- Ты посмотри, кого я тебе привёл! - загремел в сенях голос деда Антона. – Принимай гостей Наталья! Это корреспондентка к нам, из Москвы! Собирает интересные истории, удивительные происшествия, чудесные события… Вот, я про тебя и подумал. Кто ж лучше тебя-то расскажет про нашу Анютку! Лучше тебя эту историю никто не знает, ты ж даже в ихнем доме теперь живёшь! Вот и принимай дорогую гостью, поговори с ней, расскажи про чудо наше местное!... А я попозже загляну…
И сдав гостью с рук на руки престарелой хозяйке небольшого, но удивительно красивого резного домика, дед Антон удалился, довольный, что баба Наталья оказалась дома, а не ушла, как собиралась, в церковь.
Немного растерявшись, старушка усадила гостью за стол, а сама привычно захлопотала у печки: налила и поставила на конфорку закопченный чайник, достала несколько баночек с душистым вареньем, поставила на стол красивые чашки и расписную вазочку с домашним печеньем.
- Да что вы, что вы! Ничего не нужно! Не хлопочите! – смутилась девушка, увидев такую суету вокруг своей персоны. – Ничего не надо! Я ненадолго. Только запишу ваш рассказ и пойду на электричку… Не беспокойтесь! - забубнила она, доставая диктофон и пристраивая его среди нехитрого угощения.
- Да какое ж тут беспокойство? – баба Наталья махнула рукой. – Уже и чайник вскипел, сейчас вот налью и расскажу, чего вам там надо.
С этими словами она ловко сняла закипевший чайник с огня и разлила по чашкам душистый травяной чай.
- Вот и всё беспокойство. Вы пока кушайте, кушайте, замёрзли с мороза-то. Чай разговору не помеха!… Так что вы хотите, чтоб я рассказала?
- Мне говорили, что здесь жила какая-то необыкновенная девочка и с ней даже бывали разные удивительные случаи. Нашим читателям будет очень интересно узнать о таком человеке. Вот и расскажите про неё, кто она и что такого необыкновенного с ней случалось…
- Как вы это говорите? Необыкновенная? – недовольно поморщилась баба Наталья.
- Ну, Анютка! – девушка-корреспондент по-своему истолковала это недовольство. -Она же здесь жила? Вы её возможно знали? Вот и расскажите, какая она была, что её отличало….
- Да, жила-то она здесь, только вот, мне кажется, вы неверно о ней понимаете… - наконец собралась с духом старушка, - ребёнком-то она была самым простым, как все дети в куклы играла… Ребёнок, как ребёнок, ни косая, ни кривая, ничем совершенно не больная… Обычная девочка, каких в любом дворе увидеть можно. Она не этим интересной была, необыкновенной, как вы говорите!
- Ну, вот и расскажите, чем она так отличалась…
- Ну, хорошо…- задумалась бабулька.
* * *
Родилась наша Анютка здесь, в посёлке, за пять лет до войны (Великой Отечественной). Отец её был по плотницкой части, мастер - золотые руки. Наличники на моём домике видели – вот! Его работа! Такую красоту мог из простой деревяшки сотворить – все только диву давались! Работал на совесть, за что его в посёлке и уважали. Дом у него был хороший, крепкий, добротный, жил он с престарелой матерью, которая вела хозяйство. И всё вроде было хорошо, да видно так не может быть, чтобы у человека всё гладко выходило. Влюбился наш Григорий в Ульяну. Девка, она конечно была молодая, красивая, хозяйство вела не хуже прочих… А всё же был у ней один изъян – здоровьем она была слаба. Об этом все в посёлке знали и от того и не сватались к ней, а уж кто и надумывал, так матери тут едва на порог не ложились – не бери её, больную такую! Так что хоть и красотой её Бог не обидел, а браковали её женихи, табуном под окошком не ходили, замуж не брали.
