Анна сидела в небольшом, уютном доме у тётушки Шуры на окраине Хельсинфорса и пила чай с вареньем из ревеня. Это варенье сразу напомнило ей далёкое детство. С детства и тётушку все звали именно так, Шурой. Александрой она была для паспорта. К чаю был подан рыбник – Шура знала, что это любимый пирог Анны. А начинкой рыбника было филе свежей форели, купленной с утра, и посыпанное полукольцами репчатого лука.
– Тётя Шура, чудо, а не пирог. Объедение!
Тётя щурилась от удовольствия. Шуре было семьдесят два. Внешне, не скажешь, она была ещё крепкой женщиной и выглядела хорошо. Пепельные волосы собирала в косу и закалывала сзади на затылке. За столом с ними сидел тётушкин муж, семидесятипятилетний Юсси, смотрел на Анни, как он её звал на финский лад, и улыбался во всё своё доброе лицо, с редким серебряным венчиком волос, торчащих вокруг темечка. Когда-то он был муниципальным чиновником, сейчас имел небольшую пенсию.
– Последнее время – жаловалась Шура – чувствует Юсси себя неважно. Сердце у него барахлит. Задыхаться чего-то стал. Зимой его на улицу не выгонишь. Даже за дровами редко ходит. Сидит у печи и греется, как кот, да вон, вырезает что-нибудь из берёзы. – Тётя Шура очень любила и берегла мужа. Детей у них не было, Юсси для тётки был и муж, и сын. И по жизни они шли, душа в душу.
Сегодня, небывалое событие, в честь приезда Анны дважды топилась печь! Утром, когда пекли рыбник, и сейчас, днём – надо же было согреть воду, чтобы пить привезённый Анной кофе, который они сами не часто позволяли. Дом у них был обычный, деревянный, но печь была отменная – из «мамонтового камня», большая, хорошая и долго держала тепло.
– Ты, Ань, наскоком, как в тот раз, или как?
– Если не надоем тебе, то на неделю.
– С чего это ты надоешь? С подарков, которые привезла? Ты объела нас, что ли?
– Ты так не говори, Анни – вмешался улыбающийся Юсси. – Мы рады, когда ты приезжаешь. Даже сосед наш, Кари, всегда спрашивает, когда, мол, ты появишься? Да ты должна знать его – он раньше в полиции служил.
– Господи, может, он мной как полицейский интересуется?
– Нет, он же бывший полицейский. Сейчас на пенсии, зачем ему тобой интересоваться?
– Ох, дядя Юсси. Что-то везёт мне на полицейских. Их бывших не бывает. Я в Ревель к тётушке Марии приехала, а у неё соседи – хуже полицейских. Всё им надо знать, откуда я, да почему одна, да откуда язык знает? Бесконечное «почему». И это молчаливые эстонцы? Не знаю, может, они на хуторах молчуны, а в городе – болтуны! Причём, понятно, что женщине это всё интересно. Так ведь и мужик её туда же! А потом я узнаю, что этот тёткин сосед – бывший полицейский. Сразу всё понятно стало. На пенсию ушёл, а по привычке всё нос суёт, куда не следует. Может, и ваш сосед, Кари, тоже такой?
– А почему на неделю? – Тётушка вмешалась, ей захотелось перебить неприятную для Анны тему. И спросила она по-фински, чтобы Юсси был интересен разговор. По-русски он плохо понимал и, наверняка, не всё понял из Анниной тирады. Поэтому весь дальнейший разговор в доме они вели по-фински.
– Почему так мало?
– Ну, дней на десять, тётя Шура. Я хочу ещё и в Або попасть. Надо же мне и на Веру с Надеждой поглядеть, повидаться с ними, а то твои сёстры обидятся. Им по семьдесят пять, по-моему? Ну, и пожить у них с недельку. А потом я возьму, да в Ревель махну. Побуду и у Марии неделю, дней десять.
– А как ты у нас собралась отдыхать? Чем будешь заниматься? Рисовать, гулять? Кстати, Ань, когда в церковь сходим? Завтра?
– В какую церковь пойдёте? – Подал голос Юсси.
