Кардинал Йожеф Миндсенти
Мемуары
Часть 1
Две мировые войны
Глава 1
Юность
Я родился 29 марта 1892 года в Миндсент, графство Ваш. Мои родители, Янош Пем и Борбала Ковач, были владельцами фермы с участком земли ок. 25 акров. Мой отец выращивал виноград и другие сельскохозяйственные культуры. В деревне ему доверяли важные посты. Еще будучи совсем молодым, он был деревенским старостой, надзирал за сиротами, возглавлял приходской совет и школьный комитет. Один из его предков отличился при отвоевании крепости Кишкомаром от турок, и поэтому был переведен в сословие свободных граждан в 1733 году. Предки моей матери были крепостными графа Зриньиш в графстве Зала. Таким образом, мы все родом из древних венгерских семейств и все наши родные носят настоящие венгерские фамилии. Их род деятельности был самым различным: ремесленники, фермеры, пастухи, клирики, купцы, офицеры, магистраты, приходские священники, банковские служащие.
В нашей семье было шестеро детей. Двое младенцев – близнецы – были взяты Богом на небо в первые дни их жизни. Третий ребенок умер в возрасте восьми лет. Род продолжили две моих сестры. Моя мать увидела внуков и правнуков, которые были ей утешением во времена скорби.
Любовь мудрой и доброй матери царила в нашем доме. Она давала нам тепло, чувство защищенности, и, вместе с деятельной энергией отца, она являла нам яркий пример. Мои родители, обладая предусмотрительностью и постоянством, также стимулировали честолюбивые замыслы. Именно благодаря им я смог посещать классическую гимназию по окончании начальной школы.
Глава 2
Школа
В Миндсенте я посещал начальную школу в течение пяти лет. Там хороший учитель заложил основы всех моих последующих знаний. Мои родители дополнили эти основы домашним воспитанием и часто помогали мне делать уроки. По благословению моей матери, которая была глубоко верующей женщиной, я также стал прислуживать при алтаре вместе с другими мальчиками из нашей деревни.
Конечно, в тех знаниях, которые могла дать мне сельская школа, было много пробелов. В 1903 году я перешел в среднюю школу в Сомбатхее, которой руководили премонстраты. Мне потребовалось почти три года, чтобы нагнать ребят из городских школ. Только в старших классах я смог попасть в число лучших учеников. В то время я многому научился и много читал. Богословие, литература и история захватывали меня. На выпускных экзаменах я получил «отлично» по всем предметам, кроме физики.
Вскоре после того как я начал учиться в гимназии, я чуть было не был вынужден отказаться от надежд получить более высокое образование. К концу первого года моего пребывания в гимназии моя мать приехала в Сомбатхей, чтобы сообщить мне печальное известие о том, что мой младший брат, которому тогда было восемь лет, [внезапно] умер. Мой отец рассчитывал, что тот унаследует нашу ферму; но теперь я должен был вернуться домой, научиться вести хозяйство, чтобы затем взять бразды правления в свои руки. Я сумел переубедить мать, и мне было позволено остаться в гимназии.
Во время моей учебы в гимназии я также принимал активное участие в Движении католической молодежи и научился многому, что мне впоследствии пригодилось при исполнении моих пастырских обязанностей. В конце я даже стал председателем Марианского братства.
По окончании гимназии я поступил в семинарию в Сомбатхее, где я скоро очень хорошо вписался. Профессора были способные и добрые. Занятия богословием доставляли мне большую радость и удовлетворение. Однако после года занятий мой епархиальный епископ граф Янош Микеш, захотел отправить меня учиться в Венский университет. При этом университете была богословский колледж для венгерских студентов, называвшийся Пазманеум, где я мог бы жить. Но эта перспектива испугала меня, и я отклонил предложение. Епископ был весьма удивлен и недоволен моим отказом; в течение последующих лет он часто давал мне это почувствовать. В действительности я впервые посетил Пазманеум лишь в 1947 году, будучи уже архиепископом Эстергомским. Ныне, находясь в изгнании, я рад, что обрел убежище именно в этом колледже.
12 июня 1915 года, в праздник Святейшего Сердца Иисуса, епископ Янош Микеш рукоположил меня в священники.
Глава 3
Мое первое назначение
В разгар Первой мировой войны я начал трудиться в винограднике Господнем в качестве викарного священника в местечке Фельшепать. Настоятелем прихода был о. Бела Гейслингер. Я очень многим обязан этому замечательному человеку. Он многое рассказал мне о том, как живут люди в приходе. В результате я смог без труда установить контакт со всеми классами общества, занялся помощью в решении социальных и материальных проблем людей, вверенных моему попечению, и принял участие в руководстве кредитными и потребительскими кооперативами. В этот период была опубликована моя первая книга, посвященная духовным проблемам. Она называлась «Az Edesanya» («Мать»), и состояла из двух томов. В том же году было опубликовано второе издание этой книги.
Исполнение священнических обязанностей доставляло мне глубочайшую радость. Мое руководство принималось охотно, мои проповеди находили отклик в сердцах людей, многие верующие приходили на мессу и исповедовались. Я бывал особенно рад, когда – даже в случаях тех, кто, казалось, безнадежно пребывал в разладе с Богом, с Церковью и с самим собой – мне все же удавалось возродить веру путем убеждения и руководства.
Приведу только один пример. В Якфе жил восьмидесятилетний помещик, почти уже глухой, являвшийся либералом в вопросах религии и политики. У него были очень плохие отношения со своими близкими. Это было неудивительно, поскольку он все время рассказывал одно и то же. Я тоже вынужден был выслушивать эти рассказы на протяжении целого года; они были как бы «десертом» ко многим воскресным обедам. Я знал, что он уже давно не ходил на воскресные службы, отговариваясь своими многочисленными болезнями; и во время одной из наших частых встреч я спросил его, в каких отношениях он находится с Богом. Он сказал, что последний раз он исповедовался и причащался шестьдесят лет тому назад, перед своей женитьбой. Я отважился немного надавить на него. Его жена испугалась, что я рискую лишиться его благоволения; я сказал ей, что спасение его души для меня важнее, чем его дружба. Вопреки прогнозам, наша дружба стала глубже и крепче. Он причастился Св. Таин и после этого сказал с глубоким волнением в голосе: «Едва ли я был когда-либо так счастлив. Только теперь я по-настоящему понял, что означает притча о работниках одиннадцатого часа, которые были наняты позже всех и тем не менее получили ту же плату».
Два года спустя, в мае 1919, когда я вернулся в Залаэгерсег после первого тюремного заключения, которое я претерпел от коммунистов, я обнаружил на моем столе телеграмму, в которой сообщалось о смерти вышеупомянутого помещика. Его внучка писала мне, что последним желанием умирающего было то, чтобы я присутствовал на его похоронах. На телеграмме стояла дата – 9 февраля 1919 – это был как раз день моего ареста. Поэтому я не смог исполнить его последней воли, но я сделал то, что мог еще сделать: я совершил заупокойную мессу за старика-помещика и поблагодарил Бога за то, что во время моего пребывания в Якфе мне было дано терпение выслушивать снова и снова его утомительные рассказы и таким образом я смог завоевать его доверие и вернуть его к Богу.
