Семён летел по Чистопрудному бульвару, рассекая воздух руками, как это не раз случалось с ним в детстве: над сверкающей солнечными бликами гладью пруда, над зелёным сквером, и вот уже показался родной дом и балкон, на котором, сидя на низком треножном деревянном стульчике, сидела умершая три года назад от рака лёгких мать, с молотком в правой руке, и выпрямляла гвозди. Всё в ней было живое и родное.
- Ох, и тяжело мне одной, - она повернула к нему своё лицо – и ждать тебя устала… всё, как прежде, приходится самой делать. Когда уж ты?..
В глазах её стоял недосказанный вопрос. Уголки рта печально опущены.
- Не знаю, мама, всё недосуг как-то… - Ну, что он врёт! Разве для такого дела бывает недосуг? И слово-то какое выбрал! Казённое. – Извини, мама, мне одна девушка глянулась…
- Знаю. Ну, как мне не знать.
- Нет, ты не подумай, она просто мне нравится, и всё.
- Всё, да не всё… Правильно, живые должны думать о живых, а я ещё подожду… Иди…
- Мне правда надо идти, мама…
Она ничего не ответила, - вернулась к своему занятию, но когда он собрался улетать, - услышал своё имя.
- Ты звала меня, мама? - Он опять обернулся к ней.
- Нет, я не звала тебя, зовёт тебя та, которой ты нужен…
- Семён, Семён… - звучало далёким эхом, не затухающим, а всё громче и громче. Он открыл глаза. На него сверху, и совсем близко от его лица склонилась голова Анны. - Ну, наконец-то, а то я вас никак не могу разбудить.
- Я сейчас… - Семён начал подниматься и замер в изумлении: он спал на её коленях, - вот на каких удобствах он блаженствовал во сне. Засвербила неловкость, язык онемел, но вымолвил короткое: - Извините…
- Это вы меня извините, свалились во сне прямо в мокрую траву, пришлось вас как-то укладывать.
- Извините, - ещё раз повторил Семён в растерянности.
- Ничего… - впервые за время знакомства улыбнулась Анна. – Спать вы горазды.
- Вообще-то не особо, а сколько я так дрых?
- Полтора часа.
- Я с ума сошёл, - он резко вскочил, но потом обернулся и внимательно посмотрел на Анну. Та смутилась, и отвела глаза.
- Всё, Анатолий, уходим!
- Хорошо, - согласился тот и захлопнул ноутбук.
Минут сорок они добирались до предполагаемого шоссе. У Анатолия начала опухать нога, но он мужественно сносил боль. В больницу его, конечно, вести нежелательно, и Анна вспомнила, что у них замечательная соседка – бывший хирург, и мамина подружка юности, так что с Анатолием вопрос решён, надо только позвонить матери, узнать: как там у них, всё спокойно?
- Да, я сам себя вылечу, сейчас в инете имфу можно скачать на любую тему, – хорохорился Анатолий, но спорить не стал.
Сели все на проезжающую рейсовую маршрутку.
Домой на разведку поднялась одна Анна, но скоро вышла и рукой позвала остальных. Анатолия увели к соседке, и сразу сели за стол. Семён ел молча, поглощённый своими мыслями, навеянными пережитым за ночь, автоматически отвечая на какие-то вопросы. Странно: он сделал всё, что обещал, а душевная тяжесть осталась. Итог слишком печальный: череда преступлений, убийства… разве стоит жизнь одного ребёнка жизни несколько здоровых, в чём-то преуспевающих мужиков? Может быть, хороших семьянинов? Любящих своих жён, покупающих на праздники своим детям шикарные подарки? А теперь и эти дети остались без отцов? Где она истинная справедливость? Где это равновесие, при котором всем бы жилось хорошо на этой земле, и никто не помышлял бы ни о каком злодействе? Чтобы если и кипели страсти и муки, то только творческие, любовные… Или этого никогда не будет?
Жестокий закон естественного отбора, как и миллион лет тому назад, продолжает перемалывать человечество в своих жерновах, подавляя в нём здравый смысл, да и саму человечность, заставляя жить инстинктами, а не разумом. Поэтому психология венца природы так и осталась муравьиная, бобровая, тигриная… Может быть прав М. Анищенко в своих стихах:
Сижу над тем и этим веком,
Одно лишь, чувствуя во мгле:
Что если будешь человеком,
То жить не сможешь на земле…
Зачем тогда нам дан ум, чувства?.. Изощрённо творить зло? Когда от практически безмозглой бабочки исходит такая красота! А после человека природа плачет.