– Как, в какую? В нашу, конечно. В Церковь Святой Троицы. Сходим на заутреню, зайдём на могилку к отцу и матери. А так, я Шура буду и гулять, и рисовать. Попишу этюды, я взяла бумагу и специальный карандаш, сангина называется. И ещё я хочу зарисовать угро-финские орнаменты вышивки и вязания. В ателье хочу сходить, в парикмахерскую. Зайду в ресторан, попрошу шеф-повара записать рецепты финских рыбных блюд. У меня теперь есть, для кого готовить. У меня, тётя Шура, муж есть!
Тётушка Шура всплеснула руками. – Что же ты молчишь о самом-то главном! Экая ты бестолочь! Ишь ты, одна приехала, без мужа! Да как он тебя одну отпустил то? Юсси, ты слышишь, Анька-то замуж вышла! – И она принялась от радости тормошить Анну, которая ничего не говорила, а только улыбалась, как Юсси, во весь рот.
Заутреня начиналась в семь. Служба в Церкви Святой Троицы всегда велась по-церковнославянски. Анна, попадая в этот храм, который считала, чуть ли не домом родным, так ей было всё знакомо, испытывала благоговение и необычайный душевный подъём. Хочешь, не хочешь, невольно сравнивала нынешнего священника с отцом. Как одет, какой голос, манеры, как службу ведёт?
Пришли они, конечно, заранее, до заутрени. Свечи надо купить, поставить их перед любимыми иконами, поздороваться с иконами, поприветствовать знакомых прихожан. Несколько старушек, не узнав Анну, подошли к тёте Шуре расспросить, кого это она привела. Другие, радостно узнавали её, она ведь и раньше навещала родню, а уж как открылось движение по железной дороге, стала ездить к тётушкам ежегодно, с семьдесят первого года.
К семи часам, к службе, народу в церкви изрядно прибавилось. К женским головным платкам присоединились непокрытые головы мужчин. Все здоровались, зная друг друга, люди, понятно, самые разные, но одного прихода.
Началась заутреня с малой ектеньи. Ектенью читал диакон, стоя на амвоне лицом к алтарю. Вытянув правую руку, он держал в ней орарь и после каждого прошения осенял себя крестным знамением. Диаконское чтение проходило в диалоге с хором, который тоже, после каждого прошения пел ответные слова: «Господи, помилуй»!
Ектенья закончилась возгласом священника, на который хор ответил «Аминь».
После причастия Анна с Шурой прошли за здание церкви, где на церковном кладбище находилась ничем не выделяющаяся могила с деревянным православным крестом. Надпись на нём уже и не читалась. Здесь лежали отец и мать Анны – брат Шуры и свояченица. Анна вытащила из сумочки привезённую медную пластину с именами родителей, сделанную гравёром, и прибила её к кресту. Шура прочитала вслух: «Александр Трифонович и Любовь Ивановна Полежаевы».
– Ой, какая же ты молодчина, Аня! Слушай, медь-то потемнеет, зелёною будет.
– А что делать? Так тоже оставлять было нельзя. А я тебе специальную пасту привезла, придёшь сюда раз в месяц после службы, да потрёшь тряпочкой. Этой пастой на флоте медяшки драят.
С кладбища они не стали выходить назад, к церковному входу, а пошли другой дорогой. Отойдя от кладбища метров на тридцать и оглянувшись на церковь, Анна увидела стоящего у ступеней церкви и что-то высматривающего незнакомого сутулого человека, в узком пальто, со стоячим воротником. Их с Шурой он не заметил, но Анна его узнала. Не по лицу – по силуэту. Это был филёр, пасущий её в Либаве и вот, добравшийся сюда, в Хельсинфорс.
– Ой, как интересно, – подумала Анна. – Значит, все-таки, я у них в разработке. А в честь чего? Ничего у них не может быть на меня! Фотография? Наверное, да. И то, что я не российская подданная. А посмотри, ведь узнала же эта тварь, что я еду в Хельсинфорс. Думай, Аня, думай. Господи, да что здесь думать, узнать это было проще простого. Границу я пересекала? Пересекала. Значит, если за мной следят, а теперь я вижу, что следят, то сообщить в сыскную полицию о моём пересечении границы ничего не стоит. Но откуда информация, что мы с Шурой в церковь собираемся! Откуда, от кого? Вот вопрос! Думай, Аня, думай!
Всю дальнейшую дорогу до дома Анна или молчала, не отвечая на многочисленные вопросы Шуры о муже, или отвечала односложно. Шура, слегка обидевшись, перестала расспрашивать.
