Из Калининграда в Москву ходят два поезда: фирменный «Янтарь», отправляющийся утром и на следующее утро прибывающий, и поезд, раньше носивший название «Дюны», а сейчас просто номер 148/149, который уходит и прибывает в Москву во второй половине дня. С годовалого возраста и до десяти лет я ездил только в купейных вагонах фирменного «Янтаря», потом, и на долгие годы, в плацкарте «Дюн», и последние несколько лет опять на «Янтаре», но в плацкарте.
Эти поездки отражают в первую очередь финансовое положение семьи: годы перестройки, совпавшие с моим младенчеством, потом «лихие девяностые» и «тучные нулевые».
Южный вокзал Калининграда, доставшийся городу в наследство от немецкого Кенигсберга, мало похож на российские. Монументальное здание из темно-коричнево-красного кирпича, вестибюль и двери в туннель к платформам. Всего пять платформ и десять путей, первые три для пригородных электричек к городкам на побережье и дизель-поездов в остальные стороны области. А четвертая – для поездов дальнего следования в Москву, Санкт-Петербург, Анапу и Челябинск. Впрочем, последний ходит только летом три раза в месяц. А еще Гомельский Белорусской Чугунки и Харьковский УкрЗализницы.
Пятая платформа долгие годы не использовалась, пока в середине «нулевых» не появился поезд Калининград – Гдыня – Берлин. Примерно в то же время Литва вступила в ЕС и ввела обязательное получение загранпаспортов и транзитных виз для всех пассажиров, следующих через ее территорию. Паспорта жителям области стали выдавать бесплатно, а при отправлении и прибытии поездов из «Большой России» из репродукторов зазвучала мелодия «Прощание славянки». Как-то раз в промозглую прибалтийскую зиму, когда на улице вместо снега и Крещенских морозов шел противный моросящий дождь, я поссорился с женой и бесцельно слонялся по городу. Доехал или дошел до вокзала, купил бутылку пива в ларьке и поднялся на пустую четвертую платформу. Вокзал был безлюден, только у пятой стояли четыре сине-белых вагона берлинского, к которым шли редкие пассажиры.
Высокая кровля тонула в темноте, холодный ветер продувал меня со всех сторон, за границей крыши мокро блестел асфальт. Я сел на деревянную лавочку и ключами от дома открыл бутылку. Какой короткий поезд! Как мало в нем едет людей! Я закрыл глаза и увидел солнечный день конца мая. Многолюдье. Желто-синие вагоны «Янтаря» тянутся далеко в обе стороны перрона, сумки, мамы, папы, бабушки, дети, солдаты, ручные коляски, пакеты… По пустому перрону к берлинскому иногда проходили люди, везущие за собой небольшие сумки на колесиках, почти все шли по одному. Одиноко уезжали, никем не провожаемые. Редко шли вдвоем. Втроем не шел никто.
Объявили отправление, и четверо проводников зашли в вагоны с непривычными высокими крышами и подняли подножки. На перроне пятой платформы не осталось никого, а теплым майским днем напротив почти каждого окна стояли люди, махали руками и шли вслед за набирающим скорость поездом. На душе сделалось тоскливо и одиноко. От ссоры с женой, от того, что безвозвратно ушли в прошлое детство и бабушка, наши поездки на все лето в деревню с двоюродной сестрой из Москвы, от этого, такого нерусского поезда. Вот четыре вагона плавно качнулись, и бело-синие проводники стали закрывать двери тамбуров, и тут зазвучала музыка. «Прощание славянки».
В первый момент я растерялся. Я не поверил своим ушам. Моя песня! Песня, под которую я уезжал в счастливое Прекрасное Далеко. В Москву. К родным и любимым русским людям, сейчас звучит для них. Для немецкого поезда! Почему славянка прощается с ними, в какой бой провожает? В первый момент я растерялся, а потом вдруг понял…
Сторонний наблюдатель, окажись он в это время здесь, увидел бы, как на продуваемом ветром перроне в одиночестве стоял самый обыкновенный парень в мокрой кожаной куртке с недопитой бутылкой пива в руках. Бело-синие вагоны уезжали в противоположную от Москвы сторону, из громкоговорителей звучала музыка. Парень резко пошел в сторону, куда только что уехал поезд, и вышел из-под крыши под дождь. Дождь мочил его волосы, а он жадно пил пиво, не отрываясь от горлышка, пока оно не закончилось, а потом с размаха швырнул бутылку на асфальт. Осколки разлетелись в разные стороны, и остатки пены смешались с дождевой водой. По его лицу текли слезы.
