Конец последнего Рима

               
                ( Трагифарс. Псевдобыль. Апокалипсическая фантасмагория. Беременным  женщинам и старушкам со слабой психикой читать не рекомендуется!)

Действующие лица:

Диоген               - философ
Омар Хайям (Омар)    - поэт, философ,
Сократ               - философ
Соломон              - царь, философ
Толстой              -  писатель, философ
Карл Маркс (Маркс)   - философ, экономист.
Иисус Христос (Иисус) - человекобог.
И другие.

Место действия – Огромная свалка ТБО (твердых бытовых отходов) и мусора  на окраине  мегаполиса.
          
 

                Сцена 1. «Диоген»

   Небольшой, свободный от крупного мусора (огромные баки, пластиковые контейнеры, ванны, плиты, балки и т.д.) пятачок на свалке. На опорах из старых ящиков установлена большущая бочка, сбитая из длинных, плотно пригнанных друг к другу, досок. В торце бочки, обращенному к зрителю,
дверца. К ней прибита фанерная табличка с надписью: «Здесь проживает Диоген – Гражданин Мира. Не стучать и не кричать!». К бочке подходят два человека. Один в некогда светлом, а теперь потускневшем хитоне полный человек с лицом  в крупных мягких складках, с  проницательными глазами - Сократ. Другой, одетый в восточный стеганый халат с доброжелательными умными глазами – Омар Хайям.

Сократ (стучит по дверце бочки) – Эй, вставай!
  - ……(молчание).
Сократ (опять стучит) – Вставай, Диоген, тебе говорят!
(дверца бочки открывается. Высовывается  голова с плешивым теменем,    
обрамленным курчавыми темными волосами. Диоген, стоя на четвереньках,   
 недовольно смотрит на Сократа.)
Диоген – Ну, что тебе?
Сократ (с ехидцей) – Вставайте, Диоген Дионисович, благодетель наш!
Диоген – Какого черта? Что случилось? Пожар? Катастрофа? Всемирный    
                потоп?
Сократ – Пора ужинать!
Диоген   - Сократ, ты мне, конечно, друг, но сон, однако, мне дороже!
(пятится  назад, пытается прикрыть дверцу).
Сократ (удерживая дверцу)– Ну, хватит дурить! Римляне хотят есть! Пора   идти за едой.
Диоген  - А сколько времени?
Сократ  -  Уже семь часов.
Диоген (вылезает, садится на край бочки, свесив ноги) – О, боги! Зевс-
  громовержец  и все прочие! Не карайте меня! А что еду уже привезли?
Сократ  - Не знаю. Наверное.
Диоген    - А так неохота идти. Я бы еще поспал часок.
Сократ  - У тебя, дорогой, лень какая-то необыкновенная.
Диоген    - Да! Представь себе – невиданная, неслыханная, махровая и   
                замшелая! Зато я доволен и счастлив! Нахожу в ней упоение.         Сладостно мечтаю и возвышенно мыслю. Не хочу работать и закабалять свой   рассудок меркантильными мыслями...
Сократ    - А желудок свой тоже не хочешь закабалять?
Диоген    - Желудок хочу! Желудок – орган низменный и презренный!
Сократ    - Ну, хватит зубоскалить, надоело! Вставай. Иди на свалку – собирать продукты на ужин.
Диоген    - А что уже приезжала продуктовая мусорка? Привезли вечернюю
                снедь?
Сократ     - Ага! Прямо из ресторана «Максим»!
Диоген     - Жаль, что из «Максима». Я предпочитаю итальянскую кухню. Не
                отказался бы от бутылочки «Кьянти» с «Лазаньей» и сыром
                «Моцарелла».
Сократ     - А как насчет кошачьей кухни? Просроченного «Вискаса» и под-
                гнивших овощей?               
Диоген     - Заткнись! И, кстати, не загораживай от меня солнце!
Сократ     - Хорошо. Но уже пора идти. Ты не забыл – какой сегодня день?
Диоген     - Для меня все дни воскресные. А какой, в самом деле, день? Ах, 
                да! Ну, ладно, иду. Кстати, а кто это с тобой?
Сократ      - Это наш новый член, восточный философ и поэт Омар Хайям.
Диоген      - Ну, что ж, здравствуй, Омар! А ну, скажи мне, мудрец
                восточный:  «Что ты больше всего ценишь в жизни»?
Омар         - Больше всего я ценю саму жизнь. Ценю то, что она дает  мне   
                сейчас и не думаю о том, чего она не может дать мне завтра,
                чтобы не разочароваться!
Диоген      - Это мне подходит! И я, ведь, в свое время  просил милостыню
                у статуй, чтобы приучить себя к отказам. Прочти мне что-нибудь
                из своих стихов?
Омар         - С радостью, друг Диоген! Я ценю то животворное тепло, которое   греет кровь и душу, пробуждает желание жить, любить и творить!
                «Одарит солнце радостным теплом! Хладеет кровь –                согрей ее вином. Весной, скорее грей себя любовью – когда умрешь, заснешь холодным сном!»   
Диоген      - Прекрасные стихи, клянусь богами! Ты, Омар, - самый мудрый
                из всех философов, и самый лучший из всех поэтов!
Омар (смеется) – Ты немного ошибся! Я всего лишь лучший поэт из
                философов и, может, самый мудрый из всех поэтов! 
Сократ      - Ну, вот и отлично! Тогда я оставляю вас. Берите мешки и    
                рюкзаки и ступайте  на продуктовую свалку. Сегодня суббота –        могут привезти   что-нибудь эдакое – лакомое! А потом, когда все приготовите – тащите всех к столу! А то ведь мы можем просидеть всю ночь за трудами своими. А сегодня – день особый!
                (уходит) 
Диоген      - Ну, что ж, Омар ибн Хайям! Раз уж твой Господь привел тебя в
                этот помойный рай – пойдем. Видят боги – Зевс, Аллах и все
                прочие, что мы с тобой станем друзьями. Айда со мной!



                Сцена 2. «Свалка»

(Диоген с рюкзачком и Омар с мешком идут по свалке).

 Огромное поле бытового мусора.  Целлофановые пакеты с остатками еды, обломки мебели, бумага, пакеты, пустые бутылки, банки, пластиковые канистры – все это свалено здесь толстым пестрым слоем. Тучи птиц: ворон, галок, даже, неизвестно откуда взявшихся чаек – кружат над полем. Запах гнили, вони, горящей синтетики.
   Справа, за длинной тополиной аллеей – лесозащитной полосой – возвышается гигантская пирамида, поросшая травой. Метров  в двухстах впереди, в конце мусорного поля растет новая пирамида. Там трудится, громко рыча, огромный оранжевый бульдозер. Он загребает кучи строительного мусора, щебня и несет их вверх, на вершину нового холма.
К подножию его, к основанию пологой стены, на которой работает бульдозер, подъезжают огромные самосвалы, сваливают строительные и твердые отходы. Время от времени слышится грохот ссыпающегося щебня и битого кирпича. Над полем поднимаются облака густой пыли. Шум, смрад, пыль, крики чаек.
  Метров в пятидесяти слева стоит крытый грузовик. Вокруг суетятся рабочие, по виду – таджики и узбеки. Они собирают что-то на поле, запихивают в белые синтетические мешки и относят к грузовику.

Диоген   - Нам бы надо туда, влево. Видишь там кусты, а за ними овраг. И в этот овраг, и рядом с ним сбрасывают пищевые отходы. Пойдем-ка наискосок, мимо этой машины.
   Они подходят к машине. Внезапно, из-за нее навстречу им выходит молодой толстый парень в кожаной куртке. Лицо и шея – оплывшие, затылок – отсутствует. Смотрит подозрительно.