Глава 4
Мое первое тюремное заключение
Я был куратом в течение полутора лет. 1 февраля 1917 года меня пригласили на должность преподавателя религии в государственной гимназии в Залаэгерсеге. Этот город является столицей графства Зала и представляет собой важный культурный и экономический центр. Здесь мне пришлось столкнуться с новыми и ответственными задачами. С самого начала меня попросили не ограничиваться преподаванием религии, но взять на себя также классное руководство и преподавание латинского языка, так как многие преподаватели гимназии были на фронте в связи с войной. Вдобавок мне предстояло руководить двумя молодежными братствами и Женским Марианским союзом. Это требовало большой работы, но я был молод. Я быстро установил хорошие отношения с моими коллегами и завязал дружбу с многими высокопоставленными чиновниками города и графства. Они поддерживали меня в моей работе и познакомили меня с общественной и культурной жизнью города. Я стал членом совета директоров Кредитного союза, членом муниципального совета и редактором местной еженедельной газеты. Последняя из должностей доставляла мне много хлопот, но мои ученики включились в работу и помогали мне с редактированием и распространением газеты. Один из этих учеников, Йенё Керкаи, особенно отличился на этом поприще; позднее он стал иезуитом и сделался известным и уважаемым человеком в стране.
Тем временем мы вступили в пятый год войны. Повсюду и в народе, и в правительстве можно было видеть признаки неуверенности и истощения. Небольшая группа либералов, состоявшая преимущественно из интеллигенции, распространяла в столице листовки с лозунгом «Мир и революция». Такие группы нашли неожиданную и мощную поддержку в заявлениях президента США Вильсона, который высказался о праве народов Австро-Венгерской империи на самоопределение. Вражеская пресса призывала солдат на фронтах бросать оружие. В октябре 1918 года Венгрия была на грани полного краха. Король Карл I отрекся от престола. Граф Михай Каройи возглавил революционное правительство в венгерской столице.
Сначала люди пассивно наблюдали за событиями и казались бессильными изменить будущее. Распад страны св. Стефана, похоже, происходил неумолимо. В графстве Зала политические потрясения произвели эффект полного оцепенения. Но затем стало нарастать сопротивление. Мы собирались с силами. Газета, которую я помогал редактировать, резко критиковала политику нового режима. В 1919 году правительство Каройи приготовилось к выборам. По просьбе моих друзей и многих священников я возглавил в нашей области недавно организованную Христианскую партию. Во время предвыборной кампании я произносил речи; во время митингов и на заседаниях Совета графства я часто и настойчиво пропагандировал наши взгляды. Нам удалось дать серьезный бой социалистической партии Каройи как в городах, так и в сельской местности.
В этих обстоятельствах было неудивительно, что я также становился предметом атак, и борьба не всегда осуществлялась по правилам демократии. Народ защищал меня, но мои противники постоянно следили за мной. Они, должно быть, узнали заранее, что я должен поехать в Сомбатхей 9 февраля 1919 года, чтобы уладить там некоторые церковные проблемы. На обратном пути я был арестован двумя полицейскими, которые сказали мне, что ордер на мой арест был выписан в Залаэгерсеге. Меня доставили в здание суда графства; судьей оказался Бела Обаль, комиссар графства Ваш, который был лютеранским пастором. Его первый вопрос был: «Что Вы натворили, мой друг?» Я ответил: «Это как раз то, о чем я сам хотел бы знать».
Комиссар известил меня, что имеется ордер на мой арест, где бы я ни был обнаружен. Временно я был интернирован в епископском дворце. Сам епископ, считавшийся враждебным правительству, был еще до этого помещен под домашний арест в бенедиктинском аббатстве Целльдёмёльк.
Двум сержантам полиции из Залаэгерсега во главе с капитаном Иштваном Зилахи было поручено стеречь меня. Стерегли они меня, впрочем, не очень усердно. Капитан проводил вечера в гостинице Сабария, а сержанты шли в таверны. Я оставался один и имел возможность незаметно покидать епископский дворец и посещать редакцию ежедневной газеты Vasvarmegye («Графство Ваш»), где мы обсуждали программу весенних выборов.
Именно в редакции я узнал о том, что административный комиссар вынашивает планы перевезти меня из места моего нынешнего заточения в город Залаэгерсег. Я боялся, что мой друг – генеральный викарий доктор Йожеф Тот – из добрых побуждений (желая спасти меня от худшей участи, т.е. от тюрьмы) уже дал согласие на это предложение властей. Поэтому я однажды вечером вышел незаметно из дворца и отправился в Целльдёмёльк, чтобы повидаться со своим епископом. Офицер, охранявший его, разрешил мне войти, и мне удалось уговорить епископа Микеша не давать согласия на мое перемещение в Залаэгерсег. «Пусть будет, как ты хочешь, сын мой», – сказал он, хорошо понимая, что с этим решением связана определенная опасность для меня. Было уже около полуночи, когда я вернулся после этой отлучки. Капитан полиции уже начал меня разыскивать. Он и два сержанта вздохнули с облегчением, когда я появился; они чуть ли не благодарили меня за то, что я вообще вернулся.
После 10 дней пребывания под домашним арестом меня внезапно вызвали к телефону: звонили из секретариата епископа. Комиссар сообщил мне, что меня отпустят, если я пообещаю прекратить оппозиционную деятельность по отношению к правительству Каройи и покину свой приход в Залаэгерсеге. Я не принял эти условия, хотя он и угрожал мне приговором к 15 годам тюрьмы за сопротивление государственной власти. Затем он попросил меня передать трубку охранявшему меня сержанту и, по-видимому, отдал ему какой-то приказ. «Идите за мной, профессор», – сказал стражник. Я собрал вещи, и меня повели под конвоем по аллее, находившейся за епископским дворцом, и там сержант сказал мне: «Вы свободны, отец, только Вам не разрешается вернуться в Залаэгерсег».
Я холодно расстался с ним. «Только епископ имеет право отдавать мне приказания», – думал я про себя, – он один решает, где мне работать». Поэтому я купил билет до Залаэгерсега и сел в ближайший поезд, направлявшийся в ту сторону. Однако на станции Залалёво, где я должен был сделать пересадку, меня уже ждала полиция; они продержали меня всю ночь на станции под охраной. На следующее утро они отправили меня обратно в Сомбатхей. В это время в городе проводилась ежегодная ярмарка. Множество людей гуляло повсюду, когда два жандарма, неся наперевес ружья со сверкающими штыками, вели меня по городским улицам. Люди останавливались с возмущением и спрашивали достаточно громко, так что я мог слышать, что за преступление совершил этот священник. Он что, убил кого-то, или украл что-нибудь, или совершил поджог?
Пока что следующие несколько недель я провел под арестом в епископском дворце. 20 марта 1919 года, в позорный день нашей истории, граф Каройи дал возможность коммунистам захватить власть и провозгласить диктатуру пролетариата. История этого восстания под руководством Белы Куна и последовавшего террора хорошо известна. По всей стране брали заложников из числа противников режима. Я был один из них. Глубокой ночью полицейский инспектор в сопровождении двух патрульных поднял меня с постели и прокричал с деловым видом, но на плохом венгерском языке: «Вы арестованы». Я ответил, что нахожусь под арестом уже с 9 февраля 1919 года, и поинтересовался, в чем смысл этого нового распоряжения правительства в отношении моей персоны. Он ответил резко, но с некоторым смущением в голосе, что ситуация изменилась. В действительности, мало что изменилось: собака была той же самой, только ошейник сделался более красным. Они повели меня по улице Сили от епископского дворца к полицейскому участку, причем оба патрульных сопровождали меня со свирепым выражением на лице, как будто они конвоировали опасного преступника. Однако уже возле полицейского участка один из них воспользовался моментом и повернулся в мою сторону, покашливая и как бы желая что-то сказать. Я спросил его, в чем дело. Он смущенно ответил, что не привык конвоировать слуг Божиих таким образом. Раньше он возил их в карете, потому что был кучером у господ в Репцесентдьёрде. Мне ничего не оставалось, как попытаться утешить его. Затем я был заперт в камеру, в которой до этого сидели проститутки. На следующий день, ближе к вечеру, я был перемещен, вместе с другими заключенными из графства Ваш, в тюрьму. Там я встретил многих своих знакомых: известного писателя Пинтера из Сомбатхея; благочинного из Леки Матьяша Хейша; провинциала цистерцианцев Гвидо Маурера; штабс-капитана Ласло Деме; директора государственных железных дорог Ференца Ювегеша; фермера Фридьеша Риедингера; землевладельца Яноша Бенриедера и других.
