Разломанный детский садик

Максим Рузский
 
Максим РУЗСКИЙ

РАЗЛОМАННЫЙ ДЕТСКИЙ САДИК

В середине восьмидесятых годов я работал в проектном институте местной промышленности, в специальном отделе, который занимался реконструкцией зданий московских школ и детских садиков. Отдел был небольшим и единственным архитектором в нем трудился Николай Николаевич Коннов, очень вдумчивый специалист, так и не получивший высшего образования. Этот факт заставлял его проектировать все строго по правилам. Но, надо заметить, внутренней его целью было сделать новую планировку этажей так, чтобы было по-настоящему удобно и учителям и школьникам. Его совещания с каждым директором школы всегда напоминали известный военный совет, где Кутузовым все равно оставался он.


Николай Николаевич был старше меня.


 - Поедем, Максим, посмотрим на трещину, - позвал он однажды.


Выехать из полуподвальчика, где мы работали, в летнюю Москву для меня, еще молодого инженера, было счастьем. Сам маленький Николай Николаевич посматривал в мою сторону хитрым взглядом, явно ожидая того момента, когда я, увидев трещину, ничего не смогу сказать.


Мы проехали пару остановок на метро и долго шли по кривой улице. Он шел впереди, а я, как ведомый истребитель, держался чуть в стороне и сзади. Наконец, Коля открыл калитку и повел меня вокруг двухэтажного длинного домика с  четырехскатной крышей.

- Вот, смотри, - указал он на трещину в стене, которая у карниза кровли разошлась сантиметров на десять, а спускаясь по стене вниз, истончалась, и, наконец, уходила под землю такой узкой, что просунуть в нее палец было невозможно.


Николай молчал, явно ожидая моей реакции, всегда уверенной и громогласной, поскольку мне тогда еще не было сорока.


- Это просадка грунта, - провозгласил я.
- На ровном месте? – поддел он.
- Характер трещины настолько яркий, что сомнений быть не может, - продолжал я настаивать, стараясь сформулировать свое решение умными фразами.
- Максим, дом построили до войны. Эту пристройку сделали в 1947 году, А сама трещина, появившись году в пятидесятом, раскрылась только сейчас.


Теперь я был уже действительно озадачен. Осадка здания происходит за три года. Пристройка на том же грунте должна показать разницу в осадках, но не так явно. Да и никакой осадки здесь не было, а наблюдался поворот всей пристройки, будто она  начала тонуть, цепляясь за старый дом.


- Ну, как трещинка? – подзадорил меня Николай Николаевич.
- Надо Техническое заключение смотреть.
- А что его смотреть, оно сделано до трещины. Ты увидишь в нем только шурфы глубиной два метра.
- Хотя бы.
- На насыпном грунте пристройка. С вкраплением строительного мусора.


Отчитывались перед начальством мы вдвоем. Коле хотелось посмотреть, как я буду трактовать все это уже в кабинете.


- Ну, что там? – спросил всегда недовольный начальник отдела.
- Неизвестно, - ответил я. - Надо делать геологию. По шурфам ничего сказать нельзя. Деформация грунта настолько велика, что верхние слои не могли быть причиной. Что-то внизу. Может подземная река, может метро, или сооружения гражданской обороны.


Коля улыбнулся.


- Метро там нет, - сказал он по обыкновению тихо, - а сооружения гражданской обороны настолько крепкие, что их не сдвинешь.
- Водопровод протек, вот и подмыло, - резюмировал начальник, привлекая свой печальный опыт.


Я промолчал.


- Без геологии метров на шесть все равно ничего не поймем, - оглянулся я в дверях, покидая кабинет.


Две недели мы с Николаем выдвигали идею за идеей. Я уже не помню, что мы придумывали, но всегда расходились на том же самом: без геологии ничего сказать нельзя.


С этим садиком произошла и другая история.


Мы с Конновым решили оставить деревянную стропильную систему. Уж очень она была хороша! Все бревна звенели, когда по ним ударяешь молотком. Даже в местах, обыкновенно подмоченных. Видимо, за кровлей честно ухаживали, снег скидывали ласково, с ломами никого на нее не пускали – обрубали сосульки снизу, топором на длинном шесте.
Но надо было менять деревянное чердачное перекрытие, и я, тогда еще молодой, согласился демонтировать стропила с тем, чтобы потом их восстановить. Не понимал я, что живу уже при позднем социализме, когда снова собрать бревенчатую стропильную систему уже никто не в состоянии. А пронумеровать  стропила и сделать их чертеж – и подавно.


Стропильную систему сняли, уложили на стены стальные балки перекрытия, по ним - специальные мелкие  плиты, разрешенные только внутри Садового кольца. И вот однажды мне Николай Николаевич и говорит:
- На детском садике был. Украли стропила.
Я даже не нашелся что-то спросить или сказать. Так втихую, без совета с проектной организацией, без звонка. На душе стало мерзко, будто украли у меня самого.


Через некоторое время пришлось мне участвовать в совещании в Управе по поводу этого садика. После обсуждения нескольких вопросов я поднял руку и попросил слова. Впервые я находился в таком высоком собрании, но решился озвучить свою жалобу:
- Мы предполагали существующую стропильную систему садика восстановить, смонтировать ее на старом месте.  Она в прекрасном состоянии. Редкий дом в Москве имеет так хорошо сохраненные стропила.  Никаких гнилых мест. Все звенит.
Здесь я сделал паузу, как советуют мастера художественного слова, и проговорил:
- Но ее украли.


Ответом мне была еще более продолжительная пауза.


А потом, как ни в чем ни бывало, председательствующий заместитель главы района столицы перешел к следующему вопросу.


Я впервые понял советский метод руководства: делать все,  не обращая никакого внимания на страну, которой руководишь.


Геологическое заключение на участок детского садика, наконец,  пришло. В нем пристройка стояла на засыпанном овраге. Но это было не главное. Особенностью этой засыпки было то, что в составе мусора, который сдвигали в овраг, были деревянные изделия, или старая прочная мебель, которые и прогнили к нашему времени. Образовавшиеся пустоты долго держались, но грунт над ними обвалился и пристройка просела.

20121012