Памяти выдающегося ученого-этнографа Наиля Валеевича Бикбулатова
---------
Оглядываюсь в прошлое и понимаю, как мало мы общались с отцом «по душам». Так, наверное, бывает всегда, когда мы теряем близких. Они уходят, унося с собой частицу и нас самих. Что нам остается? Ощущение зыбкости жизни, заставляющее дорожить каждым днем, который проводим в кругу родных людей. И еще воспоминания.
---------
Мои детские воспоминания об отце связаны с общими воспоминаниями о родителях. Ведь и мама, и отец всегда работали вместе, ездили в экспедиции, имели общую сферу интересов и общий круг знакомств. Родители часто обсуждали рабочие моменты, затрагивали различные вопросы истории и этнографии. Ребенком я мало понимала смысл взрослых бесед, но ощущала, как жизнь родителей пронизана общими семейными и профессиональными интересами и полагала, что только такой и может быть нормальная семья. В нашей семье никто никогда не зацикливался на бытовых проблемах, в дом не вносились никакие сплетни и досужие слухи, зато с удовольствием обсуждалось все, что касается науки, искусства, литературы. Увлеченность родителей их научной деятельностью, их моральные принципы по отношению друг к другу , людям и своему делу воспитывали нас с сестрой лучше всяких педагогических приемов. Моим родителям я обязана тому хорошему, что есть в моих генах и в моем характере.
Значительные события моей жизни так или иначе связаны с моими родителями.
----------------------
В то лето я окончила школу.
– Куда поступает ваша дочка, – спрашивали родителей знакомые, – разумеется, на истфак?
История в то время занимала меня разве что в виде палеонтологии, да и то я предпочитала живую природу вымершей и отнесла документы на биофак университета.
– Биофак? – отреагировал папа. – Да ведь ты – прирожденный филолог!
Такая оценка была мне лестна: я восхищалась отцовской грамотностью и чувством языка. А ведь русский он выучил уже достаточно взрослым, приехав в столицу из глухой деревушки поступать в педучилище. Объяснить это могу лишь врожденной культурой отца и его постоянной работой над собой. Меня завораживал папин почерк – мелкий, летящий, словно имитация арабской вязи на славянский манер… В детстве я с восторгом ходила с папой на прогулки, во время которых мы с упоением играли в синонимы-антонимы…
Как бы то ни было, а я готовилась поступать именно на биофак.
Биофак в то лето пользовался особой популярностью у абитуриентов, и борьба за поступление обещала быть нелегкой.
... После сдачи трех экзаменов ситуация складывалась напряженная:
последний экзамен – сочинение – необходимо было написать на «отлично». Иначе я не проходила по конкурсу.
Атмосфера дома накалялась. Моя группа поддержки в составе бабушка-мама волновалась даже больше меня.
– А Наиль-то! – бабушка сокрушенно качала головой. – Ведь специально из города на все время экзаменов уехал! А ведь мог бы помочь, при его-то знакомствах…
Сетований бабушки я не разделяла: отец давно приучил меня полагаться на свои силы.
…Я училась классе в четвертом. На уроке физкультуры одноклассник без конца сталкивал меня с лыжни в сугроб. Замерзшая и заплаканная, я вернулась домой и обратилась к папе в поисках «справедливого возмездия». Отец спокойно выслушал меня, только уточнил-укорил:
– И ты не смогла дать ему сдачи?
Возмущению моему не было предела: ведь Пашка самый крупный мальчишка в классе! – что я против него? Воробей!
Позже я оценила отцовскую позицию: ведь позволяя кому-то разрешать наши проблемы легко потерять часть силы, которая, возможно, и формирует характер.
Я была настроена написать сочинение на «отлично». Ведь не зря папа называл меня прирожденным филологом!
С особым вдохновением, на семи листах я изложила свой взгляд и свои размышления в сочинении по пьесе М. Горького «На дне».
Проверила написанное три раза и с легким сердцем пошла домой.
Однако день объявления оценок обескуражил меня: «четыре». Значит, в списках студентов моей фамилии не будет….
Поникшая, я поплелась домой.
Домочадцы пытались меня утешить: мол, поступишь на следующий год.
– Нет, – сказала я твердо, – в БГУ поступать больше не буду. Я не доверяю экзаменационной комиссии. Я уверена, что написала на «пять».
Мама и бабушка вопросительно повернулись к вернувшемуся к тому времени отцу. Он внимательно посмотрел на меня:
–Ты готова оспорить эту «четверку»?
– Да.
– Собирайся, пошли.
И мы отправились в Университет. В ректорате мы изложили просьбу увидеть мое сочинение.
– Это не допускается, – ответили нам. – А в чем дело?