Тем временем в столице свирепствовал террор. Подвалы здания парламента в Будапеште превратились в места казни. Узников привозили сюда на расстрел даже из других районов страны. Епископа Микеша из Сомбатхея также велено было доставить в Будапешт, однако он сумел скрыться в удаленном лесном домике и там переждал короткий период диктатуры пролетариата. Коммунисты также хотели отправить в Будапешт нашего собрата по заключению Ференца Ювегеша. Но нам удалось спасти его, причем при помощи самих же стражников. Сержант Талабер, чье имя заслуживает быть упомянутым здесь, бросил нам в окно ключи от камеры. Мы открыли дверь, помогли Ювегешу перелезть через высокую стену, и ему удалось бежать. Чтобы направить по ложному следу последовавшее полицейское расследование, мы засунули в замок крючок от моего ботинка; впоследствии он был конфискован как вещественное доказательство. К тому моменту, как охранники пришли, чтобы забрать Ювегеша, мы уже вернули Талаберу ключи, так что на него не пало ни тени подозрения.
Эти дни были крайне изматывающими в смысле нервного напряжения. Мы все знали о тайных трибуналах, которые выносили решение о жизни и смерти узников. В субботу перед Пасхой мои сокамерники были выпущены на свободу. Я остался один. 15 мая 1919 года двое полицейских отвезли меня в Залаэгерсег. От станции Заласентиван мы должны были идти 5 миль, потому что в период правления коммунистов поезда ходили лишь по магистральным линиям железной дороги. Мы прибыли в пункт назначения грязными и вымотавшимися. Меня снова отвели в правление графства, где печатник из Байи по имени Маркус Эрдёш возглавлял директорию. Он сообщил мне, что мне не разрешается возвращаться к преподавательской деятельности в гимназии, что я не должен поддерживать связь с враждебными государству элементами, что я не должен выступать публично, в т.ч. с проповедями. «Получается, что режим вынуждает людей ничего не делать?» – спросил я. Разозлившись из-за моего сарказма, Эрдёш закричал: «Мы заставим наших врагов подчиниться».
Итак, я вернулся домой, облачился в сутану и направился на майское богослужение в честь Девы Марии, которое как раз в тот момент совершалось. Какой радостью для меня была возможность снова молиться в собрании верующих. Затем мы поприветствовали друг друга в церковном садике, и я присоединился к небольшой группе старых друзей. Очевидно, за мной следили и я вышел за пределы дозволенного, ибо мне опять велели явиться в правление графства. Там Эрдёш сообщил мне, что из-за моего общественного поведения я признан неисправимым и подлежу изгнанию за пределы графства. Я должен покинуть город в экипаже аббата Кальмана Легата, сесть на поезд в Заласентиване и вернуться в мою родную деревню. Там я и оставался вместе с моими родителями в течение двух месяцев до падения режима Белы Куна.
Глава 5
Четверть века в Залаэгерсеге
Ранним августом 1919 года, после крушения диктатуры пролетариата, я вернулся в Залаэгерсег. Тем временем настоятель, аббат Кальман Легат, ушел на покой. Приход остался без священника. 20 августа по единодушному решению делегатов от прихода, меня предложили в качестве возможного преемника. Граф Янош Микеш, епархиальный епископ, одобрил мою кандидатуру и 1 октября 1919 вверил моей заботе приход в Залаэгерсеге. Это назначение вызвало немало удивления из-за моей молодости – мне было всего 27 лет. Во время моего назначения епископ с юмором отреагировал на это удивление и на мои собственные опасения, сказав, что моя молодость – это «недостаток, которой будет уменьшаться с каждым днем».
Район, в котором я осуществлял свою пастырскую деятельность, включал саму столицу графства с ее 16 тысячами жителей, а также 5 связанных с приходом церквей и часовен в округе. Я знал город хорошо, так как преподавал там религию два с половиной года. Тем не менее, лишь став настоятелем, я осознал весь объем препятствий, лежавших на пути эффективного служения и углубления религиозной жизни в районе. Например, филиалы прихода, в которых окормлялось 4 тысячи человек, находились на значительном расстоянии от главного приходского центра; ближайший – в двух милях, наиболее отдаленный – в пяти. Более того, верующие отнюдь не составляли социально сплоченной общины. В моем приходе были представлены все классы венгерского общества. В самом Залаэгерсеге среди прихожан были чиновники из правления графства и городской мэрии, ремесленники, торговцы, рабочие. В филиалах: Залабешеньё и Сентержебетеде, Эбергене, Шагоде и Ворхоте – основную массу прихожан составляли крестьяне и сельскохозяйственные рабочие. Я отмечал с сожалением, что было очень мало личных контактов между духовенством и мирянами и что преподавание основ религии было явно недостаточным. Церковные и культурные организации, которые в других местах предоставляли мирянам возможность участвовать в жизни приходов, почти напрочь отсутствовали во вверенном мне округе. Эти и подобные заботы ежедневно тревожили меня. Как-то раз я наставлял жениха и невесту из Сентержебетедя относительно основ христианского учения о браке. Позднее [после бракосочетания], когда я дал им подписать необходимые документы, выяснилось, что ни молодожены, ни их свидетели не умеют писать. Это удивило меня, ибо в соседнем графстве Ваш, где я родился и вырос, редко можно было встретить человека, который не умел бы читать и писать. Происшедшее еще раз напомнило мне, что графство Зала представляло собой один из самых отсталых регионов Трансданубии. И Сентержебетедь был не единственным поселком, где не было ни учителя, ни школы.
В один из воскресных дней я служил мессу в Сентержебетеде и после богослужения решил обсудить вопрос об открытии школы с местными жителями. Я узнал, что лишь те дети, которые могли провести учебный год, живя у родственников или знакомых в другом селе, имели возможность научиться читать и писать. Я уговорил приходскую общину немедленно приступить к строительству школы в Сентержбетеде на пятьдесят или шестьдесят учащихся.
В трех других деревнях условия были столь же неудовлетворительные: там были только «однокомнатные школы». При поддержке правления деревень и членов прихода мне удалось в течение шести лет улучшить обстановку и привлечь нескольких новых учителей. В Шагоде мы даже открыли часовню в здании школы. Обустройство школ и введение серьезного религиозного обучения вскоре заметно улучшило культурную и религиозную жизнь сельских общин.
Позднее, когда у меня нашлось время внимательнее ознакомиться с историей прихода, я узнал из немногих сохранившихся документов, что первый в моей священнической практике приход все еще страдает от тяжелого наследия, оставшегося со времен турецкого ига. В первой половине XVI века турки захватили южную и центральную часть Венгрии. Поэтому была предпринята попытка защитить оставшуюся свободной территорию пограничными укреплениями, которые часто подвергались нападению врага. Когда это происходило, обитатели близлежащих сел спасались бегством – если могли это сделать – чтобы избежать резни или пленения. Дома, церкви, приходские здания – все предавалось огню. Таким образом на территории моего большого прихода были в 1567 году уничтожены несколько самостоятельных приходов, среди которых – Сентержбетедь, Залабешеньё, Ола и Неселе. Залаэгерсег спасся от турок только благодаря своим мощным крепостным стенам. После изгнания турок в XVII веке Церковь не могла, конечно, отстроить заново все разрушенные храмы и приходские здания. На это не было средств, и немногие оставшиеся или вернувшиеся жители не нуждались в церковных структурах или в чем-то подобном в прежнем масштабе. Поэтому в Залаэгерсеге и его окрестностях был восстановлен лишь один приход, хотя раньше на этой территории их было как минимум четыре.
