«…Когда к нам в гости приезжал старинный отцовский товарищ Феликс, я в тот же день и в который раз твёрдо решал стать в будущем лётчиком, как он. «От винта-а!» - повелительно пищал я, поудобнее пристраивая на так кстати оттопыренных ушах заметно великоватую офицерскую фуражку и обращаясь к кому-то неизвестному, совершенно не будучи уверенным, что подобная команда вообще присутствует в современной авиации. Но однажды, тайно развязав витой рант на вышеупомянутом головном уборе с целью экспертизы - так золотой он всё-таки или нет, становиться лётчиком я передумал. Во-первых - отнюдь, далеко не золотой, а во-вторых - мне тогда ощутимо влетело от мамы, пару часов безрезультатно пытающейся приладить филигран «как было». Нет, я, конечно, попробовал перевести стрелки неотвратимого возмездия на младшего братишку, как делал прежде не раз, зная, что недоступная мне индульгенция по малолетству Серёжке-то железно обеспечена, но дар красноречия меня, увы, так некстати оставил. А богиня убедительности презрительно отвернулась или умотала куда по своим более убедительным делам. Поверить без её содействия, что сопливый трёхлетний шкет мог самостоятельно достать фуражку с полки для головных уборов, расположенной в двух метрах от пола, мог разве что отъявленный фантаст. Из тех, кто описывает паранормальные проявления у детишек.
А когда по телевизору показывали сериал «Четыре танкиста и собака», я не менее твёрдо решал стать танкистом. Или, на худой конец, Шариком. Наш с приятелем Колькой танк, собранный в рекордно короткие сроки прямо посреди гостиной (по совместительству – спальни и отцовского кабинета) из имеющихся под рукой материалов, был ничем не хуже знаменитого «Рыжего», а по некоторым параметрам даже превосходил своего польского коллегу. Например, орудие, которым традиционно оснащалась наша боевая машина, было куда убедительней по калибру, хоть и изготавливалось из папиного тубуса. А бытовые удобства вообще не шли ни в какое сравнение, ведь мы заранее приглашали в гости Марысю (в миру - соседскую Ленку), задача которой - ухаживать за нами, периодически получающими всевозможные боевые ранения. Добросердечная Марыся экстренно исцеляла нас подносимой микстурой в виде сладкого чая с пряниками, а затем умело закрепляла свои медицинские успехи витаминчиками в виде яблок, уничтожаемых нами непосредственно на боевом посту, то есть в танке. Мы с Колькой менялись ролями, становясь попеременно Янеком, Густликом и Григорием, Шариком же периодически выступал всё тот же сопливый Серёжка, прогуливающий детсад при содействии в сотый раз сразившей его ангины, отчего наш пёс из раза в раз получался несколько глупее и бесполезнее телевизионного. Но ближе к вечеру с работы приходила мама. Боевые действия моментально прекращались. Медсестра Марыся бесславно удирала домой, вечноголодный Шарик клянчил у мамы "поись", от брони безжалостно отрывались пришпиленные «102», криво вырезанные нами из папиного ватмана, сама непробиваемая броня прозаически застилала кровати, превращаясь в мирные матрацы и одеяла, ходовая оказывалась совершенно пресными скрипучими стульями, а в беспощадный для врага ствол опять запихивались всяческие чертежи...»
- Ха! Забавно... Это что, мемуары? - оторвался я от тетрадки, найденной в бардачке Вовкиного авто и, слегка укоротив громкость совместно любимого нами «Оркестра Электрического Света», с улыбкой уставился на коллегу по работе и заканчивающейся командировке.
- Типа того, - пожал плечами здоровяк Вовка, улыбаясь в ответ, но не отводя глаз от опасно заснеженной трассы, - записывал ересь всякую, что в голову лезла. Вдруг - кому интересно будет? Славику, например… У меня через месяц третья ходка в Чечню, вот и пусть читает в отсутствие...
- Так-то твоему Славику скоро четырнадцать, - перебил я, усмехнувшись, - жениться впору. Не поздновато ли просвещать, каким папка был в детстве?
- Ничего не бывает слишком поздно, - хмыкнул Вовка, заразительно зевнув, - как, впрочем, и слишком рано. В основном, всё случается вовремя.
- Ага… Умные мысли посыпались… - съехидничал я, кивая. - А ещё никогда не поздно стать таким, каким ты мог бы быть… Устал? Сменить? Нет? Смотри, не усни за рулём. Может, вслух почитать?