Так и прожила бы свой век Ульяна одна, только Григорий наш не стал с матерью советоваться. Прямиком к невесте и посватался! А что? Советская власть родительского благословения не спрашивала! Так, взял её за руку, да и расписались они. После, правда, уже повинились перед родителями. Те простили, конечно – куда ж теперь денешься… Поплакали… Только, вот, Ульянины родители, людьми были верующими (отсталыми, как тогда говорили). Условие они Григорию поставили – если уж начал, так делай всё до конца – повенчайся с нашей дочерью, а то не простим! Делать нечего. Тайком да тишком повенчался Григорий с Ульяной в местном храме и стали они жить у него.
Хорошо, дружно жили, только видно не напрасно здоровье её смущало женихов. Не было у них детей очень-очень долго. Десять лет прожили, а детей не нажили! Ульяна уже все глаза проплакала, в столицу ездила, к лучшим врачам – ничего не помогало. Родители её за это время уже умерли, с кем посоветоваться? Кто поможет? А между тем, Гришина мать, Евдокия, тайком да украдкой начала бегать в местный храм Воскресенский, благо он совсем рядом с домом находится. Так, потихоньку да полегоньку познакомилась поближе и со священником и с матушкой его. Горе у них оказалось общим – батюшка с матушкой людьми были уже «далеко за сорок», но бездетными, а от того приняли евдокиино горе, как своё собственное. Договорились вместе молиться о даровании молодым чада, стали часто служить заздравные молебны, где поминали Григория и Ульяну, так, потихоньку и пошло у них дело. Не прошло и полгода, как узнала Евдокия, что скоро будет бабушкой. Рада была – и не рассказать как, а уж Григорий жену на руках носил, от радости не ходил – летал будто! Да и священник с матушкой за молодых рады были.
Только всё это по-другому обернулось. Слабовата Ульяна оказалась, не выдержало у неё сердце, умерла она в родах, да и девочка слабенькая совсем родилась. Привезли Анютку из роддома, ахнула старая Евдокия - ребёночек совсем махонький да худенький! А Григорий на дочь и глядеть не хотел. Скорбел он по своей Ульяне, сильно убивался. Сначала, было горькую запил, а как немного опомнился – вещи собирать начал… Разбудил мать среди ночи: « Мама, я уехать должен, иначе сопьюсь с тоски! Поеду в Москву, на завод устроюсь - напишу. Не беспокойся, деньги буду присылать, береги дочь!» И ушел с чемоданчиком в ночь. Евдокия только и успела ему отварную курицу в кулёчке сунуть.
Так вот и осталась наша Анютка вроде сироты, с одной бабушкой.
Поначалу, Григорий действительно писал часто, деньги присылал каждый месяц, спрашивал про Анютку. Но шло время, письма стали приходить всё реже и реже, деньги Григорий стал присылать всё меньше и меньше, о дочери в письмах не спрашивал, о себе не говорил… Материнское сердце, подсказывало Евдокии, что что-то тут не так, рвалось приехать, посмотреть, узнать. Страх, что сыночек снова там запил, не оставляло её ни днём ни ночью. Она стала постоянно ходить в церковь, молиться, просить за сына, ей было страшно получать почту, так как она боялась получить о нём дурные вести, стала плохо спать…
Маленькой Анютке тогда едва исполнилось два года, когда Евдокия получила от сына приглашение на свадьбу. Григорий писал, что здесь, на заводе встретил хорошую женщину, которая буквально спасла его от страшной тоски по ушедшей жене и теперь он снова счастлив и хочет на ней жениться.
С тяжелым сердцем ехала в Москву Евдокия. Ехала не одна, везла к отцу подросшую дочку, надеялась, что увидев Анютку, он захочет оставить её у себя. Но этого не произошло. Новая жена Григория на пушечный выстрел не подпускала к нему малышку и Евдокия уехала ни с чем.
