Начало: http://www.proza.ru/2012/12/14/44
С самого детства Иван Разносцев считал себя избранным. Да и как было так не думать, если самые красивые женщины приволжского города Энска, приходя к ним в гости, не спускали его с рук, тетешкали, постоянно целовали в щёчки, в алые губки. Он был очаровательным малышом. Часто слышал женские возгласы:
— Ох, и повезёт же какой-то! Такое чудо растёт! Где мои семнадцать лет? На большой каретной, — и заливисто хохотали.
Вместе с ними смеялся и Ваня, не понимая, о чём это они? Но, если смеются, значит, всё хорошо.
— Вы мне его совсем испортите, — говорила счастливая мама Аделаида Львовна, отнимая сына. — Шоколадом закормили, а у него диатез.
— Вечно ты что-нибудь придумаешь, — отвечала ей Ниночка, лучшая подруга с детства. — Вполне здоровый ребёнок. Какая же ты счастливая, Аделька! Муж — первый красавец города, сын — настоящий амурчик.
— А я? — обижалась Адель.
— Про тебя и речи нет. Пройдёшь по улице — не успевают штабеля разбирать.
И снова все хохотали. Жить было прекрасно и весело! Все желания незамедлительно исполнялись, стоило ему лишь только посмотреть на этот предмет, как тут же его вручали. Недолго поигравшись, он забывал о нем, или же дарил любому подвернувшемуся мальчику, жадным не был.
Ниночка предлагала матери:
— Чистый ангелочек! Адель, давай Ванюшу нарядим в девочку? Поглядим, какая бы у тебя была дочка? Я принесу платья, остались от Машки ненадёванными, быстро растёт, не успеваю покупать. Почему ты не родишь ещё такого же красавца, или красавицу?!
— Это опасно, — отвечала мама.
— Чего тут опасного?! Сама же рассказывала, что легко родила.
— Нет, я про переодевания в платья.
— А-а-а! — догадливо вспоминала Ниночка. — Ты думаешь, что из него может вырасти гей? Не боись, мы ему не дадим. Он же растёт среди женщин. Геи появляются там, где нас не хватает, а уж Ванечке девочек всегда будет в достатке. Правда, милый?
Ванечка гордо кивал головой, не понимая, о чем идёт речь, эти женщины такие болтушки, но они все ему нравились, от них приятно и волнующе пахло. От отца шли другие запахи, мужские: машинное масло, бензин, и даже — неприятный пот.
Учёба в школе давалась легко. Английским и французским языком с малых лет занималась мама, не давая времени на улицу. Все лучшие книги того времени были в его распоряжении, стоило ему лишь заикнуться о ней. Да и пугала улица. Как-то в воскресный день ему преградили дорогу трое пацанов и потребовали денег за проход по их территории. Он отдал всё, что у него было: четыре сторублёвки, красивую авторучку, толстый перочинный ножик с множеством приспособлений, мятую банкноту в сто долларов — часто хвастался ею перед друзьями, и они взяли даже пушистую лисью шапку, по которой их и нашли.
После этого он упросил мать записать его в секцию каратэ, благо, в это время сняли глупый запрет, власти боялись, что из ребят вырастут бандиты, и милиции с ними будет трудно справиться, словно в воду глядели. Страна бурлила подспудными течениями, которые поверху не были заметны обывателям.
Внешне вокруг почти ничего не менялось, кроме самого Ванечки, рос на глазах, мать не успевала покупать обновки — переплачивала спекулянтам. В тринадцать лет начал заглядываться на девочек, и даже молодых женщин, особенно, на белокурую двадцатипятилетнюю Зоеньку, недавно зачастившую к ним под предлогом постановки произношения, ну, никак не удавалась Аделаиде французская картавость, а она собиралась быть переводчицей, при случае съездить в Париж. Знакомые дамы при этом восхищённо охали:
— Ах, Париж! Елисейские поля, Нотр-Дам-де-Пари, Коко Шанель, Шарль Азнавур, Рози Армен, Далида, Джо Дассен! Какие имена! Сто лет жизни отдала бы за одну неделю жизни там!
