Словно в безупречном Швейцарском горном ботинке Маттерхорн вдруг неведомо как оказался острый камешек... И ведь так просто не выбросишь - расшнуровывать надо...
ФРЭНК-10
Время послушно вернулось к нормальному течению. Трупы и кровь на траве. На обочину вылетает зеленая Татра. Микроавтобус сдает назад, и наглухо перегораживает узкую дорогу, не давая мнимым Туркам-дорожникам вмешаться. Трещат выстрелы...
Хлопают дверцы Татры.
- Шеф, скорее! Перeсаживайтесь!
И - мысль: "Вот же отморозки!!!" И - некогда уже думать, надо уходить. Его - а точнее, груз - прикрывают сейчас огнем "музыканты" и парни из Татры... Визжат шины непривычной в управлении Татры, ее заносит на повороте. За спиной - хлопок взрыва. Горит его арендный Мерседес - и с ним сгорает его "крыша".... Все, этот визит в Восточную Европу - последний. И груз - тоже последний... Жаль. Как бы и в Австрии... того... не угодить в список нежелательных иностранцев... А груз - рядом. На сиденье. В кожаной черной сумке. Шестьдесят пять гравюр Французских мастеров семнадцатого века - из коллекции Эрмитажа. По самым скромным оценкам - на пять-семь миллионов долларов. На их месте в запасниках - безукоризненно выполненные копии. Фотокопии. ФОТОГРАФ. Спасибо тебе, Фотограф... Только вот откуда Папагено знал о... о нем?
СЕРГЕЙ-11
Максу было тогда лет пять. А у меня в кабинете поселились стариные часы-башенка - копия Биг-Бена. Рэйчел гордилась, что отыскала их по каталогу в маленьком городишке в Кентакки, и сама привезла в наш Гринвич. Часы назвали Литтл-Бен.
Чтобы завести Литтл-Бен, следовало открыть высокую резную дверцу, и, поворачивая специальный блок, подтянуть литые бронзовые гири на цепочках. Макс стоял рядом со мной, и, не отрываясь, смотрел в манящую, загадочную темноту, открывшуюся за дверцей. А когда я уже закончил с гирями, и, приподнявшись на цыпочки, выставил солидные важные стрелки на точное время, Макс задумчиво, словно сам себе, проговорил: "А что, если время - не послушается стрелок, и побежит назад? Я тогда так и не вырасту?" И - вскинул на меня свои огромные, золотисто-карие глаза...
Я растерялся, и, не зная, что сказать, молчал. А Макс вдруг как-то лукаво улыбнулся, и, мгновенно развеселившись, выпалил: "Но ведь тогда и ты с Мамми никогда не состаритесь, и будете со мной - всегда-всегда?!"
В тот день я окончательно понял: отпустило. Я вернулся с войны. С моей войны - и пусть она, там где-то, где нет меня - продолжается. А я - ДОМА. И у меня есть Макс. И Рэйчел. И старые часы. И книги... И - Инга. Чудо мое - ласковое, веснушчатое Ирландское чудо. Дочь.
А время... Время все еще иногда уходило из-под контроля, и текло вспять. Но теперь уже только во сне.
ФРЭНК-11
Тогда, тринадцать лет назад, Андреас молча сидел у нехотя разгоравшегося камина. Долго сидел. И я молчал - а что было сказать? Что сказать человеку, который неожиданно обнаруживает, что его ближайший, и, едва ли не единственный друг - шпион? И когда он негромко заговорил, по-прежнему не отрывая глаз от веселых саламандр в камине, я от неожиданности вздрогнул. Потому что... потому что...
- Скажите, чем я мог бы вам помочь? Нет, не так - не ВАМ - Вам...
- Вы правда считаете возможным продолжать наши отношения?
- Отчего же нет... Понимаете, дело в том, что я и без Вашего... безжалостного признания... понимал отчасти... чем именно Вы и Серж занимаетесь... Вот только - не до конца верил. Вам.