С тех пор Григорий почти совсем перестал писать матери и тем более не помогал деньгами. Евдокия корила себя за то, что не смогла достучаться до сына, но сделать ничего не могла – все её письма оказывались в руках новой жены, которая не скупилась на слова, настраивая Григория против Евдокии и Анютки.
Так старая мать и поняла, что ждать помощи им с внучкой неоткуда, скудной её пенсии стало не хватать, и она решила искать хоть какую-нибудь работу. Однако это оказалось не так-то просто. Помыкавшись по разным местам Евдокия убедилась, что работы в посёлке ей не найти – возраст «за семьдесят» смущал многих. Да и тот факт, что она часто ходит в церковь, считался не лучшей характеристикой в те советские времена. Евдокия совсем растерялась, не зная, что ей делать.
Выручил её тот самый знакомый батюшка. Видя бедственное положение старушки, он предложил ей работу в храме: убирать, следить за лампадами, помогать в трапезной. В принципе, с этим неплохо справлялась и матушка, но уж очень священнику хотелось помочь этой пожилой женщине. Матушка всецело поддержала идею, и Евдокия была принята.
Маленькую Анютку девать было некуда и бабушка приводила её с собой в храм, где работала. Так Анютка и росла, играя на церковном дворе, почти целыми днями находясь в храме, среди икон, лампад и верующих людей. Все её знали, все любили, баловали, кто чем мог.
Вскоре и сам священник с матушкой так привыкли к вечно снующей на церковном дворе Анютке, что стали относиться к ней, едва ли не как к родной дочери. Матушка вечно баловала её в трапезной, батюшка любил почитать ей на досуге Евангелие, и долго после объяснял малышке, что-то про Христа и Пресвятую Богородицу. Говорил, правда, больше для себя, чем для ребёнка, считая Анютку ещё слишком несмышлёной. Однако Анютка слушала и видимо что-то там понимала, потому что уже через пару лет она знала наизусть несметное множество молитв, тропарей святым, псалмов и наивно пересказывала Евангельские сюжеты захожим паломникам, которые только диву давались маленькой «поповой дочке».
С другими детьми Анютка играла редко, в храме дети тогда были большой редкостью. А со двора её, такую маленькую, не отпускали, сверстников она видела мало, так что играть ей приходилось одной.
Помню, рассказывали, что игры у неё тоже были особенные: соберёт она своих кукол и зайчиков с мишками, посадит в несколько рядов и скажет – это прихожане! Потом сама встанет впереди, будто священник и начнёт им из службы что-нибудь петь. Играет, значит, в церковь… Ругали её за это, объясняли, что нельзя просто так молитвы петь, всуе. Она насупится, молчит, а иной раз и скажет: «Я не всуе, я - взаправду!» Да разве объяснишь такой крохе…
Жаль, недолго продолжалась эта жизнь у Евдокии с внучкой. Закрыли власти нашу церковь, священника перевели куда–то в дальний приход, уехали они с матушкой… Одни остались старый да малый. Что делать? Как жить?
Но тут помощь Евдокии пришла, откуда не ждали… А надо сказать, что в нашей местности издревле вёлся гончарный промысел. Местность наша, вишь ты, богата прекрасной белой глиной! Вот с давних времён и ремеслиничали наши деды и прадеды, делая из той глины красивую белую расписную посуду, что твой фарфор, не хуже! Да и на роспись многие наши мастера были весьма горазды! Уж такие красивые у них выходили кружки да сотейники, блюда да кувшины, чайники да вазы, что славились они на всю Россию, а то и по далее…
И прислал тут Евдокии, знакомый её батюшка, письмо, мол, не хватает в церквях некоторой утвари, чтобы и не дорогая была и духовному месту приличествовала. И если сможет Евдокия таковую предоставить, то будет ей причитаться разумная оплата. Сердце так и всколыхнулось у старой Евдокии, слёзы подступили куда-то к горлу, так тронута она была заботой старого священника, не забыл он их с Анюткой, не оставил пропадать, хоть и сам бедствовал...