Парень  - Вы чего, отцы, тут шляетесь? Другой дороги нет?
Диоген  - Да мы хотели срезать. Нам – вон туда, в овраг.
Парень  - Ну, вот и идите туда. Только не здесь, по полю. Вон там сзади кустики до самого оврага – вот по ним и идите. И чтобы здесь я вас больше не видел! Никто вас не трогает, отцы. Вот и вы не мешайтесь тут…
(Диоген и Омар возвращаются назад и идут вдоль кустов к оврагу).
Омар  - Кто это был?
Диоген – Надсмотрщик над таджиками. Что-то собирают…
Омар  - Скажи, отчего такой сильный неприятный запах? Расскажи мне про эту свалку, Диоген. Нет! Скажи, вначале, что сегодня за день? Почему он такой особенный?
Диоген  - Узнаешь вечером, скоро - за ужином. Просто я не смогу тебе объяснить, как следует. Пускай уж лучше Сократ объяснит.
   А вот про свалку расскажу. Представь, что это – самая крупная свалка ТБО, твердых бытовых отходов в Европе. Десять гектаров! Не знаю, что ты видел, но я такой шикарной свалки еще не встречал. Такая богатая, пестрая и неиссякаемая! То, что недожрал или наоборот пережевал этот гигантский молох.
Омар  - Ты имеешь в виду этот город?
Диоген   - Да! Ты знаешь, когда я смотрю на эти отбросы, я думаю о том, что символ жизни современного человека – жвачка! Все жвачка: этот мусор, мыслишки обывателей, речи продажных политиков, стишки в дешевых песенках, тексты в романах псевдописателей. Все давно, давно пережевано. Как и эти отбросы! Эта старая мебель, устаревшие телевизоры, отслужившая свое бытовая техника. Все это было пересмотрено, пересижено, переслушано – пережевано!
   Ну, бог с ними со всеми. Самое главное – здесь наш дом. Мы живем здесь, привыкли и не боимся ничего…
Омар  - У нас на востоке говорят: «Лучше испытывать невзгоды, чем страх перед ними».
Диоген  - Это – точно! Ваш восток – дело тонкое и мудреное!
  Эх, жаль, что сейчас работает бульдозер. Иначе бы мы с тобой забрались на этот холм и тогда ты увидел бы всю нашу свалку, наше мусорное Эльдорадо.
Потом, когда-нибудь поднимемся туда, а пока попробую объяснить так. Смотри – справа за тополями огромный холм. Это строительный мусор, ТБО, который в течение нескольких лет сбрасывали там, на поле, укладывали и трамбовали, пока не вырос этот холм. Высота больше шестидесяти метров – с двадцатиэтажный дом! После этого свалку вроде бы закрыли. Но, года три назад расчистили это поле и стали валить сюда.
Омар – Здесь вы и обосновались?
Диоген  - Ну, да! Смотри, вон там сзади, в углу, откуда мы пришли – горы старой мебели, контейнеры, доски, пластиковые бочки – это наш Рим. Еще дальше кусты, потом небольшой лесок, а за ним, вдалеке виден город. Там, на краю его – огромный мега-центр: супермаркеты,  рестораны, магазин «Ашан». Оттуда нам поставляют жратву. Сначала ее сбрасывали в овраг, потом стали сыпать рядом.   А здесь на поле бытовой мусор.
Омар  - Скажи, а нас не погонят отсюда?
Диоген – Да, нет. Эта свалка фактически принадлежит бандитам. Этакое подобие итальянской Каморры. Очень у них тут прибыльные делишки. Чувствуешь запах горящей синтетики? Это какая-то фирма занимается выжиганием драгметаллов из кабелей. А мзду, понятно, платят бандитам. А там за холмом, в небольшом лесочке живут в убогих бараках рабы этой мусорной мафии: в основном – таджики и узбеки. Они разбирают мусор, сортируют его и подобно алхимикам извлекают из него горы всякого золота! Серебряные контакты, драгметаллы, целые кучи мобильников, отличную еще обувь, мелкую электронику и еще бог знает что. Однажды, говорят, нашли завернутую в газету пачку денег. Двадцать тысяч долларов – ты представляешь?
Омар  - Но, ведь это целое состояние! Они могли бы купить себе…
Диоген – Упаси бог! За ними следят надсмотрщики и сами они следят друг за другом. Упаси бог забрать что-нибудь себе – забьют до смерти другим в назидание!
Омар  - А почему вы так странно называетесь – Рим?
Диоген – Это название дали основатели нашей колонии Сенека и Марк Аврелий. Сначала оно расшифровывалось так: «Республика изгоев и маргиналов» - «Рим»! Потом мы стали именовать себя – «Республика истинных мудрецов». Марк говорил нам: « Пусть мы – изгои, маргиналы. Но мы приняли свое изгнание и не хотим возвращаться обратно. Только мы сохранили здесь веру в добро, в мудрость человека. Мы постигли истинную мудрость. Не в мудрости добродетель, как говорил Сократ, а в добродетели мудрость! В том, чтобы человек, познав этот мир и свое место в нем – познал в себе бога и стал помогать другим. Стал бы творить добро!» После этого мы и стали называть себя по-новому. А незадолго до своей гибели, Сенека сказал: «Кажется мне, что это будет последний Рим, самый последний».
Омар  - Ты сказал: «Он погиб»?
Диоген – Да. Его забили насмерть железными прутьями.
Омар  - Как забили? Кто? Почему? Но…ведь это дикое, страшное варварство.
Диоген – Мы их так и зовем: «Варвары», «вандалы». Они сами называют себя: «Викинги». Потомки «северной  сильной расы», видишь ли.
Омар  - Но, почему такая жестокость?
Диоген – Почему? Причина простая – ничтожество! Каждый из них – ничтожество, мразь, узколобая невежественная тварь…но, ты, ведь, пожил на свете и знаешь, что для каждого человека главное в жизни это – самоутверждение. В чем? Для одних – в богатстве, для других – в почете, уважении, для нас – в мудрости. А для этих, безмозглых – в силе! И вот они сбиваются в стаи  и, чувствуя свою силу, - выслеживают и забивают насмерть слабых. Тех, кто по их варварскому мнению не должен обитать с ними рядом. Не должен жить вообще! Убивают бомжей. Таджиков. Негров. И нас.
За то, что «слишком умны».
  Господи, подумать только, сколько же в мире скопилось людского отребья – не меньше чем мусора на этой свалке!
Омар  - А как же вы спасаетесь от них? Ведь это так страшно!
Диоген – Э, брат Омар, человек – это такая приспособляемая тварь. Привыкает ко всему, даже к этому. Хотя мы боимся их, конечно! А как спасаемся? Прячемся!
Омар  - Где? В овраге?
Диоген – Нет. Там на нашей старой свалке у нас есть замаскированная землянка. Сделана, как положено – утеплена, бревна в два наката, сверху земля. Что ты удивляешься? А где же нам жить зимой? Там у нас и печка есть и даже стеллажи с книгами. И для тебя там место найдется.
Омар  - Одна землянка на всех?
Диоген – Ну, да. В одиночку зимой не выживешь. Правда есть еще несколько ям в земле, прикрытых жестью. Чтобы быстро спрятаться там от этой своры.
А летом мы перебираемся из землянки наверх. У каждого своя лачуга или дворец – зови, как хочешь. У меня – бочка. У Соломона – старый микроавтобус. У Льва Толстого тоже небольшая землянка. Маркс выкопал себе маленькую нору. Только Сократ ночует в нашей землянке, хотя днем обитает в своей лаборатории. Скоро сам увидишь.   Жаль только, что мы стали разобщены, в последнее время все реже видимся друг с другом.
  Ну, вот мы и пришли! Давай поищем здесь у оврага. Теперь послушай. Бери в первую очередь консервы – мясные, рыбные, молочные, даже собачьи! Если даже банки вздуты – ничего, могут быть съедобны. Бери пакеты с «Вискасом», овощи. Хлеб, сухари. Обжарим на костре. Ты чего, Омар?
( Омар стоит, потупившись, не решается начать).
Диоген – Что ты стоишь? Не иначе – стесняешься. Да, брось, старина – ты же мудрец! Стыдно выпрашивать, клянчить, унижаться. А забрать свою долю из того, что обожравшийся до целлюлита город не сможет съесть? Относись к этому проще. Эта жратва нужна нам для того, чтобы поддерживать наш замечательный мыслительный орган. Ну, же, мудрец!
Омар  - Ты прав, конечно. Пойду.

   Отходит в сторону. Оба роются в съестном мусоре. Невдалеке ковыряются трое бомжей – женщина и двое мужиков, одетые в дранье. Один из них, тот, что повыше, подходит к Диогену.

Бомж  - Слышь, земляк! Не откажи в просьбе – уважь! Закурить найдется?
Диоген – Нет, этим зельем давно не балуемся.
Бомж  - Ну, ладно, земляк! Ты только не обижайся. Я ведь так, по дружбе спросил. (уходит, но вдруг возвращается снова). А слышь, мужики? Если найдете там выпивку  какую – ну, там вино, еще чего, можно и одеколон, денатурат. Кликни тогда, а? Вам то ни к чему, а нам – в радость! Уважите, отцы?
Диоген – Уважим, уважим.
Бомж – Ну, хор! Все хор! Пойду тогда, отвлекать не буду! (отходит, кричит Омару: «Вон, там яблок много. Совсем свежие!» Омар подходит к Диогену)
Диоген (возмущенно) – Еще чего – вино ему отдать?! Одеколон я им, пожалуй, отдам. Сегодня меня не ждут в палате лордов или на любовном рандеву. А вот вино, мою сладостную утеху – ни за что!
Омар – Может, я пойду, соберу эти яблоки?
Диоген – Иди, иди, собирай. Сейчас осенью тут этого добра навалом. (распрямляется, держась рукой за поясницу). О, Боги! Бедная моя поясница, ишиасы мои и люмбаги! Иди, собирай свои яблоки, если хочешь. Яблоки?! Если б наша праматерь Ева так не любила трескать эти яблоки – мы бы с тобой, Омарчик, обитали бы сейчас в раю и вкушали амброзию!
  -Тикать! (кричит кто-то из бомжей. Диоген быстро смотрит по сторонам. Кричит удаляющемуся Омару: «Быстро за мной! Брось мешок! Брось быстрей!». (они бегут в овраг и прячутся в кустах).
Омар – Кто это – «вандалы»?
Диоген – Погоди, дай отдышаться! Похоже – они. Сейчас я взгляну, разведаю. (осторожно пробирается к раю оврагу, выглядывает).
Омар (подходит к Диогену) – Ну, что там?
Диоген – «Вандалы». Погнались за этими бомжами.
Омар – Неужели они убьют кого-то из этих беспомощных людей?

  Диоген не отвечает. Отходит в сторону, садится на упавшее дерево. Смотрит на Омара долгим тоскливым взглядом.

Диоген – Ты знаешь, Омар, - ничего я не боюсь. Ни тягот жизни, ни болезней. Ни голода, ни холода. Ни пожаров, ни стихий. Одного боюсь: попасть в лапы к этим мерзким гиенам, к этим злобным псам.
  Ну, ладно, пойдем собирать дальше.
Омар – А не опасно?
Диоген – Нет! Они уже не вернутся. Ну, давай разбредемся в разные стороны…о, Господи, что это? Смотри, какое облако!


  По чистому небу плывет странное облако. Огромное, черное, как туча, со светящимися, словно оплавленными краями. Оно медленно проплывает в сторону запада. Диоген и Омар испуганно переглядываются.


Диоген – Ну, давай собирать! Где мой старый рюкзачок?
(через двадцать минут)
Диоген  - Омар, иди сюда. Смотри, что я нашел?
(Омар подходит со своим мешком. Диоген берет его и заглядывает внутрь)
Диоген – Однако, улов у тебя не богат. Ничего, - научишься. Голод – заставит! Зато, смотри, что у меня!
Омар  - Какие красивые пакеты? Это вино?
Диоген – Оно самое! «Изабелла»!

   Вдруг начинает идти сильный дождь. Друзья еле успевают спрятаться под кроной старого тополя. Ровный громкий шум ливня внезапно прерывается отрывистым щелканьем: пошел град! Крупные белые горошины ударяют по твердым поверхностям камней, бутылок, банок и разлетаются в стороны.

Омар  - Что это?
Диоген  - Уж, во всяком случае, не манна небесная!
Омар  - Как часто стала меняться погода. Капризна как девица. Или это Господь гневается на нас?
Диоген – Я бы сказал по-другому. Слишком уж долго гадили мы на природу.
Теперь - она мочится на нас!
Омар  - Ну, и едкий же у тебя язычок! Жил бы ты у нас на востоке –
прослыл бы вторым Насреддином!
Диоген  - Спасибо! Я – Диоген Первый, гражданин всего мира!
Омар  - Смотри – все уже закончилось. Как быстро! (стряхивает капли с одежды). И когда только эти метеомудрецы научатся предсказывать погоду?
Диоген – Э! Нашел о чем говорить! Предсказать можно погоду, а непогода – непредсказуема! Бог с ними, с этими ангелами, которые отвечают у Господа за осадки и теми чертями, которые врут про хорошую погоду. Давай-ка лучше выпьем, старина! Хоть здесь и не ресторан, зато свободно, просто и легко!
Омар  - Выпьем, дорогой! Там, где льется вино – там всегда хорошо! Я так писал: «Мест, где в чашах пурпурного нету вина, избегай, даже если там райские кущи.
Диоген – А у нас тут – райские помойные гущи! И вина – вдосталь!
Пойдем, присядем.

     Находят упавшее дерево. Диоген достает из кармашка рюкзака большую тряпку, стелет ее на мокрый ствол. Они садятся. Потом Диоген достает пластиковые стаканчики и устанавливает их на траву. Наливает в них «Изабеллу».

 Диоген   - Давай выпьем за жизнь, будь она неладна! Забудем наши горести и выпьем за те немногие светлые радости, которыми она нас баловала. За эту «Изабеллу»! За любовь, за ее терпкий, незабываемый вкус!
(выпивают, закусывают яблоками).
  - Ты знаешь, о чем я иногда думаю, когда бываю весел и пьян? Я думаю: «Если для кого-то смерть – это вечный сон, забытье, хотел бы я, грешник, чтобы смерть моя была вечным похмельем! Это было бы самое прекрасное забытье!
Омар  - И я думаю и говорю так же: «Пить вино хорошо, если в сердце весна,
если Гурия рядом нежна и страстна, в этом призрачном мире, где тлен и руины  для забвенья заветная чаша дана».
Диоген – Ах, Омар! Сидеть бы вместе тут всю жизнь – читать стихи и пить, забыть про все на свете, про эту свалку. Но, увы,…давай выпьем еще раз за жизнь, за непредсказуемую кокетку фортуну, которая так любит обманывать нас своими посулами и надеждами. Зато костлявая старуха с косой – увы, никогда не обманывает. Ну, да ладно! Это не в нашей с тобой компетенции, то дела божьи: кого и когда к себе призвать…
Омар  - Давай не думать о ней. Беспощадна душа, наши планы круша. Час настанет – и тело покинет душа, Не спеши, посиди на траве, под которой скоро будешь лежать, никуда не спеша! Лучше - выпьем.
Диоген – Выпьем! (выпивает) Однако, нам надо торопиться. Уже начинает темнеть! Надо еще приготовить ужин и обойти всех Римлян.
 