- А что изменилось сейчас?
- Вы, по-моему, попали в неприятную историю - я опять имею в виду Вас лично. Вы, как мне представляется, совершили какую-то серьезную ошибку - либо доверились недостойному человеку, либо... Либо что-то сорвалось, пошло не так, не туда... Я прав?
- Ну... в какой-то степени... Мне, по-видимому, тоже придется ... уйти со сцены - я определенно стал нежелательной персоной даже в вашей гостеприимной стране, знаете ли...
- Не спрашиваю, что случилось - просто, верю Вам на слово. Итак... Чем же я мог бы Вам помочь?
И тут я решился. А что мне оставалось?! Барон был моей последней соломинкой... Я рассказал ему все - ну, или почти все. Про канал из Петербурга, про Фотографа, которого еще предстояло вытаскивать. И про себя. Про то, что мне предстоят невеселые месяцы тягомотины расследования в специальной комиссии Конгресса, и, как наиболее вероятный итог - отставка. Почетная или нет - уже не играло особой роли...
Барон молчал. Он и в самом деле умел слушать. И мне стало легче. Просто от того, что - выговорился. Когда я закончил, он поднял на меня глаза, оторвавшись от разгоревшегося наконец-то камина, и медленно проговорил:
- Хорошо. Давайте предположим, что я верю Вам. Уже хотя бы потому, что Вы - друг Сержа... Пожалуй, мне достаточно этого обстоятельства. Итак?
- Почти наверняка, по результатам слушания в Комиссии Конгресса, все наши операции свернут окончательно. Думаю, мне удастся... не слишком откровенничать о путях и способах дополнительного - внебюджетного - финансирования того, чем мы занимаемся на Балканах, на Ближнем Востоке, и в Афганистане. Но... но... Люди, с кем мы там работаем - они ведь рассчитывают на нас... А нам придется отсекать их, обрезать связи - часто по живому...
- И - какой выход Вы видите?
- Нам нужно будет другое, новое и безупречное прикрытие - и канал в Западной Европе. Чтобы продолжать то, что было начато. Чтобы вести нашу работу и дальше. С теми, с кем нам просто не дадут работать - по официальным каналам...
Мне показалось, что прошла вечность. Потрескивали березовые дрова в камине. Пробило восемь...
- Итак... как и чем могу помочь Вам я?
Мы проговорили до утра. У барона была цепкая, свежая память - и удивительно подвижный ум, позволяющий ему быть полностью в курсе делa, не выпуская из виду при этом и события внешние по отношению к нашей маленькой вселенной; узкому кругу, принадлежащему к одному и тому же клубу...
СЕРГЕЙ-12
Забавная штука - телефон. Временами, это незамысловатое устройство становится в буквальном смысле бомбой замедленного действия - взрывающейся в самый неподходящий момент. Среди ночи, когда ты лежишь в ванне, расслабленно перелистывая Плутарха. И ты, проклиная все на свете, шлепаешь, оставляя за собой мокрые следы на паркете к надрывающемуся аппарату - чтобы услышать (и это в лучшем случае!) что-нибудь вроде: "Здравствуй, не разбудила тебя?" Чаще, впрочем, случается просто ошибка... А ванна тем временем уже остыла.
Но телефон может работать и как машина времени. Вот как сейчас - номер Аниты отыскался в старой записной книжке. Сверил его с приведенным контактом в каталоге - надо же... За тринадцать лет она даже не поменяла номер... Андреаса уже нет, а телефон... телефон все тот же. Наверняка - белый с золотом, в стиле Ар Деко - в тон кабинету, в его Парижской квартире; на Бульваре Распай...
- Слушаю...
Далекий голос. Серж отошел к окну - там, далеко внизу, Йорк Авеню... Утро. В Париже - вечер. Смеркается, наверное...
- Добрый вечер, госпожа Баронесса... С Вами говорит эксперт из отдела гравюр Сотбис, Нью Йорк... Меня зовут Бородин, Серж Бородин. Не могли бы Вы уделить мне несколько минут - необходимо уточнить некоторые детали?