Правда, дело это было не совсем легальное. И даже статья за такие дела была в Уголовном кодексе – «спекуляция»… Но в посёлке, на художественный промысел односельчан, начальство смотрело сквозь пальцы: народным тем промыслом и их родители, в своё время занимались. Все эти глиняные поделки им знакомы и близки были с раннего детства, так что, уж совсем сурово, бороться с промыслом начальство не спешило, а лишь так, для галочки, выполняло план.
Немного поплакав и осознав, что другого выхода нет, старушка принялась за дело, которому обучена была с малых лет. Работа была тяжёлой и не простой, к тому же приходилось всё это делать по возможности тайно, но Богом данное здоровье не подвело Евдокию и вскоре уже ровные рядки замысловатых лампад, штофчиков для святой воды и подсвечников всякого размера и калибра выстроились на старом деревянном столе у неё в сарае. Дело шло хорошо. Через пару недель старушка уже расписывала последнюю коробку с кадильницами. А ещё через несколько дней всё было закончено, блестело глазурью, щеголяло чудесной росписью. Можно было отвозить.
Ночь прошла у Евдокии без сна, она ни разу в жизни не делала ничего незаконного, потихоньку, тайно даже от самых близких. Едва забрезжил рассвет, она поднялась и, сгибаясь под тяжестью коробок с церковной утварью, поспешила на станцию. Нелегальные её коробки жгли ей руки, от страха, что её сейчас задержат, прихватывало старое сердце, от волнения дрожали руки, во рту пересохло, а ноги предательски подгибались, старушка поминутно останавливалась, переводила дух, но упрямо заставляла себя пересиливать страх и двигаться к заветной цели – Успенскому храму. Анютка привычно семенила рядом, изредка трогая бабушку за рукав и говоря что-то вроде: «Не волнуйся бабушка! Я всю дорогу буду о помощи Матерь Божию просить!» А в далёкой глухой деревушке, ждал их священник со своей матушкой, которая взяла на себя добровольный труд - развести все эти чудесные вещи по нуждающимся храмам их епархии, раздать знакомым священникам и настоятелям, просить заказывать ещё...
* * *
Поездка прошла удачно. Евдокию с Анюткой никто и не думал задерживать, её коробки в целости и сохранности были доставлены по назначению, а радость от встречи со священником и его женой с лихвой покрыла все тяготы и волнения пути! Анютка тоже была счастлива увидеть своих «матушку» и «батюшку». Расставались все со слезами, обещая часто писать и скоро увидеться снова.
Так Евдокия с Анюткой и стали по несколько раз в году навещать своих благодетелей, привозя с собой коробки, набитые расписными лампадами, подсвечниками, тонкой работы белыми голубками, подарочными расписными пасхальными яйцами, тонко прописанными маленькими ангелочками… Но больше всего, почему-то просили старую Евдокию делать штофчики под святую воду. Маленькие, незатейливые бутылочки, расписанные розами и травкой, расходились в мгновение ока, сколько не привези. Евдокия дивилась такому к ним интересу и однажды осмелилась спросить добрую матушку, что люди находят в её простых бутылочках для крещенской воды?
- Ах, Евдокия Михайловна, - всплеснула руками и даже обрадовалась матушка, - я и сама хотела с вами об этом поговорить! Ведь вот, какая незадача у нас выходит: вы же их нам не сортируете, а нам приходится самим разбираться, сколько ароматизированных штофчиков вы привезли, а сколько простых. А это не всегда, понимаете ли, удобно! Ведь приходится перенюхать всю коробку! А это так… ну не всегда уместно бывает… Понимаете?!..- и матушка с надеждой посмотрела на Евдокию.
Но старушка казалась полностью потрясённой словами матушки и даже слегка приоткрыла рот, что было ей вовсе не свойственно.
