ОТЕЦ МОЙ БЫЛ ПРИРОДНЫЙ ХАХАЛЬ
Из рассказов Бывалого.
Отец мой прошел две войны. Только я родился, как его призвали на финскую Об этой войне мало говорят, ещё меньше пишут. Она хоть и была для нас короткой и победоносной, однако унесла большое число жизней наших людей. Особенно много солдат полегло при взятии хорошо укреплённой финнами так называемой линии Маренгейма. Отец не любил рассказывать о войне, но в памяти моей всё-таки отложилось, что далась она нам большой кровью.
Едва он вернулся с финской, началась Отечественная. Ему снова пришлось брать в руки оружие. Служил он на Дальнем Востоке, в боях с японцами участвовал мало, однако получил два лёгких ранения и медали «За победу над Японией» и «За отвагу». Повторюсь: не любил он рассказывать про войну, зато любил рассказывать про Дальний Восток, про то, как протягивали они своим отрядом телефонную связь через Сихотэ-Алинский перевал, как спасались от энцефалитных клещей, как лосось шел по большим и малым рекам на икромёт, тут же погибая, как медведи и другие дикие животные вылавливали рыбу и питались ею. Особенно восхищался он флорой Сихотэ-Алиня.
Вернулся отец домой в 1946 -м весною. Мне было тогда семь лет, ему тридцать четыре. Помню, было половодье, мост через речку снесло, и переправиться можно было только на лодке. К нам прибежала соседка тётка Дуня, жившая на краю улицы, и запальчиво закричала:
---- Лиза! Николай вернулся!
Лицо соседки сияло так, будто это вернулся её муж, на которого она ещё в середине войны получила похоронку. Мать в это время сеяла муку, вздрогнула, выронила сито, рассыпав по полу муку.
---- Где он? - голос её прервался. Она что-то хотела ещё сказать, но только открывала и закрывала рот, словно рыба, выброшенная на берег.
---- За речкой, - ответила тётка Дуня. - Бегите на берег, а я к Илье Фёдоровичу: пусть лодку подаёт.
Мы побежали: я, сестрёнка и мама. Но в переулке я вдруг остановился и рванул обратно. На мне была грязная рубаха, и мне стало стыдно показаться в ней отцу.
---- Куда ты? - крикнули мне вдогонку мать и сестра, но я уже мелькал пятками на повороте в улицу.
Когда я прибежал на берег в чистой рубахе, добытой из сундука, отец стоял на противоположном берегу разлившейся речки, в военной форме лейтенанта, в фуражке с околышем и звездой, с чемоданами возле ног. При виде такого боевитого отца меня обуяла робость. Я жался к плачущей матери, а сестра, которая была старше меня на шесть лет, и помнила отца довоенного, кричала на тот берег:
---- Папка, это ты?
---- Я — отвечал отец, Подавайте лодку.
Сестра что-то кричала ещё, перебрасывалась с отцом вопросами-ответами, что-то кричала мама, а я рассматривал отца расширенными глазами и не верил, что этот вот красавец в военной форме и есть мой родной отец.
Но рассказ мой будет не о войне и не о военных приключениях родителя, а о любовных, и то, что я уже рассказал, было предисловием, похвалой своему отцу. А был он не только красивым, но и весельчаком, в компаниях любил выпить-закусить, спеть в хоре и соло под гармонь. Особенно ему удавалось спеть дуэтом с мамой их любимую «Анюта, глазки голубые». Как только он появился в нашем доме, в нём зазвучала музыка. Отец привёз с собой патефон и гармонь хромку. Сестра закрутила пластинки, а я запиликал на гармони.
Но, несмотря на общительный характер, нрава он был крутого. Не знаю, природа или армия сделали его таким, но в семье он был диктатором, не терпел возражений. В доме он был хозяином в полном смысле этого слова. Не могу сказать, что он был деспотом, но есть такой тип людей, которые в коллективе одни, а в семье другие. Отец был из таких. Нас, своих детей он старался воспитывать по спартански, вселять в нас силу духа, выработать в нас способность постоять за себя. Я, надо сказать, уродился не в него, рос тихим ребёнком, в детстве играл больше с девчонками. Сверстники меня обижали, обзывали девичьим пастухом. Но отец на мои жалобы и слёзы реагировал по своему. Он брал ремень и загонял меня на полати, ругался и кричал:
---- Не ходи и не жалуйся! Умей дать сдачи. Умей постоять за себя.