Где она эта духовность, тысячелетиями прививаемая нам религиями? Тысячами умных книг? Так и не привилась, из-за стойкости звериного иммунитета. А может правда: зачем зайцу нотная грамота? Живём, как барабаним. И эта полифония чувств, которые органом звучат в стихах Р. Гамзатова:
Я не один встаю в начале дня.
Сначала просыпается тревога,
Встает печаль и радость до меня,
И страх уже скребется у порога.
Нам дана не для великого наслаждения гармонией жизни, а всего лишь для того, чтобы вычурно совершить подлость?..
- Нам пора, - Анна тронула его руку.
- Да, - согласился он. – Сейчас я немного приведу себя в порядок…
Первым делом, Семён избавился от документов, оставив их в трамвае, в новом целлофановом пакете и с надписью «Бомба». Потом он и Анна поехали переводить деньги на расчётный счёт клиники, где будет проходить операция Алёшеньки, затем стали заводить платёжные карты, открывать счета в банках, как ниточка за иголочкой, бегая по улицам, стоя в очередях, пересаживаясь от одного стола для оформления документов к другому, в промежутках расплачиваясь в окошках касс. Потом они прощались, сидя в каком-то кафе и взяв по чашечке кофе. Семён что-то рассказывал о банковских картах: какая из них на что годится, потом о гостиницах, о климате там, в Израиле… а она смотрела на него во все глаза, слушала, и, кажется, ничего не слышала, каким-то женским чутьём понимая, что не о том он сейчас хочет говорить, а о другом - о важном, что написано у него на лице, и всё ждала от него этих слов, в то же время сознавая, что так и не услышит их сегодня, - обстоятельства глупые, и он, как благородный человек, не сможет ими воспользоваться, и огорчалась этому, и прощала ему этот маленький словесный балаганчик, и, кажется, готова была прощать ему всё и всегда: в том будущем, когда судьба вновь их соединит, и поэтому, благодарная, кивала ему головой, соглашаясь с каждой произнесённой им буковкой.
- Ну, ты всё поняла?
Он не узнавал себя, обычно спокойного и уравновешенного: бодрила какая-то юношеская эмоциональность, и полная внутренняя раскованность, наглядно проявляющиеся вычурной, не присущей ему, театральной невербальностью. Он старался сдержать свою прыть, натянуть на лицо маску серьёзности, но всё равно был похож на мальчишку-пилота безбашенного космического корабля, пролетающего над океаном счастья. Он даже ругал себя за эту, как ему казалось, развязанность, обещая себе за это в отместку хорошую недельную трудотерапию, которая загасит этот пыл, и, конечно, вернёт всё на круги своя.
- Да. - Анна положила свою руку на его – в знак того, что она всё понимает, даже то, в чём он боится признаться самому себе. А, может быть, это поможет быть ему смелее? Времени остаётся так мало.
Семён замер, будто настигнутый врасплох тем, от кого убегал. Он несколько секунд молчал, потом, потупив глаза, тихо заговорил:
- Ты знаешь, у меня никого нет. И мне было приятно это время быть с тобой. Возможно…
- Что возможно?
- Да, я так, немного помечтал…
- Семён, - она дождалась его глаз. – Я приеду к тебе.
От этой ясности, определённости их судеб им обоим стало так хорошо, что навернулись слёзы. Анна плакала, и не стеснялась своих слёз, уж который раз за эту ночь, но это были другие слёзы – слёзы счастья.
- Только ты не вздумай ещё кого-нибудь спасать без меня, какую-нибудь длинноногую красавицу, я приеду, я этого не переживу.
- Постараюсь, - улыбнулся Семён, понимая, что это конец разговора,наступил цейтнот.
Они обнялись. Анна поцеловала его в щёчку. Потом попрощались и разошлись...
Неделю Семён доработал без всяких эксцессов, хотя страсти в городе бушевали нешуточные: кого-то снимали с должностей, кого-то лишали депутатской неприкосновенности, кто-то сбежал… но это его совершенно не интересовало, он не слушал новостей вообще, предпочитая им старую хорошую комедию, или детектив. По окончанию работы, вынес положительный вердикт, и отбыл в Москву.
Да, звонила Анна. Добрались они благополучно, устроились ещё лучше, ждут дня операции.
Декабрь 2012 г.