- Что значит: не сортируете?!... – наконец выдавила она из себя, - Я же штофчики кладу отдельно, лампадки отдельно, подсвечники…
- Да, но штофчики-то у вас, Евдокия Михайловна, разные!
- Как это? Что значит: «разные»? Немного росписью отличаются? Так это понятно, художник двух одинаковых вещей руками сделать не может. Всё чуть иное выйдет, чуть-чуть да отличие проскользнёт, да и стара я для тонкого письма, чтобы одинаково всё выходило… И неужто так заметно?... Ох, простите меня, Бога ради, не по годам мне видно уже травку-то писать… - чуть не заплакала расстроенная старушка, подумав, что матушка пытается сказать ей о негодной росписи изделий.
- Нет-нет! Ваши штофчики очень, очень хороши! Просто чудесные произведения народного творчества! И, может быть, даже искусства! Но понимаете, Евдокия Михайловна… Не могли бы вы отделять хотя бы как-то ароматизированные от тех, что без аромата? Вы понимаете, не всегда удобно искать… нюхать… Понимаете?!
- Что значит: «ароматизированные»?! - опешила Евдокия. – Не может быть! Не ароматизирую я их вовсе! – однако, немного подумав, начала перечислять. - Вроде все одинаково делаю. В глину ничего не подмешиваю, расписываю похоже, глазирую все одинаково, обжигаю в одной печи… Никаких ароматов не держу – глине это только во вред! Так что за ароматизатор туда может попасть – ума не приложу! Покажите-ка это чудо расчудесное!
- Да вот, пожалуйста, посмотрите, – матушка протянула старушке один из штофчиков, внешне ничем не отличающийся от прочих.
Евдокия приложила расписной штофчик прямо к морщинистому носу и, упершись в голубую розу во всю грудь вдохнула, но никакого аромата так и не почувствовала. Вторая попытка так же, не увенчалась успехом и она вопросительно уставилась на матушку. Та смиренно взяла бутылочку из рук Евдокии и осторожно открыла фарфоровую крышечку. По комнате немедленно распространился чудесный аромат каких-то полевых цветов, тонкий, нежный, луговой.
От неожиданности, Евдокия ойкнула, неловко взмахнула руками, как бы говоря: «Чур, меня, чур!» и потрясённо осела на лавку. Матушка, наконец, уразумев что престарелая художница тут вовсе не при чём, а удивлена не меньше прочих, засуетилась вокруг бедной старушки. Подавая то водички, то капая «валокордин», то открывая окошко, она всё никак не могла взять в толк, как же могло так выйти, что старушка оказалась вовсе не в курсе, как появляется аромат в её расписных штофчиках! Кто же их тогда мог ароматизировать эти бутылочки, если работы велись в строжайшем секрете и даже соседи не догадывались, что Евдокия делает утварь для церкви?
Дальнейший разговор происходил у них в том же духе. Евдокия клятвенно заверяла, что никакой ароматизации не делала и о том, что кто-то это делает - не знала. Матушка успокаивала её тем, что кто бы ни был тот неведомый помощник, он уже года два помогал художнице и Анютке сбывать эти штофчики, так как разбирали их практически молниеносно! Помогать-то помогал, но не выдал их властям и не написал ни одной кляузы в «органы», а значит, и помощь его была искренна и бескорыстна.