И его «уроки» не прошли даром. Однажды я, отчаявшись, дал сдачи своему главному обидчику Гришке Потехину да так дал, что тот умылся кровавыми слезами. Хоть и самому мне досталось, но с тех пор меня уже никто не обижал, а Гришка обходил меня за километр.
Счастливо зажила наша семья. Многие отцы не вернулись с войны, а наш отец пришел цел и, можно сказать, невредим, красивый, полный сил и здоровья. С возвращением отца пришел в дом и достаток. Многие семьи, оставшиеся без отцов, мыкали горе, перебиваясь с хлеба на квас, а наша семья по сравнению с ними считалась богатой. Трудодень колхозный кормил плохо. Его называли палочкой. Иной год он так и оставался палочкой. Колхозники жили в основном за счет огородов да животины. И хорошо, если в семье успели подрасти помощники. Отец пошел работать военруком в школу, а в свободное время стал прирабатывать рыбалкой. Мы плели сети, заключали с колхозом договор на вылов и сдачу определённого количества рыбы. Излишки имели право использовать для семьи. Я научился плести сети, и участвовал в ночных походах на озера вместе с отцом с восьми лет. Он был страстным рыбаком, втянул в эту страсть и меня.
Но семейная идиллия продолжалась недолго. Молодой, красивый, весёлый военрук, да ещё гармонист не мог не привлечь к себе внимание женщин. Многие женщины, оставшиеся в одиночестве, хранили верность своим погибшим мужьям, но были и такие, которые рассуждали просто: «Хоть день да мой!». И закрутил наш папка романы один за другим. Не каждая могла устоять перед напором бравого лейтенанта. Стоило только хоть раз увидеть, как он муштрует старшеклассников на школьном дворе, где специально выделили площадку для военных тренировок. «Ать, два! Ать, два! Левой! Левой!» - командовал он, а сам такой статный, подтянутый, в галифе и гимнастёрке, ремень на поясе, ремень через плечо, блескучие пряжки, колечки. Не хватало только кобуры с пистолетом.
Недолго проработал отец в должности военрука. Должность эту заменили должностью физрука, а она была уже гражданской, и команду надо было подавать уже другую: «Раз, два, три, четыре!». Этого отец не захотел делать и уволился. За время работы в школе отец сдружился со всей сельской элитой. В друзьях у него ходили не только директор школы, но и председатель сельсовета и оперуполномоченный. Но особенно он сдружился с председателем колхоза. Вот и ушел он после упразднения должности школьного военрука на должность колхозного кладовщика. Грамотных людей в колхозе осталось раз два и обчелся: стареньки счетовод с полной церковно-приходской школой да заворовавшийся кладовщик, бывший ранее учителем математики такого же возраста как и счетовод. У отца за плечами тоже кое-что имелось, как-никак а два класса той же церковно-приходской он окончил и сальдо с бульдой сравнять был способен.
Председатель колхоза уважал своего кладовщика не столько за умение равнять расход с приходом, сколько за общительный, отчаянный характер. Частенько они объединялись в весёлых проказах. Маме доносили о проделках отца. Нередко отец возвращался домой вместе с председателем, оба пьяненькие, а то и вовсе пьяные. Доброжелательницы сообщали, что видели председательский «Газ-АА» то у ворот одной вдовушки, то у другой. Мать терпела, преследовать отца считала ниже своего достоинства, считала себя всё-таки счастливее вдовых, да и хозяином он был неплохим, рассуждала: «Ну что поделаешь!? У других нет мужей, а у меня такой красавец!». Мать отца не преследовала, а вот председательша за своим следила.