К середине XVIII века епископ Веспрема Мартон Биро завершил реконструкцию столицы графствa и построил в ней просторный приходской дом и красивую барочную церковь, которая по сей день остается украшением Залаэгерсегa. В 1777 году западная часть графства была присоединена к новой епархии Сомбатхея. Таким образом Залаэгерсег сделался, после Сомбатхея, главным городом в епархии. Тем не менее за последние сто пятьдесят лет, до того как я приступил к должности настоятеля в 1919 году, в приходе имели место лишь незначительные перемены. Моей целью было создать современную приходскую жизнь. Первой задачей было решить проблему чрезмерно больших расстояний; те, кто хотел посетить службу, должны были проделать пешком слишком большой путь. В Оле – рабочем квартале на окраине Залаэгерсега – мы построили большую новую монастырскую церковь, которая была отдана в ведение францисканцев. Мы увеличили число воскресных месс в двух больших храмах и в местных часовнях, а также предоставили больше возможностей для совершения исповеди и для религиозного обучения в школах. В самом приходе мы организовали религиозные и культурные общества. С помощью этих мер а также энергичного посещения людей на дому – я придавал этому особенное значение – нам удалось создать более тесные отношения между духовенством и паствой. Я в конце концов лично познакомился со всеми членами общин в рамках моего прихода – включая представителей инославных вероисповеданий.
В этой моей деятельности мне помогали ревностные миряне. Я вспоминаю их с большой благодарностью, особенно тех, которых я назначил «апостолами семей». Они вызывали священника к больным и следили за тем, чтобы никто не умер, не приняв церковных таинств. Они побуждали людей приходить на реколлекции, богословские лекции, миссии для народа и приходские встречи. Благодаря их усилиям приход Залаэгерсега скоро стал известным в епархии и во всей Венгрии как образец религиозной жизни.
Я стал членом городского Совета и Совета графства и в результате естественным образом оказался больше вовлечен в общественную жизнь. Тем не менее я никогда не был связан с повседневной политикой, за исключением краткого периода после падения режима Белы Куна, когда я возглавил в графстве отделение Христианской партии. Но ни тогда, ни позже я не становился депутатом парламента, хотя это было обычным делом в то время для священников в Европе принимать участие в работе законодательных органов. Bпрочем, я всецело поддерживал политическую деятельность епископа Оттокара Прохазки и других клириков в исключительных обстоятельствах. Сам же я категорически отказывался, когда мои друзья хотели выдвинуть меня в депутаты, поскольку я скептически относился к роли священника-политика. Но я с тем большей решимостью готов был сражаться с врагами моего отечества и моей Церкви с помощью устного и письменного слова и поддерживать всех христианских политиков, давая верующим ясные и решительные указания. Но сам я хотел оставаться просто пастырем. Я рассматривал политику лишь как необходимое зло в жизни священника. Но поскольку политики могут ниспровергнуть алтари и причинить вред бессмертным душам, я всегда считал необходимым, чтобы служитель Церкви был хорошо информирован в области политической борьбы. Только знание может помочь священнику дать какое-то политическое руководство душам, вверенным его попечению и противостать политическим движениям, враждебным Церкви. Безусловно, было бы знаком большой слабости священника, если бы он оставлял жизненно важные политические и моральные решения лишь на усмотрение часто заблуждающейся совести мирян.
Я принимал активное участие в культурной жизни города и графства, и могу похвалиться тем, что был инициатором нескольких культурных событий, среди них юбилей епископа Мартона Биро. Это началось очень просто. В ходе пастырских визитов мне приходилось бывать у тех, кто жил на улице, названной в его честь, и я обнаружил, что память об этом великом благодетеле города почти исчезла. Поэтому вместе с судьей Ласло Салаи я предложил организовать фестиваль в память о Мартоне Биро. Это предложение было с энтузиазмом воспринято городским магистратом, и меня попросили произнести торжественную речь. Я тщательно готовился к этому событию и для этого старательно искал в архивах Эгерсега и Веспрема документы и другую информацию о Биро. Я нашел так много материалов, что не смог упомянуть и малую часть их в своей речи. Фестиваль прошел с большим успехом. Но поскольку я не хотел, чтобы собранные мною материалы лежали без пользы, я решил написать биографию этого епископа. Конечно, я не мог посвятить весь свой досуг этому ученому труду, и поэтому книга была закончена мною лишь в 1934 году. Озаглавленная «Жизнь и эпоха епископа Веспремского Мартона Биро», она была опубликована нашим издательством в Залаэгерсеге. Я имел радость получить положительные отклики на нее от историков-профессионалов, и мне радостно, что даже сейчас – в эпоху коммунистического господства – эта книга цитируется венгерскими учеными.
То, что я узнал в ходе моего исследования о реконструкции после турецкого ига, очень помогло мне в моей работе. Я чувствовал, что я сам был призван, по прошествии ста пятидесяти лет, начать аналогичную кампанию по реконструкции, сначала в Залаэгерсеге, а потом, после 1927 года, во всем графстве Зала, а спустя еще какое-то время и во всей большой епархии Веспрема. На епархиальном синоде в Сомбатхее я произнес сильную речь о плачевном состоянии церковной и культурной жизни в графстве Зала. Я сделал это, чтобы найти поддержку для нашего неразвитого района графства. У нас имелись приходы с семнадцатью филиалами; приходы, в которых верующие должны были идти пешком от 15 до 20 миль, чтобы крестить ребенка или заказать заупокойную мессу об усопшем. Многие прихожане жили в 5-10 милях от главного приходского храма. Не хватало школ, а те, что имелись, были старые и отсталые. Учитывая такую ситуацию, не стоило удивляться тому, что люди, вынужденные тратить столько времени, чтобы добраться до школы, были плохо обучены основам веры.
Правящий епископ присутствовал во время моей речи. Позднее, в 1927 году, он назначил меня деканом церковного округа Зала. «Поскольку он так хорошо знает условия, – сказал про меня епископ, – он сможет хорошо послужить делу». Мне было поручено готовить места для новых священников, открывать новые школы, устранять препятствия и всячески поощрять пастырские инициативы.
C тяжелым сердцем я начал работу по реконструкции после полуторавекового застоя. Однако в течение десяти лет, несмотря на крайне ограниченные средства, мы смогли за счет огромного напряжения сил построить девять новых приходских церквей и семь приходских домов, девять временных часовен для богослужений, одиннадцать временных приходских домов и, наконец, двенадцать новых школ. Где раньше было лишь 25 мест со священниками, теперь было 43, так что в среднем в приходе теперь было 2500 верующих, а не 4300, как раньше. Вскоре также благословенные старания учителей в двенадцати приходских школах начали приносить свои плоды, проявлявшиеся в улучшении культуры и поведения мальчиков и девочек, обучавшихся в них. По переписи 1940 года графство Зала уже не занимало последнего места, по крайней мере, по грамотности населения, опередив по этому показателю графство Баранья.
Этому успеху я обязан моим щедрым и жертвенным помощникам, среди которых был принц Пал Эстерхази, который поставлял древесину, кирпичи, известь и черепицу для строительства; министр образования и религии Куно Клебельcберг, добившийся государственных субсидий для новых школ, и губернатор графства Золтан Бёди, который обеспечил поддержку от правительства графства.
Другим важным элементом, способствовавшим развитию культуры в городе и графстве, была газета «Zalamegyei Ujsag», основанная нами в 1919 году. За время моего пребывания настоятелем прихода эта газета стала выходить ежедневно. Мы достигли этого за счет организации независимой типографии, что позволило нам выпускать также и книги, так как стоимость печати была не такой высокой. Моя монография о епископе Биро была также опубликована нашим издательством, а моя книга «Мать», о которой я уже упоминал ранее, вышла уже третьим изданием.