– Ну, что ты надулась, как мышь на крупу? Не обижайся, Шура. Мы с тобой о моём муже позже поговорим – успокоила Анна тётушку, увидя, что та надулась. Но другая часть её мозга в это же время интенсивно работала, искала ответ на вопрос – откуда информация. Придя домой, рассмеялась – поняла, что ответ рядом.
– Скажи, Юсси, меня никто не спрашивал. Я ожидаю, что за мной должна заехать одна дама. Просит меня вместе с ней съездить в ателье.
– Нет. Тебя нет. Соседка, жена Кари заходила, спрашивала Шуру. Ну, я ей сказал, что Шуры нет, что она с тобой, Анники, в церковь пошла. А что ты, Импи, от Шуры хочешь, говорю? А она мне отвечает:
– Соль кончилась, пока до лавки дойду, да назад, а ноги немолодые, так уже и обед настанет. Дай, думаю, зайду к Шуре, да спрошу соль. Потом отдам.
Он ещё долго что-то бормотал, а Анна умозрительно уже выстроила цепочку.
– Кари – бывший полицейский. Бывшими они не бывают. Значит, получил задание из сыскного управления сообщать, когда я приезжаю и куда хожу. Что же, это не страшно. Главное, не подать виду, что я о чём-то догадываюсь.
Нет, каким же провидцем был Арчибальд, когда мы открывали ателье и парикмахерские в Хельсинфорсе и Або. Как он мне тогда сказал: «Вы, Анна, уезжая в Финляндию, не должны лезть в петлю, болтаясь около гаваней, где самый никудышный контрразведчик вычислит вас. Для сбора интересующей нас информации о российском флоте, базирующемся в Хельсинфорсе и Або, существуют ателье, парикмахерские, рестораны, кофейни, сауны, публичные дома.
Самое главное, что у вас действительно есть тётки, живущие в этих городах. Допускаю, что и вас, и тёток обязательно будут проверять. И долго. Но вся собранная информация о вас – пшик, всё на виду. Вы прибыли туда, где появились на свет, к своей родне. И у вас здесь есть небольшой бизнес. Вы вложили деньги в ателье и парикмахерские. Два раза в год приезжаете отдохнуть у родни, посмотреть на города, проверить, как идут дела в принадлежащих вам заведениях.
Через эту призму будет рассматриваться и ваше поведение. Вы гуляете и посещаете модные ателье и парикмахерские? Так вы просто обязаны ходить в СВОЁ ателье, заодно и сшить себе что-нибудь лёгкое к лету. Потом прийти на примерку. Ещё раз прийти, попросить сшить срочно, дня за четыре. Вы хозяйка, не вздумайте платить за срочность. Вы обязаны посидеть в СВОЕЙ парикмахерской, помыть голову, покрасить волосы, сделать причёску. Поговорить о модных тенденциях в парикмахерском искусстве. Получить часть причитающихся денег наличными, остальные перевести на свой счёт. И это легально! Госпожа Мария и госпожа Хелми, извините, Анна, не знаю, как обращаются в Финляндии к замужним дамам, так вот, они будут аккуратненько собирать информацию от болтающих клиентов и клиенток, а вы её фиксируйте, как мы договорились. Всё полученное вами или запоминается, или записывается в виде выкроек, местных орнаментов вышивки и вязания, рецептов местной кухни. И всё! Я настоятельно повторяю – и всё»!
– Так ты дал ей соли, Юсси, или нет – вступила в разговор с мужем Шура.
– Да откуда же я знаю, где у нас соль. Я думаю, она ей и не нужна. Ей просто хотелось посмотреть на Анни. Я так думаю. Прошлый раз, когда Анни приехала, она тоже несколько раз заскакивала. Как только вы уйдёте куда-нибудь, она тут как тут: «Юсси, нет ли у вас спичек? Юсси, у нас соль кончилась. Как? Шуры нет? Как ни зайду – Шуры нет! Это куда же она всё время ходит? Ах, с Анни вместе ушли. Куда же это они направились? Ой, Юсси, мы, женщины, народ любопытный, конечно, мне интересно, куда это молодая женщина свою тётку водит».
– Куда, куда, как, как – передразнил Юсси свою соседку. При этом так скопировал кудахтанье курицы, что Шура и Анна зашлись смехом.