Молчание. Она тоже помнила его голос...
- Серж... Отчего Вы никогда не звонили мне? После... после... того чертового Июля?!
Ее голос выдает, что, пожалуй, за обедом было никак не меньше двух Кир-Ройяль...
- Собственно... Да, наверное, мне следовало Вам позвонить раньше... Но...
- Жизнь - как река?
- И зовут ее Стиксом...
Тишина на той стороне Атлантики. И - на этой...
- Итак, чем я могу помочь Вам... господин Бородин?
- Гравюры, что Вы решили представить на аукцион... Вы не припомните, когда именно Андреас... Простите! Когда господин Барон приобрел именно эту коллекцию?
- А... Разве в каталоге об этом ничего не сказано?
- К сожалению, я думаю, туда закралась опечатка...
- В самом деле? Простите меня, Серж... Но ... каталог, как Вы понимаете, готовила не я... Что если я ... если Вы... Если Вы просто прилетите в Париж - и на месте определитесь со всеми возникшими недоразумениями? Моя секретарь... Совершенно замечательно разбирается в гравюрах - и ... (пауза, явно заполненная глотком) ... я буду... рада Вас видеть....
Я молчу. Думаю. За моим окном - обычный Манхаттанский день. За ее окном - вечереющая река Распай... Xолодно... Как в Париже, так и в Нью Йорке - одинаково. Снег у нас обещают к концу недели... А зимы - зимы все холоднее.
- Господин Бородин?
- Да-да, я здесь... Да, разумеется... Скажите, Вам удобно будет - если я прилечу в конце недели? Скажем, в ... Четверг?
- Разумеется! Мой шофер встретит Вас в аэропорту...
- Огромное спасибо - но Вы знаете, я предпочитаю водить сам...
- Даже в Париже? Ах да... Вы же ... (всегда был странным? Ну... наверное... )
- Итак - я закажу билет на утренний рейс, и еще до обеда в Четверг буду в Париже - если не возражаете...
- Разумеется, всегда рада видеть Вас...
Все еще держу трубку в руках - хотя в ней уже одни гудки... Пятнадцать лет назад у Аниты был феерический роман с моим тогдашним Шефом. А я... я прикрывал его тыл... И - мечтал. О том, чтобы занять его место. Во всех смыслах.
Анита... Тогда, в Баадерведеле... Я был тем самым гонцом, что приносит дурные вести. Меня, вероятно, следовало бы утопить в Серебрянном Озере по имени Коппельзее... В Альпах. Высоко.
ФРЭНК-12
Он приехал утром в Воскресенье. Мы ссорились с Анитой - безнадежно, давно и бессмыссленно. В сущности, пробившись по обледеневшему серпантину горной дороги к пансиону Бергхаус, где мы делали вид, что счастливы, Серж сделал лишь то, что следовало сделать мне. Надо было просто уехать самому. Собрать утром свой саквояж - и... Тихо закрыть за собой дверь... Cмелости не было...
Анита тогда пыталась определиться - мучительно, бесконечно болезненно как для себя, так и для меня - с кем она хочет быть. Выбор был не то чтобы богатый - но, безусловно, весьма интригующий: с одной стороны, меланхоличный аристократ в черт-знает-каком поколении... Барон фон Деннитц. А с другой... с другой стороны был я. Эту неделю Анита была со мной - и колокола в долине молчали, укутанные плотной пеленой горного тумана... А когда неделя пролетела - и, словно по волшебству, в уютной каминной возник Серж - я почувтвовал острое облегчение - от того, что не надо было говорить. Ничего. Совсем-совсем не надо было говорить... Можно было просто сесть в машину - и уехать. Можно было даже предложить Аните подбросить ее до ближайшего аэропорта. Зная, что она - не согласится. Зная наверняка, что она ... уже приняла решение.