* * *
Никакого покоя теперь, разумеется, у старой Евдокии не было. Приехав домой, она стала бояться собственной тени, боялась даже заходить в тот злополучный сарайчик, в котором делала свои штофчики, боялась лишний раз отпустить от себя внучку… Но всё было по-прежнему: тихо и спокойно. Соседи приветливо здоровались, обсуждали с ней последние новости, звали в гости, угощали пирогами, привечали Анютку. Никто не говорил ни слова о её «спекуляции», не намекал, не глядел косо, не сплетничал за спиной…. Но, тем не менее, Евдокия каждую минуту ждала удара, ведь она-то точно знала, что кто-то неведомый помогал ей столько времени! А то, что он так и не объявился, возможно, и означает, что их «благодетель» замыслил худое!…
Наконец, она написала отчаянное письмо матушке, где в красках описывала свои подозрения и умоляла приехать «в отпуск» к ней, хоть немного помочь разобраться, как именно могло всё случиться. Иначе, она точно сойдёт с ума, так как больше не может жить в страхе! Добрая матушка ответила, что они с батюшкой очень соскучились по ним с Анюткой и непременно приедут летом, поживут у них, поглядят, как она делает свои чудесные поделки и, быть может, Господь всё им откроет…
Евдокия ждала их приезда, как ждут лишь помилования перед казнью.
* * *
Вот уже почти две недели, как их любимый священник со своей матушкой жили в домике Евдокии с Анюткой. Как только они приехали, старушка немедленно принялась за дело и под зорким присмотром своих друзей уже выполнила почти всю необходимую работу по созданию церковной утвари, нарочно наделав штофчиков вдвое больше, от обычного количества. Теперь они расписанные и заглазированные стояли уже в коробках, ожидая своего путешествия в далёкую епархию, к своим адресатам. Дело спорилось в руках старушки, она уже привыкла к этой работе, выполняла её с удовольствием, привычными движениями, без лишней суеты и нервов. Глина слушалась её беспрекословно. Результат приносил радость!
А батюшка с матушкой попеременно ночевали в старом сарайчике, среди готовых к отправке коробок со штофчиками, подсвечниками и кадильницами, пытаясь выследить странного помощника их любимой бабульки. Но всё было удивительно тихо и спокойно. Никто по ночам не проникал в сарайчик, никому не было дела до её расписанных кружек и голубков… Как же тогда штофчики становились такими благоуханными?
Правда всплыла случайно, а впрочем, что может быть случайным для верующего человека?! Открыл им всё же Господь, как оно происходило на самом деле. Всё оказалось просто. Но и невероятно!
* * *
Как-то вечером, засидевшись за душистым чаем, гости вдруг заметили, что маленькой Анютки нет рядом. Поискав в доме и убедившись, что дома её нет, матушка пошла поискать малышку во дворе и, заглянув в тот самый сарайчик, нашла Евдокию, доделывающую свою работу и Анютку играющую рядом готовыми штофчиками. Девочка с самым серьёзным видом вынимала из коробки штофчики по одному, аккуратно снимала крышечку и что-то долго шептала или рассказывала в штофчик, после чего, довольная собой, так же осторожно закрывала фигурную крышечку и ставила штофчик на прежнее место. А по сияющим глазам ребёнка можно было понять, что игра ей очень нравится. Так продолжалось довольно долго, и матушка уже совсем было собралась идти спать, как вдруг смутная догадка забрезжила в её голове. Мысль быстро приобрела законченную форму, но была столь невероятной и нелепой, что матушка даже не решилась высказать её сидевшей рядом Евдокии. Она осторожно, чтобы не спугнуть, придвинулась как можно ближе к Анютке и прислушалась изо всех сил. Наконец, ей удалось разобрать слова, которые маленькая Анютка шептала в очередной бабушкин штофчик. Это была молитва!
- Царице моя преблагая, надеждо моя Богородице, приятелище сирых и странных предстательнице… - шептала Анютка, не замечая, что её слышат.
