Полюсы недоступности

Михайлов Юрий
Соня походила на летящий ветерок. У нее были острые ключицы и недоразвитые бугорки грудей. Она стала для Ивана божественным созданием, таким легким и ломким, что ему постоянно хотелось защитить ее. Он знал о моде «сталинских соколов» на балерин, на умение богатых содержателей создавать иллюзию счастья на одну прекрасно проведенную ночь. Но женились они, как правило, на провинциалках, которых выписывали по окончании летных училищ из дальних уголков необъятной Родины, из тех сел и деревень, где учились вместе в сельских школах.

Иван полюбил эту незаметную девушку из кордебалета Большого театра с первого взгляда. Она была такая худенькая, такая беззащитная, что у него, мастера спорта по боксу и гребле, сжималось сердце при одной только мысли, что ее кто-то может обидеть, вот так просто взять и переломить пополам. Вместе с другими «поклонниками» Большого театра он несколько раз стоял у подъезда служебного входа, но так и не решился остановить стремящуюся незаметно пройти девушку. Через подружек своих друзей он узнал, что зовут ее София, что она коренная москвичка, что весит как большой барашек и что у нее нет кавалера.

Познакомил их случай. Иван прилетел после двухмесячной командировки с острова Рудольфа, прямо в полярной куртке приперся к театру, встретил там старого знакомого – штурмана экипажа знаменитого летчика Водопьянова. Тот был с огромным букетом роз, бутылками шампанского в карманах тонкого кашемирового пальто, в белом шелковом кашне.

- Пойдем со мной! – заорал он, словно глухой.

- Ты с полетов? – спросил Иван. Он хорошо знал, что при перелетах в двадцать с лишним часов, уши закладывает так, что голос сам по себе начинает вырываться наружу, – я тоже, даже не переоделся еще.

- Кого заприметил, скажи? Я – ветеран среди поклонников, может, знаю.

- Да мы даже не познакомились толком, не представились друг дружке.

- Ну, ты даешь, брат! Покажи, я быстро обстряпаю это дельце.

- А ты чего с вином?

- Так сегодня у моей примы день рождения. Рвался к ней со всех паров. Еле успел.

Помолчали, закурили. Иван достал короткую трубку, не стал набивать ее табаком, чиркнул спичкой и тут же прикурил, раздувая дымок из маленького эбонитового вулканчика.

- Эх ты, черт, как удобно. А табак ты что, заранее набил?

- Да. Мне хватает на два прикура, если спешишь, или как сейчас, когда не хочется возиться с мешочком.

- Надо перенять опыт.

- Дарю, - сказал Иван, выбил из мундштука остатки табака и протянул трубку своему товарищу, – новая почти, раскуривай сам, привыкай. Но главное в трубке я тебе сделал. Это сложная наука: ее надо аккуратно обжечь, отшлифовать...

В это время двойные двери служебного входа открылись, из них выпорхнула первая стайка девушек. Не поймешь, кто был танцовщицами, кто хористками. Все молодые, смешливые, красивые, довольные тем, что хорошо прошел спектакль, что их, наверное, похвалили, что и они могут, наконец-то, бежать к своим семьям и возлюбленным. Знакомый Ивана сделал несколько шагов вперед, вместе с цветами обхватил девушку довольно крупных размеров, поднял ее кверху и заорал на все округу:

- С днем рождения! С днем рождения...

Потом развернул ее к Ивану и сказал:

- Тая, познакомься, это мой кореш, Иван. Он ищет свою неразделенную любовь. Надо ему помочь.

- Таисия, - сказала девушка и протянула руку в белой вязаной варежке.

- Между прочим, заслуженная артистка Республики, солистка, - начал перечислять летчик заслуги своей возлюбленной. Но в это время из дверей вышла Соня. Она подняла глаза, увидела Ивана, быстро отвела взгляд, хотела незаметно проскочить возле шумной компании. Но Таисия была на страже: она моментально все поняла, схватила девушку за руку, подтянула к себе и сказала:

- Сонечка, милая моя, давно все хотела с тобой поговорить, да дела, гастроли... Все никак не получалось. Ты у нас в какой группе-то?