Социальной и благотворительной деятельности в природе также был дан новый стимул. Мы имели ведущих экспертов в этой области в лице монахинь из Общества социального служения. Они разумно организовали заботу о неимущих, работу священников в больницах, а также основали миссионерские пункты на железнодорожных станциях и в тюрьмах. С помощью семейных апостолов и членов церковных ассоциаций мы старались облегчить физические и нравственные страдания нуждающихся прихожан. Мы также построили дом для престарелых на тридцать пять мест для тех, о ком некому было позаботиться. Мы также организовали проживание в семьях с пансионом для бедных учеников из сел, приехавших в город, чтобы обучаться в средней школе. Для девочек мы устроили монастырскую школу, при которой был институт для подготовки учителей, а также лицей, средняя школа и несколько начальных школ. В этой монастырской школе могло обучаться 100 девочек. Монастырь, в котором жило от 70 до 80 монахинь, придал новый колорит южной части города и оказывал благотворное влияние на жен и матерей, равно как и на девочек.
Конечно, нам надо было найти фонды, чтобы поддерживать эти новые учреждения и организации. Соответственно, должны были подвергнуться реорганизации финансовые дела прихода. Я продал под строительство различные участки земли, разбросанные по городу и принадлежавшие приходу. На вырученные средства я приобрел имение Шагод, в три раза превышавшее по размерам прежнюю собственность прихода. Это новое доходное приобретение было модернизировано. Возросли также и доходы пастыря. Я направил все вырученные средства до последнего гроша на финансирование всех вышеперечисленных церковных инициатив. Поскольку прихожане знали об этом и то, как велись дела, пробуждало в них доверие, они щедро жертвовали на нужды прихода и не жаловались на церковную десятину. Без помощи прихожан мы не смогли бы построить ни монастырскую церковь, ни школу, не смогли бы расширить дом для общины и надстроить второй этаж в приходском доме. Увеличение тиража и числа выпусков газеты также стоило немалых денег; много средств уходило также на помощь малообеспеченным школьникам. Мы также нуждались в больших фондах на благотворительные нужды и на заботу о неимущих.
Моя деятельность нашла живую поддержку у епископов, которые назначили меня титулярным аббатом, а в 1937 представили мою кандидатуру Риму для награждения. В результате я удостоился титула прелата Его Святейшества. Я принял это отличие не столько потому, что рассматривал его как награду за мои труды, но потому, что оно увеличивало мой престиж. А престиж помогал мне в моих отношениях с правительством графства, а в некоторых случаях – и с центральным правительством.
Мой бывший епископ – граф Янош Микеш – обратил внимание папского нунция на мою кандидатуру, и в тот период, когда одновременно были назначены три епископа, Папа Пий XII предложил компромисс, который обеспечил согласие правительства на мое епископское назначение. 4 марта 1944 года Святой Отец назначил меня епархиальным епископом Веспрема. В своем прощальном выступлении перед прихожанами я подвел некоторые итоги своего священнического служения в течение 27 лет. Я был посвящен в епископы кардиналом Шереди в Эстергоме 25 марта 1944 года.
Глава 6
На посту епископа Веспрема
29 марта 1944 года, в мой день рождения, когда мне исполнилось 52 года, я прибыл в Веспрем. Венгрия уже 10 дней как была оккупирована нацистами. Напряженность и неопределенность ощущались по всей стране. Власти графства Зала выписали мне пропуск, поэтому, несмотря на частые проверки со стороны патрулей оккупационной армии, я смог добраться до города, в который я был назначен епископом. Из-за тяжелых времен я отказался от торжественной церемонии ингресса и вошел в город почти незаметно. Члены кафедрального капитула встретили меня в епископском дворце, где в то время также размещался немецкий генерал. Меня крайне раздражало его присутствие. Однажды, когда он обратился ко мне за разрешением охотиться в епископском лесу, я открыто показал свое неудовольствие. Десять дней спустя генерал переехал на другую квартиру.
С самого начала моей деятельности в качестве епископа я постарался установить тесный контакт с духовенством. Я способствовал организации реколлекций для священников, духовных уединений, пастырских конференций. Я также поддерживал апостолат мирян, католические ассоциации и другие организации в приходах. Я особенно рекомендовал систематические пастырские визиты и особое внимание к больным и умирающим.
Весной 1944 года я отправился в поездку по приходам с целью преподания таинства миропомазания. Это дало мне повод ознакомиться с условиями на местах. Нельзя сказать, что я до этого был незнаком с ними, так как Залаэгерсег и все графство Зала относились к епархии Веспрема до 1777 года. Мои исторические штудии дали мне много ценной информации об особенностях края. Теперь я старался понять, есть ли необходимость и, если да, то где именно, в открытии новых приходов, школ и церковных учреждений. Я рассматривал это как свое первоочередное задание, отчасти оттого, что четверо из моих предшественников вступили в должность, не имея опыта работы в качестве приходского священника. Я также планировал продать десять тысяч из двадцати четырех тысяч акров земли, принадлежавших епархии, и распределить их среди крестьян, чтобы тем самым улучшить благосостояние значительной прослойки населения. На деньги, вырученные от продажи земли, можно было бы создать новые приходы.
К этому времени я уже хорошо осознавал, что война плохо кончится для Венгрии и что экспроприация больших земельных угодий неизбежно последует после поражения. Я рассуждал в том ключе, что поскольку церковные земли так и так под угрозой отчуждения, то если их вовремя продать, можно будет, по крайней мере, сохранить вновь созданные приходы с их владениями. К сожалению, дальнейшие события не дали осуществиться моим планам. По приказу Гитлера правительство Стойяи постановило, что, ввиду необходимости обеспечить страну продовольствием, всякая попытка изменить границы собственности больших поместий будет рассматриваться как военное преступление. И все-таки даже в этой обстановке мне удалось открыть 34 новых прихода и 11 католических школ.
В июне 1944 года правительство Стойяи издало закон о переселении евреев в гетто. Венгерские епископы выступили с решительным протестом, о чем верующие и общественность были уведомлены посредством пастырского послания. В этом послании епископы заявляли:
«Когда неотъемлемые права, такие как право на жизнь, человеческое достоинство, личную свободу, беспрепятственное исповедание религии, свободу труда, неприкосновенность жилища, собственности и т.п., или права, приобретаемые законным образом, несправедливо нарушаются или отдельными лицами, или организациями, или даже представителями правительства, венгерские епископы, следуя своему [пастырскому] долгу, возвышают голос протеста и напоминают, что эти права даны не отдельными лицами, нe организациями, не представителями правительства, но Самим Богом. За исключением законного и имеющего юридическую силу решения правящей власти, эти права не могут нарушаться или отниматься ни у кого никакой земной властью».
Благодаря этому вмешательству большинство будапештских евреев было спасено от смерти в газовых камерах. После того как епископы единодушно выразили свой протест, церковные организации и отдельные смелые христиане постарались сделать все возможное, чтобы спасти как крещеных, так и некрещеных евреев от преследований. Невольной похвалой их усилиям звучат строки из рапорта правительственного уполномоченного по делам евреев: «К сожалению, духовенство всех чинов возглавило усилия по спасению евреев. Оно оправдывает свою деятельность ссылкой на заповедь о любви к ближнему».
В июле 1944 Миклош Хорти сформировал новое правительство из генералов. Возглавляемое премьер-министром Лакатошем, оно предприняло осторожные попытки оказать сопротивление немецким оккупационным войскам и вывести страну из состояния войны. Были предприняты секретные переговоры как с русскими, так и с Западом. В результате переговоров Хорти объявил 15 октября 1944 года о достигнутом перемирии. После своего радиообращения он был арестован по приказу Гитлера и марионетка нацистов – Ференц Салаши – возглавил правительство. Русские продолжали наступать на Будапешт. Мародерство и насилия, сопровождавшие наступление русских, привели к панике. Десятки тысяч беженцев устремились на запад.