– Ну что, мои дорогие? Я собралась в ателье. Наверное, и в парикмахерскую зайду, пока народу ещё немного.
– Аня, попей с нами чай, или кофе. Мы же не завтракали, видишь, я уже печь топлю.
– Нет, Шура. Я не буду сейчас терять время. Кофе попью в кофейне.
– Ну да, деньги не знаешь куда потратить, что ли? Вот так они и уходят!
– На мой век хватит!
…В это время Поттер и Мосли осматривали Ростов, до отхода поезда на Владикавказ оставалось ещё полтора часа.
– Дэвид, мы с вами везучие люди. Поедем в поезде до самой конечной станции. А ведь совсем недавно это было невозможно, дороги не было. Её выстроили за три года. Не верите? И я бы не поверил. Но это так. Я взял и записал. Железная дорога Ростов - Владикавказ, протяженностью 695 километров, это …сейчас я пересчитаю, да, где-то, 432 наших мили, со всеми инженерными и гражданскими сооружениями была построена за три года - как и намечалось. Официальное открытие было в семьдесят пятом году.
– Мне кажется, это необычайно быстро, Арчи.
– Дэвид. Я специально изучал этот вопрос перед нашей поездкой. Меня эти три года поразили. Ведь между Ростовом и Батайском в пойме Дона была возведена восьмикилометровая земляная дамба и каменный пойменный мост длиною 534 метра. В ярдах? В ярдах это будет …584 ярда. Всего было построено более десятка крупных и средних мостов и свыше 200 малых мостов и водопропускных труб. Даже и не верится.
А вы посмотрите, Дэвид, что творится у нас под боком, в Санкт-Петербурге. Да-да! Ещё два года назад мы с вами на «Ньюпорте» едва вошли в Неву по сложнейшему фарватеру. А сейчас строится грандиозный морской канал, причём по проекту русского инженера – господина Путилова. Да, того самого, по чьим рельсам мы сейчас с вами поедем.
Первую очередь канала обещают сдать к восемьдесят второму году, а весь канал – к восемьдесят пятому. Представляете? Самое страшное для нас, что всё это сбудется. Мы, англичане, уже так помогли развитию России, что сейчас просто не знаем, как это остановить. Пойдёмте, кстати, сядем в вагон.
– Арчи, вы обещали мне рассказать о тех событиях, о которых когда-то не успели, или до поры до времени не хотели поведать. Куда едем, мимо чего проезжаем, какие станции будут. Зная вас, я не удивлюсь, что вы знаете много, причём достаточно подробно. А то, даже неловко, ехать в такую даль и оставаться в неведении.
– Конечно. Вы правы, Дэвид. Я буду рассказывать о местности, по которой мы проезжаем, о населении, о его вероисповедании, образе жизни. Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Кавказская война длилась в нашем веке, с семнадцатого по шестьдесят четвёртый год. Это была длительная, жестокая война, в корне перевернувшая весь жизненный уклад проживающих здесь народов. Вам придётся, Дэвид, извинить меня за большое количество дат, но без них невозможно понять суть происходящего.
Итак, началось всё с того, что Картли-Кахетинское царство, угнетаемое персидским шахиншахом Ага Мохаммедом-хан Каджаром, в конце прошлого, восемнадцатого века попросилось под крыло Российской империи. Ситуация у них была чрезвычайная, Тифлис был сожжён. Столицу перенесли в Телави. В семьсот восемьдесят третьем году Ираклий II подписал Георгиевский трактат, по которому, сохраняя престол, передавал своё царство под протекторат Российской империи. Россия, со своей стороны, ручалась за сохранение целостности и внутренней автономии Картли-Кахети. В скором времени в Картли-Кахетинское царство были введены два батальона русских войск. Но что такое два батальона? В конце концов, согласовав вопросы с Давидом Вторым, в январе первого года нашего века Павел I обнародовал манифест о включении Картли-Кахети в состав Российской империи. 24 сентября манифест Александра I объявил Восточную Грузию российской губернией, о чем в апреле второго года в Сионском соборе было публично объявлено грузинскому дворянству. В начале нашего века к России были присоединены и некоторые Закавказские ханства. Казалось бы, всё прекрасно. Но между Российскими землями и новыми, присоединёнными, находились земли горских народов, присягнувших на верность России, но на самом деле, независимых.