***
Поезд медленно трогается, плывет назад калининградский перрон. Высокая кровля вокзала, тепло, и через пластиковые окна вагона доносится приглушенное «Прощание славянки». Небольшой музей старинной ЖД техники, машины и автобусы, идущие в Балтрайон остаются под нами. Депо, парк отстоя поездов. Синий гомельский, за ним вагоны «Янтаря», зеленые, а в последние годы серо-красные питерского и «Дюн». Мясокомбинат, переезд на Дзержинского, частные дома еще немецкой постройки. Пятиэтажки с разными балконами и лоджиями, застекленными и нет – мой родной двор. Потом стадион и гаражи, вторые гаражи, улица Одесская, сады, сады, трубы ТЭЦ, поля и перелески. Луговое, и конечная остановка сто первого маршрута автобусов. Три часа нам ехать по области, и на пути всего несколько маленьких городков. «Янтарь» останавливается в Черняховске и в Нестерове на границе с Литвой.
К Нестерову большинство пассажиров позавтракали и умылись. Калининградская область. Мы проехали ее с запада на восток. Калининград – средних размеров областной центр, и несколько городишек. Остальное – небольшие леса, маленькие поля. Здесь все маленькое. Иногда попадались хутора, отдельно стоящие на опушке леса домики. Старые, еще немецкой постройки, с облупленными стенами и темной от времени черепицей на крышах.
Долгая стоянка в Нестерове. Пограничники проверяют документы, таможенники – багаж, обычно просят поднять полки, заглядывают под них и тут же идут дальше. На стандартный вопрос «что провозите?» получают стандартный ответ «личные вещи» и полностью удовлетворяются им. Сколько мобильных телефонов я провез в свое время, сколько предметов старины и тысячные тиражи газет и листовок! Личные вещи, и таможня дает добро.
Литва. Маленький городок Кибартай. Купол белоснежного костела, евроремонт небольшого вокзальчика, щит с желтыми звездами на синем поле и литовский флаг рядом, а за станцией какие-то ржавые, оставшиеся с советских времен, металлоконструкции. Пограничники, как будто с трудом произносящие русские слова – медленно и с неправильным ударением. Здесь не интересуются вещами.
Поезд отъезжает от станции, и люди укладываются спать. Впереди три с половиной часа езды без остановок. Когда я был маленьким, недалеко от Каунаса мы проезжали туннель. Посреди белого дня в вагонах загорался свет, слабо видимый при солнечном, но проходила минута, и мы въезжали во мрак. Кромешная тьма за окном, как в московском метро, да и в любом метро. Минута, две, три, эхо от стен. Начинаешь привыкать, и вот – снова Божий мир, и день, и солнце. Сейчас туннель мы не проезжаем.
Грузовая станция, вагоны для перевозки угля, закрытые для зерна. Чем дальше едешь, тем больше путей с вагонами. Маневровые тепловозы вдалеке, привычные советские ТМ в непривычной раскраске и с трехзначными крупными номерами на боках. Непривычно, потому что на наших дорогах в номерах гораздо больше цифр. Коттеджный поселок, и вдалеке видна телевышка, поезд долго едет по огромной дуге, в центре которой она – Вильнюс.
Стоянка двадцать минут, но выход строго запрещен. В «девяностые» российские поезда приезжали на отдельный путь, отгороженный от других сеткой рабицей, и мы, гуляя по перрону, возмущались – почему. Сегодня рабицы нет, и гулять нельзя. Сидим в вагонах. Десятки лет на соседнем пути стоит клайпедский поезд с красивыми картинами двух городов на боках. Советские вагоны и литовские пейзажи на них.