- В третьей группе, - тихо-тихо сказала девушка. А у Ивана сжалось сердце. Он впервые услышал этот грудной, чистый, ровный голос, – в третьей, - громче повторила Соня.

- Надо думать, как тебя передвигать будем, - заключила Таисия, – но это, Сонечка, потом, завтра, а сегодня пойдем-ка со мной на мой праздник. Вот и кавалер тебя заждался, бедолага, рта открыть не может от волнения. А еще ас, «сталинский сокол» называется...

- Я не совсем могу... Мне бы надо зайти в магазин, мама просила.

- Маме позвоним от меня, что хотела купить в магазине, купим в «Елисеевском». Все равно надо заезжать, у меня вина мало.

Штурман в кашне демонстративно достал «Шампанское» из одного кармана.

- Убери, - довольно зло сказала Таисия, - разобьешь. Вот, дурачина, - повернулась к девушке, - кстати, Сонечка, познакомься, это тоже летчик, Иван... Как бишь, тебя, по ФИО?

- Афанасьев. Только я не летчик... Штурман.

- Он хочет сказать, что он из интеллигентной профессии, - захохотала Таисия, - тангенсы-котангенсы. А не пойти ли нам, Афанасьев, за три моря? Поухаживай за девушкой, - и она передала Соню на попечение Ивана.

Иван взял руку девушки в огромные ручища, долго тряс, пока не понял, что сейчас оторвет этот стебелек от туловища. Хорошо, что в это время подрулила машина, заказанная его товарищем, чье имя он до сих пор так и не мог вспомнить. Соня не сопротивлялась, она умоляюще смотрела на мужчину, глаза выдавали, как она хотела бы любить, но жуткий страх перебивал это естественное чувство. Иван не выдержал, сказал ей почти в самое ухо:

- Не бойтесь меня, я прихожу к вам, если не в командировке, на все спектакли... Но только всевышний не дал возможности познакомиться, подойти к вам.

- Я знаю, - сказала Соня.

Они один за другим сели в машину, Соня оказалась между Иваном и крикливым штурманом. Таисия удобно расположилась спереди.

- К Елисееву! - скомандовала хозяйка.

- Наша красавица приехала! – солидные по возрасту и габаритные по размерам, чистенькие, в накрахмаленных передничках и кокошниках, полдесятка продавщиц подбежали к угловой незакрытой нише прилавка, где какой-то дурак из хозяйственников поставил огромных размеров китайскую вазу тончайшего фарфора. Одно неосторожное движение – и это чудо искусства может свалиться на пол, сверкающий плиткой цвета слоновой кости.

- Девоньки мои, рада вас видеть живыми и здоровыми! - с чувством искреннего участия прокричала Таисия, – давненько вы не были у меня. Кто сегодня свободен? Прошу сориентироваться, едем ко мне на такси. По случаю моего дня рождения.

- Урааа! - завопили женщины, - но нам еще целых полчаса работать.

- Пока отоваримся, и время подойдет...

- Что берем, Таинька? - сказала, видимо, бригадир смены продавцов.

- Все, как обычно, но с учетом всего троих мужичков, - бросила с вызовом Таисия, - четвертым будет мой родненький брат, малопьющий музыкант.

- Кто третий? – Спросил штурман с «Шампанским», фальшиво разыгрывая сцену ревности.

- Сюрприз... Узнаете дома.

А время неумолимо приближалось к закрытию магазина, когда из него стали выходить последние покупатели, укладывая продукты в соломенные плетенки. Хлеб вечернего завоза источал такой потрясающий дух жареной муки, что у Ивана невольно сжалось горло, он сглотнул слюну, вспомнив, что не ел с самого обеда. Невольно сглотнула и Соня. «Что, есть хочется?» – спросил одними глазами Иван. «Да, но я малоежка, выдержу», - примерно так ответили глаза Сони. Ей почему-то было так спокойно с этим коренастым сильным человеком с открытым лицом, широкими скулами и светло-карими глазами, огромными плечами, закрытыми тугим брезентом лётной куртки на коротком меху, что она опять прильнула к руке Ивана, нагруженного увесистой корзиной с продуктами, тихонько потащила его к выходу из резных, ручной работы, дверей знаменитого «Елисеевского» магазина.