Однажды, октябрьским вечером председательша прибежала к нам:
---- Лиза, твой с моим собираются к Ольгуне Спириной. Я случайно подслушала. Она самогонки нагнала и их ждёт. Давай прихватим их на месте преступления.
---- А как?
---- Побежали к нам. Мужики наши у нас сидят. Я им ужин поставила. Пока они ужинают, мы в машину под тент спрячемся. Они к Ольгуне, и мы уже там...
Мама не очень-то поддерживала председательшу в действиях по преследованию мужа, но на этот раз согласилась. Слишком уж пикантная ситуация может возникнуть, если они сумеют раньше мужей к Ольгуне попасть. Притом председательша так настаивала! Да и самой маме хотелось хоть как-то приостановить разгулвшегося отца. Вся соль задуки была в том, чтобы ошеломить супругов неожиданностью. Дело было в том, что Ольгуня жила в другом конце главной сельской улицы, вытянувшейся на все пять километров. Мужики и рассчитывали на дальность от своих дворов, надеялись гульнуть.
---- А твой тебя не хватится? - спросила мама, всё ещё надеясь, что ей не придётся впутываться в столь рискованное дело.
---- Я сказала, что иду к тебе обсудить мероприятия по вакцинации телят.
Мать моя работала бригадиром молодняка, а жена председателя ветеринаром, а жили наши семьи через два дома в самом начале главной улицы.
---- Слава богу, успели! - обрадовалась председательша, увидев машину, стоящую у её дома. Женщины залезли в кузов и спрятались под тентом.
Вскоре друзья вышли из председательского дома и поехали продолжать трапезу уже в другом доме, в другом конце села. Под брезентом было тепло, хотя октябрь был уже на исходе. Женщин потряхивало на камнях, покачивало на рытвинах. Когда машина остановилась, они выбрались из кузова, но проскочить раньше мужей в дом Ольгуни не получилось. Друзья спешили, они знали, что их ждёт накрытый стол и четверть самогона.
В доме Ольгуни горел яркий свет. Летом в колхозе протянули провода, установили локомобиль, и теперь он крутил динамо вечером и утром. Пришлось идти вслед за мужьями. В тёмных сенях председательша остановила маму и зашептала:
---- Давай минуту подождём. Пусть за стол усядутся, тогда и войдём.
Женщины притаились, прислушиваясь к происходящему в доме. Когда, по их мнению, мужики уселись за стол, они вошли, широко распахнув двери.
Увидев жен, мужики поперхнулись самогонкой, так как в этот момент смачно глотали мутное зельё. За накрытыми столами сидели две подруги Ольгуня и Грунька Березина, соседка. Обе молодые вдовушки, потерявшие мужей на войне, и не успевшие обзавестись детьми. Разбитные бабёнки, работавшие телятницами под началом моей матери. Обе приодетые и со стаканами в руках.
В доме воцарилась тишина. Немая сцена длилась с минуту, но мужики всё же самогонку допили, а Ольгуня с Грунькой отстранили от себя стаканы и со стуком поставили их на стол.
---- Хлеб да соль этому дому! - нараспев произнесла председательша и поклонилась застолью. - Здравствуй Ольгуня. Мы к тебе по серьёзному делу, а у тебя и стол накрыт и гости званые за столом, - и, насладившись произведённым впечатлением, продолжила. - По какому случаю застолье? Праздник какой или что? И почему только мужей пригласила, а нас обошла?
Ольгуня не знала что ответить. Визит жен явно не предполагался. Но председатель на то и председатель, чтобы уметь быстро находить выходы из любых ситуаций и принимать решения. И он это умел.
---- Как вы здесь оказались? - воскликнул председатель.
---- Мы здесь по работе вот к Ольгуне, а вот вы как здесь оказались в такой поздний час? - парировала председательша.
---- Да вот, - запнулся на секунду председатель, подыскивая ответ, - Да вот поздравить Ольгу Ивановну с днём рождения заехали, - нашелся он.