   
                Сцена 3. «Соломон»


Диоген  - Ну, как будто все готово! Давай теперь обойдем наших светил, пригласим на ужин. Это мы с тобой не забываем греть душу вином, а эти
мудрецы все забудут, сочиняя свои опусы, самих себя забудут. Кстати, вот и дворец Соломона – вот в том ржавом микроавтобусе. Давай-ка зайдем.

  С  трудом отодвигают в сторону дверь и входят. В самом конце салона, освещенный свисающим сверху фонарем, за небольшим столиком сидит маленький тщедушный человек, что-то пишет. Услышав скрип двери, поворачивается, снимает очки. У Соломона седоватая клочками борода и близорукие, навыкате глаза. Он всматривается в вошедших.
.
Соломон – Кто это? Это ты, мудрец Сократ?
Диоген  - Мудрец, да не Сократ. Я стократ Сократ!
Соломон – А, это ты, балагур! Ну, входи, входи, Диоген. А кто это с тобой?
Диоген – Наш новый Римлянин. Омар Хайям – поэт и философ. Звезда востока!
Соломон – Вот как! Ну, здравствуй, Омар. Скажи мне, Омар – ты часто думаешь о смерти? Что значит смерть для тебя?
Омар  - Смерть? Одним она представляется итогом жизненного пути. Другим – страшной, кромешной пропастью. Тем, о чем не хочет думать щедрая молодость и о чем не может забыть скупая старость. Что же до меня – я думаю, что мы не обитатели этого мира, а всего лишь прохожие здесь!
Соломон – Замечательные слова! Друзья, как хорошо, что вы пришли, как вовремя…
Диоген – Никак ты настрочил очередные притчи Соломоновы?
Соломон – Нет, Диоген, нет! Ты знаешь, что я познал в этом мире - и славу, и богатство и мудрость, но – разочаровался во всем. Ибо знание – лишь умножают скорбь, а смерть – неизбежна! Ничто не отвратит ее – ни мудрость, ни богатство! Но теперь я много читал и думал об этом. И многое понял. Я понял причину своего несчастья и причину всех наших бед. Счастье не в богатстве. Напротив – оно в самоограничении, в воздержании…
Диоген – Если ты имеешь в виду воздержание от пития и любви, то я -против!
Соломон – Нет, послушай, я совершенно серьезно! Я долго мучился, размышлял, читал. И вот однажды я прочел у одного из наших пророков, вот послушайте, что он писал: «Господи, не нужно мне богатство – ибо тогда я возгоржусь и забуду имя твое. Но, избави меня и от бедности – ибо тогда я стану часто просить тебя и поминать имя твое всуе!» Ты понимаешь?
Диоген – Ну, да, понимаю. Надо быть не богатым и не бедным. Лучше быть представителем среднего класса!
Соломон – Послушай, не смейся! Речь идет о большем – о самом важном! Именно в самоограничении величайшая мудрость человека. (надевает очки) Вот,  что пишут другие мудрецы; «Великое благо иметь то, чего не желаем; еще более великое благо не желать, кроме того, что имеем». А вот, что написано в нашем Талмуде: «Кто мудр? – У всех чему-нибудь научающийся! Кто силен? – Себя обуздывающий! Кто богат? – Довольствующийся тем, что имеет!».
Омар – Лучше скромная доля, чем славы позор!
Соломон – Да, да! Когда я вник в эти слова, в их смысл – я понял, что мне открылась великая истина! Если бы я был скромнее в делах своих и не достиг вершин славы и мудрости – может быть и смерть не казалась бы мне катастрофой, а лишь завершением моего скромного пребывания здесь. 
Диоген – Но тогда бы не стал великим царем! Ну, хорошо! Стало быть, ты прозрел и решил, наверное, осчастливить своим знанием все человечество. Погрязшее в грехах – блуде, обмане, насилии. Не признающее ничего, кроме мамоны.
Соломон – Они поймут! Они должны понять! Они не могут не понять! Ибо их путь – это путь к гибели, к катастрофе! Все наши беды: войны, насилие, угнетение – все это от стремления обладать еще большим, чем имеешь. Мы уничтожаем душу свою – она разъедается коррозией корысти! Мы уже почти уничтожили землю, на которой живем – воздух, реки, животных, растения! Пора остановиться. Понять причину своих бед. Привыкнуть к обузданию своих страстей и желаний, к самоограничению…
Диоген – И как же ты собираешься излечить от жадности людей? Тех, кто выкинул тебя, мудреца на помойку?
Соломон – Мы будем молиться нашему богу!
Диоген – Который един, вездесущ и всемогущ?
Соломон – Да, не смейся над этим. Он действительно един и всемогущ – наш бог.
Диоген – Ну-ну. Кстати, давно хотел сказать тебе: «Все-таки жмоты вы, евреи!».
Соломон – Почему же?
Диоген – Ну, как же? Придумали себе одного бога и носитесь с ним, как с писаной торбой. То ли дело мы, греки! Мы создали самую щедрую и богообильную религию! Мы придумали богов для всех земных стихий: для неба, для моря, для огня и для подземного царства. Мы населили реки и леса нимфами и наядами. Мы дали людям всех богов, в каких они нуждались: бога любви, бога искусств и, между прочим, веселого бога Диониса! Мы оплодотворили человеческое воображение, дали неиссякаемый источник вдохновения  для  художников, поэтов? А что ваш Бог?
Соломон – (снимает очки, трет глаза, улыбается).- Что я тебе скажу, насмешник? Есть только одна жизнь у человека. Есть только одна душа у него. Есть только одна мораль у души: «Не делай другому того, чего не желаешь себе!». И есть только один Бог, которого мы начинаем осознавать, когда в нас пробуждается душа со всем что в ней есть: совестью, добротой, любовью.
Диоген – И с завистью и подлостью тоже! Но как же ты изменишь сознание людей? Почему они раньше не догадались жить так…
Соломон – Мы неправильно молились Господу нашему.
Диоген – Неправильно?! Три тысячи лет – и все неправильно?
Соломон – Да! Идите ко мне поближе. Я открою вам тайну!
(Диоген и Омар переглядываются и подходят к Соломону)
Соломон – Но это великая тайна! Великий секрет! Вы не должны пока никому говорить об этом.
Диоген – Ну, хорошо. Клянемся, что никому не скажем!
Соломон – Так вот. Никто не знал настоящего полного имени Господа нашего. Его знал только Первосвященник. Один только раз в году, в священный праздник Йом Кипур, праздник судного дня он входил в зал моего храма, где хранился Ковчег завета. Там он называл Господа по имени, и Господь являлся к нему и беседовал с ним. Но, после того как был разрушен мой храм, мы забыли имя Господа нашего. Ведь Яхве – это только аббревиатура, четыре начальные буквы слов, значения которых никто не знает! Но я так долго и усердно молился Богу, что он открыл мне имя свое и лик свой…
Диоген – Что ты несешь, Соломон? У вашего Бога нет и не может быть лика!
Вы всегда верили, что все вокруг нас, вся Вселенная – это и есть Бог и проявление его.
Соломон – Нет, нет! Это не так! Мы ошибались. У него есть имя! У него есть лицо! Он открылся мне! И мы будем по-новому молиться ему!
Диоген – Ничего не понимаю! Разве евреи не утвердились в том, что нельзя изображать Господа и упоминать имя его всуе? Чтобы не подменять дух божественного учения – поклонением форме. Чтобы не подменять пышными ритуалами общение с самим Богом?
Соломон – В этом то и была наша ошибка! Мы не знали ни имени, ни лика Господа нашего и потому неправильно молились ему. Ведь есть же прекрасные иконы и изображения Бога у католиков, православных. Есть множество величественных статуй Будды. Миллионы людей, через эти освященные лики пришли к вере, научились общаться с Господом! И мы тоже будем…
Диоген – Что ты имеешь в виду?
Соломон – Мы воздвигнем в Иерусалиме, на вершине горы Мориа огромную статую Богу нашему. И будем молиться, взывая к нему, называя имя его. И тогда Господь явится к нам, и снизойдет его благодать на нас и на всех людей на земле! И откроется им истина, и станут они исполнять заветы его, и – все изменится в мире. Начнется новая жизнь!
Диоген – Про кого ты говоришь, Соломон? Про каких людей?
(Соломон не отвечает).
Диоген –  Послушай, Соломон, мы пришли пригласить тебя на ужин. Ты же помнишь, какой сегодня особый день?
(Соломон кивает)
Диоген – Так ты придешь?
(но Соломон уже не слышит его. Он сидит на лавке, раскачиваясь, вперив взгляд в стену, и молится: «Адонай Элогейну. Адонай Эхад. Барух шем квод…». Диоген и Омар снова переглядываются и тихо уходят).
Диоген – Он был велик, и мудр, и верил, что мудрость сделает людей счастливыми. И что же? «Все суета сует и томление духа». Он познал эту горькую истину. А человек все так же глуп и нечестив, а от мудрости ему – только зло и наказание! Бедный Соломон! Уж если у него поехала крыша, что тогда говорить про нас грешных…а, Омар!
Омар  - Чем за общее счастье без толку страдать, лучше счастье кому-нибудь близкому дать!

   
                Сцена 4. «Сократ»


Диоген  - Теперь нам по пути – лаборатория Сократа. Здесь он проводит свои «зверские» опыты…
Омар  - Что значит – зверские?
Диоген  - Увидишь сам. Иди за мной!

  Он отодвигает большой лист фанеры, прислоненный к куче  крупногабаритного хлама. За ним обнаруживается проход, по которому гости проходят вперед. Сворачивают вбок и оказываются в просторном помещении. Стены его образуют огромные контейнеры, коробки, металлолом. Сверху оно прикрыто листами толстой фанеры. За столом сидит в своем выцветшем хитоне Сократ. Он что-то пишет, отрывается, смотрит на пробирки и склянки на столе и – снова пишет. Услышав шум, поднимает голову и вопросительно смотрит на Диогена и Омара.