Из бригады продавщиц к Таисии поехали только две довольно молодые подружки, остальные благодарили именинницу за приглашение, но, сославшись на позднее время, семейные дела, детей, разъехались по домам. Две машины нашлись сразу: продавцов и последних покупателей у «Елисеевского» таксисты не только знали в лицо, но и любили развозить их по домам.

В машине Соня не вынимала свою руку из руки летчика, сняла варежку, такую же белую, вязаную, какую заметил Иван на Таисии. На коленях летчика стояла корзина, мешала ему ласкать руку девушки. Он развернул верхний бумажный пакет, отломил кусочек свежеиспеченного батона и незаметно протянул Соне. Она сначала не поняла, что он пытается вложить ей в руку, смотрела ему в глаза, будто спрашивая: «Что, что случилось?» Иван показал губами жевательное движение. Соня все поняла, заулыбалась и положила кусочек хлеба в рот. Она зажмурила глаза, замурлыкала словно маленькая кошка, покачивая головой в такт движению машины. Потом, не поворачивая головы, одними пальчиками нашла рот Ивана и вложила в его губы крохотный кусочек хлеба: поделилась. У Ивана перехватило горло, он незаметно откашлялся, стал жевать хлеб, с едва заметным привкусом дрожжей.

***

- Приехали! - заорал штурман, - все близко, все с доставкой! Выгружайся...

- Телефон? Где телефон, - говорила Соня, бродя по прихожей, смахивающей на малое футбольное поле.

Иван поднял тяжелую хозяйскую шубу, под ней, на столике, нашел телефонный аппарат, протянул трубку Соне. Благодарно кивая, она стала вызывать по коммутатору мать.

- Алло, мамочка! Это я. Не волнуйся, я в гостях, на дне рождения у Таисии. Да, той самой, да, заслуженной... Представь себе, пригласила и меня, познакомила с летчиком, Иваном зовут...

- Не летчик, а штурман...

- Вот он говорит, что не летчик, а штурман. Да, он проводит, - сказала Соня, увидев, как энергично закивал Иван, – все, пока, целую. Да, в магазин я зашла, купила. Говорю, что принесу домой... Ма, но мы же после спектакля. В какое нам другое время можно собраться? Завтра – репетиция и снова спектакль... – Соня положила трубку, покачала головой, - вот так всегда. Никак не может привыкнуть к нашему режиму и образу жизни.

Вечер был сумбурный, шумный, с солированием Таисии и энергичного штурмана, которого звали, наконец-то, вспомнил Иван, Леонидом. После полуночи в квартиру ввалилась большая компания во главе с комиссаром (генералом) тыловых войск.

- А вот и обещанный четвертый мужчина! – закричала Таисия, бросаясь на шею генералу.

- Обижаешь, я не один, со мной еще двое, журналисты из «Гудка»...

Начали знакомиться, Иван никак не мог вспомнить, где он видел этого моложавого генерала. Пришлось сделать вид, что помнит, как они встречались и что он готов продолжить беседу, не законченную в свое время... «Стоп! Испания», - Иван вспомнил, как на Волжском испытательном полигоне проверял состояние навигационного оборудования самолётов, расписывался в большом гроссбухе на фанерном столе, стоящем прямо в поле, за которым восседал этот генерал. Сзади были проложены временные рельсы, ведущие в ангары с самолётами.

- Полковник Стеклов? – радостно сказал Иван.

- Бери выше... Комиссар. А ты был там? (Испанию вслух никто не произносил). 

- Не пришлось. Так и сидел на навигации.

- Что ж, это тоже надо. Кто-то и навигацию должен доводить. Вот, Иван, времечко было. Как мы все успевали? А ты уже старшим штурманом стал? Помнишь анекдот? Про старшего техника и боевого истребителя?

- И мы не знаем, - завопили за столом, - расскажите, не жадничайте!

- Служили два товарища, - начал генерал, - один был боевым летчиком-истребителем, а второй – техником–лейтенантом. Жен привезли в городок, воевать пошли в некоторые районы. Доходят слухи до жен:

- Мой уже капитаном стал, - говорит жена боевого летчика.

- А мой все еще техник-лейтенант, - отвечает ей вторая женщина.

Прошло еще какое-то время:

- Мой стал майором, боевой орден получил, - говорит жена летчика-истребителя.

