Глава 30. НА ЗАВОДЕ БЕДА
Но трагические события следующих дней личные мои переживания затмили собой.
Безысходность и тоска! Хотя мне лично ничего не угрожает, я инженер – «цены мне нет» - это слова начальства моего, скупого весьма на похвалы, к тому же без дурных привычек, как это сейчас называется в запойное наше время, то есть, на меня можно во всём положиться, спокойно и безмятежно живётся моему начальству в смену мою. И на любых опытных установках я – первое лицо, потому что люблю и умею решать любые технические задачи. Так что на хлеб с маслом для себя и своей семьи заработаю всегда, тем более, что в семье у нас тунеядцев и захребетников нет. Счастливая судьба – это не моя заслуга – просто всегда я в окружении дорогих и близких мне людей, случись так, читатель, с тобой, и ты бы сделался таким же удачливым, как я.
Но производство, в связи с перестройкой, сворачивается везде, и на заводе большое сокращение у нас.
Более всего озабочены женщины. приближается двадцать пятое число, когда на работу не позволено им будет выходить, об этом предупреждены они.
Я пытаюсь представить себя на их месте, и представить не могу.
На нашем заводе тяжёлая не женская работа, гордились они и работой своей и приличной зарплатой – ведь детьми обременены. Мужья очень часто, к сожалению, им не помощники, и не добытчики – пьют.
Свято верила советская женщина в то, что к лучшей жизни, без конца преодолевая временные трудности, мы идём. Но всё оказалось ложью в одночасье, и вот уже никуда мы не идём, топчемся на месте и падаем вниз. И вышибают из-под ног то, на чём держалось всё – работу – единственный такой, казалось бы, надёжный источник жизни, пускают по миру с детьми, и никто за это не в ответе… Неумолимо приближается двадцать пятое число…
Женщины собираются группами, разговоры их однообразны и унылы, такого примерно содержания, / не раз стоял я с ними, не умея ни утешить, ни помочь/:
- Была в трудоустройстве, предлагают работу на восемьсот рублей – это же за квартиру заплатить, а жить на что?
- Вчера сам на ногах не стоит, пьяный пришёл – убила бы! детей жалко – посадят, кому они нужны?
- Пойдём работать к хозяину на базар, моя соседка работает на одного…
- Там спиваются все.
- Как не спиться зимой на морозе стоят, самогонкой греются они.
- Мне вчера молоденькая девчонка рису не могла взвесить, пьяная, шатает её.
- И мы сопьёмся, детей осиротим.
А у стены, в укромном уголке, в конце коридора, видел я Лютикову Анну. Она дала слезам волю. Беззащитно сотрясались от рыданий узкие её плечи.
А ведь Анну эту прошлым летом помнил я совсем иначе. Встретил её в вечернем трамвае, ехала с огорода, тогда о сокращении не было и речи. Анна загорелая, с корзинкой алых яблок, с букетом розовых и белых астр, с разметавшимися по плечам светлыми волосами, после нелёгкой первой смены в горячем цехе, где другая женщина, не знакомая с нашей работой, скажем, Алёнка наша, как в преисподней, почувствовала бы себя, отработав ещё вторую смену в огороде, свежая была и крепкая, как яблоко из её корзинки, которым она меня угостила. Красивая женщина! Очень юной показалась мне она.
Мы сели рядом, время позднее, трамвай полупустой, знакомство до сих пор было шапочным – примелькались в цехе друг к другу, здоровались, как все цеховые. Разговорились о яблоках, об огородах…
Не переставая Анной любоваться, я стал ей комплименты говорить, потому что знаю - о красоте их и молодости всегда женщинам нужно сообщать – это поддерживает их и силы придаёт.
- Вы скажете! - смеялась Анна, мне до пенсии три года осталось. /В нашем горячем цехе никель комбината женщины в сорок пять лет по горячей сетке на пенсию идут./ Я – бабушка уже, внучке три месяца исполнилось вчера. Искренне удивился:
- А я бы вам, Анна, не дал больше тридцати.
