Забытые дети войны

Евгений Журавлев
 Отрывок из романа "Белые бураны"

Как можно воевать зимой, в тридцати-сорока градусный мороз, да еще при таких снегах ни  бывший немецкий генерал Гудериан, ни Гитлер, ни все его бравые немецкие солдаты не знали, а для  сибирских парней это была привычная погода, с буранами, с морозами да со снегом по колено. Они с детства привыкли к таким холодам и метелям.
Вот и Жигуновы уже начали закаляться и осваиваться на новом месте в поселке «Труд» Переяславского сельсовета, или просто на 298-м сибирском километре железнодорожного пути.
Валентина забрали в армию, а Борис пока  еще был молод для службы в Красной Армии, и работал кузнецом в колхозной мастерской. Его мать Александра устроилась работать в свинарник. Вот только отца Жигуновых, Ивана Яковлевича, забрали в армию, но не в действующую, а в трудовую – так называлась тогда эта служба. В трудовую армию забирали всех мужчин до пятидесяти пяти лет, тех, кто еще мог работать и шевелиться, но был непригоден к строевой службе в действующей армии, и не мог воевать  на войне. А Валентин уже три месяца как учился в артиллерийском училище в городе Барнауле.
Зимовать в землянке в колхозе «Труд» остались лишь четверо из многолюдной семьи Жигуновых. Из оставшихся лишь двое были работающие: Александра – мать  и Борис, шестнадцати лет.  Виктору  же было всего четырнадцать, а Евгению и того меньше – только три годика. Вот и накорми, мать, столько ртов, когда в доме ничего нет! Слава Богу, хоть Марфа приходила каждый вечер и приносила  что-нибудь поесть Женьке, Виктору и Борису: то хлеба краюху, то вареной картошки в кастрюльке, то соленой капусты или грибков, то молочка в бидоне.
Мать Александра и Борис почти весь световой день находились на работе, а Виктор, Женька и Индус, маленький щенок, подаренный Жигуновым Марфой, всегда были дома. А если Виктор и выходил в поля, то только лишь для того,  чтобы выливать сусликов из нор (байбаков по-украински), и брал он с собой маленького Индуса и Женьку. Так втроем они и блукали по полям с ведром воды и кляпом в руках, от норки к норке.  Для Виктора это была как азартная охота на дичь – добыча свежатины, которой почти всегда не хватало на их скудном столе. А для Женьки и Индуса – веселая и забавная игра, благодаря которой они, бегая по полям,  резвились и развивались. Индус приседал и, повизгивая, лаял, завидев суслика, но  хватать его боялся. А Женька кричал и хлопал в ладоши, испуганно  подзывая Виктора, боясь сусличьего ощеренного рта и передних зубов. Ведь суслик для него был  еще ужасно страшным зверем, размером почти с маленькую кошку с острыми, как бритва, белыми огромными резцами.
А Виктор ловил их руками и очень просто: он отыскивал два отверстия сусличьей норы, затыкал одно отверстие поленом или тряпкой, а во второе отверстие лил воду из ведра. Суслик, думая, что это наводнение – стихийное бедствие, бросался к одному отверстию – а  оно заколочено, тогда суслик, не разворачиваясь, задом двигался назад и вылезал через другое отверстие, где лилась вода. Он же не знал, что там его поджидает твердая рука Виктора-охотника. Так легко и просто  попадался бедный, отъевшийся на зерне, суслик в руки худых и голодных, приехавших из Украины, сорванцов. А что было делать? Такое уж было тогда лихое и холодное военное время. Дети везде росли беспризорными: без матерей и отцов, и еду добывали себе, кто как мог. А мясо у сусликов было, хоть и не зайчатина, но тоже вкусное…
Мать лишь урывками была дома, и почти все время проводила на работе в свинарнике, заботясь о свиньях. Одна самка у нее ходила «на сносях» и должна была вот-вот опороситься. Потому-то Александра и сидела  день и ночь  в свинарнике, ждала, чтобы вовремя взять у нее поросят и укрыть от холода, иначе только родившиеся и мокрые они могли замерзнуть. А если их не убережешь, значит, в правлении это посчитают вредительством и отдадут под суд.
Пока Александра пропадала в свинарнике, Марфа зачастила к Жигуновым. И как было видно, ей очень нравился Борис. А тот был еще совсем юный шалопай – мальчишка шестнадцати лет. У Марфы возникли к нему серьезные чувства,  а у него в голове были лишь мальчишеские забавы и чудачества.
Однажды, придя домой с дневной смены, Александра еще с порога землянки услышал дикий  хохот и гвалт. А когда вошла внутрь и пригляделась, увидела: сидит Марфа за столом, а на голове у нее большой чугунный горшок одет, и надвинут он ей аж на  брови и до самых мочек ушей. Марфа дергает его  вверх и вниз, хочет снять с головы, а горшок не снимается – брови и затылок не пускают! Вот так и сидит она, и мается, а рядышком с ней Борис с Витькой сидят и хохочут, пытаясь помочь ей, но снять не могут. Веселится и трехлетний Женька, которому кажется, что все что здесь происходит – это  веселый семейный балаган, и что горшок сейчас раздуется на голове у Марфы, и лопнет от ее смеха. И лишь один пес Индус сидит и, возбужденно свистя носом и помахивая хвостом, не понимает, что они делают. Почему  много шума, а драки нет, и кого же теперь ему хватать за ногу?