- А мой все еще техник-лейтенант...

Встречаются через месяц, жена истребителя вся в черном, в слезах:

- Погиб смертью храбрых...

- Сочувствую, дорогая. Давай-ка, приводи детей, пока будут похороны, присмотрю за ними...

- А твой-то как?

- Стал старшим техником-лейтенантом. Служить после отпуска будет в Московском гарнизоне...

Тишина наступила в комнате такая гнетущая и тревожная, что слышались шумное дыхание Таисии, затяжки папиросы Леонида.

- Пошутил, - сказал Стеклов, – да, простите, не в кон...

***

Иван и Соня ушли по-английски, хотя Таисия все видела, успела показать штурману большой палец, а затем соединила большие и указательные обеих ладоней в форме колец, ткнула ими себя в пышную грудь. Иван зарделся, закивал головой. Соня их переговоров для глухонемых не видела.

Они перешли пустую центральную улицу, замедлили шаги на бульваре рядом с Пушкиным, девушка по-прежнему крепко держала Ивана за правую руку. Он сказал ей, что эту руку надо освободить, военному следует держать правую руку свободной для приветствия. Соня нехотя перешла на другую сторону, к его левой руке, канючила, как маленькая, говорила, что ей удобнее висеть на его правой. Иван спросил:

- Ты устала?

Она кивнула. Он посмотрел на занесенные снегом длинные тяжелые скамейки, и вдруг левой рукой подхватил ее за спину, правой перехватил ноги под коленями. В долю секунды она очутилась у него на руках, ладонью он аккуратно поправил ее голову, и они встретились взглядом. Соня не сопротивлялась, в огнях уличных фонарей светились ее зеленоватые глаза, в них было столько добра и благодарности, что у Ивана снова перехватило горло.

Он осторожно приблизил свои губы к ее губам, холодным, с легким привкусом домашних солений. «Любительница фасоли», - вспомнил Иван, как Соня аппетитно уплетала длинные стручки дальневосточного растения. Она приняла его горячие, пахнущие табаком для трубки, губы, стала лизать их, будто стараясь слизнуть горький запах никотина, спокойно впустила его язык внутрь рта и, закрыв глаза, полностью отдалась Ивану.

Он подошел к скамейке, ногой расчистил снег, уселся так, чтобы хоть краем короткой куртки закрыть нижнюю часть спины. Ивану казалось, что он теряет сознание, улетает от того чувства, которое рождалось в нем, когда он от поцелуев губ переходил к поцелуям глаз, щек, залезал под платок и целовал мочки ушей.

Они потеряли счет времени, не помнили, сколько просидели на скамейке. Вернее, сидел на заснеженной скамейке Иван, а Соня покоилась у него на руках и коленях. Прошел милицейский патруль, но, видимо, распознав военную атрибутику на одежде Ивана, даже не остановился. Но этот эпизод все-таки отразился в его памяти, он подумал, что утром ему надо на доклад, и ни куда–нибудь, а в службу главного штурмана Полярной авиации. Предстояла встреча с самым главным начальником.

- Сонечка, мне пора в часть...

- Господи, что это я? Да, конечно. Вы... Ты беги, тут рядом, я дойду сама.

Он проводил ее до самой двери квартиры, они еще с десяток раз прощались, целуясь, крепко, до боли в спине и суставах, обнимались. Она первая приняла решение, открыла дверь и вошла внутрь квартиры.

- Мы когда увидимся? – спросил Иван.

- Хочешь, сразу после спектакля.

- Я могу опоздать, ничего не знаю по завтрашнему дню...

- Я дам тебе телефон. Запоминай, – и она назвала длинный московский номер, – но это не мой. Это моей подруги. Она на гастролях... - Ивану показалось, что Соня покраснела, – а мама не знает. Но это не важно. Я там буду ждать твоего звонка, - и закрыла дверь квартиры, может, даже чуточку поспешнее, чем ожидал летчик.

***

Они не виделись почти два месяца: утренняя встреча Ивана в Полярной авиации закончилась срочным вылетом на дальний аэродром. Непогода накрыла все побережье Северного Ледовитого океана, экипажи, застигнутые врасплох, спали, ели, читали, углубляли теоретические знания в классе или кабине самолета. Конечно, Иван передавал несколько весточек любимой девушке, по которой он так скучал, что ему, порой, бывало страшно ложиться спать. Ночью ворочался, вставал, пил воду, ел шоколад, слушал радио, читал все, что хранила уже «немолодая» библиотека для летного состава.