Горцы северных склонов Главного Кавказского хребта оказали ожесточённое сопротивление усиливающемуся влиянию имперской власти, но были сломлены.
После усмирения в двадцать пятом году Большой Кабарды, главными противниками российских войск выступили адыги Черноморского побережья и Прикубанья, Карачай на Центральном Кавказе, а на востоке – горцы, объединившиеся в военно-теократическое исламское государство – Имамат Дагестана и Чечни, которое возглавил Шамиль. На этом этапе Кавказская война переплелась с войной России против Персии. Военные действия против горцев велись значительными силами и были очень ожесточенными.
С середины тридцатых годов конфликт обострился в связи с возникновением в Чечне и Дагестане религиозно-политического движения под флагом газавата*. Оно получило моральную и военную поддержку Османской империи. Когда же началась Крымская война, вмешались мы – Великобритания. Сопротивление горцев Чечни и Дагестана было ожесточённым. Сломлено оно было лишь в пятьдесят девятом году. Они сдались. Война же с адыгскими племенами Западного Кавказа продолжалась до шестьдесят четвёртого года. Закончилась выселением части адыгов в Османскую империю, либо на равнинные земли Прикубанья.
Я вам изложил всё очень кратко, тезисно, но вы же понимаете, за этими долгими годами войны стоят судьбы целых народов. И человеческие трагедии россиян и горцев.
Но вот, Кавказская война закончилась. Фактически, вчера, недавно. Горцев спустили на равнину, под наблюдение военизированных казачьих поселений. Как они живут? Думаю, что плохо. Там, в горах, они привыкли к свободе, своим стадам овец и коней. Виноградарству, садоводству. Я считаю, нужны десятилетия, чтобы горцы привыкли к равнине. Если это вообще возможно. Как я вам говорил, горцы-христиане – армяне, грузины, осетины поддерживают русских. Адыги и абхазы когда-то приняли ислам, Кабарда и Карачай тоже. Чечня и Дагестан – мусульмане. Вот, среди этого, внешне порабощённого, но в душе надеющегося на освобождение от России населения, мы и проводим свою работу.
Россия тоже проводит свою. Происходит перезаселение Кавказа. Нет, не только обрусение. Захваченную территорию в короткие сроки заселили казаками, армянами и выходцами из центральной части Российской империи. Строятся станицы, города-крепости, вот, железную дорогу провели. Если потребуется, теперь можно быстро перебросить войска. И всё ближе и ближе к Индии. Вот от этого мне и не по себе.
Слушайте, Дэвид. Я предлагаю немножко выпить и что-нибудь съесть из того, что мы с вами купили на местном рынке. Считайте, что я закончил свой монолог. Честно говоря, и голоден. Вы обратили внимание, что рассказывал без бумажки? Ну да, вы ещё по Индии знаете, что я никогда ничего не беру с собой что-либо написанное. Дома записал – выучи наизусть. Но, давайте, всё же, накроем стол. Доставайте еду из сумки. Что в этом пакете?
– Это у нас шпик. А вот это солёные огурцы. Запах сводит с ума!
– Вы, Дэвид, кстати, меня угощали неплохим шпиком, когда я к вам зашёл в гости.
– Да, мы с Анной его покупаем на питерском рынке.
– Ничего, попробуем местный. Наверное, здесь свинина не хуже питерской.
Слушайте, откуда у вас такой нож?
– Анна привезла из Финляндии. Называется пукко. Отличный, удобный, финский нож, как хирург вам говорю. И сталь хорошая, жало держит замечательно. Сейчас порежу шпик. Курицу так порвём на части.
– Порежьте, пожалуйста, и эту копчёную рыбину. Пожалуй, хватит. А вот хлеб, он называется лаваш. Лаваш это пресная лепёшка, выпеченная в тандыре. Мы с вами тандыры видели и в Индии, там он тандур называется. Вспомнили? Ну, давайте же, Дэвид, выпьем водки. Не зря же мы её взяли с собой. Как за что? Да хотя бы за то, что мы с вами уже едем целых три минуты. За то, что мы движемся на поезде, а не трясёмся по пыльным дорогам в таратайке. За первую нашу поездку на Кавказ!
*Газават - священная война мусульман против христиан.