Диоген  - Ну, чем ты занят, Сократ – олицетворение мудрости, кладезь философских истин? Продолжаешь истреблять собак?
Сократ – Не говори так, глупец! Если ты не вникаешь в суть, если судишь о явлении только по внешним признакам – то ты такой же невежа, как и вандалы.
Диоген – Вот как! Ну, объясни мне глубинную суть, мудрейший.
Сократ – Не знаю – стоит ли? Ты опять начнешь смеяться и зубоскалить…
Диоген – Клянусь, не буду! Мы с Омаром действительно хотим знать все о твоих опытах.
Сократ – Не знаю с чего начать? Ты помнишь, что я считал целью жизни – самопознание, а главной добродетелью почитал – мудрость. Но, чем больше я постигал знаний, чем мудрее и свободней становился сам, тем больнее было видеть дикое невежество людей. Они так же унижены и закабалены, как сотни лет назад; они продолжают жить в грехе, мучить и убивать друг друга.
  Я долго думал, в чем первопричина людских пороков: жадности, трусости, подлости, обмана. И я понял, наконец – она  в страхе смерти! Если бы мы были бессмертны, тогда не нужно было бы обладать большими благами, чем другие, угнетать слабых и льстить сильным. Мы стали бы равны…
Диоген – Что я слышу? И это говорит мудрейший из всех? Скажи, разве смерть – не естественный  способ упорядочения жизни поколений? Что будет, если мы нарожаем миллионы бессмертных душ, которых земля не сможет прокормить? Я знаю лишь два критерия в жизни: критерий мира духовного – совесть, критерий мира материального – здравый смысл! И этот смысл показывает, что смерть – разумный исход жизни! Тело – бренно, а дух – бессмертен. Оставь тело земле, а душу небу, Сократ!
Сократ – Нет, ты не понял меня. Я говорю о том, чтобы избавить человека от страха смерти.
Диоген – Но, разве этому не учит любая религия? Разве она не внушает человеку или может напоминает ему то, что он чувствовал от рождения в своей душе: будь совестлив, не делай зла другому, а делай добро – и тогда душа твоя попадет в рай.
Сократ – Ах, оставь, Диоген! Все эти сентиментальные времена давно канули в прошлое. Современный человек рационален, трезв и корыстен! Он не верит ни в святой дух, ни в бога, ни в бессмертие. Ему нужен рай здесь на земле – пышный, пресыщенный рай! Именно потому и нужен, что он осознает кратковременность своего пребывания в этом земном мире.
Диоген – Мы тоже это сознаем, не так ли, Омар?
Омар – Никто так остро не чувствует этого, как поэты. В мире все быстротечно, не бойся невзгод. Все на свете не вечно и скоро пройдет. Нам отпущен лишь миг для утех и веселья, не тоскуй о былом и не плачь наперед!
Сократ – Да, вы поэты умеете высказать прекрасно то, что мы философы будем излагать многословно и сложно. Но теперь я разочаровался во всем и в поэзии и в философии. Когда-то я считал мудрость высшей добродетелью. Теперь я понял, что мысль – это зло!
Диоген – Вот уж не ожидал от тебя! Но разве мысль не капитал, не ценность наша?
Сократ – Да, это так. Но, если эта ценность не обеспечена золотым запасом души, то она – пустышка! Мысль зла и своекорыстна! А душу свою мы изжили – душа это реликт сентиментальных веков. И Бога мы отвергли и забыли. У нас теперь один лишь Бог – богатство. Жрецы этого Бога правят миром, а мы поклоняемся ему.
Диоген – А, разве не было такого и раньше, например, в древнем Риме. Да, признаться, эта непутевая страна очень напоминает метрополию, Рим. Она также грабит свои провинции, как некогда Рим, так же жирует, пресыщается  и бесится. В то время как подданные ее живут в нищете. Может,  не зря мы назвали свою колонию «Рим» - ведь мы обитаем в самом центре этой метрополии, где и нам перепадают объедки с барского стола.
Сократ – Да, так и есть, и так было – в древнем Риме! Но посмотри как стремительно и необратимо меняется наш мир. Как быстро разрушаются, созданные на протяжении тысячелетий институты семьи, брака, материнства. Человек превращается в бесчувственного андроида. Он хищно борется с другими за свое место в этом жестоком мире. Он отталкивает, уничтожает соперников. Он обманывает и изворачивается. Он делает массу подлостей лишь бы урвать кусок пожирнее!
Диоген – Человек всегда был таким – жалким, мелочным и ничтожным!
Сократ – О, нет! Был когда-то с нами Бог! И были пророки, были поэты, художники, творцы, которые обессмертили себя, создавая прекрасный гимн этому миру!
  Но теперь ничего этого нет. Мы избавились от чувств, эмоций, совести и – перестали быть людьми!  Происходит быстрый процесс отчуждения. Даже у нас, в нашем Риме. Невыносимая тоска одиночества – вот наш удел. А может и еще более страшный!
Диоген – О, Боги! Что ты еще замыслил на наши облысевшие головы?
Сократ – Я вижу, чувствую: что-то происходит с нашим миром. Он все быстрее несется к неотвратимому концу. И мы все – одни явственно, другие неосознанно – чувствуем это стремительное движение, падение в пропасть! С каждым днем, с каждым часом все острее в нас страшное ощущение неминуемого конца, Вселенского апокалипсиса!
Диоген – Какие страсти ты рассказываешь! И что же - Бог совсем отвернулся от нас?
Сократ – Бог никак не связан с этим миром. Его мир – мир духа, а не плоти. Он устал от наших преступлений, от творимого нами зла. Мы сами отвергли Всевышнего и он отвернулся от нас.
Омар – Какое ему дело до нас! Добро и зло враждуют, мир в огне. А что же небо? Небо в стороне. Проклятия и радостные гимны не долетают к синей вышине.
Сократ – Но я хочу вернуть людей к Богу, хочу, чтобы он снова был в наших душах!
Диоген – Как же ты сделаешь это? То, что оказалось не под силу Всевышнему?
Сократ – Я знаю как! (встает, подходит к Диогену и Омару. Обнимает их за плечи, привлекая к себе) Я скажу вам…открою тайну. Но поклянитесь, что никому не откроете ее!
Диоген – Клянемся! Поверь, у нас уже есть большой опыт по  этой части…
Сократ – Смотрите же! Так вот. ( смотрит перед собой. Глаза его загораются каким-то безумным огнем). Мой таинственный внутренний голос, который подсказывал мне решения в трудные моменты жизни – и сейчас подсказывает мне…
Диоген – Что же он такое подсказывает?
Сократ – Он говорит мне, что есть еще возможность спасти человека и сберечь этот мир. Нужно…нужно…избавить человека от страха смерти. И я сделаю это, я дам человеку ощущение бессмертия, рая на земле…
Диоген – Но, как ты это сделаешь?
Сократ – Я найду противоядие, которое избавляет от смертного страха. Я проделал уже много опытов. Слушайте! Сначала я даю собаке выпить свое снадобье. А потом заставляю ее выпить раствор цикуты…
Диоген (смятенно глядит на Сократа) – Боюсь, мудрейший, что ты недооцениваешь людей. Помимо отравы, они изобрели тысячи способов, как отправить друг друга на тот свет: удавки, гильотину, электрический стул, смертельные инъекции. Это, так сказать, индивидуальные средства. А есть еще массовые: снаряды, гранаты, бомбы, химическое и бактериологическое оружие. Нет, дорогой! В этом деле, в индустрии смертоубийства люди преуспели гораздо лучше, чем в деле сохранения жизни!
Сократ – Нет, нет – я изобрету самое лучшее, идеальное средство от страха! Оно будет универсальным! Да, я погубил уже много собак, но я постепенно постигаю тайну смерти. И, как только я открою ее, постигну эту великую, непостижимую пока еще грань между жизнью и небытием – тогда я сделаю людей бессмертными и счастливыми!
(глаза его горят, взгляд блуждает. Он тянет собеседников за руки) – Идите за мной, я покажу вам…(отдергивает занавеску. В углу, на подстилке лежит издыхающий пес. Его лапы слабо подергиваются в конвульсии. Сократ идет туда, опускается на колени и пытается что-то рассмотреть.)
Сократ – Посмотрите, посмотрите на глаза этой собаки. Вы видите эту чуть заметную синеватую пелену на глазах. Это и есть тайна! Это и есть – главное!      
Диоген (нехотя подходит, смотрит сверху) – По-моему, ты ошибаешься, светило. Мне кажется, пес просто околевает, а глаза его уже остекленели.
Сократ – Нет, нет! Ты просто не видишь. Там пелена. Мое противоядие уже действует. А я должен рассмотреть все как следует (достает из кармана лупу и глядит сквозь нее на зрачок умирающего пса) Вот – сейчас, в момент смерти – опять эта пелена…
Диоген (кладет руку на плечо Омару) – Пойдем отсюда, Омар. (Сократу) Мы уходим, Сократ. Не забудь – скоро ужин. Сегодня – особый вечер. Так не забудь…ну, мы пошли.
(они уходят)
Диоген – Если бы существовал собачий Бог, то, приняв такое количество жертв в свою честь, он непременно облегчил бы учесть этих бедняг…
нет,  не могу смотреть на это! Как мучаются Соломон, Сократ. В одном они правы: мир сошел с ума. И, видимо, от мудрости до безумия – тоже всего один шаг. Что скажешь, Омар?
Омар – Я думаю, что безумие не самая страшная участь. В нем есть и благо, ибо оно – отстранение от этого порочного мира, который никто и никогда не изменит. Миром правят насилие, злоба и месть. Что еще на земле достовернее есть? Где счастливее люди в озлобленном мире? Если есть, их по пальцам бы можно сочесть!
Диоген – Ты, как всегда прав. Этот мир неизлечим. А смерть – не зло, ибо в ней нет бесчестья!

                Сцена 5. «Толстой»

Диоген – А сейчас мы заглянем еще к одному отшельнику. Пойдем  вот сюда… 

  Среди кучи крупногабаритного хлама лежит лист жести, скрывающий вход. В метре от него сбоку торчит из земли маленькая труба с жестяным оголовком. Диоген отодвигает лист железа в сторону, и друзья спускаются по вырубленным в земле ступеням в полутемное помещение с низким потолком. Привыкнув к полутьме, они различают высокого седобородого старца, который сидит за низким, сбитым из досок столом и что-то пишет. Услышав шум, старец поднимает толстую сальную  свечу и
освещает вошедших.