- Что здесь происходит? Что вы тут делаете? – видя это, громко закричала Александра, перекрывая шум детворы. – Вот как вы тут развлекаетесь, издеваясь над Марфой, - начала она стыдить ребят.
Смолкнув, дети повернули к ней свои еще веселые лица и наперебой стали объясняться… И опять поднялся шум… Наконец, Борис внятно сказал:
- Мам, мы не издеваемся, мы с Марфой просто поспорили – у кого голова больше. Начали мерить головы этим горшком. У Марфы голова оказалась больше, чем у нас у всех.
- Теть Шура, я сама виновата  - надела горшок на свою голову, - сказала Марфа.
- И сидит теперь в шлеме, как немецкий рыцарь, - усмехнулся Борис.
Мать и сама не удержалась от смеха, услышав такой их разговор.
- Ах, дураки вы, дураки малые, чем вы без меня тут занимаетесь, - сказала укоризненно Александра. – Несите скорее сюда мыло, и трите им по ободку чугунка – будем голову Марфы из горшка вытаскивать!
- Вот-вот, точно! Надо намылить и брови Марфе, - весело отозвались мальчишки. – А мы не могли сообразить, как Марфу от шлема избавить.
- Давай, Виктор, мыль горшок, - обратился к брату Борис, - чтоб голова из горшка выскользнула.
И, действительно, намылив Марфе брови и ободок чугунка,  они, наконец, вызволили  ее голову из горшкового плена, и долго еще сидели, смеялись и шутили друг над другом…
Потом Александра  заварила на плитке крутого кипятка, и они сели все вместе пить чай.
- Вот, видишь, Марфа, нет теперь с нами ни Валентина, ни Ивана Яковлевича. Уже  целый месяц как Ивана в трудовую армию забрали, - сказала Александра. – Пишет, в лесу где-то на  станции бревна таскает, а эти мои оставшиеся шалопаи сидят  дома одни и проказничают.  Не кому теперь за ними присмотреть, - пожаловалась она.
- Ничего, теть Шура, я теперь буду к вам днем забегать, помогу вам за ними присматривать, - ответила Марфа.
- Спасибо тебе, Марфа, какая ты хорошая, отзывчивая, - поблагодарила Александра. – Вот, если бы такая невестка у меня в доме была, я была бы рада…
Марфа сидела и сияла, счастливая от  таких хороших слов, сказанных в ее адрес, представляя себя невесткой Александры. А потом, прослезившись, ответила:
- А вы для меня, тетя Шура, и так как мама родная. И мысленно я буду с вами всегда, хоть и не стану вашей невесткой.
- Да, милая, да, будь со мной всегда… Я так хотела раньше иметь дочку. А рождались все мальчики, да мальчики… Мне так не хватало в жизни рядом женского тепла и сочувствия.  Думала, вот, сыновья вырастут, женятся, будет у меня в семье много женщин, а тут вдруг опять эта война… Теперь  все мечты в пропасть канули, а что будет с нами даже не знаю… Старшего сына забрали, мужа забрали, и среднего сына тоже скоро наверно заберут. И я думаю, а вдруг я снова останусь здесь одна с двумя своими младшими детьми… Как это страшно, Марфа.
- Видно, такая уж доля женская, теть Шура, - прочувствованно сказала Марфа.
- Да, Марфа, да, видно, такая уж наша доля, - невесело ответила Александра. – Вот мы, женщины, рожаем сыновей своих, растим их, а вырастив – теряем, власть  у нас их насильно  отнимает. Как оброк какой-то, как подать с каждой семьи. И губит безжалостно и бездумно, распоряжаясь ими  как захочет: гонит их на смерть, кидает в огонь, ради своих ненасытных интересов. Как  это все же несправедливо, жестоко и бесчеловечно… Они же не скот, не мусор – наши дети. Они же наше будущее…
- А кому оно нужно – это наше будущее, теть Шура? Все чиновники живут сегодняшним днем, - сказала Марфа,- сделал, украл, уладил дело, отодвинул от себя  угрозу на время, и ладно. Они думают, что несчастье их не коснется, что они будут жить вечно в здравии и в спокойствии, поэтому так легко и распоряжаются чужими судьбами.
- Теть Шура, они же не рожают, и не знают, каково, вырастив, потом отдавать кому-то на растерзание эту кровную частичку себя – свое дитя.
- Знаешь, Марфа, - повеселела Александра, - Валентин написал нам уже свое первое письмо из армии. Пишет, что находится сейчас в Барнауле, учится в артиллерийском военном училище с ускоренным курсом обучения. Где-то через полгода их уже выпустят  из училища. Говорит, дадут звания младших лейтенантов, и направят отсюда прямо на передовую… Пишет, что соскучился уже очень  по всем нам, даже видел во сне нашу землянку.  Вот, Марфа, какие дела у нас, как страдают наши дети. Я вот немного раскручусь  на работе, попрошусь у председателя, чтоб он ненадолго отпустил меня на день или на два, на свидание с сыном, и поеду к нему в Барнаул. Охота ведь повидать старшего… Каким он стал теперь у нас «командиром», - загрустила Александра.