Я также предпринял в то время некоторые меры безопасности. Я отправил в Миндсент наиболее ценные сокровища епархии – дорогие чаши и облачения. Там их спрятали у себя дома мои родители и сестры. В моем епископском дворце я давал убежище семинаристам, профессорам, монахиням, а также мирянам. Себе я оставил только одну комнату, в которой я принимал священников и простых верующих, выслушивал их проблемы и старался помочь. По приказу Гитлера партия «Скрещенные стрелы» (венгерские фашисты) мобилизовывала в армию молодежь из Западной Венгрии и Трансданубии. В то время как Красная армия готовилась осаждать Будапешт, министр обороны из партии «Скрещенных стрел» бросил лозунг: «Уничтожить или быть уничтоженными!» Он и его сторонники все еще верили, что «секретное немецкое оружие» сможет доставить победу. Час тьмы спускался на Венгрию. С Запада шла коричневая опасность; с Востока – красная.
Глава 7
Меморандум епископов Трансданубии
На протяжении истории Венгрия часто переживала серьезные кризисы. Но самым серьезным из всех был тот кризис, который грозил нам в конце Второй мировой войны. По правде сказать, в течение нашей истории великие державы, угрожавшие нашей независимости, обступали нас со всех сторон. Но теперь наследники этих держав – Гитлер и Сталин – столкнулись на нашей земле для решающей битвы. Наша родина должна была стать сценой для кровавой драмы, которая разыгрывалась жесточайшими правителями, каких только знала современная история.
Понятно было, что я не мог остаться равнодушным наблюдателем. Я отправился в Будапешт, чтобы узнать, что можно сделать в этой ситуации. На пути в столицу и обратно мне встречались огромные толпы беженцев, которые пытались спастись от Красной армии. Везде вдоль дороги были следы проигранной войны: руины домов, брошенные автомобили, разбитые вагоны, банды дезертиров, напуганные солдаты. В Будапеште я пытался организовать созыв верхней палаты парламента, чтобы тот разработал новую политику по отношению к немцам и русским, но других епископов, кроме меня, в столице не оказалось, а парламентарии из числа мирян были слишком запуганы, чтобы решиться на какие-то действия. В эти дни террор со стороны нацистов и партии «Скрещенные стрелы» достиг апогея.
Поэтому я подготовил текст меморандума, который должен был быть адресован правительству, сформированному партией «Скрещенных стрел», фактически являвшемуся марионеткой в руках немецких оккупационных властей. Текст меморандума я повез к своему другу – епархиальному епископу Дьера барону Вильмошу Апору, чтобы тот ознакомился с его содержанием. Я хотел обсудить проблемы, стоящие перед нашей страной, с примасом Венгрии кардиналом Юстинианом Шереди. Но Эстергом, где находилась резиденция примаса, был уже в эпицентре боев; кроме того, я знал, что примас был в то время болен.
Епископ Апор сказал, что мы едва ли можем рассчитывать быть услышанными фанатичными лидерами партии «Скрещенных стрел». Но он считал, что мы в любом случае совершить эту акцию, чтобы защитить нашу паству, насколько это в наших силах, и исполнить до конца наши обязанности перед страной и Церковью. Итак, мы оказались первыми, кто подписал меморандум. На обратном пути из Дьёра я посетил епископа Секешфехервара Лайоша Шхвои. Он тоже подписал меморандум, хотя также разделял наши сомнения. Священник из моего секретариата доктор Ленард Кегль отправился на мотоцикле в монастырь Паннонхальма и передал текст меморандума аббату Хризостому Келемену, который также поставил свою подпись. Затем меморандум был направлен в Сомбатхей. Тамошний епископ был очень напуган и не подписал. Из-за наступления русских наш посланник не смог добраться до Печской епархии.
Я теперь лично привез меморандум, подписанный четырьмя епископами, в Будапешт, где я записался на прием к заместителю премьер-министра господину Сёллёши. Я не хотел отдавать его в руки самого премьера Салаши, и поэтому вовсе не был разочарован, когда узнал, что его в это время не было в столице. Сёллёши я лично не знал; я только слышал, что он был секретарем партии Скрещенных стрел где-то в провинции.
Наш меморандум указывал на опасность, нависшую над культурными достопримечательностями Венгрии и угрожавшую самому выживанию оставшегося населения в случае, если западная часть Венгрии будет превращена в поле битвы, как на том настаивали сам Гитлер и фанатики из партии Скрещенных стрел. Я думал, что меня арестуют сразу же в момент вручения меморандума. Но этого не случилось: Сёллёши ограничился тем, что задал мне несколько вопросов, на которые я не стал прямо отвечать, сказав, что меморандум составлен в достаточно ясных выражениях и мне нечего ни добавить к нему, ни убавить от него.
Ожидавшийся арест последовал через две недели – очевидно властям необходимо было столько времени, чтобы сформулировать свои обвинения против нас. Конечно, они не решились опубликовать текст нашего меморандума, и, чтобы избежать волнений, высшие чины Церкви не были арестованы одновременно. Поскольку именно я доставил меморандум, то меня арестовали в первую очередь. Арестовать меня было поручено административному комиссару Веспрема Ференцу Шчиеберне.
Глава 8
Мое второе заключение
В июне 1944, игнорируя протест епископов, члены партии Скрещенных стрел по приказу Гитлера депортировали из Веспрема всех евреев, как крещеных, так и некрещеных. Ференц Шчиеберна, в то время глава местного отделения партии Скрещенных стрел, был организатором и непосредственным руководителем этой акции. После того как он завершил свое грязное дело, он посетил гвардиана местного францисканского монастыря и, скрывая свои истинные мотивы, попросил его отслужить мессу с пением Te Deum в ближайшее воскресенье. Затем он развесил плакаты, сообщающие о том, что в соборе будет отслужено благодарственное богослужение по случаю успешного освобождения города от евреев. Когда я услышал об этом, я послал за благочестивым, но простодушным гвардианом и запретил ему служить мессу и Te Deum. Партийный лидер Шчиеберна – который 15 октября 1944 года стал административным комиссаром – поэтому искал случай отомстить. У Шчиеберны был еще один повод для мести: его младший брат, служивший епархиальным чиновником по делам сельского хозяйства, был наказан церковным начальством, хотя это произошло еще до моего назначения на эту кафедру.
Вскоре после этого власти нашли столь желанный для них повод: требовалось место для расквартировки военнослужащих и по указанию офицера, ответственного за эвакуацию, требовалось проинспектировать епископский дворец на предмет наличия свободных комнат. Мой эконом Саболч Сабадхедьи проинформировал людей Шчиеберны, что епископский дворец до предела заполнен беженцами. Последовала злобная перепалка. Шчиеберна теперь уже появился лично и грозился арестовать эконома. Когда я услышал об этом, я спустился вниз, остановился у ворот и спросил эконома: «Сын мой, кто этот человек, который хочет арестовать тебя?» Саболч Сабадхедьи указал на Ференца Шчиеберну, которого я до этого никогда не видел. Я вмешался и постарался привести несколько аргументов против такого шага. И тогда Шчиеберна произнес решающие слова: «И я арестовываю Вас также, епископ».