Прилетели они с Севера на мощнейшем самолете, пробыв в воздухе около двадцати часов, когда в Москве зацвела мать-и-мачеха. Соня отдыхала после репетиции, оставалась дома одна, на ней кроме шелкового пеньюара ничего не было. Она сказала только одну фразу: «Я не могу без тебя... Я так люблю, что не могу дышать без тебя» И в самом конце этого безумия, длящегося более двух часов, она буквально простонала: «Боже мой, как я сегодня буду танцевать...»

Танцевала Соня, на взгляд Ивана, лучше, чем когда–либо. Он заметил, при всей некомпетентности, что она уже выступает с маленькой сольной партией. Это был «Щелкунчик» и это был восторг, который Иван не мог скрыть. В антракте к нему подошла Таисия, специально пришедшая посмотреть на Соню, выпалила:

- Ты все понял? Вот что значит вовремя заметить талант. Разглядеть надо... Ты мой должник... Но это потом, медведь. Сейчас ты должен немедленно жениться на Соне. Иначе она умрет без тебя. Все я сказала! - она подставила щеку для поцелуя и удалилась, зная, что за ней наблюдает, минимум, половина фойе Большого театра.

По просьбе руководства Полярной авиации, Ивана и Соню расписали на второй день после «Щелкунчика». Ивану дали комнату в благоустроенном общежитии, со всеми удобствами. Но, в общем-то, это была одна большая коммунистическая общага. Соня жила с ним здесь от командировки до командировки. Потом налегке уходила к маме и, не нарушая привычного ритма жизни, продолжала выступать в Большом. Детей они не заводили: Ивану надо было закончить Академию, Соня репетировала главную партию в «Жизели», правда, во втором составе.

***

Сталин пришел на спектакль неожиданно, именно тогда, когда выступал второй состав. Он спросил, кто солирует? Ему ответили. Чья она? Ему сказали, что жена штурмана Полярной авиации, который служит у Ивана Дмитриевича Папанина. В антракте Соню привели в ложу. Папанин был здесь же, стоял рядом с Берией. Помня, что Соня жена Ивана, он ни на шаг не отходил от Вождя народов.

Сталин сказал примерно следующее: «Вы замечательная балерина, вас ждет большое будущее. Вы даже не представляете, какое будущее вас ждет!»

Потом он спросил Папанина: а где ее муж? В срочной командировке по проводке судов по Северному морскому пути. И сколько он уже в командировке? Больше месяца, последовал ответ.

***

Конечно, Папанин не был эдаким всесоюзным добряком-весельчаком, каким его пытались изобразить в средствах массовой информации, литературе того времени и в последующие периоды нашей истории. Это Иван знал не понаслышке, прослужив в его ведомстве длительное время. Даже, имея репутацию отличного и зрелого штурмана, Иван чувствовал ревность Папанина. Ему передавали высказывания типа, молокосос и туда же: то героические полеты к Северному полюсу, то грандиозная экспедиция на Полюс недоступности. Надо же, как повезло: именно его самолет стал основным, первым достиг «терра инкогнита»

На самом же деле, Иван был лишь частью большого экипажа и частичкой огромного коллектива, готовившего эту экспедицию. В Северо-Восточной части Арктики, на расстоянии гораздо дальнем, чем надо было лететь до Северного полюса, находился участок географического пространства, где ни разу не ступала нога человека. Никогда. Об этом много писал академик Обручев в своих увлекательных романах, большом количестве научных трудов.

Тянул этот неизведанный уголок природы и полярных летчиков. Они прекрасно знали, что по весне туда летели несметные полчища птиц, не раз видели на кромке ледовых полей белых медведей и песцов. Но они также знали, что человеку на собаках ли, пешком ли невозможно добраться до этого белого пятна. Самолет может долететь туда, но ему нужны будут взлетно-посадочная полоса и полная дозаправка горючим на обратную дорогу... Значит, лететь надо, как минимум, двумя самолетами с огромным запасом горючего. Ну, а чтобы подстраховка была организована по-советски, высшим руководством страны было принято решение лететь сразу тремя самолетами, самыми современными и могучими.