- Поезжайте, теть Шура, поезжайте, пока он еще здесь недалеко, поезжайте! А то ведь, когда увезут, так и, - сказала сочувственно Марфа, махнув рукой. Потом вдруг оживилась и предложила:
- А знаете, давайте я вам помогу, теть Шура, напечем ему пирожков здесь – у меня еще осталась белая мука, - продолжила она. – Только скажите мне, когда будете отпрашиваться… Может, мы вместе с вами и поедем, а? Все же  вдвоем  в дороге веселей и надежней будет, а? Как вы думаете?
- Ой, Марфа, да ты просто чудо! – обрадовалась Александра. – Конечно, поедем, поедем обязательно! Ведь сыну-то моему будет приятно увидеть всех нас живых, родных и знакомых, почувствовать  ту прежнюю, довоенную  атмосферу, гражданскую жизнь. Так и сделаем, Марфа, - сказала она уверенно.
Поговорив еще немного, Александра начала собираться.
- Засиделась я что-то здесь с тобой, Марфа, а  мне еще нужно бежать на ночное дежурство, - сказала она, поднимаясь  из-за стола, - вы тут оставайтесь, играйте, а я побегу…
- Уже поздно, теть Шура, и мне надо тоже идти. Пойду-ка и я наверно домой, - поднялась с ней Марфа.
И только они  встали, в землянке  послышался зловещий треск. Затрещала стена, и с потолка посыпалась штукатурка…
- Ой, что это, - испуганно присела Александра.
Все как бы вдруг застыли и в испуге стали прислушиваться к дальнейшим звукам.  Наконец, Борис подошел потихоньку к стене и, осмотрев ее внимательно, произнес:
- Ай, яй, яй! Плохи наши дела – треснула стена землянки и трещина очень большая, наверно, стена долго не выдержит – развалится…
- Ну вот оно, снова несчастье, не хватало нам еще и этого, - заголосила Александра. – Что же нам теперь делать? Ночь вокруг, мне нужно бежать на работу в свинарник, а тут такое несчастье!
Потом опомнилась и приказала Борису:
- Борис, посмотри с другой стороны стену-то, есть ли там трещины или нет?
- Да вроде бы нет, - ответил Борис, освещая в полумраке стену лучиной.
- Может, она до утра и протянет, простоит, - сказала Александра, - а утром я пойду к председателю за подмогой. Вам же, мои детки, нужно эту ночку как-то перетерпеть… И надо же, как раз  треснула именно та стена, которая стоит у изголовий над нашими нарами… Знаете что, - решила она наконец, – давайте-ка, разбирайте и перетаскивайте нары ближе к середине комнаты, к печке, к внутренней стенке. Во всяком случае, потолок над ней крепкий и не обвалится ночью на вас, и не придавит спящих, - вздохнула она, – а я утречком рано побегу и мы что-нибудь придумаем.
Так и решили…  Ребята тут же стали осторожно разбирать нары и перетаскивать их в другую часть комнаты, ближе к печке, с опаской поглядывая на ненадежную стену. Но положение оказалось еще хуже, чем они думали. Как только Марфа с Александрой, выходя, хлопнули дверью, стена тут же рухнула в  верхней ее части… Услышав это, Александра кинулась назад в комнату и, увидев, что все обошлось, слава богу, хорошо, и все живы здоровы, приказала выносить куски выпавшей глины на улицу, а образовавшуюся дыру  в стене закрыть старым одеялом. Правда, одеяла на всю ширину комнаты не хватало, и  вверху  с правого бока остался сиять на всю ночь яркими звездами, как  в объективе телескопа, большущий овал неба. Так и заснули сыновья Александры на своих нарах, ощущая на себе в ночи до утра тихий взгляд мерцающих   далеких звезд в холодном сиянии октябрьского неба…
А утром, когда чуть рассвело, Александра прибежала домой и, подняв своих детей, велела им разбирать оставшуюся часть стены. Затем, посовещавшись с Борисом,  они решили сплести новую стену из жердин и сухих ветвей, как украинский забор-плетень.  Причем сделать ее из двойной плетенки, а внутрь между перегородками заложить и залить лампачом – смесью глины с соломой.  Так и сделали. Работали весь день, не отдыхая: вынесли всю глину старой стены, вбили жерди в землю и под крышу, а потом начали плести двойную стенку и заливать ее густым раствором глины. 
К вечеру новая стена землянки уже стояла и сохла, еще под горячими лучами заходящего солнца, и выглядела она вполне прилично, как настоящая кирпичная стена.  А Александра, обмазав ее глиной, решила еще и побелить.  И землянка под старой крышей засияла и засветилась своими тремя стенами белым светом, как настоящая южноукраинская мазанка, радуя сердце и душу своих хозяев.
Все были, хоть и уставшие, но довольные.  Марфа тоже участвовала в этом деле и помогала плести и лепить новую стену. И теперь они все вместе снова  сидели и  пили чай, разговаривая и радуясь.
- Это хорошо, что стена завалилась сейчас, в октябре, когда еще нет больших холодов, а если б рухнула зимой, вот тогда бы нам было вовсе худо, - говорила Александра.
- Да, теть Шура, - кивала ей Марфа, - вам очень и очень повезло, что стена так быстро завалилась и мы слепили новую.
