ЧЕЛОВЕК БЕЗ КОЖИ
Настоящее длиннее, чем прошлое. И даже здесь – в городе великого прошлого Он ощущал это уверенно. За одинаковыми желтоватыми стенами Иерусалима скрывались одуряющие своим смыслом тайны. Можно ходить по каменному полу города день или два, можно ходить каждый день целый год, но количество тайн не меняется. Их всегда ровно столько, сколько нужно. Желающие прикасаются к настоящему и забирают необходимый кусочек прошлого.
Он был специальным человеком, который помогал отбирать у прошлого то, что нужно раздавать живым. Он сделал головокружительную карьеру, превратившись из психотерапевта в израильского экскурсовода. Превращение выглядело перемещением из одного времени в другое, из одной зоны в другую. Кожа оказалась окончательно лишней.
Но повелось это давно. Еще в Вильнюсе. Маша иногда называла его Человеком без кожи. Сокращенно ЧБК. Окружающие звали по-разному: кто – Георгием, женщины – восторженно Георгием, друзья скупились на именную похвалу и уважение, обращались по принадлежности к профессии – доктор. Не было восторга в их признании. Свои его держали не за доктора, а за друга. Считали, что имеют право на необязательность и легкое пренебрежение. Потому как – друзья. Он временами обижался, хотя чувствовал, что за шутками стоит не злость, а зависть к его особому миру. Понимал, что их слабость вылезает кучками сарказма, их беспомощность в попытках создать собственный, достаточной силы мир, но все равно обижался, уходил в себя, помалкивал. Маша старалась поддержать и объясняла его восприятие жизни особой чувствительностью. Такой особой, у которой нет стенок.
Они познакомились броско и напряженно. Интерн-психиатр Георгий шел по коридору родильного отделения, вызванный на консультацию. Искал ординаторскую. А за стенкой в это время начала погибать Маша. В чужой палате, своя, родившая акушерка, начала биться в конвульсиях, теряя сознание.
Так водится, что неприятности в медицине нападают на своих с особой жестокостью, извращенно, неожиданно. Словно затевают засаду с проверкой на прочность людей в белых халатах. Неприятности напоминают: «Вы можете оказаться в роли пациентов, вы такие же люди».
Чужеродный раствор вливался в Машу, шокируя ее. Так и осталось загадкой для всех: почему Георгий заглянул в палату. Так и осталось вопросом для Георгия: как он догадался отключить капельницу. Потом все бежали и спасали, потом Маша возвращалась из белого тумана, а интерн стоял в углу палаты и смотрел.
Они вспомнили о своем знакомстве спустя семь лет. Групповые психотерапевтические занятия проводились по плану, спущенному сверху. Устраивали отдушину для своих-медиков, чтобы те чуть медленнее сгорали. Эта плановая забота легла на плечи Георгия, уже маститого спеца-исполнителя. Начальство доверяло ему. Самый главный и самый бестактный начальник-распорядитель называл Георгия выродком, восхищаясь неповторимостью созданного родителями.
Маша, попавшая по разнарядке в группу, была поражена опережающим чутьем доктора. Казалось, будто нет барьера между мыслями ее и оголенной нервной поверхностью его. Георгий присваивал позывы каждого, но только на время. Перемалывал их в своей мозговой мельнице и возвращал. Забота Георгия вселялась во всех, а жила она только в одной. В единственной.
Маша сдавалась по каплям. Ей, замужней женщине, не хотелось изменять ничуть. Находиться рядом с Георгием хотелось, а переходить физиологическую грань было страшно.
В роду Маши по материнской линии женщины отличались твердостью. Бабушка, например, будучи подростком, целый год проспала в мешке с шилом в руке, лишь бы не отдаться без любви мужу. Пятнадцатилетнюю девушку выручила Великая Октябрьская социалистическая революция. Революция грянула в столичном городе, а в деревне девушка вылезла из мешка, пришла девственницей обратно к родителям. «Не хочу и не буду со старым без любви».
Потом Георгий уговаривал Машу. Соблазнял ее страх, так сказать. Как на срезе дерева в их истории образовывались годичные кольца. Потом он ее уговорил. Помножим годичное терпение на особенность Георгия, вычтем семейные узы обоих, разделим полученный результат на два и в итоге – трудная взаимная любовь. Каждому досталось, каждому воздалось.
И несколько лет пролетели слаженно. Годы выстраивались правильным осенним клином, напоминая стаю птиц, собравшихся в путь. Георгий и Маша отмеряли время прошедшими сентябрями, октябрями и немного ноябрями. Кольца на их дереве расширялись именно осенью. Теплее им было осенью, что ли? И дышалось , и разговаривалось легче,
и понимание приходило не отдельно звучащими мыслями, а целыми аккордами. Георгий, собственно, поглощал Машу круглогодично и в приходе осени не нуждался, но ждал золота и красноты сентября, потому что это была их пора. Потому что они были пара и если один без кожи, то второй – другая.