Через три недели я прочел в Геральд обьявление о помолвке. Анита Хеффлинг и Андреас фон Деннитц, Седьмой Барон... ну, не важно... Уже - не важно... А меня - и всю мою группу, во главе с Сержем - перенацелили на Балканы. Так уж вышло...
СЕРГЕЙ-13
В Париже шел мокрый снег. Аэробус слегка занесло на обледенелой полосе, и Серж проснулся от бокового ускорения - как правило, он очень тонко чувствовал необычные смещения во времени и пространстве.
Сонный толстый пограничник, не глядя шлепнул печать в протянутый через окошко паспорт, и выпустил его в зал прибытия. Багажа у него не было - один маленький кожаный саквояж - светло-коричневый, в тон перчаткам и ботинкам. Глядя на невеселые небеса за окном, Серж подумал, что с плащом, пожалуй, поторопился - а вот шляпа, делавшая его похожим на беглого нацистского преступника, была в самый раз. Ну, ничего не поделаешь... И он бодро зашагал по ленте транспортера к соседнему терминалу.
Показалось? Или в самом деле - знакомое лицо? Мимо, на встречном транспортере - да, определенно... Знакомое лицо... Нет, показалось...
Теперь - вниз, к конторкам проката автомобилей.
AVIS - как всегда, самая удобная контора для бронирования по Интернету, да и карточка льготная - как у постоянного клиента именно этой компании... Как хорошо, что стоянка здесь крытая - и можно не возиться с зонтом. "А у меня и зонта нет!" - весело подумал Серж - он терпеть не мог зонтиков. Вот не нравилось ему - и все. Несмотря на то, что Рэйчел как всегда засунула в его саквояж крохотное складное автоматическое чудо.
Шагая к стоянке и помахивая ключами от спортивного Мерседеса (любезность AVIS - повысили класс машины для постоянного клиента!), Серж насвистывал Марш Легионеров. Странная особенность: ему не нужен был никакой плейер - все мелодии, которые ему нравились, и так звучали у него в голове - стоило только захотеть...
Выехал на шоссе, и закурил желтую сигариллу Лилипут, купленную в газетном киоске вместе с Фигаро и Монд Дипломатик. В пелене мокрого снега пронеслись Конкорд на постаменте и гигантский мобильный телефон. Показались промышленные корпуса. Торговые центры, офисные парки. Переферик - мимо, мимо... Не успел закончить сигариллу - уже вписался между Северным и Восточным Вокзалами... Берег правый, Берег - Левый... Сен-Мишель... И - налево, на Рю-Эколь... К своей - своей! - гостинице. Quartier Latin. Латинский Квартал. Джина превосходно знала его вкус - и побеспокоилась заказать номер именно здесь. С огромной ванной, и окнами на тихую улочку - никак не мог запомнить ее названия... Третий этаж, номер для курящих, разумеется...
- Месье в этот раз без своего сына? Какой чудесный парень! Сколько ему уже?
- Двенадцать в этом году; передает Вам привет, Антуан...
- О! Спасибо...
Пяти-евровая монета скользит в ладонь колл-боя. Улыбка, поклон. Все. Дверь закрывается. Осторожно, двери закрываются!
ФРЭНК-13
В Париже шел дождь со снегом - а лететь ему было дальше, на Ближний Восток. В одно из этих крохотных княжеств - переполненных страхом и нефтью. Встречаться с хозяином страны, почувствовавшим вдруг, что почва начинает уходить у него из-под ног; и от того - обратившегося к нему. К Фрэнку. Фрэнку-спасателю. Или - спасителю? Скольких он за эти десять лет усадил на разнообразные по стилю и прочности президентские и королевские троны? А скольких - из этих же тронов ... вытряхнул...
Как-то один репортер - под камеру - спросил, не мучает ли меня совесть? Ну и... Как там его звали - того, в Сантьяго? В 1973? А! Альенде... Сальвадор Альенде Госсенос. Впрочем, меня там и тогда - не было... К сожалению. Молод слишком был.