- Ты говоришь, повезло, Марфа, что стена рухнула? – удивилась Александра.
И они обе, вдруг посмотрев друг на друга, рассмеялись шутке о несчастье и тому, что все это уже осталось позади…
А на следующий день, договорившись с Марфой заранее о предстоящей поездке в Барнаул к Валентину и приготовив для него разные печенья, Александра пошла  в контору к председателю колхоза  Устюкову отпрашиваться на два дня  с работы. И, конечно,  Устюков  бы ее и не отпустил в такое время, да еще и на два дня, но, узнав, что у нее в землянке рухнула стенка, а уже наступают холода, и ее нужно срочно восстановить, подписал заявление, поручив напарнице Александры, Матрене, подежурить за нее, то есть поспать два дня в свинарнике, чтобы не прозевать опорос ее беременной свинки. 
И вот, уже через день Александра вместе с Марфой ехали на попутной колхозной машине в Топчиху, чтобы сесть там на поезд, идущий в Барнаул.  У Александры было радостно на душе и на сердце от того, что она уже скоро увидит своего старшего сына. Какой он сейчас?  Сильно ли он изменился, возмужал он или нет? Эти мысли вертелись у нее в голове. Она ехала в вагоне, торопя мысленно ход поезда и оставшееся до их встречи время.
А Валентин, тем временем, в Барнауле на плацу училища отшагивал, оттачивая  в составе группы курсантов, положенные ему для зачета по строевой подготовке, упражнения с поворотами в строю и в отдельности. А в классах учился расчетам артиллерийских стрельб по условным мишеням противника.  Вся эта арабская «абракадабра», называемая алгеброй, геометрией и тригонометрией, не  очень-то нравилась ему и всем остальным молодым ребятам – курсантам  этого училища,  но в артиллерии определение координат является главной ее частью, без которой ты не попадешь не только в мишень, но даже и в сторону противника. Надо было терпеть и пыхтеть, совершенствуя быстрый и точный расчет траектории полета и падения снаряда по баллистике, то есть, уметь точно поражать цели  условными снарядами на стороне условного противника.
Преподаватели у них были, хоть и строгие, но хорошие – все они прошли фронтовую выучку офицера. А вот старшины и сержанты – службисты. В их роте, например,  попался старшина, свой, молодой – сущий  дьявол, как хан Батый из ордынского лагеря.  Утром километровые пробежки с физзарядкой и  завтраком, затем учеба в классах – здесь  старшина имел малую власть, а вот вечером, после учебы и ужина – это было его самое лучшее время, и он в эти часы как раз и выходил на охоту. Гонял и придирался старшина по разным пустякам: у кого кровать плохо заправлена, у кого сапоги не чищены, воротничок  не подшит и не свеж, или ремень  и особенно пуговицы не блестят. Тут же давался наряд вне очереди – и  иди картошку чистить или туалет убирать. Звали старшину Владимир Войшин, но курсанты, как обычно, чуть поменяли одну букву, и вышло прозвище «Вошин», и друг друга оповещали, когда он приближался: «Внимание! На горизонте «Воши»!
Но Валентину  наряды вне очереди от старшины Войшина доставались нечасто, потому что Валентин был парень дисциплинированный и исполнительный, и следил за своим внешним видом. Вместе с ним в этом военном училище учились и его бывшие одноклассники по Топчихе: Андрей Конюшенко и Николай Пряжников.  Они и здесь, в училище, старались держаться друг друга. 
И вот, как-то собравшись все вместе, и вспоминая школьные годы, они стали Валентину говорить: «А ты помнишь  Леньку Крюкова, Сашку Алейникова, а Юльку Милевскую, ты ведь кажется к ней был в те годы неравнодушен. А Крюков тоже здесь с нами в училище учится, и он кажется с Юлькой переписывается. Извини, конечно, но это, чтоб ты знал».
Валентину услышать такое  было не приятно – на  сердце стало сразу как-то тоскливо – значит, Юлька уже не его… Ему еще не верилось, что школьные годы уже давно ушли – улетели, а бывшие друзья расстались, а следом растаяли и их былые мечты. Да сейчас им было и не до воспоминаний о детстве – шла война и все мысли бедных детей страны, ставших за эти несколько месяцев взрослыми, были о фронте. Ночные марш-броски, разгрузка вагонов с продовольствием и углем на станции, тренинги в классах, стрельбы на полигоне – все это выматывало и не давало места иным мыслям, кроме как отдохнуть, поспать и скорей бы на фронт подальше от этих учений, начальства, от старшины Вовы Войшина, то есть Вошина. А прозвище это приклеилось  к нему неспроста, а по одному интересному случаю.
Стоял как-то на входе в казарму у тумбочки дневальным туркмен Шавлат Джанурбаев, а  старшина Войшин утром в казарме, пока курсанты завтракали в столовой, проверял заправку кроватей.  И тут, вдруг, появился на входе проверяющий, замначальника училища,  подполковник Боков. Джанубаев его не видел и, немного расслабившись, расстегнул ворот.  Он стоял себе в дверях, с любопытством  заглядывая в казарму, а Боков подошел к нему  тихо, как тигр,  и как гаркнет на ухо:
- Товарищ дневальный, вы где стоите!
Джанурбаев аж подпрыгнул с испугу с криком:
- Ах, мать твою – это, вашу ваську!