---- Да?! - делано удивилась председательша. - Тогда дай бог тебе здоровья Ольга Ивановна. - Председательша разделась и уселась за стол. - Иди, Елизавета Родионовна, садись. У тебя Ольга Ивановна только четыре стакана в доме?
Мама совсем не выпивала и сесть за стол отказалась. А председательша, образованный человек, всё наговаривала и наговаривала.
---- Вы как тут появились? - пришел в себя и мой папка. Для него было в новинку то, что мать начала следить за ним. Он очень рассердился. Взгляд его стал по военному суров. Мать сжалась, она знала, что такой его взгляд не предвещает ничего хорошего. Но председательша своего не боялась, ответила за мать:
---- У вас машина, а у нас самолёт. Отныне вы никуда от нас не скроетесь! Нам сверху видно всё!
---- Ты не паясничай, Дарья Афанасьевна, - одёрнул жену председатель. - Разве нельзя заехать, поздравить именинницу? - Он уже пошел в атаку. - У Ольги Ивановны сегодня тридцатилетие, а я, как лицо официальное, да и Николай Иванович тоже, Мы даже обязаны...
---- Да? И справляете юбилей двое на двое? - парировала председательша. - Это почему у тебя, Ольга Ивановна, два тридцатилетия в году?
Мама тоже знала, что тридцатилетие у Ольгуни было в июне, но мама уже была деморализована и молчала. Ей уже хотелось убежать, ей вовсе не хотелось участвовать в этом концерте. Она стояла у порога, переминаясь с ноги на ногу. Ей было стыдно, но оставить председательшу одну она уже не могла.
Отец, в обычное время весельчак и балагур, будто озверину выпил, всё больше багровел лицом. Играть в кошки-мышки, оправдываться, изворачиваться, как председатель, он не хотел. В семье он был по-военному суров. Любил ли он маму? Наверное, любил, но по-своему. Она тоже была красивой, но ценил он её, пожалуй, больше за то долготерпение и всепрощение, которым и пользовался. Забегая вперёд, скажу, что он горько плакал, когда она через несколько лет умерла. Он понял, что потерял и кого потерял.
---- Ты зачем пришла? - выдавил он из себя, и, не дожидаясь ответа, пообещал: - Дома поговорим...
---- Дарья Афанасьевна, пойдём отсюда, - попросила председательшу мама.
---- Ага! А эти кобели будут тут наслаждаться?!
---- Дарья Афанасьевна, не звала я их, - пришла, наконец-то, в себя Ольгуня. - Они сами пришли. - Она побежала было за стаканами, но Дарья Афанасьевна остановила её.
---- Как не звала?! А зачем стол накрыла заранее? Не надо стаканов. А ну-ка давайте-ка мужички разбегайтесь по домам! - скомандовала она. - Давайте, давайте, а то нам далеко да потемну, да пешочком домой возвращаться.
И мужики догадались, что сами же своих жён и привезли, переглянулись и расхохотались. Председатель и вовсе развеселился, лицо отца приняло нормальный цвет.
---- Вот, шельмы! Это вы под тентом в кузове и приехали? Ну, Дарья, это твоя придумка. Елизавета Родионовна на такое не решилась бы. - Председатель был уже в прекрасном расположении духа. - Вот и топай обратно на своих двоих, да Елизавету Родионовну не потеряй по дороге. А нам ещё на птицеферму проехать надо, яиц в кладовую привезти. Поехали, Николай Иванович.
И они уехали. А Дарья Афанасьевна и Елизавета Родионовна шли пешком по осенней темени и грязи через всё село. Едва ли не до половины дороги их провожали Ольгуня с Грунькой, которые всё извинялись и извинялись, просили прощенья, пока, наконец, мать их не остановила:
---- Да ладно вам, бабы, - примирительно сказала она. - Мы понимаем, вдовья доля..
---- Вдовья доля... - тоже беззлобно проворчала Дарья Афанасьевна. - А чужих мужей не трогайте. Холостых ищите.
---- Да где же они их найдут? - вздохнула мама, когда Ольгуня и Грунька повернули домой. - Война повыбила мужиков-то. Не с пацанами же им связываться. Покобелятся наши да домой явятся.