Показалось? Или в самом деле - знакомое лицо? Гхм... Мимо, на встречном транспортере - да, определенно... Знакомое лицо... Нет, показалось... А вот и рейс на... Мой...
СЕРГЕЙ-14
Тогда, тринадцать лет назад, его даже не вызывали для дачи показаний в Комиссию Конгресса - да и зачем? За все отвечал один Шеф. И в отставку тоже ушел - Шеф. Сержа "ушли" позднее, с соблюдением приличий - даже какую-то железку повесили на лацкан. С правом ношения по национальным праздникам - но без права вывешивания на всеобщее обозрение за что дали... Как всегда.
А Шеф - Шеф пропал с горизонта. Говорили, что он занялся чем-то вроде частной войны. Говорили многое - и про какой-то интернат в горах, в Монтенегро; и про непонятные тренировочные лагеря в Монтане... А потом и говорить перестали. Так всегда бывает - когда сказать нечего, или - когда звонит телефон, и бархатный голос в трубке жизнерадостно... желает доброго утра. Ну, все это - зола.
А вот Андреас... В Июле Андреас повесился в отеле Бристоль. Странно, совершенно неожиданно... По слухам, он завещал значительную сумму вдове Карла Риттера - Венского Комиссара криминальной полиции, погибшего в нелепой перестрелке на Австрийско-Словацкой границе, весной того же года. Вдову звали Рита. Маргарита... Маргарет...
Массивная высокая резная дверь - открывается на бульвар. За ней - внутренний дворик. Деревья - сейчас болезненно голые, словно в испарине дождя. В подъезде - консьерж. Кажется, тот же самый, что и тринадцать лет назад. Нет, конечно же - показалось... Совершенно определенно - незнакомое лицо.
- Месье?
- Бородин, Серж Бородин. Госпожа Баронесса ожидает меня.
- Да, разумеется. Прошу Вас - третий этаж.
Показывает мне дорогу к лифту, и даже открывает предупредительно чугуную решетчатую дверь - кто сказал, что фигурный чугун - чугунное художественное литье - придумали в Каслях на Урале?! Ерунда! Россия - как родина слонов... Готье это придумал, Готье... на добрых полстолетия раньше... Как искусствовед, ответственно заявляю. Искусствовед я, искусствовед... В штатском...
- О, мой Бог... Вы совершенно не меняетесь, Серж... Здравствуйте!
(А ты постарела. И заметно постарела... госпожа Баронесса...)
- Это Вам удалось обмануть того парня - с косой и часами... Хроноса. (Да вот и он - стоит в уголке, часы держит. Смирнехонько... Все того же Готье, кажется, изделие. Подлинник.)
Улыбки. Целую тонкую руку. Легенды про голубую кровь - это от того, что кожа у аристократии тонкая, и вены - просвечивали голубым... Запах здесь... Сашэ, сухие цветы - какие-то тонкие духи. И, кажется, еще что-то. Неуловимое. Не слишком, надо сказать, приятная компонента... А! Кошка. Вот и выходит на мягких лапках... Чудо как хороша - дымчатая сиамка, с пронзительно-голубыми глазами. Присаживаюсь на корточки - непременно нужно поздороваться с четвероногим обитателем...
- А Вы все тот же - и Вас так же любят коты и кошки... и - дети. Говорили, Вы женились на той студенточке... И как?
- Спасибо, все как-то... без-событийно... Сын... дочь... дом... лошади...
Шаги в коридоре. Отчетливое цоканье острых каблучков. Поднимаю глаза. Ого! Вот это... интересно...
- Евгения, познакомьтесь с большим другом покойного Барона - и, разумеется, моим тоже...
- Бородин, Серж Бородин. Собственно, я работаю для Сотбис...
Крепкая, горячая и твердая ладошка. Поцеловать? Нет, просто пожимаю - вежливо и официально. А поцелуя и не предполагалось.