Экипажу Ивана посчастливилось первому сделать посадку в белом безмолвии. Он один из первых увидел этот нетронутый никем снег, под ним был лед и пугающая километровая толща океана. Мировая пресса сравнила по значимости этот перелет с открытием Северного или Южного полюсов. «Для нас же главным было другое, - говорил потом Иван журналистам, - Мм – первые. Стране советов все по силам!»

***

На прием в Кремль Иван и Соня собрались быстро. У неё было кое-что из семейного гардероба, Иван надел летную форму. Кремлевский зал наполнялся быстро гостями, лица у них были напряжены, переговаривались вполголоса.

Папанин, напротив, был необычайно весел, громко разговаривал, смеялся над своими шутками, то и дело кричал: «А вы, засранцы, знали, что по Герою получите?!»

Никто не объявлял торжественного вхождения в зал Сталина. Он появился незаметно, буднично подходил к группам людей, с кем-то здоровался за руку, с другими, кто представлялся ему, знакомился кивком, иногда задавал вопрос-два, поздравлял с наградой и, не спеша, отходил к следующей группе собравшихся.

К Папанину и его группе Сталин подошел довольно быстро. Иван и Соня часть разговора не слышали, стояли не так близко. Сталин повернул голову и заметил Соню.

- Что за жемчужина появилась на приеме? - спросил он.

- Соня Афанасьева, солистка балета Большого театра и жена нашего лучшего полярного штурмана Ивана Афанасьева, - широко улыбаясь, сказал Папанин.

Сталин подошел, взял протянутую руку Сони двумя своими и долго держал в ладонях. Сталин смотрел прямо в глаза Соне, потом вымолвил:

- Мы, похоже, уже виделись?

- Да, - едва слышно ответила балерина.

- В антракте «Жизели», в ложе. Помните, я предрек вам большое будущее? – Спросил он.

- Да, помню, Иосиф Виссарионович...

- Будем считать ваш ответ благодарностью, - проговорил он и посмотрел на рядом стоящего Ивана. Тот, как положено по Уставу, представился Вождю советского народа.

- Вижу орден Боевого Красного знамени... Высокая награда. Поздравляю. Вы так молоды, у вас все впереди. Берегите очень талантливую жену... Соню Афанасьеву, – и Сталин пошел к следующей группе участников приема.

- Соня! Поздравляю! Вы оба – молодцы! Зас-ран-цы!! Вас заметил Иосиф Виссарионович! Это отлично! – Папанин был готов задушить их в своих объятиях.

***

Гулянье продолжилось за городом, на дачах у руководства, почти до утра. Иван чувствовал себя скверно. Он был крепок на выпивку, но тут явно перебрал с количеством, перемешал шампанское, коньяк и водку. Соня все время была рядом, молчала, с любовью смотрела на крепкую фигуру мужа, красивую форму, на орден, так по-свойски разместившийся на широкой груди Ивана.

Иван вышел во двор, рядом с летним туалетом его обильно вырвало. Стало гораздо легче, но хотелось пить, и он направился в дом. На крыльце дачи стояли Соня и заместитель Папанина – Синельников, молодой руководитель, пришедший на эту должность из боевых летчиков.

- Он теперь не отстанет от вас, Соня, - говорил Синельников, – я знаю. Это было с моими друзьями. Бедный Иван, он его или возвысит, или тот исчезнет с глаз долой...

- Что вы такое говорите, Станислав Ушерович?

- Я знаю...

Иван, почувствовав, что Синельников пьян, стоял и думал, когда ему объявиться на широком крыльце дачи. Он буквально вбежал на ступеньки дачного крыльца со словами:

- Кто с моей женой наедине? С первого раза...

- Ванечка, - сказала Соня, - я тебя искала, жду, замерзла уже.

- Иван, еще раз поздравляю! – Синельников выглядел трезвым, как стеклышко, – жаль, что не героя, как всем... Но это не моя вина. И береги жену... Я пройдусь, подышу.