-----------------------------------
В тот вечер мама не ложилась спать. Она чувствовала себя не в своей тарелке. Мучили угрызения совести: зачем согласилась на предложение председательши? Если все предыдущие романы отца прошли без особых распрей в семье, то теперь они могут начаться, и будет трудно вернуть хотя бы видимость семейоного благополучия.
И правда, они начались. Отец вернулся домой только после полуночи и совершенно пьяный. Мы с годовалым братишкой, появившемся уже после возвращения отца, проснулись от грохота в доме. Это отец кинул в мать табуреткой, Сестра, кинувшаяся на выручку матери, тоже получила поленом по горбушке. В доме поднялся тарарам.
---- Папка, не надо! Папка, не надо! - кричала сестра, пытаясь удержать отца.
Мама стояла у порога, готовая в любую секунду выскользнуть из дома. Отец отшвырнул от себя Зинку и ринулся за мамой. Она раздетая, как была в доме, выскочила в сенцы, потом на улицу, на ходу крикнув:
---- Зинка, беги, убьёт!
Такого отца я ещё не видел. Это был зверь! Я остолбенел, смотрел из горницы на происходящее расширенными глазами, такими, что, встретившись с ними, отец на секунду остановился. Рука с поднятым поленом зависла в воздухе, и сестра, воспользовавшись этой секундой, выскользнула вслед за мамой.
---- Убью! Таку вашу мать!! - запустил отец полено вдогонку сестре.
В кроватке ревел Вовка. Отец, качаясь, подошел к кроватке, но я опередил его, взял братишку на руки и перенёс к себе на кровать. Отец махнул рукой и вернулся на кухню. Там он грохнулся о сундук, стоящий у стола, сполз на пол и захрапел. А братишка, обхватив меня за шею, затих.
Утром мы опять проснулись, теперь уже от холода. В доме сильно пахло едкой гарью. Братишка кашлял и хныкал. Я встал, чтобы посмотреть в кухню. Голова моя пошла кругом. Меня повело в сторону и затошнило. Двери, сенечная и избяная, были открыты настежь. У крыльца отец топтал что-то дымящееся. Я быстро вернулся к братишке, плотно закутался вместе с ним в одеяло, согревая его и себя. Он снова успокоился, Отец закрыл двери, когда в доме стало совсем холодно. Братишка уснул, а я притаился. Отец прошел в горницу, заглянул в кроватку, потом ко мне в постель и ушел на кухню досыпать. А к обеду пришли домой мама с сестрой и застали такую картину: отец отпаивает братишку молоком, а я подметаю вокруг буржуйки ошмётья горелой ваты. Оказывается, отец ночью накрыл вместо братишкиной кроватки фуфуйкой топящуюся железную печку. Пьяный до беспамятства отец тут же и свалился возле буржуйки на полу. Фуфайка вскоре затлела, потом вспыхнула. От ожога в лицо отец и проснулся, пришел в себя и кинулся спасать себя, дом, детей и всё нажитое добро. Обо всём этом он сам же потом и рассказал.
---- Простите меня, детки, - обратился он ко мне, - Едва сам не погиб и вас едва не погубил.
Но у мамы и Зинки он прощения не попросил. Он не помнил, как пришел домой, как выгнал их из дома, как накрыл телогрейкой печку, но отлично запомнил оскорбление нанесённое преследованием. С тех пор мать и сестра стали бояться пьяного отца. Если он возвращался домой пьяный, они всегда были начеку. Мама приготавливала братишку, одевала, чтобы в любой момент можно было, схватив его, убежать. Что и приходилось проделывать ей не единожды. Меня отец не трогал до тех пор, пока я однажды не попытался заступиться за мать.
---- А! Ещё один защитник нашелся! - взревел он и отшвырнул меня так, что я улетел в сугроб, наметённый в ограде.
После этого случая я тоже стал уходить из дома: мама приказала:
---- Черт знает, что может взбрести в голову пьяному. Дом сгорит, так хоть дети останутся целы.
