Телефонный раскат среди ночи безжалостно перечеркнул неизменное желание выспаться. Звонить без серьёзной на то причины мог только один человек – сколько сейчас: три, четыре? За окном непроглядная темень, муэдзины определённо еще не пели. Чем он поделится со мной на этот раз – как заблудился на окраинах Бейт-Джаллы и еле ноги унес оттуда или приглашением принять участие в элитной международной выставке искусств в Брюсселе? И ведь буду слушать... Мерзенькая достоевщина. Чтоб тебе...
- Наташа умерла...
Боже... Привычное риторическое «я же просила» колом застряло в горле.
- Как?.. Ты что? Почему?..
- В больнице. Вечером. Не приходя в сознание, - тембр его голоса, как всегда, когда он звонил среди ночи, говорил о крайней степени опьнения. Но что-то в нем сейчас звучало несомненно иначе.
- Что случилось?
Авария? Что же ещё... Когда человеку совсем немного...
- Завтра похороны. То есть, уже сегодня. Ты знаешь, они все делают сами. Я бы их похвалил даже... в другой раз.
- Во сколько сегодня?
- Зачем тебе?
- Ну, как? Я приду... если ты посчитаешь уместным.
- Да? Как хочешь... Веришь, вернулся домой, а тут – никого. Она ведь вчера перед тем, как все произошло, ещё прибраться успела... Чистенько так... Кровоизлияние... Ты понимаешь, что это такое?
- Кровоизлияние в мозг?
- В мозг? Не знаю. Какая разница?.. Мне страшно...
- Ты хочешь, чтобы я пришла? – несмотря ни на что, выбора у меня не было.
- Да нет, что ты... Как ты могла такое подумать? Сейчас же ночь...
- Ладно. Но утром – ты не сказал, во сколько похороны...
- А-а... Я позвоню, как только скажут точно. С работы её должны приехать... Слушай, мне тут, кажется, надо кое-что... Да и тебе поспать ещё можно. Ну – будь, - и не дожидаясь ответа, он отключился.
Поспать. Разве теперь заснуть... Как же это так? Наташа... Сколько ей? Пару лет назад, по-моему, было немногим за сорок... Да, я ей не нравилась. Не слишком явно, но всё-таки сомневаться не приходилось. Глупо, конечно... Я её, понятное дело, жалела. Всегда выступала в её защиту, когда Эдика заносило куда не нужно. Наверно, она об этом не знала. Детей у них не было. Пожалуй, к счастью.
Артистическая натура и живописная внешность Эдика могли покорить кого угодно, особенно поначалу. Светлые волнистые волосы, перехваченные кожаным ремешком – разумеется, когда он их расчесывал. Под волосами добротная кладовая, наполненная всякого рода знаниями. Разговоры об искусстве – классическом и современном – и о поисках своего собственного неподражаемого «я» в этом последнем. Какая-то детская непосредственность, и в качестве основного блюда – мириады историй, как связанные в беспрерывную ленту цветные платки, извлекаемые из рукава фокусником. Причём, правда и фантазия в его историях смешивались в пропорциях никому не известных.
Со временем, окончательно завладев симпатией жертвы, Эдик становился навязчивым, полностью игнорируя основополагающее человеческое право иметь какие-то свои планы на ближайшие часы.
Творческие запои, в отличие от запоев обычных, происходили с ним в последние годы всё реже и реже. По незначительному числу висящих на стенах картин никто бы и не догадался, что квартира принадлежит художнику. С десяток скромных, вполне традиционных работ встречали входящего. Основная же масса экспериментов, проб, поисков своего «я» была спрятана от посторонних глаз. В святая-святых – маленькую комнатку-мастерскую пускались лишь самые приближённые, оказаться среди которых пару лет назад неожиданно случилось и мне. Наташа тогда гостила у подруги в Германии. Честно говоря, эксперименты Эдика выглядели довольно-таки знакомо, но, вместе с тем, мне было жаль, что он так тщательно их скрывает – смотрелись они уж никак не хуже тех, вынесенных им на всеобщее обозрение.
Я проснулась от нестерпимой жары. Ещё бы – на часах без четверти одиннадцать. Как это я все-таки заснула? Полчаса на приведение себя в норму и – позвоню Эдику. Холодный душ и горячий кофе справились со своей задачей быстро – уже через двадцать минут я была готова к нелегкому разговору.