Диоген – Здравствуйте, Лев Николаевич!
Толстой (неуверенно) – Это ты, Диоген? Здравствуй! А кто это с тобой?
Диоген – Ваш коллега, литератор и философ Омар Хайям.               
Омар (добродушно улыбаясь) – Какой уж я там литератор?
Толстой (тоже улыбается) – Да разве ж я философ? Я – обычный писака. Такая уж у меня участь – писать! Да и то – все о чем писал, никуда не годится. Все это пройдено, прожито и – все не то!
Диоген – Но почему же не то? Разве что-нибудь есть в мировой литературе сравнимое с вашей «Войной и миром»?
Толстой (досадливо машет рукой) – Сказка! Библейская сказка! С прекраснодушными героями и бездушными подлецами. Ничего подлинного, жизненного нет – все надумано! Все не так!
  (Подходит к Диогену, смотрит на него своими колючими, въедливыми глазами…)
Диоген – Но почему, Лев Николаевич?
Толстой (начинает ходить по землянке, пригнув голову) – Целью всей моей жизни и моего писательства было стремление к нравственности, к идеалам добра и справедливости. Это свойственно нам русским. Чем хуже, чем неправедней мы живем, тем больше хотим справедливости, ищем ее. Справедливого уклада жизни. Справедливого царя. В этом мы максималисты – в бесплодных своих мечтах о лучшей, справедливой жизни. И я хотел…нет, я показал все это в своих романах. А потом…потом сам разочаровался во всем. Разуверился во всем…
Диоген – Я понимаю: Лев Толстой – как зеркало краха русского максимализма!
Толстой – Ах, не то! Совсем не то! Зачем вы это? ( досадливо морщится.  Подходит к столу, всматривается в свои записи. Потом опять принимается ходить, пригнувшись, чтобы не удариться о потолок.) -  Никто ничего не понял! Не поняли моих романов, не поняли сути, не поняли образов. Никто не понял «Анну Каренину». Я выдумал этот образ! Ее не было и не могло быть в жизни. Этой женщины, которая во имя любви пожертвовала всем, абсолютно всем: положением в обществе, семьей, своим сыном, самой жизнью своей! Она, со всеми ее недостатками,  была чиста и непорочна в главном – в стремлении к чистой, светлой любви. Любви без обмана и фальши! И что же? Роман восприняли как адюльтер, наподобие пошловатых вещей Мопассана. А ведь и он написал прекрасный, глубоко нравственный роман «Жизнь». Но об этом быстро забыли. А Мопассана чтят, как автора пошловатых изящных адюльтеров.
Диоген – А что вы хотите? Чтобы так называемое общество тоже стремилось к нравственности? Чтобы оно состояло из одних только праведников? Но тогда не стало бы праведности! Ради чего и для кого жертвовать своей жизнью, кому бескорыстно помогать? Точно так же, как если бы общество состояло бы из одних только глупцов, то не стало бы на свете дураков. Нет! Есть в нем, этом самом обществе и праведники, и умники, и дураки. По отдельности каждый из них может и умен, и праведен – но, когда они живут все вместе, когда они стремятся урвать себе лучшее место под солнцем – тогда они превращаются в стадо животных – не умных, не добрых, не праведных! 
Толстой – Вот именно! Это как раз то, что я пережил! Быть может все мои романы со всеми их героями – с мятущимся, ищущим высшей справедливости во всем Пьером Безуховым; моя Анна, жаждущая любви; князь Нехлюдов, в котором пробудилась совесть, который воскресает для новой справедливой жизни – все эти мои романы это попытка обмануть жизнь, вознестись к идеалам праведности и самопожертвования. Но чем выше возносишься в своих мечтах, тем ужаснее потом падение в окружающую действительность.
Диоген – Я то думал, что это свойственно только поэтам.
Толстой (Как будто не слышит его, продолжает говорить) – Потом я увидел ясно все это неискоренимое зло жизни и стал писать о нем. Много написал, даже пьесу «Власть тьмы». Но я не только писал, я хотел, пытался изменить что-то в жизни. Пытался учить крестьян грамоте, культуре. Строил школы для деревенских ребят. Спорил со Столыпиным, который хотел сделать из крестьян кулаков, капиталистов и тем самым разрушить крестьянскую общину. Которая представлялась мне самой справедливой формой общественной жизни. И что же? Хотел очистить учение Христа от лжи, которую привнесла в него наша церковь, оставив лишь самое главное в нем…и что же  Все – попусту, все – напрасно! (Подходит к Диогену, поднимает голову, всматривается в него)
Диоген – Чтобы проповедовать ваше вегетарианское христианство – нужно всю жизнь свою богу посвятить, жить отшельником или ходить по миру бездомным проповедником, как Христос или Будда. А не жить в своем графском поместье, сокрушаясь о страданиях несчастного народа. А потом надумать свою новую религию – «чистое» христианство, а себя провозгласить новым Богом!
  Толстой не отвечает. Ходит, опустив голову, молчит. Руки дрожат.
Диоген (продолжает) – Чтобы Богом быть – нужны не только проповеди и обличения. Нужно, чтобы вас помучили, пытали, а потом распяли на символе вашей веры! Принять смерть мученическую ради спасения нас, грешников.А не поучать полуголодных, забитых крестьян, как им в непротивлении злу жить, да котлетками рисовыми питаться. Это они от юродивых примут и поймут, но не от барина! Который юродствовал в своем налаженном мирке – да потом все понял, наконец, и сбежал от всего, от краха этой своей религии!

   Толстой подходит к Диогену, поднимает голову, всматривается в него. В глазах слезы.
 
  Да, я бежал! Бежал не от домашнего полицейского надзора, не от полоумной моей жены и корыстной семьи. И не потому, что хотел освобождения от всего земного, как писал потом Бунин. Бежал я от этого краха своей нравственности, от победившей ее животной жизни. Бежал от самого себя!
Диоген ( насмешливо) – Ну, и как? Удалось – сбежать?
Толстой ( продолжает говорить) – Я жил отшельником здесь в землянке, жил, как мой «Отец Сергий». Я пытался понять то, что произошло со мной; то, что происходит со всеми нами. Я мечтал, как Будда, освободиться от всего земного, от гнета этой мирской неправедной жизни. И спокойно умереть, уверовав в то, что обрету новую жизнь. И...не мог! Слишком сильны были народные корни мои, слишком любил я землю свою и многострадальный народ мой. Они не отпускали меня.
  А потом разразилась первая война – страшная, губительная катастрофа. Десятки тысяч русских мужиков гибли в полях Силезии и Галиции. За что? Ради чего?  Я чувствовал, что это приведет к еще более страшной катастрофе. И она разразилась. Сначала Революция, гражданская война, разруха, голод, а потом – Сталинский геноцид, истребление лучших русских людей. А затем фашизм и другая война, еще более кровавая. Мне казалось, что мир обезумел. Уничтоженные города, сожженные села, газовые камеры и крематории, в которых уничтожали другой народ – народ Иисуса и Моисея. Специально созданная индустрия уничтожения людей. Казалось, что в человеке не осталось никаких моральных норм, совести, человечности, того, что отличало нас от зверей – все разрушено! Это - страшные, не поддающееся осмыслению катастрофы: фашизм и коммунизм. И я до сих пор не могу понять, как отчего это произошло? Откуда, из каких звериных глубин человеческого естества возникло это дикое варварство?
Диоген – А потому не понимаете, дорогой Лев Николаевич, что ищете причины на небесах, в духовных высотах. А они – здесь, на земле! Знаете, есть у дипломатов такое понятие «плохой мир». Так вот «плохой» межгосударственный мир несет в себе угрозу войны. Версальский мир 918-го года привел, в конце концов, к фашизму, к самой страшной, кровавой и разрушительной войне. А «плохой» социальный мир в России, когда русского мужика обирали, унижали и насиловали столетиями – привел к революции, кровавой мясорубке. К шовинизму по социальному признаку. А потом к Сталинщине, когда этот горец со звериными глазами в течении тридцати лет вырезал лучший генофонд русского, да и других народов.
Толстой – Нет! Это не мыслимо! Это необъяснимо! Это не нужно – ни человеку, ни народам, ни эволюции. Зачем все это?
Диоген – Видимо, было нужно. Нам нужны были для чего то - и эта война с ее крематориями и эта революция, эта человеческая мясорубка. Нужно было, чтобы мы ужаснулись, опомнились и дали себе зарок:  никогда не совершать подобных чудовищных злодеяний!
Толстой – Нет, нет, это не так! Первопричина всего – здесь, в наших душах. Почему сотни тысяч людей проникаются человеконенавистническими идеями и идут убивать себе подобных? Убивать людей, своих собратьев, таких же христиан? ( останавливается, пристально смотрит на Диогена и опять начинает ходить). Нет, нет! Человек, даже самый падший, самый последний изгой – это существо одушевленное! В нем есть какое то самолюбие, гордость. И он пытается самоутвердиться, оправдать свои действия перед самим собой!
Диоген – Блажен, кто верует!   Кстати, Лев Николаевич, а что это вы пишете теперь?
Толстой – Теперь, после всего пережитого и передуманного, я пишу новый роман. Пишу по другому, по новому. Я хочу описать в нем всю мою жизнь – со всеми ее исканиями, мечтами и надеждами, с верой в высшую справедливость, с борением за эти свои идеалы и крахом всего! Смятением, разочарованием и крахом! Я хочу верить, что, прочтя этот роман, эти мои сокровенные мысли, люди поймут меня. И станут чище, справедливее, нравственнее!
Диоген – Они одно только поймут. Что жил на свете чудак Толстой, который мечтал о справедливости, живя среди грязи и лжи. И писал прекрасные сказки, «Войну и мир». А в грязной нашей жизни все по-другому и сказками мир не изменишь. И даже исповедь очередного Отца Сергия ничего не изменит!
Толстой ( испуганно) – Нет, нет! Не говорите так! Они поймут. Они должны понять! Они не могут не понять! Иначе – для чего мы живем, мечтаем, трудимся, созидаем прекрасное? Они, безусловно, поймут!
Диоген – Поймут, поймут – но только по-своему. Ну, что же пишите, голубчик, Лев Николаевич! Возноситесь опять к своим идеалам. Но только и о земном не забывайте. Я имею в виду, что скоро ужин. Через полчаса. Так что – приходите. Кстати, вы забыли, какой сегодня день?
Толстой – Ах, глупости все это! Все эти кары бога Иеговы, Содом и Гоморра. Это все библейские мудреные сказы, чтобы наставлять нас на путь истинный. А в жизни не так! Все не так! Не верю я…
Диоген – Ну, ну. Но на ужин уж приходите, будьте добры!
Толстой – Приду, приду, обязательно. Но – потом, позже. (садится к столу, начинает писать).
   Диоген и Омар выходят из землянки наверх.
Диоген – Да! Вот такой матерый человечище! А если серьезно,  в этом старике, казалось бы, потерпевшим крах – и мужества и мудрости побольше чем у нас!
Омар – Это верно. Я встречал подобных людей среди отшельников и тех, кто совершает хадж – паломников. «Однажды встретился пред старым пепелищем я с мужем, жившим там отшельником и нищим. Чуждался веры он, законов божества: отважнее его мы мужа не отыщем».



                Сцена 6. «Маркс»

Диоген – Теперь нам сюда, в землянку Маркса.

  Поднимают замаскированную, обитую жестью крышку и спускаются по узкой лестнице вниз. Здесь сыровато и темно. Только в углу что-то светится. Там сидит за низким столиком тощий, седой старик. Перед ним  светящийся монитор ноутбука. Слышны крики, шум взрывов, хлопки, как при электронной игре.