- Давай… - снова улыбнулся Вовка.
«...Когда же приходило время очередного из многочисленных визитов в физкабинет детской поликлиники с целью изгнания из тщедушного тела коварной хвори с непонятным названием «хронический бронхит», я твёрдо решал в будущем стать доктором, как Илья Иванович. Высокий и весёлый, с неизменным стетоскопом на шее и сверкающим налобным рефлектором на белом колпаке, он шутил и явно заигрывал с нашей соседкой Ниной, работающей здесь же, в физиологическом кабинете. А вы думаете - так просто, что ли, я проводил в ненавистной поликлинике столько времени? Что ни говори, блат - мощнейшее из величайших изобретений советского человека, униженное теперь куда более динамично развивающейся коррупцией.
«Профессор, - думал я, сидя перед степенно гудящим электрофорезным аппаратом и понимающе отводя глаза от порозовевшей Нины, жадно прислушивающейся к шёпоту склонившегося к ней Ильи Ивановича, - вон как все его уважают. Решено, буду доктором!»
А как это сделать? Да очень просто! Для начала надо изучить все инструкции и наставления, щедро развешанные на больничных стенах. Тем более, времени навалом, всё равно сижу, та-ак… На центральном месте – «Мойте руки перед едой!», с картинками, изображающими количество мерзких червячков-микробов на немытой руке, руке, вымытой тяп-ляп, и на руке, начисто обезмикробленной мылом. Это понятно, это для малышни. Дальше… «Перед употреблением обдайте овощи и фрукты кипятком!» - а вот это что-то новенькое, хотя тоже ясно - всё из-за этих микробов.
***
- Вова, - мама устало поставила на пол холщовую сумку-мешок с помидорами, - помой и сделай себе салатик, сумеешь? Я в гастроном на углу, там баранину выбросили, уже и очередь заняла. Это на час-полтора... У Серёжки через неделю День рождения…
Высыпанные в раковину помидоры уже минут пять ошпаривались под струёй кипятка, хлещущей из отвёрнутого до упора крана. Микробы скулили и молили о пощаде, исчезая в сливном отверстии. Я же, поправляя воображаемый стетоскоп, грозно взирал на поверженного врага через всевидящую дырочку рефлектора.
- Вова! - мама с хохотом рухнула на диван, обозревая то кровавое месиво, исходящее паром, то мою докторскую физиономию, преисполненную чувства выполненного долга. - Ты ж их сварил! Что теперь делать с тремя кило отварных томатов?
- Есть! - твёрдо ответил я, пробуя один из идеально обеззараженных овощей на вкус. Фу-у-у… Чёрт, а с микробами вкуснее, как так?»
- А дальше-е? - разочарованно взвыл я, листая пустые страницы. - Вольдемар, это всё?
- Дальше? О том, кем я хотел стать?
- Да.
Вовка молчал, крепко ухватившись за руль и вглядываясь смеющимися глазами в бьющуюся о лобовое стекло коварную снежную круговерть, словно припоминая что-то.
- И? - не выдержал я. - Секрет?
- Да нет, - вздохнул Вовка, - не секрет. Потом я решил стать Карлом Марксом
- Ке-ем?
- Карлом Марксом… - повторил Вовка, каким-то чудом умудряясь сохранять серьёзное выражение лица. Тем забавней выглядел краковяк, отплясываемый чёртиками в его глазах. - Недолго, дней пять. Ты, кстати, не так понял, не буквально - заумным бородатым евреем, а всенародно любимым, знаменитым и чтоб моим именем тоже что-нить назвали - улицу, например…
- Да откуда такое? Раскраска с «Манифестом коммунистической партии» попалась? - брякнул я первое, что пришло в голову, не преминув прохрипеть утробным голосом: - При-израк бро-одит по Евро-опе…
- Не, - Вовка поскрёб небритую щеку и коротко взглянул на меня, уже открыто улыбаясь, - мы тогда с дальнего посёлка в центр переехали. В аккурат на улицу Карла Маркса… Замечал, что улица эта во многих городах идёт параллельно улице Ленина, фактически являясь её дублёром? Или, как минимум, пересекает. Как минимум. Ничто иное, как воплощение марксизма-ленинизма в градостроительстве, как считаешь? Так вот, переехали. А на следующий день я отправился «первый раз в первый класс». И сразу очутился на «уроке знакомств». Мы поднимались по очереди, называли себя, свои увлечения, профессии родителей и домашний адрес. Скажу честно - я, деревня, таких названий улиц доселе и не слыхивал - Августа Бебеля, Фридриха Энгельса, Карла Либкнехта, у нас-то - первая улица, вторая... А тут сплошь Карлы, Клары и Фридрихи, в центре России, словно завоевали нас. Не маразм ли? А улица Бела Куна, чьи руки по локоть в славянской крови, это как? Улица Розы Люксембург, подумать только! Той самой Розы, что, будучи сорокалетней, заимела любовником молоденького сынишку своей верной боевой подружки… Да-да, Клары Цеткин. Славные революционерки, твою мать. Берегов вообще не зрили, тьфу, нечисть...