Я быстро поднялся наверх, надел полное епископское облачение, вернулся и пошел навстречу полицейским. Они пытались втолкнуть меня в свою машину, но эта попытка окончилась безрезультатно. Шестнадцать моих семинаристов-старшекурсников наблюдали за происходящим из окна на втором этаже. Они спустились вниз вместе с тремя преподавателями, окружили меня плотным кольцом и таким образом не дали все более и более нервничавшим полицейским осуществить свои намерения, и им пришлось уехать в пустом автомобиле. Мы шли за ними пешком: я в моем епископском облачении, а вокруг меня плотными рядами – семинаристы-старшекурсники и их преподаватели. Так мы шли в осенних сумерках вдоль по главной улице города почти полтора километра. Люди выходили из своих домов, другие подходили с боковых улиц. Все возраставшая толпа людей в напряжении выстраивалась по обеим сторонам улицы: многие преклоняли колени, чтобы я благословил их. Величественная скорбная процессия сопровождала меня к полицейскому участку. Прежде чем войти в здание полиции, я попросил людей мирно разойтись по домам. Капитан полиции, которого я знал еще школьником, когда преподавал ему катехeзис в гимназии, выглядел очень смущенным. Он приказал приготовить мне постель в своем кабинете, а также позаботился о том, чтобы разместить в здании участка трех священников, арестованных вместе со мной. На следующий день Шчиеберна отдал приказ об аресте семинаристов, воспрепятствовавших полиции увезти меня в машине. Таким образом, число арестованных возросло до 26 человек.
На следующий день полицейские ждали, пока наступит ночь, чтобы переправить нас в тюрьму. Чтобы освободить место для такого количества арестованных, надо было выпустить на свободу некоторое число мелких правонарушителей – карманников и т.п. Затем было опубликовано заявление, в котором утверждалось, что я был арестован за то, что оказывал сопротивление власти, ее мероприятиям и правительственным чиновникам, а также за то, что я пытался организовать марш протеста, чтобы спровоцировать население на акты насилия. Мои действия якобы в серьезной степени нарушили общественный порядок и безопасность.
Под этим предлогом Шчиеберна распорядился держать нас в тюрьме под надзором прокуратуры. Прокурор, доктор Виши, оказался, однако, ревностным сторонником соблюдения законности. В течение месяца он, несмотря на угрозы со стороны Шчиеберны, отказывался подписать текст обвинения. Тем временем в газетах и намеренно распространяемых слухах приводились самые различные причины моего ареста. Удивительно, однако, что никто не упомянул главной причины – а именно епископского меморандума, который я отвез в правительство. Занятие властями епископского дворца, которое теперь могло осуществляться беспрепятственно, также было обойдено молчанием. Годы спустя, когда коммунисты были уже у власти и не могли дать приемлемое для себя объяснение моего ареста функционерами партии Скрещенных стрел, они придумали версию, что я был арестован за незаконное хранение съестных припасов. Эндре Шик, министр иностранных дел коммунистического правительства, имел смелость распространять эту басню в одной из своих книг.
В тюрьме режим, навязанный нам полицией, управлял нашей жизнью внешним образом, однако это не означало, что мы прекратили всякую активность. По утрам мы совершали святую мессу, причащались Св. Таин и проводили медитации. Мы также проводили занятия по богословию, и 7 декабря 1944, в темноте камеры, напоминавшей о катакомбах, я рукоположил в священники 9 семинаристов-старшекурсников. В нашем распоряжении была только одна свеча, одна комжа, один комплект священнического облачения. Почти каждого из нас повсюду сопровождал вооруженный охранник. С другой стороны, председатель суда – человек честный и верующий – лично присутствовал на рукоположении, и также было позволено присутствовать и несколькими узникам-мирянам. Все нервничали, не зная, удастся ли беспрепятственно завершить обряд рукоположения, ибо в то время в любой момент могли объявить воздушную тревогу или отдать приказ о перемещении войск и эвакуации заключенных. Слава Богу, в тот день мы были избавлены от всего этого.
В середине декабря мы узнали, что русские прорвали фронт в окрестностях города Татабанья. Члены партии Скрещенных стрел в Веспреме крайне взволновались. Они угрожали расстрелять нас при приближении русских. Но немцам удалось удержать оборону еще на несколько дней.
23 декабря 1944 нас под конвоем перевели в Шопронкёхиду. Прокурор упорствовал в своем отказе выдвинуть против нас официальное обвинение. Но прокуроры в Шопронкёхиде, приписанные к суду, контролировавшемуся партией Скрещенных стрел, оказались более сговорчивыми. Наше перемещение можно объяснить еще и тем обстоятельством, что Салаши, который конфисковал мой дом в свою пользу, желал услать законного владельца как можно дальше. Тюрьма в Шопронкёхиде размещалась в бывшем здании фабрики. По соседству с фабрикой правительство построило школу для детей рабочих, в которой теперь разместился военный трибунал. В школьном дворе нас выгрузили из полицейской машины. Женщины и дети сбежались посмотреть на арестованного епископа и священников.
Затем нас разместили в здании школы. Это оказалось своего рода проблемой для администрации тюрьмы. Для меня была приготовлена кровать, но я отказался от нее, потому что хотел разделить участь моих товарищей по заключению. В результате нас всех разместили в одной комнате, но мои священники приготовили мне отдельную спальню, отделив ее от остального пространства географическими картами. На следующее утро нам принесли лишь один таз, в котором было очень мало воды. Поэтому мы пошли мыться к колонке, находившейся во дворе. Для того, чтобы вытереться, у нас были только носовые платки. Опять вокруг нас собралась толпа любопытных.
Когда наступило воскресное утро и мы захотели совершить святую мессу, у нас не оказалось хостий для консекрации. Я использовал обычный хлеб. Тишина нашего богослужения прерывалась громко звучавшими приказами и приветствиями солдат, приводивших в исполнение смертные приговоры. Во время святой мессы я думал о несчастных жертвах. Хотя было воскресенье – а закон запрещал казни по воскресным дням – в то утро [24 декабря 1944] был повешен Эндре Байчи-Жилински. Его соратники – генерал-лейтенант Янош Киш, полковник Енё Надь и капитан Вильмош Тарчаи уже были казнены 8 декабря.
Нам разрешили оставаться в здании школы только в первую ночь. Затем нас разместили в старом сыром складском помещении. Паутина свисала с перекладин и бревен. По углам шуршали крысы. В этой неподобающей обстановке мы отпраздновали канун Рождества. Семинаристы пели рождественские гимны, я произнес проповедь. Я говорил о всеобщности искупления и вспомнил, что в Рождество моя мать всегда давала нашим домашним животным лакомство с семейной трапезы.
После богослужения нам принесли два больших котла с картошкой – это полагалось нам на ужин. Однако пришли жены двух из наших охранников и от имени жен других полицейских приготовили нам праздничный рождественский ужин. Так, в тот рождественский сочельник мы оказались их гостями. Несмотря на убогость нашей обстановки и общую подавленность, это Рождество остается одним из моих самых светлых воспоминаний. Эти храбрые женщины, забыв о себе, рисковали, что их мужья могут лишиться работы, а их семьи – пропитания, и все ради того, чтобы доставить нам немного рождественской радости. Мы ели с большой радостью, но помнили также о посте в сочельник и о наших собратьях по заключению, которым мы отдали картошку и с которыми поделились многими из принесенных нам деликатесов.
Рождественскую мессу я служил в тюремной часовне. Мне помогали мои священники и молодые семинаристы. Глубокая печаль тех дней омрачала тишину этой святой ночи. Даже когда мы шли в часовню, вид виселицы и свежих могил напоминал нам о страданиях и смерти наших патриотов. Я помнил, что и глава нашего государства, Хорти, был в заключении, равно как три премьер-министра, ряд министров, судей, членов Высшей палаты парламента, депутатов, высокопоставленных офицеров, деятелей искусства, священников и многие другие неизвестные герои. Среди тех, кто находился с нами в заключении, были также члены левых партий, например Ласло Райк, и даже атеисты: их участие в богослужении и пение глубоко тронули меня. Угроза смерти приблизила их к Богу. Разделяя общее страдание, мы праздновали память воплощения нашего Господа. Миклош Каллаи, бывший премьер, обратился ко мне с просьбой помянуть в каноне мессы страдания всех порядочных и честных венгров. Так наши молитвы и воздыхания вышли за пределы стен тюремной часовни и объяли собой и Эстергом, и Будапешт, и те местности, где проходила линия фронта между немцами и русскими, где первые делали вид, что сражаются за наше спасение, а другие – что умирают за наше освобождение. Со слезами на глазах мы преклонили колени перед алтарем, на котором находились Тело и Кровь Христа. Никогда и нигде меня так не трогала Рождественская месса, как в тот раз.