Диоген – Здравствуй, Карл!
Маркс (быстро оборачивается, взглядывает на вошедших и снова отворачивается к монитору). – Здравствуй. Чего тебе?
Диоген – Однако, ты сегодня не слишком любезен. Карл, голубчик. Не хотел бы ты соединиться через пятнадцать минут за ужином с другими пролетариями умственного труда?
Маркс – Нет, мне некогда…
Диоген – Кстати, откуда у тебя эта замечательная игрушка?
Маркс – Это не игрушка! Ноутбук нужен мне для моей работы. Откуда? Очень просто! Нашел на свалке. Отремонтировал. Потом нашел старый аккумулятор. Приспособил питание. И, в отличие от тебя, – работаю, как видишь!
Диоген – Вижу. Вижу торжество материализма! Электронный мозг на службе отслужившего белкового. Вот так бывает, Омар: только накопишь к старости немногочисленные извилины – глядь, а они уже зарастают.
Маркс – Не паясничай!
Диоген – Ну, извини, Карл, я пошутил. Но, мы, в самом деле, пришли пригласить тебя на ужин.
Маркс – Я могу поесть позднее. Мне сейчас некогда!
Диоген – Ну, Карл, не упрямься. Ты не забыл – какой сегодня день?
Маркс (резко поворачивается к ним). Я не верю в эти ваши бредни! Ни в Бога, ни в черта. Ни в молитвы ваши, ни в заклятия, ни в какую другую идеалистическую чепуху!)
Диоген – А в материалистическую чепуху веришь?  В то, что все на свете определяется только меркантильными потребностями. Потребностями желудка.
Маркс – Ты опять паясничаешь! Бог – это выдумки жалких, невежественных, запуганных людей! Но, после того как наука открыла тысячи тайн природы, говорить о Боге – это верх невежества, это – интеллектуальный вандализм!
Диоген – Я не о том, Карл! Я не хочу опровергать законы развития природы, любимую твою диалектику. Я говорю о душе!
Маркс – И я о том же. Душа – это всего лишь совокупность сложных нервно-психических процессов в человеке. А сознание его – это отражение объективного материального мира.
Диоген – Ну, да. Бытие определяет сознание. Слышали! А питье и битье определяют скотское сознание людей. Как же исправить их, Карл?
Маркс – Надо вначале изменить мир! Усовершенствовать развитие общества. Познать законы классовой борьбы и их следствие. И вовсе не божественная идея лежит в основе развития мира, а идеи созданные гением человека, созидательные идеи разума!
Диоген – И во имя одной такой идеи один усатый полуграмотный марксист уничтожил лучший генофонд великого народа…
Маркс – Довольно! Не говори мне о нем! Он не имеет к марксизму никакого отношения! Он был – выродок, тиран, палач. Он хотел лишь одного – единоличной власти и ради этого истребил всех, кто был умнее и достойнее его…но…но, кое в чем я действительно ошибался.
Диоген – Ага – это любопытно! О самокритике в марксизме я еще не слышал.
Так в чем ты ошибался, любезный Карл?
Маркс – Да, ошибался! Моя ошибка была в том, что я абсолютизировал диалектику классовой борьбы в ущерб другим законам развития общества. В том, что я настаивал на диктатуре пролетариата, уповая на сознательность этого передового класса…
Диоген – Теперь – не уповаешь? А на что же надеешься теперь?
Маркс – Теперь…я снова перечитал Дарвина, которому хотел когда-то посвятить свой «Капитал».
Диоген – Помнится, ему хватило благоразумия отвергнуть такой щедрый подарок…
Маркс – Не говори ерунды! Он написал мне в ответ, что не хочет подвергать свою семью опасности. Поскольку меня самого тогда преследовали власти за мои идеи.
Диоген – Ну, хорошо. И что же нового ты там вычитал, у Дарвина?
Маркс – Я понял…понял, что и социум, человеческое общество должно развиваться по законам эволюции. Революция – это пагубный путь, ведущий к катастрофе. Сейчас я как раз закончил писать большую статью: «Эволюция общественно-экономических формаций».
Диоген – А можно было бы взглянуть? Я ужасно любопытный  тип…
Маркс – Не знаю, не знаю…если…если только…
Диоген – Если только нужно поклясться, что мы никому не скажем – мы готовы! Ни Соломону, ни Сократу! Никому другому!
Маркс (недоверчиво смотрит на него). Смотри же! Я поверю тебе! Мне хочется поделиться с кем-нибудь своими новыми идеями…
Диоген – Поделись, Карл, поделись!
Маркс – Я создаю сейчас виртуальную модель нового общества. В нем будут представлены все основные классы: капиталисты, промышленный и сельскохозяйственный пролетариат, средний класс, интеллигенция. Это общество не будет бесконфликтным. В нем будут и недовольства, и забастовки, и демонстрации протеста и многое другое. Но, эти конфликты не будут иметь разрушительный характер, поскольку будет развит средний класс, будет достигнут высокий уровень культуры и общественного сознания. Так, рабочий класс будет активно участвовать в процессе производства, а не чувствовать себя наемным скотом. Капиталисты же, поняв бесперспективность и опасность бесконтрольного накопления капитала и погони за максимальной прибылью, станут активнее вкладывать средства в развитие своего государства, в различные социальные программы.
Диоген – Как это делают в Швеции?
Маркс – Да, примерно так. Но для того, чтобы так развивался весь мир, нужна универсальная модель. Она должна учитывать национальные, климатические, другие особенности. 
Диоген – Ты полагаешь, что такую универсальную модель можно создать?      
Маркс – Да! Я верю в это! Я уже заканчиваю работу над ней. В ней есть все – и вероятность кризисов, неурожаев, крупных катастроф, даже - войн. Все заложено в программу и – она работает!
Диоген – А можно взглянуть, Карл?
Маркс – Хорошо! Идите сюда, к экрану.

  Друзья подходят к компьютеру, смотрят. На экране – крошечные  демонстранты с лозунгами идут по улице. Упираются в полицейский кордон. Начинается свалка. Слышны крики, свист, шум, взрывы.

Диоген – Что, опять социальный конфликт? Даже виртуальные рабочие хотят набить морды капиталистам!
Маркс – Да, модель еще немного не доработана. Я еще не нашел оптимального соотношения классов, других параметров…
Диоген – Ну, ладно. Допустим – найдешь. А как же все-таки, Бог?  Неужели он совсем не нужен? Разве идеальное общество не нуждается в нравственных идеалах?
Маркс – Нет! Оно нуждается в науках, в познании законов природы, в новых идеях. Это – ясная и понятная речь разума. А ваша религия, Бог – это косноязычие.
Диоген – Боюсь, что ты ошибаешься, Маркс. Опять ошибаешься! Атеизм, который ты проповедуешь, это – косноязычие души! А у нее, у этой души -есть от рождения ясный голос, который говорит ей: люби всех и делай всем добро. Тот же, кто отвергает добро и Бога – начнет, непременно начнет творить зло и насилие!
Маркс – Довольно! Я уже слышал эти речи! Иди, проповедуй в другом месте,
А мне не мешай! Я в этом не нуждаюсь.
Диоген – Ну, ладно, Бог с тобой. В пище духовной ты не нуждаешься. А в материальной и, между прочим, почти диетической? Короче, приходи ужинать, мы будем ждать тебя.
Маркс – Хорошо, приду. А сейчас – иди, не мешай мне!
Диоген – Ладно. Пойдем, Омар. (идут к лесенке) Давай, давай, Карл, строчи. Пиши, не мудрствуя, лукавый! Играй в свою электронную игрушку. Это, по крайней мере, безопасно: не зарежут, не убьют и не заразят СПИДом, если отведаешь виртуальной клубнички. Бог с тобой, атеист! А ты что скажешь, Омар? Что ты молчишь?
Омар – Скажу! Чем эти истины искать – доили бы козла!
Диоген – Козла?! (хохочет). Вот уж это точно! Жаль, что наши полоумные мудрецы не слышали. Однако! Сегодня мы с тобой козлы отпущения. И, если мы не накроем быстро на стол, то доить будут нас  с тобой! Пошли скорее, темнеет.

                Сцена 7. «Последний ужин»

   В центре «Рима» - открытое пространство среди крупногабаритного мусора. В середине его установлен стол: длинный щит на ящиках, вместо ножек. На столе закуска и выпивка: картонные пакеты с вином, порезанные хлеб и овощи, открытые банки просроченных консервов. По краям стола стоят столовые приборы: пластиковые тарелочки, вилки, ложки, стаканчики. Вокруг стола – кто на ящиках, кто на сломанных старых стульях и табуретках – сидят Римляне.