- Милый мой герой... Дай, я вытру тебя платочком, - Соня достала из брюк мужа клетчатый заграничный платок, который она привезла с гастролей и который, по уставу, нельзя было носить летчику в кармане мундира, развернула его и тщательно вытерла лоб, глаза, щеки и рот Ивана. Прикосновения рук были легкими, воздушными, нежными, Иван чувствовал, как из него уходят злость, обида на весь мир, на Вождя, Папанина, пьяного-трезвого Ушеровича, на то, что не получил звезду Героя.

Не было здесь, в этой обойме, только Сони. Он так любил ее, что боялся даже подумать, что вдруг не увидит свою девочку рядом, на кухне, в постели, в дверях служебного входа в театр... На жену он никогда не обижался, не злился, он считал ее своим ребенком, которому требовалось постоянное внимание.

И Соня смирилась с таким положением при Иване. Она начинала жить своей старой жизнью только тогда, когда он подолгу зимовал в Арктике, из-за непогоды не мог выбраться домой. Соня возвращалась в квартиру к маме, из которой она не выписывалась, и мать с дочерью вместе пытались сохранить огонь в угасающем домашнем очаге.

Мать не то, чтобы не любила Ивана: она не могла пока осознать, как и почему необразованный, в широком смысле этого слова, молодой человек смог увести от нее единственное сокровище – дочь. Она одна воспитала Соню, назвала в честь великой русской балерины этим именем, прошла ад отборочных конкурсов в балетные учебные заведения. Мать шутила с немногими подругами, что это она закончила балетную школу, а потом и училище, прошла бесчисленные конкурсы и туры и завоевала все призовые места.

Соня была явно неординарной балериной, это понимали и мать, и члены различных жюри и отборочных комиссий. Но не все, особенно после зачисления дочери в балетную труппу Большого театра. Там уже прижились и процветали свои примы и герои, любимцы Вождя и руководителей рангом пониже. Поэтому мать Сони прекрасно понимала, кем бы через 20 лет вышла ее дочь на пенсию: бывшая балерина кордебалета. Она знала о роли друзей Ивана в карьере дочери, о том, что у Сони состоялась после премьеры спектакля встреча с товарищем Сталиным. Это напугало мать Сони - преподавателя английского и немецкого языков индустриального техникума, где она проработала уже много лет.

Соня смеялась, говорила, что у них теперь есть Иван, и что база у него - в Москве, и что он, если что, не дай Бог, сможет содержать их обеих до конца дней. Мама несколько успокоилась, роль и значение зятя в их жизни заметно поднялись и укрепились. На этом компромиссе и строились вся последующая жизнь и отношения с матерью.

***

Иван узнал, что на даче дежурят две или даже три машины из Главка, и он решил исчезнуть с глубоко надоевшего застолья. Соня не сопротивлялась, хотя в душе была против: ей все-таки нравилось внимание поклонников.

Машина бесшумно шла по спящему Подмосковью, шоссе было пустынным, только на въезде в столицу светился несколькими фонариками домик сотрудников дорожной милиции. Машина остановилась на мигающий огонек фонарика, водитель вышел на дорогу, что-то сказал милиционеру.

- Иди врать-то, - сказал молодой, сильно окающий сотрудник поста, - так я тебе и поверил...

Иван вылез из машины, одернул китель, не спеша, достал трубку, прикурил от спички.

- Товарищ Афанасьев, - вдруг отдал честь милиционер, – это точно вы? Разрешите поздравить вас и весь ваш экипаж от имени нашего небольшого, но дружного коллектива. Мы так следили за вами... Ну, за вашим полетом... На Полюс, значит. Скажите, а вы правда видели там живого песца?

- Спасибо, - сказал искренне смущенный Иван, – да, песца мы там увидели. И огромного белого медведя. Правда, когда уже поднялись в воздух. Он помахал нам лапой...

- Ха-ха-ха-хии, - засмеялся милиционер, - скажи кому, не поверят. А ребята спят, отдыхают, значит. Будить их не буду, только уснули...

Помолчали.

- А что за светомаскировка? - спросил штурман.

- Ночные ученья. Видите, все затемнено. От возможной атаки авиации противника, - отрапортовал патрульный.

- Ну, успехов вам, - сказал Иван, выбил трубку о каблук ботинка, пожал руку милиционеру и быстро влез в машину. Успел услышать:

- Расскажу парням... Не поверят!