Он имел ввиду вашу, думая, что его кто-то из курсантов пугает и разыгрывает, а когда обернулся, то обомлел – перед ним стоял настоящий подполковник. А Боков разозлился и пошел его отчитывать – чистить.
- Какой у вас вид?! Как вы стоите! Кто у вас старшина?
Джанурбаев, немного  очухавшись,  начал отвечать, докладывая:
- Товарищ подполковник, дневальный Джанурбаев докладывает. Старшина эта, как ее… наша Во-ши проверяет подушка и постеля в казарме.
- Как? Воши? Откуда у вас воши появились? – закричал подполковник, распаляясь. – Развели тут бардак!
- Не воши, а Вошин, товарища начальника, ошень хороший дисциплинированный Вошин. Старшина, как ее, наша, товарищ начальника.
- А-а-а! – разозлился подполковник. – Все равно. Хорошие они или плохие, ваши воши, а воши – есть воши! Позор теперь нам на всю армию… Где они?
- К-к-то? – выдавил совсем растерявшийся Джанурбаев.
- Старшина и ваши воши! – выпалил Боков.
- Там, по казарме бегают.
- Давай их всех сюда! – скомандовал подполковник.
- Старшина, этот, как его, Вошин, на выход! – скомандовал Джанурбаев, направляя  ладонями свой крик  в казарму.
Тут же из казармы выскочил, как ошпаренный, перепуганный старшина Войшин, отдавая честь начальнику, отрапортовал:
- Старшина Войшин, по вашему приказанию прибыл, товарищ подполковник.
- Прибыл-таки, Войшин, - сказал подполковник. – Ну, давай, показывай, Войшин, какие у вас дела такие происходят. Дневальный не у тумбочки, воши по казарме бегают… Развели тут всяких насекомых.
- Никак нет, товарищ подполковник, - вытянулся Войшин, - у нас все в порядке, все чисто: курсанты сыты, одеты, помыты, постели заправлены, - отчеканил старшина.
- Ну да? А вот мне только что этот ваш дневальный Джанурбаев доложил, что, мол, старшина в казарме вшей собирает – постели проверяет…
- Никак нет, товарища подполковника, - запротестовал туркмен. – Старшина Вошин ест уошен хорошие… уоши! – затараторил снова по-русски туркмен.
- Ну вот, сейчас ты слышал, что тут твой дневальный сказанул? - поднял палец  подполковник. – Старшина  воши ест, а воши очень хороши. Что это такое? Какие воши?
- Да это у него дикция неправильная, произношение такое азиатское, нечеткое, товарищ подполковник, - осмелев, выпалил старшина. – Русские слова коверкает и нечисто выговаривает.
- А-а-а, тогда это еще ничего, - успокоился подполковник. – Это другое дело. А слова нужно учить, Джанурбаев и хорошо выговаривать, иначе, офицером не станешь. Понял? Кто твои команды потом поймет? – обратился он к Джанурбаеву.
- Будем уошен хороши учить, русски слова, уошин, - пошел по новому кругу повторять и заверять его Джанурбаев.
- Ну вот, опять заладил: воши, и воши хороши. Я только и слышу в его разговоре, - махнул рукой подполковник. – В общем, старшина, займитесь лично произношением этого курсанта. Чтоб через неделю говорил по-русски как Гоголь. Поняли?
- Так точно, товарищ подполковник, - ответил, козыряя и провожая проверяющего, старшина Войшин.
После этого случая кличка «Вошин» так и прилипла к нему, и осталась за ним  до конца выпуска. Ведь другие дневальные, находящиеся рядом с ними в казарме,  тоже слышали этот разговор Джанурбаева с подполковником Боковым, и потом пересказали его другим курсантам…
Такие вот были будни у Валентина и у его товарищей – курсантов артиллерийского училища. Они уже целых два месяца из отпущенных шести учились в училище. А после  выпуска – погоны лейтенанта и путь на фронт… Но Валентин никак не мог отвыкнуть от той прежней гражданской жизни. Ему еще до сих пор снилась их землянка, их семья: мать, отец, братья…
Он не знал, что мать уже едет к нему… и этот поезд везет и еще один сюрприз…
Только во второй половине дня Александра с Марфой на поезде прибыли в Барнаул из Топчихи, а там, выйдя в город и обратившись к первому попавшемуся милиционеру, они узнали, как добраться до Барнаульского артиллерийского училища. На КПП училища, вызвав дежурного офицера по части, они начали упрашивать его, чтобы он позволил им встретиться с Валентином.
- Мамаша, я не могу вам предоставить такую возможность свидания с сыном, - сказал офицер. – Для этого нужно специальное разрешение начальника училища или же его заместителя, подполковника Бокова, а он сейчас находится на обеде и еще не вернулся в часть.