Диоген (встает) – Ну, что же, господа философы, ценители мудрости и изящной словесности, изгои и маргиналы, одним словом - славные Римляне! Как любят говорить в театрах:  «Кушать подано!». Имею честь пригласить вас на изысканный ужин!
Маркс – Что же в нем изысканного?
Диоген – Он был изыскан на самой шикарной свалке нашей метрополии. Кстати, сегодня я приготовил вам кое-что изящное. Омлет с генномодифицированной капустой! К нему салат из овощей. Гниль срезал, овощи промыл!
Соломон – Продукты, конечно, просрочены?
Диоген – Просрочены, но не протухли! А еще у нас паштет из кошачьего «вискаса».
Сократ – А как насчет вина?
Диоген – Фалернского сегодня не обещаю, мой друг. И Бургундского тоже. Только то, что на столе – замечательная терпкая «Изабелла!». Еще не скисла. Проверили, с Омаром!
Соломон – Могли бы уж сегодня обойтись без выпивки…
Диоген – Ну, уж нет! Именно сегодня мы должны,  как следует выпить! Не так ли, Омар?
Омар – Почему только сегодня? Нужно пить каждый день! Если хочешь геройством весь мир ослепить, раз в неделю вином нужно дух укрепить:
в понедельник, четверг, воскресенье, субботу, в среду, вторник и пятницу надобно пить!
Диоген – Вот так, друзья, мои! Ну, что же, позвольте мне начать! Оторвите свои алчные взоры от этого изысканного стола и вперите их в нашего Сократа. Пусть он еще раз объявит нам: почему этот день такой особенный, - а то Омар, например, еще не знает. Прошу, Сократик! Будь краток!
Сократ – Оставь, Диоген, свою иронию. Хорошо, я повторю вам то, что говорил за завтраком. Сегодня утром, когда все спали, а я готовил здесь свои лекарства, ко мне подошли Петр и Павел, называющие себя апостолами. Петр сказал мне: «Сегодня мне приснился чудный и страшный сон. Опять Господь явился ко мне во сне и спросил меня: «Помнишь ли ты слова мои, что я говорил,  когда явился к тебе в прошлый раз?» – «Помню, отче» - ответил я. – «Ты сказал тогда: «Придет же день Господень, как тать ночью и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разогревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят». – «Так вот», - сказал Господь –« близится час суда моего над миром сиим! Ибо забыли они заветы мои; ибо изгнали они дух Христа из церквей своих; ибо поклоняются они не Богу – но мамоне! Разыщите Сына моего и он поведает вам волю мою». Они с Павлом были очень испуганы. Не ели, не пили и ушли тотчас – пошли искать учителя своего Иисуса, которого они зовут Сыном Божьим. Ты помнишь его, Диоген?»
Диоген – Помню, конечно. Он жил с нами несколько месяцев, а потом ушел. Сказал, что хочет уединиться от всех.  Когда же они вернутся: Петр и Павел? Уже так поздно.
Сократ – Они не сказали. Будем ждать и молиться. И, какова бы не была воля Бога, примем ее как должное, как вердикт Высшего Суда. А пока будем ждать…
Диоген – Ну, нет! Ждать мы не будем. Мы живы еще! И мы еще обитаем в этом мире. А потому, давайте выпьем, друзья мои, мыслители! Мой любимый тост! Давайте выпьем за прекрасное царство грез и фантазий! За то, что предвосхищает творчество. За благодатную негу и лень! За высокий полет мечты, за ее дерзновенные крылья!
Маркс (сердито) – Я не буду пить за эту ерунду! Только труд, созидательный труд дает человеку удовлетворение…
Диоген – И сделал из обезьяны человека. Который  превзошел всех тварей и обезьяну в умении хитрить, изворачиваться, подличать!
Сократ – Да, перестаньте вы! Я прошу вас! Прекратите спорить, хотя бы сегодня, в такой день…
Омар (поднимается с наполненным стаканчиком) – Друзья мои, позвольте мне сказать, как старейшему из вас. Извини, Диоген, я вовсе не хотел перебивать тебя. Ты сказал прекрасно! Но я хочу, чтобы мы сегодня понимали и любили друг друга.
  Давайте выпьем, друзья за этот мир. Мир, в котором мы прожили жизнь. Мир, который изгнал нас. Мир, который мы судим сейчас, в то время как Всевышний судит нас всех. Хотя я сам стою на пороге смерти, но я хочу сказать о любви. О любви к жизни – пусть и уходящей, о любви к миру – пусть и ужасному, но одновременно и – прекрасному миру! Да, друзья – как бы не был ужасен и безумен этот угасающий мир, этот молох, пожирающий все вокруг, но видит Бог – я любил его и люблю! И все, что я пережил в жизни окрашено светом этой любви. И быстротечный праздник детства, и легкие крылья юности, и все мечты, фантазии и грезы – все это дал нам этот мир. А мы отдали ему свою любовь и свой талант. И не так уж страшна будет смерть тому, кто достойно прожил свою жизнь! Мир прекрасен! На все благодарно взирай! Нам для жизни Господь подарил этот рай! За бездомность, которую друг не осудит, горьким словом упрека ты нас не карай. Выпьем!
(выпивает свой стакан. Остальные тоже выпивают).
Диоген – Ты, как всегда,  славно сказал, Омар! Однако я еще выпью – пусть и сам, в одиночестве – за свой тост. (наливает и выпивает).
Соломон – Мне кажется, что ты уже прилично выпил. Не спеши отравлять свой разум…
Маркс (желчно) – Там уже и отравлять нечего!
Диоген – Да, бросьте вы, зануды и менторы. (Блаженно и пьяно улыбаясь) – А все же, друзья, скажу я вам: маргинальная жизнь не так уж плоха! Пусть мы обитаем здесь, на свалке – но наша жизнь свободнее и праведнее, чем у них там (машет в сторону города). Одна беда! И ум, и мысль нынче – тоже отбросы! Мысли, не направленные на обогащение и не сдобренные корыстью. Никому не нежные отбросы!
Сократ – Ничего! Мы еще вернемся в этот мир. И поможем ему…
Соломон – Да, да. Ты прав, Сократ. Хотя…мне тоже приснился сегодня страшный сон. Мне приснилась, что из темного неба хлынул на землю страшный огненный дождь и сжег все на ней!
Диоген – Начитался опять разных библейских триллеров!
Сократ – Быть может Небо хочет отомстить нам за все наши подлые дела и пороки. Но, слава Богу – это только сон. Мы еще повернемся к Богу, вот увидите! И Бог вернется к нам!
Соломон – Да, да! Господь милостив: он наказывает, но не казнит!
Маркс – Опять затянули свою песню про Богов. Только одно и талдычите все время.
Диоген – Послушай, Маркс! А ведь в молодости ты сам был убежденным гегельянцем. Верил в абсолютную идею…
Омар – А потом начитался Фейербаха и стал убежденным материалистом.
Маркс – Заткнитесь! Не болтайте ерунду! Развитие наук, теория эволюции Дарвина – изменили наши воззрения. Якобы созданный Богом мир – оказался  неисчерпаемой, вечно меняющейся и познаваемой материей! Существующей объективно, помимо нашего сознания.
Соломон – И до чего же довело нас развитие науки? Мы создали огромные арсеналы оружия, разрушительную бомбу, которая однажды уничтожит весь мир…
Маркс – Чепуха! В любом явлении или процессе есть как светлые, созидательные стороны, так и темные, разрушительные. Можно создать атомную бомбу и уничтожить весь мир, а можно построить атомный реактор и вырабатывать энергию для жизни.
Диоген – И все-таки - на что же направлена эволюция? Куда мы стремимся? Что ждет нас в конце пути?
Маркс – Она направлена на то, чтобы человек стал независимым от природы. Чтобы он был сильнее ее стихий! Мы стремимся познать законы Вселенной и осознать свое место в ней!
Диоген – Спасибо! Уже осознали! Человек отведал плодов от Древа познания. Все сожрал и  ничего не понял - вот что я вам скажу! И остался таким же, каким был тысячи лет назад, когда не было никаких наук. Таким же завистливым и жадным, трусливым и ничтожным!
Маркс – Неправда! Человек стал могущественным и свободным! Он проник в тайны человеческой клетки, слетал в космос, подчинил себе силы атома. Открывает законы развития всей Вселенной!
Соломон – Кстати, Маркс. Как выяснили астрофизики: вся Вселенная возникла из крохотной частицы. Это ли не подтверждение существования Бога, который создал наш мир из ничего.
Маркс – Нет! Нисколько! Это подтверждает лишь то, что мы стоим на пороге новых, великих открытий! Быть может, наша Вселенная развивается скачками, дискретно…не знаю! Но! Хоть это и грубая аналогия, но все же попробую объяснить. Быть может, подобно тому, как биологическая особь, человек в процессе онтогенеза развивается из ничтожно малой оплодотворенной яйцеклетки, проходя все стадии эмбрионального развития, и после родов превращается в самое развитое интеллектуальное существо…
Диоген – Венец творения Божьего!
Маркс – Отстань! И далее этот человек, смертный, как и все, развивается и умирает, успевая дать жизнь своему потомству, передав ему свои гены, обогащенные своим опытом. Так вот! Быть может, и Вселенная возникает подобно же из ничтожно малой частицы, обладающей чудовищной силой гравитации. Возникает, как установили, в результате Большого взрыва. И расширяется. Но она не погибнет, не исчезнет.
Диоген – Что же будет с ней, со всеми нами? Просвети нас, Карл. Поведай тайны мироздания!
Маркс – Я не знаю, что с ней будет. И никто не знает. И, может быть, никогда не узнает. Я знаю лишь то, что она никогда не умрет. Быть может, расширившись до определенных размеров – она взорвется. А частицы, остатки ее, вновь сожмутся в одну неведомую точку пространства, притянутые мощными силами гравитации. И все повторится снова. Но - только на более высоком уровне.
  Нет начала и конца жизни, Вселенной! Есть – вечное движение и вечный, непрекращающийся процесс познания ее!
Диоген – Ну, да. Вселенная, космос, материя. Любимая и неиссякаемая нива для философа. Но, скажи мне, непоколебимый материалист, как нам быть с нашим миром, который стремительно несется к концу? Что делать с человеком, который, похоже, обречен на вымирание? И, наконец, кто обрек его на это – неведомые законы материального мира или же это кара Господня?
Маркс – Наше будущее будет зависеть от того, насколько разумно мы сможем организовать общественное устройство. Насколько хорошо это будет соответствовать объективным законам развития. А наше сознание – это всего лишь отражение этого мира…
Толстой – Да что вы такое говорите? А я верю в человека! Главное – это то, что происходит в душе. Главное то, как развивается душа человека, совесть его…
Диоген – О каком человеке вы говорите? Поглядите на них, современных. На эти венцы творения. Господи! Какие мертвые, тупые и аморфные лица! Тоскливые лики одиночества! Промокашки серых будней! И это – творения божьи?
Соломон – Один только Господь знает, что нас ждет. И нам остается только молиться и уповать на милость его…
Диоген (вскипая) – На милость его? Милость бога? Где он был твой Бог, Соломон, когда уничтожали народ твой? Когда жгли его в печах Освенцима, травили в газовых камерах Дахау, когда расстреливали тысячи людей и детей в Бабьем Яру и закапывали в землю, как сдохший скот? Где он был, Лев Николаевич, когда уничтожали самых лучших, самых честных и достойных сынов вашего народа, давшего миру: Толстого, Достоевского и Чехова, Пушкина, Блока и Есенина, Чайковского, Скрябина и Шостаковича, Вернадского, Вавилова и Бердяева и тысячи других! Где он был тогда – когда народ морили голодом, расстреливали, гноили в лагерях? Где?
Маркс – Не было его! Ни тогда и –  никогда не было!
Толстой – Он был всегда в душах наших! Вся наша жизнь – это постижение бога, стремление к нему…
Сократ – Он давно ушел от мира, от всех наших земных бед. Он устал от наших грехов...но, - он есть! Дух его обитает в душах наших и -  значит, он есть, Бог. И, вот увидишь, мы еще вернемся к нему…кстати, а сам то ты, Диоген, во что веришь? Я не могу понять тебя.  В Бога, или в черта, или в материю? В духовную жизнь или в трезвый разум?
Диоген  (остывая) - Нет, в трезвый разум я, точно, не верю! Сегодня я пьян, жив и сыт – а что будет завтра – не знаю и знать не хочу!...
(продолжает после паузы) – Вот мы спорим здесь о судьбах этого безумного мира, пытаемся излечить его, хотя и сами неизлечимо больны! Соломона Бог наказал умом! Нет худшего наказания в мире людской тупости. И что же? До чего он дошел? До крайней степени святотатства: возвести статую Бога, сделать из него идола и поклоняться ему…Сократ тоже мыслил, считал что мудрость - высшая благодетель и – к чему пришел он? К тому, что травит собак цикутой, пытаясь открыть мифическую тайну смерти. Толстой  сочинял сказки о вершинах человеческого духа. А потом понял, что это иллюзия, попытка уйти от окружающей его скотской жизни. И тогда он бежал, стал отшельником. А теперь пишет новую сказку о своих мытарствах, в надежде, что это изменит так называемое общество. Маркс пытался открыть справедливые законы развития общества…и открыл! Открыл путь тем, кто, отвергнув Бога, потопили народ в потоках крови. Теперь играет в другие игры – слава Богу, что виртуальные.
  Сколько уже было всяких Провидцев и Мессий, которые обещали нам путь в светлое будущее, обещали счастье и благоденствие. И что же? Заканчивалось все одним и тем же: насилием и кровью, тюрьмами и ссылками. Зловещим угрюмым безмолвием в стране, где за каждое лишнее сказанное слово можно было поплатиться свободой или жизнью! 
Толстой – Мы все рождены от одной праматери. Мы все вышли из одного роя, из одного человеческого племени. И в каждом из нас есть частичка этой
роевой общей души. А все вместе – мы человечество, а не животное стадо…
Диоген – Обрюзгшее человечество! И ничего в нем не осталось, кроме алчности и похоти! Даже главный инстинкт – продолжение рода – и тот утратили. Живем так, как будто завтра потоп! Пир накануне апокалипсиса!
И  не спрашивайте меня: что первично, во что я верю. То я чувствую Бога в себе, как и все мы, то мне кажется, что нет ничего, кроме безжалостного рационального разума. А Бог? Не знаю! Посмотрим вначале, что скажут нам те, кто пошли узнавать волю его…
Соломон – Мне кажется…да, да! Вон идет кто-то. Наверное, это они…

  Из темноты появляются три фигуры. Впереди идет Иисус, одетый в светлый хитон, за ним сзади идут Петр и Павел. Иисус подходит к столу. У него длинные, спадающие на плечи волосы, изможденное лицо с глубоко запавшими глазами.