Однажды Зоенька пришла во внеурочное время, когда матери дома не было, отлучилась по своим каким-то делам, а Ванечка в одних трусах в зале упорно отрабатывал до совершенства приёмы каратэ. На прозвучавший звонок подумал, что это пришла мама, открыл дверь, приветливо поздоровался с приятельницей матери, привычно подставил щеку для поцелуя, ну, не могут они без этого, а от него не убудет, да и приятно различать каждый раз новые духи и даже угадывать их.
На этот раз Зоенька задержала на его щеке свои губы, вдыхая волнующий запах молодого разгорячённого тела, потом медленно отстранилась.
— Ах, каким же ты стал красивым! Аполлон, Гиацинт. Уже завёл себе подружку?
— Зачем она? — не понял Ваня. — Девчонки такие глупые. Только и знают, что болтают о певцах, певицах, без конца переписывают песни в тетради, устраивают какие-то секреты из листочков.
— А ты чем интересуешься? — спросила Зоя, усаживаясь на грубую табуретку, на которой он отрабатывал свои приёмы, и зачем-то раздвинула длинные стройные ноги, открыв нечто непонятное, которое тут же притянуло его взор.
Он с трудом сглотнул слюну и закрыл отвисший рот.
— Ну, что же ты застыл истуканом? Подойди. Не бойся. Не хочешь погладить мою киску? Она совсем ручная, не кусается, — произнесла она и отчего-то засмеялась волнующим, загадочным смехом.
На ней была короткая светлая юбка, которая при посадке на табуретку оголила её бёдра, и, что там, между ногами, он не видел, и нерешительно протянул руку, коль разрешили. Вздрогнул, соприкоснувшись с чем-то мохнатым, будто там, действительно, было какое-то животное. Зоя взяла его руку и притянула, вдавливая в себя.
— Мама скоро придёт?
— Я не знаю, — ответил он пересохшими губами. — Тётя Тоня обещала достать мясо.
— Ну, тогда это надолго. Мы успеем.
Что успеем, Ваня не понял, как и то, что с ним творилось, его бросило в жар от горячей влажности женской промежности.
— О, да он уже у тебя выпрыгнул!
Зоя опустилась перед ним на колени и поцеловала то, что он доселе никому никогда не показывал. И это было так приятно, и, особенно, наблюдать её старательные ритмичные движения. Вот, она чуть замедлила, коротко взглянула на него снизу вверх, и довольно хохотнула. Он обнял её прелестную голову и, сминая причёску, притянул, чувствуя, как блаженная судорога охватывает всё его тело, и он изливается в неё! Но ему так не хочется вынимать, а вдруг ей это не понравится? Вот, поцелуи замедлились, она опустилась на пол, увлекая за собой Ваню.
Так вот для чего нужны женщины!
И всякий раз, когда он приближался к финалу, она наклонялась над ним и проглатывала сперму, и он всё не мог ею насытиться.
— Ну, всё, довольно. Скоро твоя мама придёт. Если увидит тебя в таком состоянии, то мне мало не покажется за совращение малолетнего. Успокойся. Всё-всё. Иди в ванную. Сделай контрастный душ.
— Как это?
— После горячей воды включи холодную, и так несколько раз. Ты после тренировки моешься? Вот и иди, считай, что это была тренировка. Состязания будут впереди.
— Какие ещё состязания?
— Ну, а как их еще назвать? Я не знаю. Всё зависит от тебя.
— Зоя!
— Что, милый?
— Я не могу уйти от тебя.
— Можешь. Ты всё можешь. Пойдём, я отведу тебя.
— А ты ещё придёшь?
— Сам прибежишь.
Она, действительно, отвела его за руку в ванную и закрыла за ним дверь.
Когда он вышел, Зоеньки в квартире уже не было. Мать на кухне разделывала мясо, стуча ножом по разделочной доске, радовалась приобретению.
— Ну, теперь нам надолго хватит. Скоро отец придёт с работы, а его котлеты поджидают. Ваник, ты не сможешь картошки для пюре почистить? Я совсем зашиваюсь, не успеваю.
— Ну, мам! Я ещё уроки не сделал, — заныл он. Переход от жаркого, изумительного тела Зои к какой-то картошке был столь несовместим, что он чувствовал, нужно всё осмыслить и понять кое-что.