- Ну, мил человек, товарищ офицер, сжалься над нами, позвони кому-нибудь, - говорила Алексндра. – Мы ведь приехали издалека – из Топчихи. Это так далеко – девяносто километров отсюда. И там еле-еле отпросились с работы, а это ведь так нелегко сейчас сделать. Позвони начальнику, скажи ему за нас, что, мол, мать приехала к сыну – повидать его хочет… Пусть отпустит сына на пару часов-то. Мы ведь не многое просим, а лишь отпустить его повидаться с нами, хотя бы на это время здесь, возле казармы.  Мы привезли ему гостинца: пирожки, мед, носки шерстяные вязанные. Ведь скоро холода наступят, а мы уже может быть сюда больше и не выберемся. Так что, позвони ему…
Она так жалобно и настойчиво упрашивала офицера, что тот, растрогавшись, наконец взялся за телефон. Пока дежурный офицер звонил по инстанциям, к ним подошли еще  две особы женского пола и начали спрашивать у Александры о такой же встрече…
- Мы тут сами нездешние, ничего не знаем, приехали, вот, из Топчихи, из колхоза «Труд» к сыну, - сказала Александра. – А вы откуда будете? – спросила она у женщины, с которой была и молодая девушка.
- Да мы тоже из Топчихи, Крюковы мы, приехали также к сыну, - сказала женщина.
- А-а-а, вы такие же несчастные, как и мы, - посочувствовала ей Александра. – Ну, тогда идите вон к тому офицеру и договаривайтесь с ним, - указала она на офицера.
Но женщинам повезло. Пока дежурный звонил в часть, с обеда вернулся подполковник Боков. Он подошел к проходной и, увидев женщин, стоящих у входа, поинтересовался у них:
- А вы что тут ждете, товарищи женщины?
Александра, увидев его, кинулась к нему и стала говорить и уговаривать его:
- Товарищ начальник, мы матери курсантов вашего училища: Жигунова и Крюкова. Приехали издалека, из Топчихи, просим у вас свидания с нашими сыновьями. Отпустите их из части хотя бы на пару часов… Мы будем здесь недалеко, возле казармы с ними… Отпустите, пожалуйста…
И строгий Боков, видя, как женщины просят его и, видно, пожалев их, бедных матерей, приехавших за много километров, чтобы встретиться со своими сыновьями, приказал дежурному:
- Звони в казарму командирам их подразделений… а, хотя, знаешь, звони прямо их старшинам – они сейчас в казарме. Пусть отпустят из казармы этих курсантов с увольнительной в город на пару часов.  Курсанты по фамилии Жигунов и Крюков.  А курсантам скажи, что здесь находятся их матери – пусть Жигунов и Крюков не задерживаются с выходом.
Дав такие  указания и подтвердив их по телефону, Боков вернулся к женщинам и сказал им:
- Ну вот, дорогие матери, ваши сыновья скоро выйдут к вам, я велел их отпустить и выписать им увольнительные на два часа, которые вы просили. Так что, ждите их… Всего вам хорошего!
Женщины бросились благодарить его, но он сказал:
- Не за что, не за что меня благодарить – это моя святая обязанность хоть как-то отблагодарить вас за ваших сыновей, которых вы вырастили и воспитали для государства и армии. Это моя  святая обязанность. Спасибо вам.
- Ну вот, теперь я пойду, - сказал он, - а вы их подождите, они скоро к вам выйдут.
И лишь только ушел подполковник Боков, как через несколько минут на проходной появились и курсанты – Крюков, а затем и Жигунов.
И тут случилось  непредвиденное... Случилось просто невероятное…  Девушка, которая приехала вместе с матерью Крюкова на свидание с ним, была Юлия Милевская. Александра этого не знала. Когда из проходной вышел Ленька Крюков, Юлька, вслед за его матерью, бросилась к нему и они, поцеловавшись, отделились и отошли в сторонку.  Но в следующий момент в дверях проходной показался Валентин и его тут же окружили Марфа и Александра. Он, увлеченный встречей с матерью, сначала и не заметил Милевскую, так же как и она его. Но потом, после нескольких бурных минут встречи, их взгляды встретились. Они вдруг глянули друг на друга и застыли, пораженные увиденным. Вот она и вот он! Как могло так случиться? Судьба, видно, подшутила над ними. Они, как и два года назад, оказались рядом, на этой сибирской земле, и вот стоят и смотрят друг на друга… но теперь уже, после первой радостной минуты и осмысления происходящего, с упреком и сожалением…
Боль и обида жаром обдали сердце  Валентина – Юлька изменила ему! И сейчас у него на глазах она стоит и целуется с другом. Рванулась жестокая мысль: «Стерва, гадина… Сейчас, вот, подойду и брошу ей все это прямо в лицо!». Но через секунду пришло и осмысленное решение: «Унижаться перед ней и портить друг другу и всем окружающим настроение? Изменила? Ну и пусть. Ну и прощай. Иди – уходи! Значит, не любила».
 В такие  важные и критические моменты жизни каждый делает свой выбор сам, решает, какую выбрать себе судьбу. Тут, как говорится,   надвое не разделишься! Конечно, она, как и он, тоже была в большом смущении, тоже стояла и смотрела на него с упреком, с печалью, с сожалением и даже с вызовом, мол, сам виноват: уехал, бросил, долго не писал. А что оставалось делать?
Так и не подошли  они друг к другу, и не объяснились. Крюков, увидев, что  Юлька смотрит на Валентина, потащил ее подальше от Жигуновых. А мать Валентина, заметив его взгляд и какую-то оторопелость  и отрешенность, спросила:
- Что, сынок, так смотришь? Эта девушка, кто она?
- Это Юлька, мама, - моя бывшая одноклассница, с которой мы когда-то дружили, - ответил он.
