I
Однажды случился чудовищный голод. Экстенсивное развитие, наконец, показало человечеству свою сущность. Увы, никто не знает точно, когда было это «однажды», но один юноша, в семье которого история о голоде передавалась веками, решил, что в его силах все изменить. Родителей мальчика никогда не существовало, жил он с дедом. «Осталась же где-то еще неизведанная плодородная почва»,- думал юноша.
Само собой, за столько лет проблема голода была искусственно решена в связи с изобретением чего-то похожего на некогда росшие овощи, фрукты, бобовые и зерновые культуры, да и поколение этого юноши, а также как минимум пять-шесть предыдущих, настоящих растений никогда не видели, впрочем, желанием их попробовать, понюхать, прочувствовать вкус они не горели.
Юноша взял с собой достаточно искусственной еды и отправился на другой берег, где, как он считал, располагалась та самая земля. Шел он, к собственному удивлению, недолго, хотя, возможно, юноше это только показалось, ведь всю дорогу он думал только о том, как засеет семенами, найденными в сундуке, оставшемся от прадеда, и доставшиеся последнему от его прадеда, ту заветную землю. Пришел он в необычное место, где, казалось, никогда не было ни души, находиться там было крайне приятно, так как окружали юношу лишь свежий воздух и пение птиц, доносящееся с неизвестного направления. Чувство некого единства с самим собой вдохновило его сильнее. Сев прямо на землю, он открыл тетрадь, в которую еще неделю, а может месяц назад в библиотеке так старательно переписывал отрывки из различных раритетных книг, посвященных земледелию. В соответствии с записями новоиспеченный пахарь засеял ту девственную землю. Затерявшись в томительном ожидании, он перестал следить за счетом времени.
Через неопределенное время появившиеся микроскопические по размерам ростки не давали ему оправиться от радости, спуститься с тех небес, в которые возвели его расцветшие впервые в жизни надежды и мечты, от гордости за самого себя. Часами, возможно даже днями, пахарь ухаживал за ростками, разговаривал с ними, был просто вне собственного тела от восторга. Желание разделить радость встало выше разума, он помчался со всех ног на родной берег, чтобы рассказать всем, кого встретит, о том, что, наконец, произошло. Увы, никто не придал значения его словам, даже де, который, кстати, работал в больнице. Никто, только вновь прибывший в больницу подросток лет 17, а может 38, который, услышав слова пахаря, шепнул последнему на ухо что-то о царстве Безысходности. Парень, кстати, по словам деда, был несостоявшимся самоубийцей, поэтому юноша не обратил внимания на его слова. «…никогда тебя не отпустит!»,- услышал он обрывки фраз, перед тем, как вдруг встрепенувшегося подростка отправили на второй этаж в сопровождении санитаров с такими лицами, словно внутри у них не больше настоящего, чем в том, чем все вокруг питаются. Заглянув в библиотечную книгу, чтобы уточнить некоторые мелочи, пахарь отправился обратно на другой берег.
II
Плоды продолжали расти, чем несказанно радовали юношу. Они были покрыты коротеньким нежным пушком, как бы выражая благосклонность к нему. Через некоторое время они настолько вошли в жизнь юноши, что, собственно, стали ею самой. Все мечты, надежды были связаны с плодами, все было для них, ради них. Он представлял, как, добившись высот, о каких он теперь мечтал, все свое время, деньги, силы, внимание будет отдавать плодам. Он был готов перебороть характерную для него с раннего детства лень. Что говорить, юноша прекрасно понимал причину гниения общества. Конечно, он понимал, что все дело в рабстве, в жажде рабства, сложившейся исторически. Бесспорно, Адаму и Еве, а также их ближайшим потомкам принадлежали земля, ресурсы, планета, насколько она этого хотела, но затем, значительно позже, желание избавиться от ответственности и добровольно надеть на себя робу ради этого возобладало в обществе. Так появилось первое государство, построенное на эксплуатации ради обогащения теми, кто и так внутри безвозвратно пуст, а снаружи несоразмерно богат тех, кто подчиняется, подобно свинье на скотобойне, подчиняется ради выживания, тех, кто внутри полон, но пустеет с каждой секундой ,ведь пути для самореализации закрыты, а снаружи беден, как та земля, на которой уже ничего не растет. Или не рождайся вовсе, или умирай, как только осознал все, или стань мясом для забоя теми, кому скоро ты перестанешь быть полезным, как корова, дававшая молоко и вдруг переставшая это делать, беспощадно и бесчеловечно толкается хозяином на адские неоправданные муки на бойне. Юноша понимал все это, но был готов быть рабом ради благополучия плодов. От них, в свою очередь, он ничего не требовал. Хотел лишь искренности. Хотел, но не требовал.