Глава 9
На новом месте
После рождественской мессы мы отправились спать в неотапливаемый барак. Я уже спал в течение двух часов, как вдруг я проснулся и услышал, как шепчутся два семинариста. Один из них жаловался: «Я мерзну, как собака». Я мягко обратился к ним: «Дети, вспомните, как провела Рождество святая Елизавета, как ее дети ночевали в конюшне в гостинице Айзенаха. И не забывайте также о вифлеемском вертепе».
В Рождество после обеда нас посетили гости. Прелат Кальман Папп, курат Шопрона, получил разрешение навестить меня. Его сопровождал наш общий друг адвокат Аладар Крюгер. Доктор [юриспруденции], Крюгер был депутатом и эвакуировался в Шопрон вместе с другими членами парламента. Он также взял на себя миссию защищать нас перед военным трибуналом. С его помощью священник из моей епархиальной курии также написал петицию правительству. С большой неохотой я все же разрешил прелату Гефину, ректору богословской семинарии в Сомбатхее, отправить эту петицию правительству Салаши. Однако позднее Гефин ободрил меня, сообщив, что он все же не отправил петицию. Я был очень рад этому.
До этого в Веспреме посещение заключенных не разрешалось. И епископ Апор, и аббат Келемен хотели навестить меня, чтобы публично заявить о своей солидарности со мной и разделить ответственность за меморандум, но их ходатайства были отвергнуты. Много позднее я узнал, что епископ Апор лично заступался за меня перед лидером партии Скрещенных стрел и перед немецким послом [Эдмундом] Веезенмайером.
В последние дни уходящего 1944 года прибыло много новых заключенных. Чтобы освободить для них место, нас перевели в Шопрон, в главный монастырь Дочерей Божественного Искупителя. Хотя мы считались узниками, монахиням было дозволено заботиться о нас. В скором времени после нашего прибытия туда были доставлены также епископ Секешфехервара Лайош Шхвои и его брат – генерал Кальман Шхвои. Епископ был арестован за то, что запрещал священникам вносить изменения в приходские объявления и проповеди по требованию партии Скрещенных стрел. Я скоро подружился с епископом Шхвои, и эта дружба выдержала испытание временем.
В середине марта 1945 года мой бывший епископ и друг, граф Янош Микеш, посетил меня. Он уже находился на покое и советовал мне спасти свою жизнь и попытаться бежать на Восток. Я, однако, не мог принять его совет, который он дал мне, впрочем, от чистого сердца, потому что я не сомневался, что всякий, кто попытается перейти к большевикам, чтобы спасти свою жизнь от нацистов, рано или поздно должен будет расплатиться со своими спасителями. «Епископ может связаться с коммунистами только ценою своих убеждений», – сказал я ему. Мой опыт во время событий, последовавших после окончания Первой мировой войны, убедил меня в этом. Епископ Микеш слушал передачи западных радиостанций и поверил, что русский коммунизм изменился и уже более не угрожает народу и Церкви. Его тогдашние воззрения являются доказательством того огорчительного факта, что ответственные лидеры нашего народа не смогли вынести правильного суждения о намерениях советских деятелей. Они наивно верили, что западные союзники Советского Союза могут приостановить идеологическую и территориальную экспансию большевизма. Эта надежда была вполне понятной, ибо в то время наша страна страдала от господства нацистов и жаждала освободиться от них. Быть может, ведущие венгерские политики не изучали достаточно глубоко работы Ленина и Сталина и обращали чересчур мало внимания на стратегию и тактику большевизма. Я всегда обращал внимание на отсутствие общественного воспитания в этой области – даже при режиме Хорти. Однажды, когда кампания, направленная на то, чтобы исправить ситуацию в этой области, была довольно неуклюже начата, ее вскоре пришлось прекратить ради заключения торгового соглашения с Советским Союзом, которое тогда обсуждалось графом [Иштваном] Бетленом.
Сразу после моего первого ареста во время венгерской «диктатуры пролетариата» я стал тщательно изучать папские энциклики и пастырские послания, посвященные всему этому предмету, и далее углубил мои познания в области материалистической философии путем изучения как местной, так и зарубежной марксистской литературы. Таким образом, я уже давно понял, с каким противником пришлось столкнуться Церкви, какой род терроризма ожидал нас. «Всякая идея Бога есть невыразимая низость ["невыразимейшая мерзость"], отвратительное проявление презрения к самому себе», – писал Ленин Горькому. Он открыто признавал, что распространение атеизма – это часть программы коммунистов. Точно так же, как они борются с индивидуализмом и частной собственностью, так они пытаются изменить семью и брак в соответствии с их собственными представлениями. Оппозицию они ликвидируют, хотя нужно сказать, что методы преследования христиан изменились во многих деталях со времен Нерона и Юлиана Отступника. Один из большевистских лозунгов гласил: «Мы не отнимаем церкви у людей, но отнимаем людей у церквей».
Занятия историей научили меня тому, что компромисс с врагом почти всегда будет идти ему на руку. Я уважал и продолжаю уважать тех, кто храбро защищает интересы Церкви, с полной решимостью, если это потребуется, отдать свою жизнь, четко сознавая, что, хотя за одним гонителем может последовать другой, сама Церковь обязательно переживет всех своих врагов. Замки и крепости падают, но Церковь, несмотря на всю ее человеческую слабость, никогда не будет разрушена. Кровь мучеников всегда была семенем Церкви, из которого она вновь пускает побеги в ожидании своей Пасхи. Такие мысли укрепляли меня во время визита моего прежнего епископа, графа Яноша Микеша, который в то время мог лишь разочаровать меня, именно потому, что он был дорогим другом и как бы отцом для меня и лично мне желал только то, что ему касалось наибольшим благом.
Эта беседа между мною и графом Микешом в грязной камере шопронской тюрьмы оказалась нашей последней встречей – ужасы так называемого освобождения привели к смерти престарелого епископа. Когда русские войска пришли в деревню, где он жил на покое, пьяные солдаты начали насиловать женщин и девушек. Епископ услышал их крики и плач и вышел из дому, чтобы защитить жертв насилия. Внезапно он прижал руку к левому боку и, бездыханный, повалился на ступени. Его тело положили на катафалк в гостиной. В тот же день [28 марта 1945 года] «освободители» вошли в его дом, извлекли из подвала вино для мессы, привели девушек и пили и танцевали там всю ночь.
В Дьёре епископ Апор также стал жертвой советских войск. Перепуганные женщины и девушки спрятались в бомбоубежище в епископском дворце. Когда епископ попытался преградить путь вторгшимся насильникам, русские солдаты убили его. «Добрый пастырь отдал жизнь свою за овец».
В эти дни русские приближались и к городу, где мы находились. Мы были теперь почти одни: со мной были два епископа, брат одного из них, который был отставным генералом, и три священника, которые пожелали остаться со мной. Я хочу, чтобы помнили их имена: Ласло Лекаи [впоследствии кардинал], Саболч Сабадхедьи и Тибор Месарош. В это время премьер Салаши находился в деревне вблизи австрийской границы и созывал туда епископов Трансданубии. Мне удалось послать двух священников, чтобы они проконсультировались с примасом Венгрии кардиналом Шереди, который ответил, что, как и я, он собирается отказаться от любой подобной встречи с нашими противниками. Но мне не удалось направить письменный отказ Салаши, потому что он уже бежал на Запад. Внезапно исчезли и наши охранники, так и не приведя в исполнение своих угроз относительно нас.