Я, начиная неуклонно засыпать под монотонную Вовкину речь, с усилием таращился на разномастные дома, сумеречно мелькающие за окном - мы проезжали один из тех маленьких городков-спутников, при взгляде на которые невольно сжимается сердце - как здесь люди-то живут, чем? Ради справедливости надо признать, что на три-четыре покосившиеся избушки обязательно приходится стильный коттеджик, кичащийся сайдингом и пузырящийся спутниковыми антеннами. Местные буржуа. Торгаши, слуги народа или чиновники. Нисколечко не стесняются сооружать себе этакие хоромы на откровенно украденные деньги. Раньше хоть сбивались в стаи, опасаясь гнева народного. Стаи прозывались коттеджными посёлками и располагались в стороне от хижин простых смертных. А теперь…
Вовка неожиданно тормознул, а затем опустил боковое стекло.
- Здравствуйте! - о, а инспектор откуда? Я перевёл предательски слипающиеся глаза вперёд и с удивлением обнаружил ГИБДДшную машину, наглухо перекрывшую дорогу. - Вы по Землячки не проедете. Давайте налево, до Тельмана, затем до Юровского, там по главной и вернётесь на трассу.
- Это улица Землячки? - спросил Вовка, как-то странно озираясь.
- Это - да. Я ж говорю - сначала налево…
- Да понял я, инспектор, спасибо. А что случилось?
Инспектор долго смотрел на любопытного Вовку, выразительно помахивая жезлом, словно обдумывая какую-то пакость. Тот, решив прервать паузу и запустив руку в карман, явил на свет красную книжицу.
- Что ж сразу-то не сказали? - опешил инспектор, спешно отдав честь. - Вам можно и прямо, сейчас отгоню…
- Не надо… - поморщился Вовка. - Так что случилось-то?
- Тройное.
Кивнув и выругавшись, Вовка вырулил влево.
- Ты замечал, что на таких улицах просто ужасающая криминогенная обстановка? - Вовка опять взглянул на меня. Чёртиков в глазах не наблюдалось.
- На каких?
- На таких, как эта, Розалии Землячки, а точнее - Розалии Залкинд, партийная кличка «Демон». Демоническая улица, так выходит? Имени безжалостной истеричной сучки, залившей кровью Крым... На таких, как улица цареубийцы Янкеля Юровского… Как можно называть места проживания именами бандитов, убийц и садистов, как, скажи?
- Считаешь, что топонимика влияет на психику обывателя? - заинтересованно пошевелился я, окончательно пробудившись.
- Стопроцентно... Плюс - ты только представь черноту энергетики над городами, порождаемую вынужденным сохранением в умах имён столь мерзких типов, их написанием, не говоря о произношении вслух. Неудивительно, что Бог перестал внимать нашим молитвам через этот энергосмрад. Рад бы, но не слышит. Уму непостижимо - так нагадить русскому народу... Интересно, это было сделано по непониманию или умышленно? Скорее - второе...
- Хмм… - пожал я плечами. - Ты про Карла Маркса недорассказал.
Вовка, казалось, напрочь утратил доброе расположение духа.