Спал пахарь на земле, само собой, рядом с плодами. Он заметил, что они уже практически на последней стадии созревания перед тем, как уже можно будет вкусить их, почувствовать тот настоящий вкус настоящей жизни. Терпения у юноши было немерено, он был готов ждать вечно. Писал стихи этим плодам, думал о них день и ночь. Днем думал, ночью видел во снах. Своей красотой и изящностью они просто поражали пахаря. Осталась пара-тройка дней до окончательного созревания.
Прогуливаясь недалеко от плодов, юноша увидел необычное место. Посреди ярко-серой травы была выжжена зеленая площадь, на которой стояло надгробие без имени; эпитафия гласила «никогда не отпустит». Пахарь вдруг ощутил крайнее беспокойство и обернулся на плоды, но все было в порядке, кроме того, что когда он повернулся обратно, парень из больницы яростно топтал надгробие, юноша хотел было остановить его, но заметил укоризненный и несколько разочарованный отцовский взгляд из материнских глаз. Приятное пробуждение, однако же, остановило этот весьма удививший бы пахаря сон и вылило из его головы все воспоминания о нем.
После заката юноша, устремив любовный взгляд на плоды, попытался заснуть, но слишком яркий свет солнца крайне мешал ему, угнетая взор.
III
Пахарь, в свои 49 лет имеет четыре премии и два ордена. Имел бы, но отказался от них, ведь нуждался лишь в плодах, которыми ныне питались практически все. Конечно, были течения, отвергающие естество, питающиеся только отвратной искусственной, по большому счету уже изжившей себя пищей, но общество относилось к ним с нескрываемым презрением.
Он проснулся. День задавался довольно-таки неплохой по погоде, но только вот… «Где плоды? Что? Нет…как же?» - восклицал пахарь, протирая глаза, широко глядевшие на кучки гнили на месте еще вчера почти созревших плодов. Временами он натирал глаза до такой степени, что вместо кучек виднелось нечто, напоминающее собой плоды, но затем осознание того, что все это ничтожный самообман, который не имеет ни капли смысла, а лишь откладывает мешок боли, вырывающейся наружу к своей жертве как цепной голодный забитый пес, в другой конец внутреннего сарая, мягко говоря, разочарованного своими же надеждами и мечтами юноши, делало свое дело и вмиг вид этой гнили вонзался острием в душу пахарю, выглядевшему настолько жалко, что ему не позавидовал бы даже человек, скатившийся под нижнюю ступень карьерной лестницы, ведь у последнего наверняка осталось еще то, в чем он нуждался больше всего. Что же делать теперь со стремлениями, мечтами? Ради чего добиваться цели? Стоит ли? Эти вопросы были и, наверняка, останутся вечными для этого юноши.
Попросив прощения у несуществовавшей матери, юноша выпрыгнул из окна, располагавшегося на уровне этажа этак 19-го, но очутился снова на берегу рядом с гнилыми кучками, которые, казалось, лежали в форме легкой улыбки, а если посмотреть правде в глаза, в углу своей комнаты, хотя имеет ли значение, комната ли берег, прыгнув снова, он понял что, конечно же, не может все быть так просто и легко, и рассмеялся. Нацарапав на оконной раме «Безысходность не отпустит» (единственное, что вертелось в голове), пахарь решил вернуться на свой родной берег, в противоположный угол. Присев напротив манящего оконца, он тихо заплакал, что, само собой, не улучшало положения, а только тешило Безысходность. В дальнейшем санитары с искусственными душами, хором шепча что-то юноше на ухо, доставили его к деду в больницу, который, кстати, только расхохотался, увидев это жалкое лицо в слезах.
Я вот думаю: осталась же где-то еще неизведанная плодородная почва?