Серый деловой брючный костюм, ослепительно-белая крахмальная блузка, черный тонкий бантик-галстук, короткая стрижка, очки; почти полное отсутствие косметики. Внимательные серо-стальные глаза-буравчики. Ай-да секретарь у Баронессы...
ФРЭНК-14
Везет мне на жару... Но, кажется, все. Здесь - все. Подтвержден перевод денег на счет незаметной компании, зарегистрированной на острове Джерси. Кто это сказал из великих, что война должна кормить себя сама? Кажется, Клаузевиц. Или все же - Наполеон Бонапарт? И к маленькой, невидимой миру войне - это тоже относится в полной мере.
Ловлю себя на том, что, пока за окном лимузина, везущего меня в аэропорт, мелькают песок, пальмы и бесконечные колючки вперемешку с равнодушными верблюдами, я с неизъяснимой нежностью думаю о... о моей войне. Так думают о любимом сыне - или, в крайнем случае, о дочери... О том, как отказывал себе во всем - первые годы; как растил это хрупкое деревце... Как выбирал людей, собирал мальчишек, что осиротели на такой же бессмыссленной маленькой войне - на Балканах. Маленьких волчат учили быть волкодавами. И
- научили.
И какая, в сущности, сейчас разница - как именно зарабатывались деньги на все это?! Ну да, и гравюры тоже. Из Петербурга. И антиквариат, и старые книги, манускрипты... Все, все шло в дело. В... наше дело. НАШЕ. Вот так. И - никак иначе.
Я не потерял за эти годы ни одного человека. ДА. Ни одного. Андреас... Андреас - боль моя, и мука... Когда думаю о нем - вспоминаю... Давида, Вирсавию и Урию... Не так, не так... Он - не Урия! Какое там... Просто - испугался. Испугался - сам себя. Стоя на краю, заглянул вниз - и... не удержал равновесия. А ведь высшее наслаждение на свете - стоять на краю бездны, и смотреть, смотреть... смотреть в ее глаза - не отрываясь... Но... Но ведь и бездна - смотрит на нас? Нет?
СЕРГЕЙ-15
- Скажите, Евгения... А вот эти 65 гравюр... из пакета, что Вы представили сейчас на Сотбис... Возможно ли взглянуть на сопутствующие документы? Как именно Барон оплачивал их?
- Разумеется, все документы - счета, чеки - все в полном порядке... Минуточку...
Она отворачивается к сейфу в стене, спрятаном за книжной полкой в библиотеке. Я деликатно отхожу к окну. Огромное, от пола до потолка... Кажется, такие окна называются Венецианскими... Хреновый из Вас искусствовед, все же... господин Бородин.... Господиннн-Бородиннн - Господиннн-Бородиннн... Бьют часы. Четыре раза.
- Вот, прошу Вас...
На стол ложится черная кожаная папка с вытесненным баронским гербом. Так, интересно... Все страньше и страньше...
- Простите, пожалуйста, мое назойливое любопытство... Но, согласно каталогу, подготовленному Вами - я не ошибаюсь? (Утвердительный вежливый наклон безукоризненного пробора) последним владельцем этих именно гравюр... был Венский коллекционер Николас Осовски - нет?
- Да, разумеется... Николас Фридрих Осовски, Мариенштрассе 97...
- Так. А почему же счет на покупку... от компании Шварцбах, зарегестрированной на острове Джерси? И на нее же и чек выписан... на... Восемь миллионов триста пятьдесят тысяч долларов? (А ведь я знаю компанию Шварцбах... с острова Джерси... Хорошо знаю... )
- Простите, я не работала тогда у Барона (Ну, естественно... Ты тогда еще и школу не закончила... гхм... Женечка...)... Как я понимаю - я звонила по телефону, имеющемуся на счете - вот, вот он... Эта компания занималась тем, что выставляла без особой огласки на продажу частные коллекции... Как посредник, комиссионер... Это и из счета видно - триста пятьдесят тысяч долларов - это и есть их комиссионные, с учетом налогов на продажу... Все сходится...