- Да рассказывать-то особо и нечего. Вечером, придя домой после школы, спросил у деда-фронтовика о Марксах-Либкнехтах-Бебелях, так тот только сплюнул в сердцах. Ты, говорит, при мне эти собачьи клички упоминать не смей. Вот тогда я и подумал, что улица Владимира Смирнова в русском городе звучала бы не в пример органичней любого из Карлов… Особенно для симпатичных ушек Светки Кайгородовой из третьего подъезда. И, наверное, дня два прикидывал, что ж такое славное надо свершить для Родины и для соотечественников, чтобы моим именем улицу назвали. Желательно, понятно, ту, на которой живу, справедливо ведь? Марксы-то-Либкнехты-Бебели и иже с ними, свершили, видать, что-то эдакое, праведное и крайне нужное для Руси... А ещё через пару дней, решив срезать дорогу из школы домой, я наткнулся в недостроенных гаражах на местную портвейно-мопедную шпану. Началось - стоять, кто такой, откуда, кого знаешь, деньги есть? Помнишь, как было-то? Вот-вот… Я порывался удрать, да где там, от мопеда разве убежишь? Ну, я и говорю - никого не знаю, недавно переехал на Карла Маркса. Ах, недавно, фашистская, мол, морда? Сам ты фашист - я ему, у меня дед воевал! Они - дед воевал, а внучок - шваб, раз на немчурской кырле-мырле поселился. Что за чушь? Нашли же повод докопаться. Ни дать, ни взять - анекдот, помнишь, заяц - волку: "...а почему без шляпы?" Короче, я - упреждающий в нос главарю, что на мопеде, но их-то четверо… Ну, и столкнули они меня в бетонное гаражное подземелье, помутузив малость. Тогда только-только мода пошла на огромные ямы-комнаты минусового уровня. Столкнули и воротиной железной сверху прикрыли. Плотненько так прикрыли, надо сказать.
Вовка опять тормознул.
- Э-эй! - заорал он в снежную темноту. - Подь сюда, эй!
Из мглы к дороге подошёл бомж. Подошёл и опасливо остановился метрах в двух от машины. Учёный прозой жизни, мало ли что. Надо сказать, Вовка всегда подаёт тем, кто просит, считая, что попросить у незнакомого человека - уже Поступок, шаг через себя, если, конечно, гордость ещё осталась. Просит такой, значит - всё, край. Да что там «кто просит», тем, кто не просит, тоже подаёт. Человек такой.
- Подаю... - словно услышав мои мысли, кивнул Вовка, трогаясь. - А знаешь, отчего? Меня тогда бродяжка местный вытащил. Типа дурачка районного, худющий, кривой, драный весь… Как он тяжеленное железо сдвинул, до сих пор ума не приложу. Я тем временем, пока в яме сидел, Марксом становиться передумал, не ахти как, оказывается, жалуют его в народе, фуфло надувное, мягко говоря, а не любовь. Тем более - ногу сломал... Хы... Да шучу я, чего ты глаза вытаращил? Про желание своё шучу, остальное-то - правда... Дурачок этот, слышь, пару раз к дороге бегал, всё помощь организовать пытался, да кто поверит оборванцу зачуханному? А потом из каких-то тряпок помойных верёвку связал. Короче - вытянул он меня и до дома помог добраться, на одной-то ноге. А я даже как звать не спросил, стыдно было перед родителями, что от него дерьмом воняет и штаны рваные…Стыдно… Стыдно! Ненавижу себя за это. Искал бродяжку этого потом, но как-то… Вяло искал, честно скажу, неискренне, для галочки больше. Случись такое сейчас с сынишкой, допустим, из кожи бы вылез, но нашёл.
- Ты родителям-то сказал, что произошло?
- Нет. Упал, мол, и всё… А того, с мопедом, выследил через месяц, когда гипс сняли.
- И?
- Колёса изрезал для расчёта и все дела.
Мы помолчали. Метель, устав завьюживать, улеглась. В разрывах туч показались окоченевшие звёзды. Из-за очередной шишки уральских гор выплыл залитый светом родной город.
- Приехали... - Вовка нажал кнопку выброса давно замолчавшего CD-диска. Послушно включилось радио, а вместе с ним Юрий Антонов.
Пройду по Абрикосовой,
Сверну на Виноградную,
И на Тенистой улице я постою в тени.
Вишнёвые, Грушёвые,
Зелёные, Прохладные,
Как будто в детство давнее ведут меня они.*
- Как на заказ. То, о чём говорили... - подмигнул я. - Как хотелось бы жить на… На Каштановой, допустим, на Яблочной... На Солнечной... Или Вишнёвой...
- Угумс… - наконец-то улыбнулся Вовка. - Забыл, а на какой живёшь?
- Диктатуры пролетариата.
- Ясно, - неожиданно расхохотался Вольдемар, запрокинув голову и не обращая внимания на мой непонимающий взгляд, - гы-гы-гы, диктатуры-ы-ы...
- А ты?
- Да и я на Свердлова, - Вовка, оборвав смех, внимательно посмотрел на меня и, усмехнувшись, добавил: - Ешуа-Соломона Мовшевича... Тот ещё герой России...
* © Ю.Антонов, "На улице Каштановой".