Табуретный медведь стал проигрывать мне в шашки. Он хорошо играет, и почти всегда побеждает, но в этот раз ему не везло. И тогда, на середине партии, он сказал…
- Ты хорошо предсказываешь судьбу, - едва сдерживая гнев, произнёс табуретный медведь. – Скажи, когда ты умрёшь?
Утром я буду стоять в метро, слушать плеер, и тут кто-то толкнёт меня под прибывающий поезд. И я полечу на рельсы, а в ушах будет играть «Агата Кристи», и я даже успею подумать, что нужно лечь в выемку, вроде она для этого и сделана, но тут свет, свист – и смерть.
- И кто же тебя толкнёт? – спрашивает медведь, пока его лапа переворачивает шашку дном вверх – в дамки.
Меня толкнёт Мария Сергеевна, разведённая, двое детей, бухгалтер, а толкнёт она меня за то, что пять лет назад её муж ушёл к студентке филологического факультета.
Филологическая студентка умела делать миньет, а Мария Сергеевна была уже старой, дряблой и скучной, как пыльный ковёр. Поэтому спустя пять лет она со злобой толкнёт в спину молодого парня в синей куртке, слушающего «Агату Кристи».
- Как интересно, - говорит табуретный медведь и зевает. – Если ты всё знаешь, то ответь, кто я?
Кто ты? Никто. Так, фикция, прихоть воздуха, луч света на закате. Я даже не вижу тебя, пока сам двигаю шашки на доске. Но твой голос звучит меня в голове, и я тебе отвечаю.
Я бью левой рукой правую шашку и задаю встречный вопрос:
- А кто же я?
- А ты никто, - отвечает табуретный медведь и закуривает «Беломор». – Так, фикция в воздухе. Голос в голове. Я тебя даже не вижу. Как ты выглядишь?
Я ношу синюю куртку и носки, связанные бабушкой. А ещё у меня голубые глаза.
- У меня тоже есть бабушка. И носки, - отвечает табуретный медведь.
- Не кури в доме, - прошу я, но медведь только выпускает струю дыма. Он такое говно.
Табуретный медведь сопит, склонившись над доской. Он играет чёрными, и только три его шашки остались на клетках поля. А я неумолимо загоняю его в ловушку.
- Интересно, - повторяет медведь. – А что будет потом? После твоей смерти?
А потом будет толпа, одна женщина упадёт в обморок, приедет скорая. Медбратья поднимут половинки моего тела и отнесут в морг. И буду я лежать на хромированном столе, пока не придёт бабушка, и не заплачет, и не похоронит меня. А потом она каждый год, до самой своей кончины, будет ходить на могилку и вырывать травинки, растущие из моего сердца, что так билось; моего мозга, что так много думал; и левой ноги, что всегда болела к дождю. И ничего больше от меня не останется.
Я убираю чёрную шашку с доски.
- А что будет с Марьей Сергеевной? – спрашивает табуретный медведь, чтобы скрыть страх.
Ничего. Она будет всё так же стареть, дряхлеть и расползаться, пока не превратится в тесто в кадушке. И тогда её дети испекут из неё пирог, и с аппетитом съедят за завтраком.
Я убираю ещё одну чёрную шашку.
Табуретный медведь вскрикнул и затушил «Беломор» у меня на руке. Но я не обратил внимания.
- Одна осталась, - сказал я, и медведь замахал лапами.
- А потом? – закричал он. – А что потом?!
А потом все мы исчезнем, это же ясно. И даже табуретные медведи будут вынуждены собрать пожитки и клином взмыть в небо.
И я убираю последнюю чёрную шашку.
Табуретный медведь вскрикнул в муке и исчез. Тогда я поднялся, убрал бычок в мусорное ведро, сложил шашки, надел синюю куртку, включил «Агату Кристи» и пошёл в метро.