– Моя дочь, – пояснил папа, – уверена, что оценку за сочинение ей занизили.
– Вы хотите оспорить «четверку»?! Шансы, что девочка написала на «пять», ничтожно малы! Из двухсот работ на этом факультете только две удостоились высшего балла! Вы понимаете?
– И все же мы хотим оспорить, – мягко, но решительно сказал папа, взглянув на меня.
«Ваше право!» – собеседник пожал плечами и направил нас на филфак – именно там была организована апелляционная комиссия.
Председателем комиссии был назначен профессор Назиров.
– Я знаком с ним, – удовлетворенно заметил отец, – в его профессионализме я уверен.
Мужчины пожали друг другу руки и папа пояснил:
– Дочка моя поступала на биофак. Ей не хватило балла. Она уверена, что написала сочинение на «пять».
Назиров с сомнением посмотрел на меня, взял в руки исписанные мной листочки и погрузился в чтение.
Через некоторое время он снял очки, потер лицо рукой и медленно произнес:
– Сочинение однозначно оригинальное, т.е. не списано, не заимствовано по содержанию. Вместе с тем в тексте имеются две стилистические ошибки. При поступлении на филфак мы приравниваем две такие ошибки к одной грамматической. Но…девочка поступала на биофак. Т.о. я ходатайствую перед комиссией за исправление данной оценки на «пять». Думаю, это будет справедливо.
…Мы стояли на ступеньках университета преисполненные радости. Потом мы обнялись, и я сказала:
– Пап, возможно, я и филолог. И все же хорошо, что поступила на биофак!
_______________
В 1991 мы с супругом и сыном уехали в Израиль и только в 1995, наконец, выбрались с сыном Кириллом навестить родных. Четыре года разлуки оказались сложными и драматичными и для нас, и для наших близких. События частной жизни наложились на трудности, которые принесло стране начало девяностых.
Я знала, что в последние годы здоровье отца сильно пошатнулось. Радость встречи смешивалась во мне с болью сострадания. Я обнимала похудевшие плечи и была счастлива слышать родной голос.
Спустя пару дней мы втроем сидели в папином саду, в доме, построенном его руками.
Я оглядывала крепкие бревенчатые стены и поражалась, какого напряжения потребовала эта постройка от нездорового и немолодого человека, а ведь еще работа на садовом участке, баня... Как будто вопреки недомоганию отец пытался доказать кому-то, что он еще в силе.
– Баню вот никак не дострою... – словно в ответ на мои мысли произнес тихо папа. – Иногда так хочется все послать к черту! Устал...
За этими словами я чувствовала безнадежную усталость и еще... глубокое одиночество. Чем я могла помочь? Отец давно расстался с мамой и жил другой семьей. Я понимала одно: иногда очень грустно от невозможности повернуть время вспять и изменить обстоятельства жизни.
День был нерадостный, небо затянуло серой хмарью, а я вдруг унеслась на много лет назад, в солнечное детство.
...Родители тогда приобрели садовый участок в Кудеевке, и папа с энтузиазмом взялся за его обустройство. Один или с помощью друзей он строил дом, клал печь, корчевал пни, рыл колодец, без устали копал и сажал. Он не только умел, он любил и столярничать, и плотничать, и садовничать. А еще он был грибник, знал толк в садовых культурах, а розы разводил такой красоты, что к нам постоянно приходили соседи за черенками. Если отец не был занят у себя на участке, он шел к знакомым помогать в различных садовых работах. В то время дачные участки не отделялись друг от друга глухими заборами, и, сидя на чердаке своего дома, я с интересом наблюдала за жизнью соседей и любовалась цветением садов. Поездки «на дачу» доставляли мне массу удовольствий: ночные звезды, грибной супчик на костре, клубника «от пуза»...И еще мне нравилось, что на даче папа становился умиротворенным и домовитым, строгал ли он доски для веранды или ухаживал за посадками. Дачные хлопоты, общение с природой, как видно, подпитывали и оздоравливали его. К природе он вообще относился не как обычно сельский житель – утилитарно, а, я бы сказала – поэтически.
...Помню наш с отцом отдых в Челябинской области на озерах. Мы брали лодку, папа греб, на середине озера оставлял весла и восхищенно смотрел на сказочный пейзаж, на нагретые солнцем сосны, на водную гладь. Переполненный чувством, он черпал озерную воду и с наслаждением пил, уверяя, что природная вода самая целебная и вреда от нее быть не может...
Мне вдруг почудилось, что нынешняя его затея с дачным участком, строительство дома в его состоянии – попытка любой ценой вернуть то ощущение дома, семьи, счастья, некогда испытанное много лет назад, в нашем саду в Кудеевке.