В ту ночь мама заглядывала в окно, видела, что отец свалился на пол, понадеялась, что отец проспится, и не произойдёт ничего страшного. Но вот зря понадеялась. Узнав о произошедшем, она сказала отцу:
---- Вот видишь, что ты натворил со своей пьянкой. Добром это не кончится.
Отец промолчал, устремив суровый взгляд в угол кухни. Было понятно, что отрекаться от развесёлого образа жизни он не желает. Мама моя хоть и не училась в церковно-приходской, однако читать-писать умела и была, по моему мнению, умнее отца. Её мы любили больше. Она как в воду смотрела, предвещая беду. Беду отец всё-таки натворил.
Пока он крутил любовь с вдовушками, ему всё сходило с рук. Но вот он связался с молоденькой девчонкой, влюбившейся в него ещё во время его работы военруком. Девчонку звали Ленкой. Она к тому моменту уже окончила десятилетку и работала в колхозе. Не знаю, как уж он её соблазнил, но уверен, что взял он её не насильно. Повторюсь, отец был очень красив. Если бы мне его красоту, я бы ого-го! Хотя в молодости и я был охоч до девок, но до отцовских высот мне далеко. Встречаться с Ленкой у неё на дому отец не мог. Она жила с родителями, и потому они встречались то в зерновом амбаре, то в кладовой. Об этой связи знал весь колхоз. Дошел слух и до матери. Доброжелательницы советовали маме поймать его с поличным, подкараулив на колхозном дворе. Но мама, наученная горьким опытом, не согласилась. И тогда женщины решили сами проучить проказника.
В тот осенний день во вторую смену в подтоварнике, примыкавшем к кладовой, подрабатывали семена Грунька Березина и Ольгуня Спирина. Вот и решили они в подвернувшийся момент отомстить не только за маму, но и за себя. Возвращаясь назад, скажу, что связь отца с Ольгуней длилась недолго. Женщины крутили клейтон и болтали между собой, не забывая созерцать колхозный двор через открытые ворота подтоварника.
---- Ольгуня, глянь-ка, - показала Грунька в сторону кладовой. - Ленка в кладовку крадётся.
Ольгуня повернулась к воротам лицом и увидела как Ленка проскользнула в кладовую, и дверь закрылась за ней.
Хочу пояснить, что такое кладовая, теперь её называют складом. Это был такой же зерновой амбар, используемый для складирования и хранения скоропортящейся продукции: мяса, масла, мёда и другой продукции, которую выдавали в счёт трудодней, тем и поддерживая жизнеспособность крестьян.
---- А давай этого кобеля запрём, - вдруг предложила Ольгуня и Елизавете Родионовне скажем?
---- Давай, - заинтригованно согласилась Грунька.
Бабы тихонько подкрались к кладовой, так же тихо накинули накладку и заткнули в пробой болт. Влюблённые даже не услышали. Им в этот момент было не до того. Помню, прибежала к нам Грунька и страстным шопотом позвала мать.
---- Родионовна, оденься, выйди на улицу.
Голос Груньки звучал так взволнованно, что мне стало даже тревожно. Мать быстро оделась и вышла. Минут десять они с Грунькой что-то страстно обсуждали во дворе. Я видел в окно, как Грунька размахивала руками, в чем-то убеждая мать. Мама слушала, изредка что-то говорила, потом махнула рукой и вернулась в дом. Лицо её было печальным. В глазах стояли слёзы. Я понял, что отец опять придёт пьяным. И правда, пришел он опять за полночь, не очень пьяный, но злой, молча косился на маму, сверкал глазами, скрипел зубами, однако ужина не потребовал и придираться к маме не стал, залез на полати и всю ночь ворочался и вздыхал.
На следующий день мы узнали о причине столь неестественного поведения отца. О происшествии говорило уже всё село: кладовщик ночевал в кладовой с любовницей Ленкой Бревновой. А выпустил их сторож Ксенофонт, заступивший на дежурство на колхозном дворе.