Его мобильник оказался выключенным, дома никто не отвечал. Если сейчас он на похоронах, то почему не сообщил мне? Нет, я думаю, он позвонил бы… Что же с ним такое? Конечно, он может быть пьян, вернее, не может не быть пьян... И я не вправе осуждать его, во всяком случае теперь... Ладно, попробую ещё – чуть позже.
Эдик ответил в начале третьего по домашнему телефону. Он был пьян. Не больше обычного.
- Похороны? Уже всё закончилось... Всё...
- Ты же обещал позвонить...
- Да? Правда? Зачем?
- Я бы пришла...
- А-а, это... ну извини. А стоило ли? Ты же сама понимаешь... Да ладно... Вот, я и снова дома... Один. Зеркала все завесил. Занавесил... Ты представляешь, в такую жару, а мне холодно...
- Хочешь, я к тебе...
- Ой, нет – только не сейчас. Просто умираю от усталости. Я ведь не спал уже больше двух суток. Посплю чуток и наберу тебе, идет?.. Ну – будь.
Конечно. Какой может быть разговор... Больше двух? Нет, это же только вчера случилось... Дьявол... разве ему до счёта... совсем со своей математической задвинутостью съехала...
До позднего вечера Эдик так и не позвонил. Я же побаивалась разбудить его. С нехорошими мыслями я улеглась спать.
Не знаю, как долго это продолжалось, но что-то, настойчиво будоража, внедрялось в мой сон... Какое-то непонятное поскребывание извне. Откуда оно?.. Господи, входная дверь – звук шел именно оттуда. Кто может так скрестись, для меня было очевидно до одной стомиллионной.
- Ты с ума сошел! Почему ты не позвонил?.. А-а, ну тебя... Ты хоть... подожди меня на улице – я сейчас выйду.
Прогретая насквозь, без ветерка, летняя ночь сразу же остудила мою минутной давности вспышку.
- Извини, я всё понимаю. Но всё-таки постарайся больше так не делать. Звони, если нужно…
- Да-да, ты права. Даже не знаю, что это со мной... Пройдёмся? Не могу быть в доме... Такая теплынь... Почему, как ты думаешь?..
- Что почему?
- А-а, так. Всё время эти мысли... Сон в летнюю ночь... Ерунда какая... Давай о чем-нибудь другом...
- Давай...
- Ты помнишь выставку Шагала в Москве в 87-ом?
Я была очень рада, что он может отвлечься. Да, я помнила... то есть, скорее, в моей памяти сохранился сам факт проведения в Москве выставки Шагала. Но как помнил ее Эдик!.. Конечно, он художник. И всё-таки – каждую картину, её месторасположение, преимущества и недостатки освещения в залах... Он мне много чего ещё тогда рассказал – о том, как ему удалось привезти с собой запрещенные к вывозу альбомы по искусству, о выставке художников-репатриантов в Тель-Авиве в далёком 90-ом, когда он только-только приехал... По-моему, на этот раз он даже совсем не фантазировал.
Небо постепенно утрачивало свой глубокий оттенок – как будто невидимка-подмастерье постоянно добавлял в него ещё и ещё с напёрсток растворителя. Был тот самый блаженный час, в который редкостный горожанин выходит на улицу – час, когда тишина и покой вокруг гасят любые тягостные саднящие мысли.
Эдик проводил меня до дома – опьянения у него уже почти не чувствовалось. Даже мятая майка на нём сейчас сидела аккуратней.
- Ладно, я позвоню тебе. Или ты – мне. Ты за меня не переживай. Мне нужно ещё немножко времени, и я справлюсь... Ну – будь.
Я поднялась к себе и легла в постель. Впереди меня ждало длинное-предлинное завтра.
К полудню начав функционировать, мысленно я неустанно возвращалась к Эдику: как же он теперь сам будет? Постоянной работы у него нет и не предвидится, а на недееспособность рассчитывать ему ещё рано. Он позвонил часам к трём:
- Слушай, я могу попросить тебя об одолжении? То есть, не сейчас, конечно, а на следующей неделе. Съезди со мной в Тель-Авив по делу. Ты же знаешь, какая у меня папка – с ней в автобусе замучаешься вконец... Да, машину Наташину возьми – пусть хоть кто-то её пока поводит.
- Ну, я не уверена. Может, я лучше на своей...