– Знаешь, я не сразу примирился с твоим отъездом в Израиль, - отцовский голос вернул меня из глубокой задумчивости. – Нелегко было, конечно, принять ваш шаг. А потом понял, ведь я тоже когда-то покинул семью, родных. Теперь я горжусь вами. Эти годы в незнакомой стране – нелегкое испытание. Жизнь с нуля, с маленьким ребенком... – он с теплотой посмотрел на Кирилла. – Я уверен, вы справитесь со всеми трудностями. Берегите с Виктором семью, поддерживайте друг друга.
– Не беспокойся, пап, у нас все хорошо, – кивнула я. – Ты сам-то как?..
Я спрашивала, но уже знала ответ: последние годы вереница неприятностей преследовала отца: операции, травма плеча... и что-то было еще, саднящее, лишающее сил противостоять этим неприятностям.
– Родственники из Аргаяша поддерживают меня. Муслима с детьми, Магинур, дети брата... Приезжали, привозили гостинцы, помогали чем могли.
Я порадовалась такой поддержке. Отец, в юном возрасте оставив родную деревню, никогда не терял связь с родными. Навещал, охотно работал на сенокосе, помогал и в столице всем, кто приезжал – нелегко деревенскому жителю сориентироваться в городе, тем более с неважным знанием русского. Отец был в роду первопроходец, за ним уже потянулись родственники – кто на учебу, кто в поисках работы, и кто-то вполне в этом преуспел. Но с первых шагов всегда поддерживал их отец, и многие затем платили ему признательностью.
У отца был широкий круг знакомых, его действительно любили. За готовность помочь, за широту души.
Наверное, порой этим злоупотребляли, забывали добро. Но скажу одно: где бы я ни появлялась среди его знакомых: «Ах, вы дочка Наиля Валеевича?» – в этой фразе всегда звучали теплота и уважение. А это чего-то да стоит...
А уж на родине, в Аргаяше, папу, мне кажется, просто обожали и очень гордились. Следили за его научной карьерой, берегли написанные отцом книги. Сердечно относились к нам, его семье, звали в гости, радушно встречали. Сестры, братья, племянники, внучатые племянники... родни у нас немало, и ко всем отец проявлял любовь, искренний интерес, сочувствие. Он приезжал – и шел всех навещать, и внимательно расспрашивал о новостях, и начинался бесконечный праздник. Я видела, как дорога отцу духовная близость с родными. Думаю, это шло из детства: семья рано осталась без кормильца. Папин отец был арестован по ложному доносу односельчанина в годы сталинских репрессий. Немало лишений выпало на долю семьи и в последующие военные и послевоенные годы. Я почти ничего знаю об этом периоде жизни отца, только понимаю, что без взаимной поддержки отцу, его братьям и сестрам пришлось бы совсем плохо. Особенно сердечные отношения у папы сложились с его сестрой Муслимой, она и пережила-то его всего на несколько месяцев....
– Я последнее время все больше задумываюсь...Хочу изменить свою жизнь...но сил не нахожу... – слова отца звучали как исповедь. Я чувствовала, как наболело в нем и не находила нужных слов, а только уповала на то, что самочувствие отца улучшится и все будет хорошо... тем более, что он не акцентировался на своих болезнях и даже пошучивал над неудобствами и страданиями, вызванными нездоровьем.
Темнело, мы засобирались в город.
– Передавай привет Виктору. Хотелось бы с ним повидаться.
– Увидитесь, – сказала я уверенно. – Кстати, ты так и не приехал к нам погостить. Может быть, как-нибудь и соберешься? – мне очень хотелось в это верить. – Мы купим тебе билет...
– Вряд ли...Приезжайте лучше вы.
– Приедем, – твердо пообещала я. – Я теперь буду приезжать намного чаще. Прямо на будущий год и приеду.
– Я буду ждать, – кивнул папа...
Мы возвратились в Израиль, и жизнь потекла своим чередом. Известия от папы приходили редко. Весной 1996 я получила его письмо.
Папа писал, что часто вспоминает нашу встречу. Дела у него ничего, правда, повредил ногу и лежал в больнице. Теперь поправляется и живет в предвкушении нашего приезда. Спрашивал, собирается ли Кирилл навестить деда. «Кирилл, – писал дедушка, – а сандалии, что ты оставил у меня в саду, я повесил на гвоздик и смотрю на них, и думаю о тебе. Приезжай!»
Это было последнее папино письмо.
Источник: Российская академия наук "ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ, ЯЗЫКА И ЛИТЕРАТУРЫ",
выпуск5, 2011 стр.13-20
На фото: с мастером Р.Зулкарнаевым при установке юрты в Музее археологии и этнографии.