- Да, действительно... Разумеется, все в порядке - все великолепнейшим образом разьяснилось... (Ничего себе! Это же я - я регистрировал эту чертову компанию!!! Для Шефа. По его прямому приказу! И право подписи сейчас - только у НЕГО... Вот это да... Значит, Барон покупал у Шефа... Вот это новость... ) А не мог бы я связаться с господином Осовски? Если это, конечно, Вас не затруднит?
- Разумеется, меня это ничуть не затруднило бы - если бы не одно прискорбное обстоятельство: Николас Осовски уже лет пятнадцать - на кладбище. В Вене... Извините...
Вот так. И - никак иначе... Узнаю легкую и изящную походку cвоего Шефа. ФРЭНКА.
ФРЭНК-15
Я заснул в самолете. И мне снился Серж. И Анита. И Андреас. И я сам мне тоже снился - и все мы четверо шли - как те самые герои Бунюэля - по бескрайней дороге, рассекающей осеннее поле... В бесконечность, к горизонту... В небо...
Самолет тряхнуло на посадке - и я проснулся. Париж, Аэропорт Шарль Де Голль. Снег. Конец Февраля. Очень хотелось есть - и еще больше хотелось выпить чего-то очень крепкого. Хотя бы и коньяку. Я вспомнил, что последний раз ел двадцать часов назад. Здесь же, в Париже. Выслушивая подробный отчет моего бухгалтера. В желудке отчетливо скулило и урчало подсознание...
Опустился трап, я влез в рукава пальто, надвинул шляпу и, подхватив свой атташе-кейс, спустился на бетонку. Любезность моего коронованного заказчика - простиралась до предоставления мне своего Лир-Джета... Джет-Лир... Король Лир...
Частные самолеты и чартеры Французские пограничники принимают у Второго терминала. Так удобнее. Пятьдесят шагов по мокрой от тающего снега бетонке - и в тепле. Улыбающийся, черный как ботинок, пограничник... Обошлись без формальностей - всегда бы так...
А вот с рестoраном - не повезло: открыт только Хиппопотамус, на втором уровне... Ну что же, коньяк мне там нальют - да и умереть с голоду тоже не дадут... Сажусь у окна, выходящего на взлетную полосу... Кажется, садится Боинг Аэро Франс - вполне возможно, мой - через два часа мне вылетать в Нью Йорк, а оттуда - в городок с нежным женским именем Хелена - Хелена, Монтана...
СЕРГЕЙ-16
Медленно, очень медленно еду вдоль Сены. Уже спустились ранние зимние сумерки - Париж не самое уютное место в Феврале... Мягкий, золотистый свет фонарей - и шуршащая слякоть под колесами.
Да, все стало на свои места. И я узнал вполне достаточно, чтобы дать добро на выставление этого лота - никаких вопросов ни у кого не возникнет, а если и возникнут - то все претензии к покойному Осовски. Даже компания Шварцбах - непричем. Ей совершенно не обязательно было знать, что ее клиент смирно почивает под массивной плитой... Счастливо владея двумя - тремя квадратными метрами Австрийской земли. На паях с червями, вероятно...
Фрэнк. Шеф, учитель, друг... И? Я - вернулся с войны. А он? А война - война продолжается. Она идет всегда. Вот только все мы... Не хотим знать про нее. И я - я тоже уже не хочу знать про эту войну...
Звонит мобильный телефон. Нажимаю на кнопку.
- Дадди! Как здорово, что я дозвонился! Знаешь, я проплыл сегодня пять миль!!! Представляешь?!
Конечно представляю, Макс... Пять миль. Здорово.
ФРЭНК-16
Я часто думаю, что сделал я в жизни. Наверное, немного. Но если меня спросят, что все-таки было на этой Земле для меня главным - я отвечу: "Я был тем самым человеком, что стоял над пропастью во ржи - и не давал детям, играющим на этом поле, свалиться вниз..."