- Нет-нет, ни в коем случае. Прошу тебя.
- Хорошо. А в какой день?
- Давай ровно через неделю, в четверг. Шив'а*, как раз, уже закончится.
- Ладно.
- А ты, честное слово, чудо! Что бы я без тебя делал, а?
На заднем плане у Эдика раздался телефонный звонок.
- Ой, какой противный сигнал – обязательно его сменю. А, да, мне надо ответить, верно?.. В общем, созвонимся.
Я опять осталась наедине с собственными мыслями. Что-то в просьбе Эдика вызвало смутный протест... Уж очень он по-деловому... Как-то даже не свойственно, вроде... Стоп – что ж это я к нему цепляюсь?.. И где та самая моя хваленая терпимость?.. Всё, хватит – как-нибудь в другой раз.
Следующий звонок от Эдика раздался совершенно ожиданно среди ночи. Пьян он был в меру, особенно для ночного звонка.
- Видишь, какой я послушный – пользуюсь телефоном... На самом деле, у меня к тебе важный разговор. Только не спорь... правда... Я тут подумал: мне же надо составить завещание – теперь, когда я один остался. Не хочу, чтобы родительская квартира задарма неведомо кому досталась. Хочу, чтоб стоящему человеку – тебе, скажем.
- Боже... Что же ты такое несусветное несёшь? Ну, как тебе в голову этот бред даже...
- Нет, ты послушай. А лучше, по-твоему, пусть социальные службы распределяют, да?
- Тебе не кажется такой разговор чуть-чуть преждевременным?
- Все мы под Богом ходим. И Наташа ходила...
- А давай всё-таки мы его на некоторое время отложим...
- Как хочешь. Не захочешь – я кого-нибудь другого найду.
- Ладно, не сердись... Ведь у тебя же, вроде, тётя в Москве?
- Ну и что, что тётя? Она сюда ехать не собирается.
- Наверно, это не обязательно.
- Тебе не обязательно, а мне обязательно. В общем, думай. До следующей недели. А пока – будь, - в трубке послышались гудки.
Что ж это он меня мучает?.. Какая квартира?.. Ну уж нет, не дождётся. Пусть кого-нибудь другого ищет. А кроме того... может, он ещё забудет... Только бы не возвращаться к этому разговору...
Утром мне нужно было по делам – в аптеку, на почту – всё в радиусе немногих сот метров от дома. По дороге обратно на противоположной стороне улицы рядом с мальчишкой, присматривающим за десятком пластмассовых вёдер с цветами, я увидела Эдика. Эдик – опрятно одетый и с хорошо уложенными волосами – покупал цветы.
Господи боже мой... Как? Как? Не прошло ещё и недели, а он подцепил уже очередную дурёху?… и мчится охмурять её?.. А может, и не новая эта дурёха вовсе... Просто... просто... эти цветы... Разве нельзя было... хотя бы для приличия... Меня Эдик не видел. У него вообще со зрением не очень... Вот и хорошо. Надеюсь, мне он сегодня звонить не станет... будучи занятым...
Эти цветы никак не шли у меня из головы. А, собственно, почему? Мне-то, в конце концов, какое дело? Я ведь ему не нянька. Мне есть кого пасти.
Вечером улицы заполнились гуляющими. В составе большой и шумной, разновозрастной компании я тоже вышла немного проветриться. Дети бесчинствовали, бурно выплёскивая застоявшуюся за день энергию, взрослые, не слишком обращая на них внимания, истошно спорили о политике.
- Это вы, вы привели левых к власти в 92-ом!
- Я же тебе сто раз уже говорила. Альцгеймер тебя не красит! Я НИКОГДА не голосовала за ле...
Навстречу нам шёл Эдик... С Наташей... С живой, здоровой и улыбающейся Наташей. Эдик ей что-то рассказывал, а она улыбалась. Через несколько шагов мы поравнялись. Лицо Эдика приняло преувеличенно радужное выражение, как будто он пытался передать своё ликованье и мне – мол, видишь, как оно бывает. Да, я видела. Несмотря ни на что, от души у меня полностью отлегло.
Эдик продолжает иногда звонить мне. И по ночам тоже. Я его, как это ни удивительно, слушаю. Правда, уже никогда не верю ни единому его слову. Даже если он вспоминает о прошедшем накануне дожде.
____________________________
* Шив'а – семь дней траура