Еще двадцать минут, и мы в Кене. Литовцы говорят «Кяна», и я приучился также говорить. Погранцы проверяют документы. Суют бумажные визы в маленькие компьютеры, считывают штрих-код, ставят печать с датой и маленьким паровозиком, ручкой вписывают время. Нельзя выходить из вагона, и по вагону ходить нельзя.
Леса. Красивые сосновые леса. Уже не Калининградская область, уже не перелески. Полчаса лесов за окном. Больших и долгих. Вдруг мелькает и тут же уносится назад столбик с красно-зелеными полосами, и вскоре за ним широкая вырубка, столбы с колючкой. Белоруссия. Беларусь. Рэспублика через «э».
Вечереет. Леса, и как-то вдруг они заканчиваются, и поезд замедляет ход, рядом с ним появляется асфальт и редкие машины, а чаще трактор или лошадь с телегой и мужичком в ватнике. Гудогай. Гай – по белоруски «роща», если ехать на машине на море от Калининграда до Светлогорска, по пути будет поселок Зеленый Гай, белорусы живут там, жили сразу после Войны. В Калининграде много улиц, названия которых говорят о том, кто на них переехал в сорок шестом, когда город открыли для переселенцев. Одесская, Краснопресненская, Львовская.
В Гудогае – шумной роще – много маленьких крестьянских домов, и маленький, как в Кибартае, вокзал. Или как в Сасово Рязанской области, или как в Зиме на Транссибе, или как в Петушках. А за поселком холм, и на нем стоит красивое белое здание в два этажа. Мне все время было интересно, что в нем, но я так и не узнал. Красиво, особенно летом на закате.
Много погранцов, много таможни, милиция с собакой ищет наркотики, толстый мужчина с красным лицом и папкой под мышкой ищет провозимых кошек и собак, чтобы поинтересоваться прививками. Он тут один работает, я всегда его вижу, много лет подряд. Пути огорожены сеткой рабицей, а за ними ждут многочисленные бабушки и тетушки, большинство с драниками и блинчиками, но есть с грибами, черникой, земляникой, яблоками. Продают за российские рубли, проводникам отдают, а те по вагонам разносят или прямо в тамбуре, когда все проверки пройдут.
Сорок минут. Почему-то на всех четырех таможнях поезд стоит по сорок минут, раньше, когда таможни только открывались, деля единую еще вчера страну, везде по разному стояли, где тридцать пять, а где пятьдесят.
Еще больше вечереет. Мы едем до Смаргони, а потом до Молодечно, стоянка одну минуту и три. В Смаргони я помню красивый вокзал. В Белоруссии свой стиль, какой-то русский лубок, но только не полностью русский. Трудно объяснить. Здесь всё как будто пряничный домик, свеженькое, покрашенное, чистое, но глубоко советское. Яркое, но в то же время советское. В Смаргони такси два на вокзале стоят с шашечками, одно – красная Ауди старенькая, а второе тоже какая-то иномарка, тоже старая. Но автобус здесь ходит новый МАЗ, бело-зеленый и длинный, гармошкой, всегда полупустой. Зачем небольшому городку такой большой автобус?
Молодечно. «Дюны» стоят здесь десять минут, и люди успевают выйти покурить или просто размять ноги, а «Янтарь» три минуты стоит, и никто выйти не успевает. Это уже город больше, много тепловозов, поворотный круг у локомотивного депо, вокзал двухэтажный, девятиэтажки вдалеке. Темнеет.
Как интересно отличаются друг от друга страны! Только что мы ехали по Калининградской области, и вот началась Литва, и она другая. Не только дома и машины, но и природа другая. Почему, ведь разница всего несколько километров? А другая. И Беларусь от Литвы отличается. Она тоже другая. Подъезжаем к Минску. Ночь. Или, если лето, поздний-поздний вечер. Сначала трасса вдоль ЖД путей, и на ней много машин, потом дома, заводы, заборы, гаражи, дома, опять дома. Начинается город, стоянка электричек, множество светофоров, широкие пустые улицы, море фонарей. Реклама белорусской косметики, высотки, вокзал.