Окончив молитву Пресвятой Богородице, девочка осторожно закрыла штофчик и аккуратно поставила его обратно в коробку. Тихонько вытащила другой, вынула крышечку и зашептала снова:
- Благослови душе моя Господа. Господи Боже мой, возвеличился еси зело, и в велелепоту облеклся еси. Одеяйся светом яко ризою…
Матушка подождала, пока Анютка дочитает 103 псалом до конца, закроет крышечку и позвала малышку спать. Евдокия, не отрываясь от дела, горячо поддержала эту мысль, а сама обещала скоро закончить и тоже прийти. Малышка легко позволила себя уговорить и уже через полчаса спала в своей кроватке. А матушка, схватив мужа за руку и ничего не объяснив, бегом бежала в сарайчик к засидевшееся там Евдокии. Торжественно поставив коробку с которой играла Анютка на стол, матушка, наконец, объяснила, что слышала, как ребёнок не столько играл, сколько молился! И не абы как, в шутку, а всерьёз и по настоящему, с пониманием и чувством. И теперь если мысль матушки верна, то вот эти два штофчика будут благоухать! А остальные нет, так как из этой коробки малышка успела «поиграть» только с двумя бутылочками, это матушка видела точно.
Евдокия не проронила ни слова, но было видно, что она совершенно не верит словам матушки. Батюшка, неловко крякнув, лишь произнёс:
- Ну ты, матушка моя, того…
Но потоптавшись и послушав ещё заверения бедной жены, несомненно, сошедшей с ума, постановил так:
- Я вот сейчас эти два штофчика открою, понюхаю, если нет благоухания – едем завтра домой! А если есть и больше в коробке ни один штофчик не имеет этого свойства – подумаем, что нам делать…
Евдокия тоже согласно кивнула, уж кому-кому, а ей ли было не знать, что коробка этих штофчиков совсем свежая, только сегодня законченные бутылочки точно ничем не пахли ещё пару часов назад, когда она лично укладывала эту коробку и накрывала каждый штофчик крышечкой.
Батюшка перекрестился «для порядку» и, взяв один из указанных штофчиков, переспросив матушку, тот ли, резко открыл и поставил на всеобщее обозрение посреди рабочего, кое-где заляпанного глиной, стола.
Поставил и сел на скамью, как подкошенный! Дивное благоухание разлилось по всему сарайчику, проникая во все уголки этого маленького «рукотворного мира». Все в изумлении замолчали, не веря собственным ощущениям, боясь, что это какое-то странное наваждение, искушение, непонятное, невозможное, но, тем не менее, совершенно точно существующее…. Чудо?!
Аккуратно прикрыв крышечку, батюшка открыл вторую указанную бутылочку – благоухание снова начало расползаться по помещению. Только уже совсем иное! Запахло вдруг чем-то горько-сладким, восточным, прекрасным… Остальные штофчики при тщательной проверке оказались совершенно обычными, новыми, пустыми, практически без запаха. Страх и благоговейный ужас напал на всех присутствующих в старом сарайчике. Будто столкнулись они с великой неведомой силой, страшной в своей мощи и могуществе, но доброй и кроткой в своём милосердии…
Первым обрёл дар речи священник.
- Вы понимаете, - тихо проговорил он, - вы понимаете, что мы сейчас видим? И свидетелями чего мы с матушкой были всё это время, не понимая того?! Я должен сейчас же служить! Служить благодарственный молебен. И должен доложить о происшедшем… Только не знаю, как это сделать не подставляя под удар вас… Станет же известно… Но прежде всего - благодарственный молебен! Пойдёмте в дом…
Все пошли за ним, как громом поражённые. Утром батюшка уехал к благочинному на доклад. Прошло несколько долгих томительных дней. Не дождавшись его возвращения, матушка поехала его искать и тоже запропала…
Евдокия не знала, на что и подумать, собрала всё своё «творчество» и, «от греха подальше», аккуратно закопала коробки в самом дальнем углу погреба, заставив сверху это место мешками с картошкой, Анютке сказала, что батюшка с матушкой просто уехали домой. Малышка, кажется, поверила, грустно взглянула в глаза Евдокии и больше не спрашивала о них. А старушка долго ещё не спала по ночам, прислушиваясь к звукам за окном, думая, на кого останется маленькая Анютка если она вот так же, «запропадёт». Но, по неисповедимым путям Господним, их никто не побеспокоил.