Диоген – Явление Христа народу! Картина…(внезапно замолкает, встретив скорбный взгляд Иисуса) – Что ты так смотришь, Иисус? Почему молчишь? Что ты нам скажешь?
Иисус – Он сказал…
Соломон – Кто?
Иисус – Отец мой небесный. Тот, кто судил нас сегодня своим последним судом…
Диоген – Так что он сказал? Ну, говори же, не томи!
Иисус – Он сказал: «Сегодня!»
Сократ (Вскрикивает) – Сегодня?! Ты сказал: «Сегодня»?
Иисус – Не я сказал. Господь, отец мой небесный так говорил. Он сказал: «Сегодня. Сегодня вечером!».
Маркс – Ерунда какая-то!
Диоген – Вечером?! Значит уже совсем скоро? Значит, у нас уже почти не осталось времени? А когда именно? Как это будет?
Иисус – Он не сказал. Я передал вам слова Его.
Соломон – Так скоро?! Как жаль…как жаль, что я не успел воздвигнуть статую его.
Сократ – А я так и не успел постичь тайну смерти.
Диоген – Да, жаль! Жаль, что я не успел сойти с ума, как они.
Маркс – Кончайте ломать комедию! Опять очередной конец света. Сколько можно?..
Диоген – Да, помолчал бы ты…убогий! Но, что с тобой, Иисус? Ты плачешь?
(на глазах Иисуса слезы. Диоген и Омар встают и подходят к нему)
Диоген – Ты плачешь, пророк? Но о чем, почему?
Иисус – Мне жаль их…
Диоген – Кого – людей?
Иисус – Да.
Диоген – Тех, кто выкинул нас на свалку, как помои?
Иисус – Они всего только люди – слабые и жалкие.
Диоген – Алчные и подлые! Которые отлично ведают, что творят!
Иисус – Я пришел в этот мир не затем, чтобы осуждать их, но затем, чтобы спасти.
Диоген – Спасти закоренелых грешников?
Иисус – Нет, просто слабых и неразумных людей, которых Господь создал по образу и подобию своему…
Диоген – А они создали себе своего Бога, по своему образу и подобию. Бога, снисходительного к их грехам. Бога, спокойно взирающего на их варварство. Бога, такого же равнодушного, как они сами.
Иисус – Я учу их любить…
Диоген – А они научились сексу. И еще – ненавидеть друг друга.
Иисус – Я призываю их жить в мире…
Диоген – А они воюют и убивают друг друга, грабят и насилуют.
Иисус – Я стараюсь пробудить в них добро и милосердие…
Диоген – А они все так же корыстны, завистливы и злы!
Иисус – Я несу им истинную веру.
Диоген – А они все так же суеверны, как тысячи лет назад. Настроили позолоченных храмов, украсили их раскрашенными иконами с ликом твоим. Придут, чмокнут, поставят свечку, помолятся и – опять грешить!
Иисус – И все же, я люблю их и буду оплакивать в эту последнюю ночь. Я пойду, помолюсь за них…

  Отходит в сторону. Отворачивается. Тихо молится, склонив голову.
Вдруг, резко поворачивается и яростно кричит: « Перестаньте, идиоты, сволочи! Прекратите!».



                Сцена 8. «Конец»


«Стоп! Стоп! Прекратить съемку! Ребята, убавьте свет!» -

  Из другого прохода, со стороны кустов быстро выходит и идет к столу маленький подвижный человек с крупной, лысоватой головой – режиссер. Стоящий у стола оператор, снимает с плеча большую кинокамеру и ставит на ящик. Все поворачиваются к режиссеру и вопросительно смотрят на него.

Режиссер – Это еще что за х..хреновина? Вы что – с ума тут все посходили, как те философы? Вначале - я следил по монитору – все шло нормально. Потом эти два…понесли что-то про какое-то облако…
Диоген – Но, оно действительно было, Марк. Мы видели его – такое огромное, страшное…
Омар – Да, и я тоже видел.
Режиссер – А мне насрать на то, что вам там привиделось! Этого не было в сценарии – значит, этого не может быть! Значит, этого нет! Ясно?
Диоген и Омар (удрученно) – Ясно.
Режиссер – Дождь, град – хрен с ними, от этого сейчас никуда не денешься. Слава богу – сымпровизировали. Но – не облако! (Поворачивается к Иисусу)
Так! А ты что за ахинею тут понес? У тебя что – крыша поехала. Словесная диарея замучила? Может подлечить?
Иисус (обиженно) – Скажите этим двум идиотам, чтобы они не дразнили меня!
Режиссер – Дразнили?! Что еще за идиотские выходки? Как дразнили?
Иисус – Этот (кивает на Диогена) шепчет: «А Иисус-то - балбес!», а второй поддакивает: «Воистину, балбес!».
Режиссер – Что?! Да, вы что ребятки? Нет, я просто не знаю! (разводит руками в стороны)…вы что, совсем о…сдурели? У вас что, действительно крыша съехала? Я знаю эти ваши театральные штучки, как вы стебаетесь друг над другом не сцене. Но здесь – на съемке, на натуре?!
Омар – Извините, Марк Эдуардович, - клянусь, мы говорили тихо и не хотели задеть его.
Режиссер – Не хотели?!...а ты, что же, Антон?
Диоген – Извини, Марк, мы действительно говорили тихо, почти про себя.
Иисус – Врут они все! Они специально меня сбивали! Они завидуют мне! Да, да завидуете, твари – что мне дали главную роль в сериале «Один в поле воин». А вы там шестерками будете ментовскими!
Омар – Да кому ты нужен, засранец!
Диоген – Знаю я этот сериал. Для домашних хозяек! Кровь из клюквы и бабьи сопли!
Сократ – Может, вы заткнетесь, наконец. Устали же все ей богу! Кончайте свой базар!   
Диоген – Прости, Марк – мы в самом деле, не трогали его. На хрен он нам нужен. Просто, действительно устали. У меня еще никогда не было таких тяжелых, долгих прогонов…
Режиссер (поворачивается к остальным. Хлопает несколько раз в ладоши) – Так! Тихо! Хорошо! Небольшая передышка. Тихо, я сказал! Слушаем все! Еще и еще раз!
  Прежде всего, порядок и дисциплина, вашу мать! Я хочу вам кое-что напомнить.  Мы снимаем не триллер, не блокбастер. Мы делаем фильм – притчу, фарс, пародию, фантасмагорию! Наша сверхзадача не в том, чтобы показать здесь некий маргинальный островок, как антитезу – больному алчному миру. Эти ваши мудрецы, потратившие свои жизни на то, чтобы усовершенствовать мир, - увидели бесплодность своих усилий, поняли, что объятого жаждой наживы человека – не переделаешь. Они поняли, что этот мир обречен. (хлопает в ладоши) – Тихо, я сказал! Слушаем! Я вам пересказываю идею сценария. Так вот! Они поняли это. Но и сами стали такими же. Разобщенными и отчужденными. Они сами теряют разум…в конце концов – от мудрости до безумия действительно один шаг. И вы должны показать это!
  И еще! Мы с вами не в Голливуде. Вы не звезды. И я не Кэмерон. Бюджет – соответствующий. Огромное спасибо нашему продюсеру. За то, что он любезно согласился профинансировать этот не слишком прибыльный проект. Хотя, кто его знает? И еще, огромное спасибо его помощнику! (поворачивается и кивает головой стоящему рядом исполнительному продюсеру – крепкому, накаченному мужчине, который стоит, засунув руки в карманы и холодно, недружелюбно смотрит на артистов). – Так вот! Натура эта принадлежит бандитам. Дерут в три шкуры. Мы взяли в аренду всего на два дня. Вчера репетировали. Сегодня снимаем все разом. За один прогон. Методом документальной камеры. Всем ясно?
Тогда короткий отдых и – финал! Отснимем снова с момента прихода Иисуса. Потом состыкуем, подмонтируем. (Иисусу) Кстати! Что ты там глаза трешь, твою мать! Как будто ты лук режешь. Ты мне должен показать натуральные слезы, натуральную душевную боль и скорбь!  Тебе ясно? Тогда пока все! Перерыв!
(подходит к столу, наливает что-то в стаканчик, выпивает)
Режиссер – Что еще за шум  такой? Откуда свет? Я же просил убавить, отключить. (быстро поворачивается к стоящей сзади группе людей: осветителям, гримерам, техникам, помощникам)
Оператор (осторожно трогает режиссера за плечо) – Марк, это не здесь. Это – там! (показывает другой рукой на небо). Все уже смотрят туда, на запад.

Что-то страшное и непонятное творится там. Какие-то странные вспышки озаряют небо над угловатой линией крупного хлама. Сначала тихо и зловеще вспыхивают в полнеба огромные зарницы и – сразу вслед за этим прокатывается волна непонятного мощного  гула, словно сотрясается вся земля.
 - Бежим на новый холм, оттуда будет видно! – крикнул кто-то. И - словно они только ждали сигнала – все бросились бежать туда, натыкаясь на стулья и  ящики, сбивая что-то на пути. Все бежали быстро, задыхаясь, толкая друг друга – словно их всех тянула туда неумолимая сила.
  Бежать по мусорному полю было трудно – ноги временами проваливались во что-то мягкое. Многие падали, но тут же поднимались и снова бежали вперед.   Бежавший впереди маленький ловкий ассистент режиссера, первым добежал до новой мусорной пирамиды и стал взбираться вверх по наклонной стене, у основания которой темнела угловатая туша бульдозера. Теперь бежать было еще труднее. Они спотыкались об острые куски бетона, об камни, падали, раздирали ладони в кровь. Но никто не останавливался – все спешили туда – наверх. Они бежали и спешили, падали, карабкались, лезли из последних сил…
  Наконец, все взобрались наверх, перебежали на другой, западный склон холма и остановились, оцепенев; застыли, пораженные страшным, никогда не виданным зрелищем.
  Там, на западе все вспыхивали и вспыхивали огненно красные вспышки, озаряя все вокруг ярким светом. Эти вспышки освещали огромную черную тучу со светящимися, словно оплавленными краями, которая ширилась и наплывала, постепенно закрывая небо. После каждой вспышки огненной зарницы возникала, сначала тихо и глухо, а затем, усиливаясь, накатывалась с грозным гулом звуковая волна.
  И вдруг раздался оглушительный взрыв. Столбы пламени взметнулись вверх и, тотчас небо вспыхнуло ослепительным светом. Из него, сверкая и ослепляя, вылетали молнии и – жалили, жалили, жалили землю. И земля тотчас вспыхивала под ними и загоралась. Языки этого пламени, соединившись, превратились в огненный вал. Он быстро растекался во все стороны, словно лава гигантского вулкана. То здесь, то там из этого потока взметались вверх столбы пламени, словно огненные смерчи.
    Странный пронзительный свист резал уши. Становилось трудно дышать. Пахло гарью. Все задыхались. Ослепительные вспышки возникали все чаще и чаще. Загрохотали листы железа и жести где-то рядом. А огненный вал подкатывался все ближе и ближе, он рос, превращаясь в огромную, ослепительно яркую стену огня.
  - Это конец! – вскрикнул оператор. Все стояли, не шевелясь, словно загипнотизированные адской свистопляской молний и огня, оглушенные свистом и гулом. Маленький Соломон инстинктивно поднял руку к лицу, словно пытался защититься от неведомой угрозы. Все молчали, и только Диоген бормотал, как заведенный: «Господи, почему я не сошел с ума, почему я не сошел с ума…».

  «Прекратите!» – заорал режиссер – «Уберите это! Этого не было в сценарии! Этого не может быть! Не может быть!».


( Я обновил эту свою пьеску. Вставил сцену со Львом Толстым. Сделал острее реплики. Подправил финал.
  Я, конечно, не случайно опубликовал это произведение накануне «Конца Света», перед 21-м декабря. Не стоит бояться этого дня – мы благополучно проживем его. Стоит бояться другого – самих себя! Апокалипсис происходит не в природе, не в космосе – он в наших душах! Корыстных, равнодушных и бесчувственных.
  Мы сильно изменились за последнее время. Мы ищем друзей в интернете – а в результате еще больше отчуждаемся. Подменяем живую жизнь иллюзией общения. Не сумев наладить жизнь на земле, ищем ее в космосе. Ищем контакта с пришельцами, для которых мы то же самое, что муравьи для нас! Мы не слышим других, не понимаем других и не любим других. Потому, что слышим, понимаем и любим только самих себя.
  Я не собираюсь морализировать. Не собираюсь никого обвинять, клеймить злодеев и обличать пороки. То о чем я пишу, происходит со всеми нами и со мной тоже. Какая то жуткая метаморфоза. Какой то стремительный ужасный виток эволюции. Я хочу понять это. Понять и написать так, чтобы мы  все задумались. О том, что происходит с нами, об апокалипсисе в наших душах!)