А ведь люди устали сидеть в вагоне! С Черняховска не было возможности выйти, границы, маленькие стоянки или столица государства ЕС. Нигде нельзя было выйти, а ведь Черняховск был в двенадцать часов дня, а сейчас уже одиннадцать вечера. Есть ли еще в России хотя бы один такой поезд, из которого так долго нельзя выйти? Даже «Дюны» не такой – там после Черняховска выход в Молодечно. Питерский еще такой же, там тоже только в Полоцке можно погулять, а он примерно в то же время, что и Минск. Хотя питерский еще хуже, он раньше отправляется из Калининграда, и Черняховск проезжает раньше, там еще дольше без прогулок едешь.
Гуляем по минскому перрону. Покупаем мороженое, хотя последнее время мало кто продает, милиция их гоняет, бывает если и идет, то один дед с сумками и тихо так обращается ко всем «мороженое» и оглядывается по сторонам. Двадцать минут тут стоим, но обычно бывает «в связи с опозданием стоянка поезда может быть сокращена». Почему-то «Янтарь» всегда в Минск опаздывает.
Садимся в вагон. Пустые улицы, мигающие оранжевым светофоры, троллейбусы. Раньше сразу после вокзала была автобусная станция, а теперь на ее месте строят огромный торговый центр. Поезд всегда замедляет ход, проезжая это место, а иногда и совсем останавливается. А потом речка, узкая, не под стать огромному городу. Кто еще не спит, ложатся, хотя обычно никто не спит, кроме разве пары-тройки старух. Все так рассчитывают погулять в Минске и потом лечь, потому что хочется пройтись, и все равно не заснешь. В поезде хорошо спать под перестук колес, а на стоянках плохо спать.
Впереди будет Борисов с минутной стоянкой, его никто обычно не видит, а он довольно крупный город с красивой привокзальной площадью. Хотя я тоже обычно не вижу его. Хорошо зайти в туалет перед сном. Темно, вагон покачивает, после душного воздуха свежо, особенно если окно открыто. Холодно с непривычки, и свет тусклый. Еще хорошо покурить выйти в тамбур, лампочки под потолком, поручни у окна, стоишь и смотришь, и затягиваешься дымом. Хотя не курить еще лучше.
Спать. В «Янтаре» постельное белье всегда новое и свежее. Сюда его выдают новым, а после года-двух отдают «Дюнам» и питерскому, там частенько можно встретить простыни или шторы с вышитым «Янтарь», но они уже не новые, а тут новые, белые, твердые. И матрацы новые, и сам вагон весь свеженький, чистый. Хорошо лечь на полку, колеса стучат, хотя сейчас уже не так стучат, в «девяностые» лучше стучали, четче и громче, и качало больше. Сегодня новые рельсы, длинные очень, стыков мало на них.
Борисов проспать, потом Оршу. Там долго стоим, и сам вокзал в Орше очень красивый, большой с лепниной на фасаде, и паровоз стоит, памятник перед ним. Здесь осмотрщики колесных пар делают ключи от вагонов и продают проводникам. Ключ на шарнире, с одной стороны трехгранка, а с другой вороток, все вагоны двумя ключами открываются, все двери в них.
Смоленск будет между тремя и четырьмя часами ночи. Там красивый Кремль на холме, и иконостас главного собора очень высокий, я был один раз – дух захватывает. И сам он на холме стоит над городом. Красота! На обратной дороге хорошо смотреть, когда вечером проезжаем.
Спишь и спишь, а утром проводница рано будит, за два часа до приезда, и свет в вагоне яркий включает. Но можно не вставать, можно еще целый час лежать, а то и больше. В новых вагонах биотуалеты установлены, их не закрывают. Но можно встать и смотреть в окно. Подмосковье.