- Мой хороший герой, - зашептала Соня прямо в ухо Ивана и положила голову ему на плечо, – тебе приятно? Скажи, тебе приятно купаться в лучах славы?

- Не шуми, - почти шепотом, сказал Иван, – приятно... Но мне приятнее в тыщу раз целовать тебя.

И он нашел в темноте ее губы, стал целовать их так необычно, будто слизывал с них варенье.

- Во-первых, говорят тысячу. Во-вторых, где ты так научился целоваться? Как приятно. Будто горячим тебя обдает... Еще так же поцелуй меня.

Соня совсем расслабилась, голова ее раскачивалась в такт движению машины, иногда спадала с плеча Ивана на спинку сиденья. Тогда он брал ее голову свободной рукой и снова укладывал на свое плечо. Он недолго держал руку на щеке и подбородке любимой женщины, тут же опускал пальцы в то место вечернего платья, где за вырезом прятались небольшие упругие груди. Соня сжималась от этого прикосновения, вздрагивала, находила в полной темноте губы Ивана и так страстно целовала их, что иногда ей казалось, что она теряет сознание.

Ночная Москва жила своей жизнью даже при учениях по светомаскировке. Люди спешили на дежурства, к открытию колхозных рынков, машины с горячим хлебом едва ползли, обозначая путь небольшими прорезями на фарах. От Белорусского вокзала до дома Ивана машина ползла более получаса, хотя в обычное время на дорогу уходило десять минут. Иван весь измучился: он не знал, куда уложить руки, чтобы не касаться Сони. Та тоже была в напряжении от ожидания прикосновений мужа...

***

В честь премьеры нового спектакля на современную тему и по поводу награждения Сони Сталинской премией ее одну, без мужа, пригласили в Кремль. Она плакала, не хотела идти, знала, что Иван или исчезнет на несколько дней, или напьется до чертиков. Что будет молчать, не разговаривая, до самого отъезда в какую-нибудь внеплановую командировку на Север. Но все друзья как будто чувствовали настроение Сони и постоянно твердили ей: «Не заболей! Вручение Сталинской премии нельзя пропустить».

И вот Сталин увидел грусть в глазах своей любимой актрисы. Он повернулся к Берии:

- Лаврентий Павлович, надо найти этого таинственного сокола, из-за которого у Сони такие грустные глаза...

Ответ был скор:

- Найдем, дорогой Иосиф Виссарионович!

Папанин, мгновенно протрезвев, выскочил незамеченным из зала приемов. Он добрался до телефона, связался с дежурной частью Главсевморпути.

- Срочно, - орал он в трубку, - засранцы!! Афанасьева сейчас же убрать на самую дальнюю точку! СА-МУ-Ю!!! До моего особого распоряжения. Теперь все это оформи задним числом под грифом «Совершенно секретно» и спрячь. Если просочится куда-то информация, головы вам поотрываю!

Берия опоздал на несколько часов. Если бы Ивана не убрали три часа назад с базы на окраине столицы, не погрузили в самолет и не отправили в Архангельск, он оказался бы в руках ищеек Лаврентия Павловича. Затем его перевезли на остров Рудольфа, а потом – на острова, полуострова, мысы и мысочки, где 11 месяцев зима с пургой, а остальное время - лето. В Москве Иван не появлялся два года. Соня знала, что случилось, они пересеклись с Папаниным на нейтральной территории, и тот все рассказал.

Она стала примой сразу в трех спектаклях, ее приглашали на приемы в Кремль как самую молодую Заслуженную артистку Республики. Об Иване никто и никогда не вспоминал и не спрашивал её о нем...

Иван последнее время сидел на Чукотском аэродроме, выводил суда из ледового плена. Отрастил бороду, заматерел, стал еще мужественнее и красивее. О Соне ни с кем и никогда не заговаривал. Только раз прилетевший туда Папанин вскользь сказал, что Соня будет на гастролях в Америке...

Иван ушел бы, точно добрался бы до Аляски, но он также точно знал, что погубил бы Соню...

Он попросил Папанина:

- Скажите ей: я дышать без нее не могу...

И тот его понял, слово в слово передал фразу Соне.