Колхозный двор — это компактно квадратом расположенные зерновые амбары с примыкающими к ним с одной стороны конторой и детсадом, подтоварником и зерносушилкой с другой. Сторожу вменялось в обязанности охранять всё. Ключи от амбаров и кладовой находились у кладовщика, а ключ от конторы оставлялся сторожу. Заступив на смену в десять вечера, он стал обходить свои владения и обнаружил, что на кладовой нет замка, а вместо него в пробое торчит болт. Ксенофонт сначала растерялся, долго соображал, что предпринять, наконец решил позвать счетовода, жившего неподалёку. А счетовод решил призвать ещё и свидетелей, а за председателем и кладовщиком послал внука.
В общем на вскрытие кладовой собралась толпа в десяток человек с фонарями. В толпе не было только кладовщика. Его не оказалось дома. Когда кладовую открыли, то обнаружили в ней самого кладовщика и Ленку. Толпа не очень-то удивилась. Связь отца с Ленкой была всем известна. Председатель и все остальные поняли всё.
---- Все свободны, - погнал председатель людей от кладовой. - И ты тоже! - неприветливо обратился он к вжавшейся в угол Ленке.
Ленка щучкой выскользнула из кладовой, пряча лицо, пробежала мимо толпы и скрылась в темноте улицы. А отец прокричал командирским голосом:
---- Уберите фонари! Идите все отсюда!! - и прибавил матерную брань.
А счетовод предложил председателю:
---- Надо бы ревизию произвести.
На что председатель резонно возразил:
---- Ты отчет у него вчера принял? Принял. Видишь же, что он не мог ничего украсть, взаперти сидел...
Отец замкнул кладовую, сурово спросил Ксенофонта:
---- Ты зачем, старый дурак, шум поднял?
---- Да как не поднять-то? - заоправдывался Ксенофонт. - Ты же, Николай Иванович, взаперти сидел. Знал бы я, я бы тебя выпустил.
---- Постучать надо было.
---- Кому постучать-то, если накладка болтом заложена? Я и подумал, что в кладовой никого нет. За тобой послал. Один открыть кладовую я побоялся.
Отцу нечего было сказать в своё оправдание.
---- Ну, гады! Узнаю, кто меня запер — убью!
Конечно, он подозревал в этом коварном деле прежде всего маму и Ольгуню с Грунькой, но у мамы было железное алиби. Она в тот вечер стирала и из дома выходила только по вызову Груньки. А с Ольгуни и Груньки спрос был короткий: не видели и не знаем. Они ещё и поулыбались отцу в ответ. Уж больно занимательным оказалось зрелище. Так и осталось для отца тайной, кто же сотворил над ним такое злодеяние.
А что это было именно злодеяние, все убедились через два дня. На третий день после происшествия село облетела ужасная весть: Ленка Бревнова отравилась. Выпила сразу два трехгранных пузырька уксусной эссенции. Вытрясла их в кружку и выпила. Деревенская фельдшерица не смогла ничего предпринять спасительного. Ленку повезли в районную больницу на машине, груженой зерном, но не довезли. За двадцать пять километров бездорожья Ленка сгорела изнутри. Ленка не могла ничего проглотить и только стонала и хрипела. Перед районным селом она затихла совсем.
После гибели Ленки отец долго ходил темнее ночи, мало разговаривал, не брал в руки гармонь, людей сторонился, все свободное время проводил на рыбалке. Дружба его с председателем распалась. Председатель перевёл его из кладовой на электростанцию машинистом локомобиля. Хождения по бабам прекратились. А Грунька и Ольгуня до самых последних своих дней мучились совестью и покаялись только перед смертью, просили у бога прощения за то, что наказывая отца, не подумали о Ленке. Отец-то позор перенёс. Вскоре мы сумели вырваться из колхоза А вот Ленка не перенесла и лежит теперь с молодых лет в земле на старом, заброшенном кладбище. Нет уже давно и отца на этом свете, но урок, который я извлёк из его жизни, помню и стараюсь не повторять родительских ошибок. И вам советую, дорогие читатели: не шутите с любовью. Она бывает очень жестокой.
Февраль 2005г.