Где оно начинается? Раннее утро, на траве роса, за окном леса и луга, иногда остановки электричек – в поселках, городках, а бывает просто в лесу. Или едешь мимо лесополосы, и вдруг она заканчивается, и перед глазами широкая равнина, плотно застроенная дачными домиками и особняками. Подмосковье для меня эклектично, вокруг Москвы глубокая провинция, километрах в пятидесяти, а потом опять начинается цивилизация. Такое впечатление. Эти маленькие Можайски, Павловы Посады, Клины – они провинциальны и скучны, как будто в них нет ничего интересного и стоящего, они – как отдаленные спальный районы Москвы.
И в самом деле, зачем делать какие-то праздники, дни города, открывать музеи и создавать престижные котеджные поселки за полсотни верст, если все это гораздо лучшего качества и в большем количестве есть в самой Москве! Ни туда, ни сюда эти полсотни – сотня верст. И до Москвы далеко, каждый день не наездишься, и вроде как все равно ездить туда надо, потому что нечего тут делать, если рядом Москва. Вот Рязань, Тула, Тверь – другое дело, там нужно обустраивать жизнь, потому что они крупные областные центры, и из них в Москву каждый день не поедешь. А все эти небольшие Малаховки, Кубинки и Подольски – провинция гораздо более глухая нежели места на расстоянии полтысячи верст.
Подмосковье эклектично. Стоит завод, и сразу за ним частные домики, а потом высотки вперемешку с бензоколонками и торговыми центрами. Но только здесь так развит транспорт. Электрички, автобусы. Видишь из окна стоящие на переезде ЛиАЗы Мосгортранса, Камазы, иномарки в большом количестве – и сердце радуется. Вот где масштаб! Вот он размах!
Наш поезд проезжает Бородино, именно здесь была Великая битва, в которой французы победили нас, и где-то в Париже, я не помню где, есть памятник с перечислением всех битв, в которых их страна побеждала, и Бородино есть в списке. А мы говорим, что победило русское оружие. И французы правы, потому что мы отступили, мы оказались битыми у деревни Бородино. Но и мы тоже правы, потому что это сражение положило начала конца Великой Армии. Мы обескровили их.
Можайск проезжаем, то ли перед Бородино он, то ли после. Сколько езжу, не могу запомнить, потому что Подмосковье эклектично для меня, оно словно сливается все – в одну большую деревню/город/лес/дачный поселок/завод/дорогу и так далее. Я люблю Подмосковье, эти дни и вечера, очень люблю. Даже не делю его, оно все любимо.
Голицыно, Кубинку проезжаем, уже частенько попадаются на пути целые кварталы высоток, в которых, в каждой, живет по нескольку тысяч человек, или даже нескольку десятков тысяч. МКАД. Пять полос в каждую сторону, два раза ездил я по нему за рулем, и раз десять пассажиром. Уникальная дорога, и движение уникальное для России. Сложно ехать и страшно, но очень быстро. Ночью, когда пробок нет.
Одно время я изучил дорогу от Белорусского вокзала до МКАДа как дорогу от собственного дома до ближайшего ларька. Что за чем проезжаем, какой следующий дом, дерево или забор. Мы едем, за МКАДом – Москва. Не берусь описывать Москву от МКАДа и до вокзала. Все детство и юность вся мои здесь. Конец мая – начало июня, лучшие дни жизни. Как описать! Все тривиально, если описывать: платформы электричек, дороги, высотки Москвы – обычно и скучно, а мне не было скучно, я был счастлив. Поэтому не стану ничего говорить, каждое слово слишком разное будет значить для писателя и его читателей.
Мост через Москву реку, платформа «Беговая», остановка электричек и вход в метро. А до этого были Фили и Трехгорка, и еще много всего было между МКАДом и Белорусским вокзалом. Вот начинаются пути с пассажирскими поездами на них, потом локомотивное депо имени Ильича, за окном потянулись высокие платформы вокзала, поезд замедляется, еще и еще. Еле движется и плавно останавливается.
Выходим из вагона и идем под навесом, еще только половина десятого утра, но уже жарко. Люди, как много вокруг людей, почти все идут в одну сторону, много таксистов, повторяющих каждому встречному пассажиру «такси, кому такси, такси недорого». Проходим высокий электровоз чешской «Шкоды», навес кончается, и мы поворачиваем направо к метро «Белорусская кольцевая