И как-то по осени Георгий засобирался в путь. Теплые края заманивали ЧБК на ПМЖ. Твердость его решения не вызывала сомнения, но у Маши в роду была бабка, проспавшая в мешке целый год. И еще у Маши был сын Иван, которому нужен родной отец. Ваня каждый сентябрь шел в школу к привычным друзьям и делам. Изменять привычному трудно. Георгий снова стал уговаривать Машу.
Предполагается, что отсутствие кожи у человека еще не гарантия всемогущества. Потом он ее не уговорил.
Обзорная площадка Масленичной горы жила снующими торгашами, стоящими автобусами, дремлющим верблюдом и пытающимися все успеть туристами. Дети торговцев развлекались с ослом, осеннее солнце палило смачно, Георгий взял паузу в экскурсии с группой, прибывшей на один день из Египта.
Иерусалим, как всегда лежал полукругом, ярус за ярусом приоткрывая уровни великого пространства. Внизу кладбище, в центре яркий купол мечети, везде – стена. Ни для кого и никогда не было в этой панораме демонстративности и показухи. Иерусалим не спешил нравиться. Панорама открывалась взору частями и постепенно. Быстрые глаза не годились, они проскальзывали с высоты Масленичной горы, плохо различая или не видя вовсе. Пауза в экскурсии напрашивалась сама, чтобы каждый смог уловить дух города.
Торгаши в очередной раз предприняли попытку что-нибудь продать, и огромной фотографией с изображением Иерусалима заинтересовалась пара русских. Одного доллара за такой сувенир конечно не жалко, и молодой человек полез в кошелек, стал искать среди крупных зеленых бумажек нужную мелкую.
Георгий резко почувствовал шевеление в стане торговцев. Дети энергично подсунули в поле зрения юноши осла, завозились как-то особенно. Мужчины затрясли бусами перед носом покупателя, отвлекая внимание. Георгий увидел пальцы торгаша, влезающие в чужой кошелек. Самая большая купюра собиралась расстаться с бумажником хозяина. Хватать за руку вора Георгию было никак нельзя. Опыт жизни и работы на этой сложной территории предполагал мстительную реакцию со стороны торговцев. Ради своего будущего экскурсовод продолжал стоять, маскируясь под равнодушного болвана, но успел крикнуть парню:
«Не зевай, без денег останешься!». У парня хватило скорости ума: встрепенуться, перехватить коричневые пальцы торгаша. Растеряно прижал кошелек к животу и снова раскрыл. У парня хватило выдержки ума: не затевать скандал. Доллар быстро нашелся, и доллар вступил в обмен с товаром. Теперь Георгию можно было шагнуть ближе к бывшему соотечественнику. Кошелек продолжал маячить в руках юноши. В отвалившейся набок половинке бумажника виднелось пластиковое окошечко, а из окошечка на Георгия смотрела Маша.
«Я могу сделать так, чтобы с сегодняшнего дня Ивану всегда везло. Это – единственное, что я могу для него сделать. Надо успеть на все три точки».
Сначала был Вифлеем. Палестинские посты, пробки, игра в прятки с охраной, иконы в магазине, свечи в магазине, наклоны, серебряная звезда, поклоны, католики, протестанты, освятить и постараться коротким путем обратно из Вифлеема. Первая точка пройдена.
К Храму Гроба Господня подошли уже с темнотой. Вступительная речь перед входом, заплакал грудной ребенок на ступеньках. Георгий торопил группу: «Идем сразу на Голгофу». Очередь из желающих припасть к камню топталась на месте. Итальянцы, немцы, еще кто-то, все с фотоаппаратами, Голгофа покрыта бронированным стеклом, надо нырнуть в центре камня, надо торопиться, храм закрывают в девятнадцать часов. Вторая точка пройдена.
Остался Гроб. Полицейский руководил скоростью очереди. Паломники поглядывали на часы. Грянула песня – это русский мужской хор не сдержался и во славу Христа выдал высоко и чисто. Аплодисменты, благодарят итальянцы, немцы, еще кто-то. Очередь к Гробу движется медленнее, чем стрелки на часах. Уже стучат служители храма в ворота. Это сигнал к закрытию. Полицейский не пропустит без очереди. Иван в самом конце группы. Георгий подходит к полицейскому, и они узнают друг друга. Бывший врач и бывший пациент. Георгий просит задержать закрытие третьей точки на две-три минуты. Есть согласие. Группа успевает, Иван успевает. Всё. Аллилуйя.
Усталость возле Западной стены конечно ощущалась. Подопечные рассеялись по площади, и Георгий не спешил править. Оставались минуты работы профессионала, который обычным осенним днем встретил напоминание прошлой жизни. Профессионал был уверен в будущем Ивана, по крайней мере, Георгий сделал все, зависящее от проводника.
Когда левая половина стены выделила из толпы евреев фигуру Ивана, рука Георгия нырнула в сумку и нащупала приготовленное. В сумке лежала иконка с изображением улыбающейся Девы Марии. Георгий не стал откладывать дело на самый конец. У автобусов обычно возникала вечерняя кутерьма, где и рассеянность, и случай сбивали с толку уставших людей. Георгий протянул иконку Ивану и пояснил: «Отдай матери, скажешь от странного экскурсовода, без кожи».
27.11.2007