Анна развеселилась ещё больше:
- А если бы жизнь чуть- чуть полегче была, да кто-нибудь бы пожалел! - Тогда сколько бы дали вы мне лет? А-то видите, муж и двое взрослых сыновей, а в огород езжу одна, старший сын женат, младший – спортсмен – некогда им, муж после получки загулял. А все имеют хороший аппетит.
Очень мне захотелось Анну пожалеть! Я предложил её проводить и яблоки помочь донести.
- Что вы, что вы? – испугалась Анна, - муж узнает, он мне такие проводы устроит! Тут ходишь по одной доске, и то бывает всякое. Спасибо вам за всё! – горячо она меня благодарила, хотя благодарить было не за что.
Взял я её тяжёлую корзинку с яблоками, донёс до входной двери и подал с трамвая. Потом видел в окно, как бодро шла она с тяжёлой корзинкой в свете тусклых фонарей, как колебались астры в букете и развевались от быстрой ходьбы длинные волосы.
Эту трамвайную встречу запомнили оба – здороваясь в цехе, улыбались друг другу по- родственному.
И вот теперь дорогая моя Анна билась у стены в горьких рыданиях, и я ничем не мог помочь.
«Перенеси с достоинством то, чего изменить не можешь.» - вспомнил я Сенеки слова, которые вчера только в записную книжку свою занёс. Интересно, с каким бы достоинством ходил Сенека мимо женщин, которых уволили с комбината, мимо рыдающей Анны?
Проникнувшись чужими страданиями, менее уязвимым сделался к своим – стыдно мне за безоблачное моё благополучие, зашёл в операторскую к коллегам своим, среди нас сокращения нет, здесь в это время собирались мастера. Василий быков заметил состояние моё:
- Ты чего сам не свой?
- Мимо женщин уволенных проходил.
- Я вообще боюсь сейчас в цех выходить, - согласился он.
И вдруг мерзкий этот и скользкий тип – Олег Обрезкин – сменный мастер, осклабился нехорошей улыбкой:
- Пусть ревут, уберут лишних, мы будем больше получать.
Неожиданно для себя, я развернулся и в морду дал ему, как это делает скорый на расправу дворовый наш народ.
- Ты что, сдурел совсем? – но в ответ не размахнулся – силы не равные – мелок и хлипок он. – Нет, вы на него посмотрите! - продолжал Обрезкин взывать к сочувствию.
- А ты язык не распускай, - согласился со мной Василий Быков, остальные промолчали, явно нас с Быковым поддерживая.
Я ушёл, пожалев о содеянном, конечно, гнусная Обрезкин этот, но мелкая ведь сошка, ничего от него не зависит.
Часа полтора спустя, был очень занят - разбирались со сложным аварийным узлом, и руки до локтей были у меня в машинном масле, вызвали к начальнику отделения. Я руки ветошью обтёр, отправился, думал, вызывает по поводу этого аварийного узла, хотел сообщить свои соображения.
- Ну вот что, - строго мне сказал начальник отделения Данилыч, как мы его называли, - сейчас Обрезкин придёт, извинишься перед ним, придумал – руки распускать.
- От дела отрывать по пустякам?! – взорвался я, пусть только придёт – сжал кулаки.
- Сейчас не то время, такие шутки не пройдут, пиши заявление об увольнении, раз строптивый такой, - Данилыч меня пугал.
- Давайте ручку и бумагу.
- Знает шельмец, что я заявление ему не подпишу, - пожаловался технологу Данилыч, - ладно, иди, разберусь без тебя.
Очень хотелось мне Обрезкина подождать, только женщинам это не поможет.
А фискальство его оправдано вполне - должен ведь он как-то защищаться от таких как я – с кулаками убойной силы.