Я вертел в руках белый прямоугольник в недоумении, никак не находил маркировки, обычно изображаемой на официальных уведомлениях в виде pentaculurn, куда следует приложить палец, чтобы вскрыть интерактивное письмо. Почтовый голубь терпеливо сидел на моём плече, перебирая полимерными лапками, он ждал моего ответа, но - кошмар! – задержка почтового служащего обойдётся в юанечку, а я никак…. Что за чёрт? Это же два листика, так…, раскрываю, как простую устрицу:
- О-о! Буквы! Древняя полиграфическая печать! Ого!
- Проваливай, ответа не будет! – так выразилось моё, давно освобожденное от текстового давления, сознание.
Голубь обиженно упорхнул, оставив на память запах сухого крыла, а я позволил себе насладиться видом копии настоящего раритета. Чиркнул в воздухе указательным пальцем, вызвал поисковый Слежу-к и получил разъяснения. Как же это здорово, когда всё твоё прошлое, независимо, ближайшее или далёкое, записано в памяти Лубянки РФ. Прозрачность биографий победила коррупцию и окончательно заменила её несправедливым, но вполне законным распределением общественных богатств. Это явление уже необратимое, потому и не волнующее, а вот в быту поисковики приносят ощутимую пользу.
Ответ гласил: ты держал в руках, так называемую «открытку», не стоило пытаться организовать просмотр послания, тем более прикладывать палец к бумаге…, минутку, «бумага»…. Внимание! Нет допуска! Желаешь получить ответ, закажи почтового голубя, предварительно пройдя регистрацию….
Я немедленно чиркнул мизинцем отрицание – ненавижу регистрироваться и слать голубей.
Вспотел, но с большим трудом разобрал древние очертания буквенных знаков открытки. Дело осложнялось всякими дикими завиточками и росчерками, которыми знаки украшались, по мне так весьма странное дополнение к скрытому смыслу. Оказывается, меня приглашали на празднование 200-летия голографии. Советовали приходить со своим иммунитетом.
Сомневался, но пошёл. Проскочил через рамку стерилизации, застрял в поле общественного порядка, сатрапы вытащили у меня из кармана пищавшие не тем голосом кварцевые ключи жилища. Ничего, настройки дома хорошо защищены, не собьют.
Ага, вот и толпа – первый слой общества, это сливки или сплавки? Молчат…, может ультрогранулярии? Надоело, не буду сауниться, саундиться и суетиться.
На меня зашикали со всех сторон - загородил своим непрозрачным телом голограммы, вот кто так проникновенно молчал в меня.
Заиграли семь сорок, и в комнату впорхнул густой искусственный запах медовой мацы.
Звонкими пилюлями – речи и речи. Во славу голографии и глобо-техно-психо-прогресса. Я отключил инфо-черепоножку и стал разглядывать пёструю толпу, будто бы никогда никого не видел, никогда никем не ужасался, ничему вне себя не радовался. Автоподзор настроений почуял мою критичность и подложил под ноги ковровую дорожку.
Обмануть меня пестротой и лестным вниманием не просто – успел в дореформенный период поставить защиту от стирки мозжечка; теперь спокойно проходил диспансеризации, оставив себе немного восприятия вне технического регламента. Это сильно тормозило мою карьеру, но спасало в дни проведения плац-парадов. Я видел многое так, как оно есть, учитывал влияние другого мира, многопрофильного, многоголосого, многоцветного, инакомыслящего и никому не подвластного, рисковал, что моему телу не будет продлён срок службы, а интеллект впихнут в лунную коробочку, но оно того стоило – свобода! Пусть она иллюзорная, зато выстраданная и исключительно частная, не прихлопнутая убогой шумерской звездой.
Фигуры и лица плоские, менее живые, чем голограммы, различия стёрты до такой степени, что негр похож на китайца, а все европейцы на албанцев. Торжествует оцифрованное изображение, распиханное, где попало – на стенах, на дверях, на окнах, и на потолок влепили фосфоресцирующую группу. Отпечатки ярче света солнца, ярче перьев попугаев в клетке – каждая линия существует, будто чёрная тень на красных лампасах юного флейтиста.
Невольно ищу глазами, но более сердцем, свою Гермину, может быть мелькнёт её чёрный берет, вздрогнет на нём петушиное перо. Безнадёжно….
И всё же: кто-нибудь тут знает кто такой Денеш Габор? Зачем было мчаться сквозь время, чтобы увидеть дискотеку футбольных фанатов.
Да и фанатов-то пришибленных. Никого по-настоящему ничего уже и не волнует, все успокоились, благодаря великолепно сбалансированному гормональному фону, вполне заменившему пасторальное голубое небо и заливные луга, не говоря уже о глубоко декольтированных пастушках, мило расчёсывающих беленьких козочек. Правильное питание и своевременные прививки, законспирированные в антигриппозные (гостайна), тому причина.
Висит над орущей толпой голограммное чучело новейшего космолёта, и трубят, не переставая, фанфары, спешат праздновать финтифлюшечные успехи. Главное – раздуть победу из потерь. Это Форум? Сенат? Дума? Сходка в Сормово? Межгалактический Совет? Да неважно, главное – результат. И он есть! Все отвлечены, отстранены, отуплены и осчастливлены. Все – лишь масса розовых рачков.
Расплодились счастливые зеваки, расползлись по всему шару, изыскивая чужие ценности, не дома же рассматривать хромированные переплёты памятников Северному, Южному и другим потокам, давно позабыто что это, зачем было нужно и горело-грело ли вообще.
Не так уж плохо – если не поймут наклон пирамид и плюхнутся греть спины на приморском солнце, зато по приезду схватят насморк и загундосят: какая красота в Тмутаракани!
Рассыпалась Венеция под ударами волн, шедевры архитектуры подменили пластиковыми макетами (скоро и их снесут - полимерный голод), уложены в файлы картины и научные фолианты. Всё доступно, но, увы - не востребовано; только учёные нахлебники, - «креативщики» кормят их из жалости, из-за моратория на смертную казнь, - засели в виртуальных пространствах и копают, а что накапывают – неведомо. А ведь и то, что накопали, уходит опять туда же откуда взято, даже не в пески времени. Это было бы не обидно – компания там собралась замечательная.
Некоторая зависть к этим изгоям, всё-таки есть: какое неподдельное счастье осеняет их лица, когда удаётся подержать в руках и одним глазком глянуть на натуральное сокровище, обтянутое пыльной рамой или прикрытое жёлтой калькой в древнем манускрипте. Дрожь пробегает по их телам, дрожь, сдерживаемая страхом, вызванным боязнью повредить, даже дыханием, тончайший слой застывшей навеки культуры, когда-то стремившейся всё напитать полноводным потоком, щедрым и, как оказалось, самоубийственно расточительным.
Наконец учёный червь отползает, вмешивается в толпу, очищенную поп-культурой до стального блеска лысин и коленок, камуфлируется пустейшей улыбкой и прячет под ней ту, которая его греет, хотя едва уж теплится, словно каминный жар, израсходованный в прошедший праздничный вечер.
Покидаю пиршество искусственных красок, застёгиваю джинсовую куртку, пряча надпись на майке «голограффоман», стряхиваю, словно «белочку», презентованный админом значок, и бреду в опечатанное жилище, со слабой надеждой без компьютерных проволочек получить ключи у матерчатого почтового голубя, предварительно уплатив сотню юаней штрафа и выслушав нотацию от неграмотного участкового.
Я и через тысячу лет у себя дома.