* * *
- Вот вы только не обижайтесь, - заговорила корреспондентка, - но это всё как-то уж очень фантастически звучит… Ну, нереально, что ли… Странно! И можно же это всё как-то иначе объяснить. К примеру, духи сохраняют свой запах бывает очень долго и флакончик из под них может пахнуть по нескольку лет!...
- Это всё правда, что вы говорите, - перебила её баба Наталья, только в том-то и дело, что тут духами-то и не пахло! Это чудо Господне было, настоящее чудо! Да вот вы думаете, сколько с тех пор времени прошло? Ну, так посчитать – лет семьдесят, а то и больше. Так вот, я вам сейчас покажу…
С этими словами баба Наталья полезла в старый, видавший виды буфет и извлекла из его недр небольшую красиво расписанную бутылочку с замысловатой крышечкой.
- Вот! – торжественно поставила её на стол баба Наталья. – Откройте, откройте-ка! Само станет понятно!
Девушка смело сняла старую, треснутую крышечку и вдруг ощутила, как по дому разлился дивный нежный аромат!
- Малина!!! – выдохнула девушка. – Прямо, точно – малина! Это невероятно!
Она схватила штофчик, пытаясь рассмотреть, что там у него внутри, но внутри ровным счётом ничего не было. Потерев пальцем по внутренним стенкам и донышку, корреспондентка тщательно обнюхала руку. И изумлённо уставилась на рассказчицу.
- Надо же! Совершенно не пахнет, а аромат всё-таки есть! Если это правда, так это же чудо какое-то! Настоящее чудо!
- Так Анюткины молитвы благоухают пред Господом! Чистая вера… – печально откликнулась баба Наталья. И почему-то погрустнела.
- Так что же, - корреспондентка поправила диктофон, - что же случилось потом с Анюткой? Она, наверное, выросла в красивую девушку и ушла в монастырь?
- Да нет, - баба Наталья как-то немного замялась, вздохнула и, с грустью опустив глаза, произнесла, - не выросла наша Анютка…
- Как это не выросла? - не поняла девушка.
- Так вот - не выросла. Незадолго до того, как должно было исполниться ей семь лет, умерла Анютка, не дожив до Победы…
- Победы?!
- Война же пришла! Великая Отечественная война! – поучительно произнесла старушка. – Вы, молодые, не помните даже, что она была-то вообще… А голод-то был какой! Какой страшный был голод!... А они что? Старый да малый… Обе и умерли от голода. Анютка пораньше немного, старая Евдокия через несколько дней… Рядом похоронили, на кладбище нашем, которое вы мимо проходили, когда со станции шли…
- Так что же, цела их могила? Вы могли бы мне её показать?! - с жаром заговорила корреспондентка, - мне ведь надо всё описать, собрать все материалы! Я ведь там могу сделать фото? Это же не частная собственность…
- Ох, ну пойдёмте-пойдёмте… И вы, тоже, туда же! – с досадой проговорила старушка. – Уж будьте уверены, там, небось, уже и без вас не протолкнуться! Нет, ну всё кладбище затоптали сапожищами! И всё идут и идут к ней на могилку! Нет, ну раньше ещё поспокойнее было: один-два человека в день - это ещё ничего, но когда толпами стали ходить!.. Это уже совсем… - баба Наталья возмущённо затрясла седой головой. – Сколько ни ругала, сколько не прогоняла, всё равно идут к ней и едут! Уж и не знаю, что с ними делать?! Она ж девочка просто, не прославленная, как святая! Ей, может быть, это всё только в одно беспокойство!... Ох, да что говорить… Вот, пожаловалась давиче нашему батюшке, о. Сергию, говорю: «Зачем народ ходит, Анютка же не прославлена!». Так он «напустил туману», ничего не поняла, чего он мне там сказал… Говорит: «Пойми, Наталья, к сухому колодцу за водой не ходят!». Ну, вот и что он имел в виду, а?!