- Да ты что? – удивилась мать. – Это та, которой ты письма писал, а ответа так и не получил?
- Да, мам, та самая, - сказал Валентин и отвернулся.
- Ух, какие они все же бесстыжие, эти одноклассницы, - произнесла Александра. – Гуляют с одним, потом с другим… Знаешь, что? Ты не печалься, сынок, у тебя еще будет много таких стрекоз Юлек – выберешь потом какую захочешь!
- Я не печалюсь – я это знаю, - ответил он. – Просто неприятно, что это произошло прямо сейчас в такой момент здесь, у меня на глазах.
- Ну и пойдем подальше от них… Вон туда, на скамейку, - потянула она его и Марфу подальше от проходной,  и от злополучной Юльки.
- Мы вот тут с Марфой гостинцев тебе привезли: пирожки, мед, вязаные носки на зиму, - говорила она ему, стараясь отвлечь и переключить его внимание от Юльки на дела их семьи. Наконец, он опомнился и начал расспрашивать ее о своих братьях и об отце.
- Как Борис, Виктор… Как там землянка наша, стоит?
- Землянка? Стоит, - махнула мать рукой, - только стенка у нее одна рухнула. Мы вот с Борисом и Марфой новую выложили, а я ее еще и побелила. Так что, теперь если приедешь – не узнаешь. А отца забрали в трудовую армию – он сейчас где-то здесь на станции бревна загружает. И мы теперь живем в землянке без вас одни – вчетвером. Ну, еще и Марфа вот к нам приходит… Скучаем по тебе и по отцу… Ждем, когда вернетесь.
У Валентина на глазах навернулись слезы.
- Эх, бедные вы, бедные мои, - только и вымолвил он, обнимая ее.
- Мы вернемся, мы обязательно вернемся… Так же встретимся и порадуемся все вместе, - сказал он.
Два часа, отпущенные подполковником Боковым для свидания матерей с сыновьями, пролетели для них незаметно, и они, напоследок расстроенные расставанием и попрощавшись, отправились на вокзал, в обратный путь на Топчиху.
- Вот как хорошо, что ваш сын с нашим попали в одно училище. Они же одноклассники. А Леня сказал, что с ними еще двое из их класса учатся: Конюшенко и Пряжников, - сказала мать Крюкова, когда они ехали вместе назад, в Топчиху. – Все-таки им теперь всем вместе легче будет служить в армии – товарищи ведь, знакомые лица…
- Да, - кивала головой Александра, соглашаясь с ней, а сама думала: «Вряд ли они теперь будут из-за Юльки дружить и терпеть друг друга»,
А Юлька, как и Марфа,  сидела и молчала, не поднимая глаз. Она бы и хотела поговорить с матерью Валентина, но Александра ее просто не замечала, и Юлька это чувствовала…
Но когда на какой-то станции Крюкова, а затем и Марфа вышли в тамбур и Юлька с Александрой остались одни, Юлька все же решилась поговорить с матерью Валентина.
- Вы меня наверно осуждаете, а может даже и ненавидите за то, что я выбрала Леонида, а не Валентина? – начала она говорить тихо, не поднимая глаз и почти не поворачиваясь к Александре.
- Нет, деточка, что ты, я тебя не осуждаю, хоть Валентин и мой сын, - сказала Александра. – Вы расстались, и это хорошо, чем раньше – тем лучше, зачем друг другу нервы трепать.
- Нет, нет, совсем не так! – почти крикнула Юлька. – Знаете, ведь вы уехали далеко и как он сказал тогда мне – навсегда! И я подумала, что мы с ним больше не встретимся. Хоть я его и любила, и тосковала, но поняла, что все это так призрачно и нереально, и что мне нужно теперь самой устраивать свою жизнь. Понимаете? Ведь когда люди расстаются и уезжают на месяц, на несколько дней, или даже на год, и знают, что возвратятся, они ждут этой встречи, они верят друг другу. А у нас? Он ведь уехал навсегда, навсегда! И у меня не было никаких шансов встретиться с ним… Надежды, даже и ее не было…
- Я понимаю тебя, деточка, но он тебе писал, а ответа почему-то не получил… А вот когда мы были молодыми – мы ведь тоже были такими порывистыми и нетерпеливыми. Но все же были более стойкими, чем вы сейчас, - сказал Александра, - ждали и по году, и по два, и по пять, как у меня, например, получилось. Я своего Ивана увидела, когда мне еще и четырнадцати лет не исполнилось… Еще девчонками с горки на санках катались… А он ехал мимо нашей деревни на лошади с санями: такой великолепный, молодой, красивый, интеллигентный, с усами. Остановился, улыбнулся и пригласил нас, ребятишек, покататься на своих санях. И мы согласились. Залезли, как воробьи, в сани, проехали аж за деревню все вместе. Удовольствия, конечно, было выше нормы: на лошадях, в санях, да с бубенцами. А за деревней он нас высадил. Помахал рукой и уехал, а я его потом целых пять лет ждала, когда же он к нам в деревню вновь приедет…  И дождалась – он таки приехал посвататься и взял меня  в жены. Вот как у нас в те годы было… А вы сейчас молодые такие, горячие и не уверенные,  чуть что – за дверь и в разные  стороны. Это потому, что не умеете ценить друг друга. Но я тебя не осуждаю. Так же как и всю теперешнюю молодежь.  У вас сейчас совсем другая жизнь и другие взгляды.  Да и  ты была судьбой  предназначена наверно не ему. Так что, не печалься. Все свершилось как надо – правильно!
