Милый Бэзил!
Вот снова зима зависла, звуков мало, и они тише, и я вспоминаю твои уроки пения, чистописания, перевода... Помнишь, как учил различать невнятное?
За несколько часов до наступления вечера ты устраивался на детском стульчике в прихожей, сосредоточив внимание на входной двери. Ничто не соблазняло и не отвлекало тебя: ни наше с Масей приготовление ужина, ни хождение Маркиза на ушах, ни тяжёлый "Рамштайн", ни убаюкивающий Жан-Мишель Жак. Ты ждал. Караулил.
Я тоже ждала, и не с первого раза заметила, как по-разному мы слышим. Реагировать на поворот ключа в замочной скважине с той стороны - номально же для тех, кто находится по эту сторону? Ты с радостным воплем бежал навстречу. Но иногда... Ты тихонько сползал со стульчика, растворялся в пространстве квартиры сорок пять. Ты понимал, что вечер потерян. Возможно, надо уточнить: ты понимал, что надвигается вечер угрожающе опасный. Я тоже понимала это по неуверенному пошаркиванию ключа в поисках скважины.
Вот и разница: ты растворялся задолго до задверной возни. Сопоставлял варианты хлопка на дне колодца-подъезда? Сравнивал аккорды шагов нашего друга в двух ипостасях? Мой слух не улавливал тонкостей.
Потому и пишу сейчас, чтоб порадовать новостью: я научилась! Бэзил, я различаю невнятное с первого шороха - по виртуальному запаху, по тени во сне, по началу колебания, которое и волной-то не назвать. Душа лисёнком посапывает. Вторая новость: сама не рада приобретённому опыту, жить в таком диапазоне невыносимо! Лучше уж на дно колодца - консьержкой. Почётней - Цербером? Впрочем, отличия нет, разве что в охраняемых. Что скажешь?
Скучаю по тебе, очень хочется притулиться. Есть, конечно, выход - изменить буковку в последнем слове предыдущего предложения (и палец сводит судорогой) - тогда уж наверняка встретимся. До лучших времён, дорогой мой Бэзил!