- Вы меня простите, вы говорили, что он писал мне? Но я его писем не получала! Как же так! Наверно, кто-то перехватывал…
На этом они с Юлькой и закончили свой разговор, потому что вернулись Марфа с матерью Леньки Крюкова… А через несколько часов, приехав в Топчиху, Александра с Марфой стали думать, как добраться до своего колхоза «Труд». Потом Александра, вспомнив про Ивана Михайловича, зашла в контору к Василенко – своему давнему знакомому, директору МТС.
Увидев ее, Василенко  обрадовался и пригласил ее в свой кабинет.
- Александра, голубушка, здравствуй, дорогая, заходи! Рад тебя видеть! Давай, рассказывай, с чем ты к нам пожаловала! – сказал он.
- Иван Михайлович, дорогой, а я как рада вас видеть! – улыбнулась Александра. – А в Топчихе мы с Марфой проездом из Барнаула – ездили туда, моего старшего сыночка Валентина  проведывать. Его ведь в этом году в армию забрали. Теперь он учится в Барнаульском офицерском артиллерийском военном училище. Вот какие теперь дела-то у нас произошли.
- Ну а как там мой тезка, твой муж,  Иван Яковлевич поживает, - поинтересовался директор.
- А Ивана Яковлевича ведь тоже в армию забрали, но только не на фронт, а в трудовую, - ответила Александра. – И мы  теперь, вот, с ребятишками сидим одни в землянке.
- Вон оно как? – удивился и погрустнел Иван Михайлович. – Как же ты теперь там одна со всем своим хозяйством управляешься – тяжело ведь?
- Борис у меня еще есть и Виктор – они и помогают. Если б не они, совсем худо было бы. Да, неважно!
- Ну, ничего, Алексндра,  держись, сейчас всем тяжело, - сказал Иван Михайлович. – А если уж совсем тяжко будет, то переезжайте сюда, к нам. Я тебя устрою у себя в конторе – будешь работать хотя бы уборщицей, а Ивана, когда вернется, возьму  сторожем на проходную в МТС. Будет вон те ворота открывать и закрывать и все, - указал он рукой на ворота у проходной, которые были в пяти шагах от конторы.
- Да, когда он теперь к нам вернется, я уже и не знаю, - прослезилась Александра. – И вернется ли?
- Вернется, вернется, не плачь, - начал ее успокаивать Иван Михайлович, - хватит ему, старому, ездить и воевать – две войны ведь прошел, не считая эту. Уже года не те, куда такое годится? Так что, давайте, голуби мои, готовьтесь и переезжайте сюда, в Топчиху.
- Нет, Иван Михайлович,  теперь-то я  его буду ждать уже только там, в Труде. А вот когда он вернется, тогда мы и приедем сюда все вместе, - решила Александра.
- Ну, хорошо, Александра, пусть будет так, значит, договорились? Как только он  вернется – сразу сюда, к нам, поняла? – воскликнул Иван Михайлович.
- А куда же еще нам теперь ехать? Только к вам – больше некуда! Вы наша последняя надежда – палочка выручалочка! – ответила Александра.
- Эх, чертушки вы мои непоседливые. Сколько ж вы уже с Иваном дорог исколесили поездами, сколько натерпелись! – вздохнул директор. – Жили бы здесь у нас, в Сибири, и горя не знали. Зачем вы в прошлый раз на Украину поехали?
- Кто его знал, Иван Михайлович? Захотелось в тепле пожить и фруктов поесть. Да если б не война, мы бы там и остались. А оно видите как обернулось-то, - объяснила  Александра, - никто ведь не думал, что немец так быстро на нас нападет.  Да что теперь-то думать? Мы к вам вот еще зачем пришли… Узнать – нет ли здесь у вас  каких-нибудь машин колхозных, которые в сторону нашего колхоза едут. А то ведь мы так сегодня домой и не доберемся.
- Да, по-моему, из вашего колхоза как раз машина и есть – приехала за запчастями. Подожди, я сейчас позвоню и узнаю, - сказал он  Александре и взялся обзванивать цеха, а потом и склад.  Наконец, он установил, где находится эта машина.
- Анохин, у тебя есть там машина? Как фамилия шофера? Кузьменко? Кузьменко из колхоза «Труд»? Ага! А ну-ка, дай трубку этому шоферу…
- Анохин – это зав складом, - повернулся он к Александре. И когда Анохин передал трубку шоферу, велел:
- Кузьменко, хохол, это твой земляк, Василенко, директор МТС с тобой  говорит. Когда будешь ехать обратно, захвати у конторы возле ворот двух человек, тоже землячек из вашего же колхоза. Понял? Да, да… они будут ждать тебя здесь, возле конторы… Ну, давай! – Повесил трубку Василенко.
- Ну вот, идите теперь, ждите у ворот. Он вас спокойно и отвезет до вашего колхоза.
- Спасибо вам, Иван Михайлович, - поблагодарила его Александра.
- Да что там… давайте, не тяните, приезжайте сюда скорее, - махнул он рукой.