— Ладно уж, иди. Сама справлюсь. Белоручка. Ничего не умеешь. Избаловала тебя.
С того дня он перестал после школы посещать секцию каратэ, которая занимала полуподвал в пятиэтажном доме, сворачивал на параллельную улицу и приходил к Зое, жившей с матерью в двухкомнатной квартире. Мать работала бухгалтером на консервном заводе, и, к её приходу, Ваня уже уходил домой в полной расслабленности и с блаженной улыбкой на лице.
— Ты хотя бы перед входом в свой подъезд надавай себе пощёчин, — сказала однажды Зоя.
— Зачем?
— Уж слишком у тебя довольное лицо, Аделька всё поймёт.
— Ну и что? Я люблю тебя. После окончания школы женюсь.
— Дурачок. У меня уже есть жених. Не трепыхайся, в Москве. Я его к себе пока не допускаю. Не созрел. У нас романтичные отношения. Мы только переписываемся. Он дипломат МИДа.
Ближе к лету Зоя перестала глотать его сперму.
— Почему? — спросил Ваня.
— Скоро у меня свадьба. А я хочу от тебя ребёночка. Мальчика или девочку, мне всё равно. Через девять месяцев ты станешь папой, может быть, даже увидишь его, когда привезу маме показать.
— Как это может быть? Я всегда буду с тобой!
— Ты всегда будешь с мамой. Как только узнаю о беременности, мы прекратим наши игры, на тридцатое мая уже назначена свадьба. Но тебя не будет среди приглашенных гостей.
— Почему?
— По кочану. Если увидят твой влюблённый взгляд, устремлённый на меня, то все мои подруги поймут, потом могут и сопоставить. А я не хочу неприятностей. Кто-нибудь да настучит. У нас любят делать пакости.
— Я буду смотреть на других.
— А на меня и не взглянешь? Нет уж, пора заканчивать, мы и без того с тобой заигрались.
— Я убью его и женюсь на тебе.
— Вот тогда точно ты не сможешь на мне жениться. Посадят за убийство.
— Пусть.
— Ваня, ну что за детский сад, право?! Какая может быть женитьба?! Я старше тебя на двенадцать лет! С ума сойти!
— Я люблю тебя.
— Ну, не плачь, Ваня. У нас ещё впереди две недели. Можешь каждый день приходить, если захочешь.
— А потом?
— А потом познакомишься с одноклассницей. У вас есть красивые девочки?
— Они страшные дуры.
— Ну, не знаю. Тебе от них что нужно? Ум? Или тело? Только, пожалуйста, не кончай в них. Тебе же неприятности не нужны?
— А куда?
— Ну, что ты, как ребёнок?! Связалась на свою голову. В тряпочку.
— Где я её найду?
— Ваня, не тупи. Ты не настолько глуп, насколько хочешь казаться. Ты уже большой мальчик, я даже влюбилась в тебя. Твоего ребёнка захотела. Вот дура! Какая же я дура! — Зоенька обеими руками схватилась за виски.
— А какой он будет?
— Ты что, детей никогда не видел? Обыкновенный ребёнок.
— А как назовёшь?
— Ты не догадываешься? Самым русским именем.
— А если девочка?
— Ты за девять месяцев придумаешь, это имя и мне скажешь.
— А почему девять, я, может быть, раньше придумаю.
— Договорились. К тому времени и рожу, — с улыбкой пошутила она.
Через три недели Зоя сказала:
— Ванчик, это наша последняя встреча. Сделай так, чтобы я её надолго запомнила.
— А как?
— Лет через десять ты узнаешь, как, но будет уже поздно, — вздохнула женщина, покрывая его тело мелкими поцелуями, отчего было несколько щекотно и приятно, а штырь сразу же поднимался в боевое несгибаемое положение.
Забыть Зоеньку помогли первые школьные экзамены, а потом и семейная поездка в Ленинград. На всём пути их никто не тревожил, сами были хозяевами в купе. С наслаждением выпивали по два стакана терпковатого чая. Позже Ваня иногда недоумевал, почему дома чай не был столь вкусным, вроде бы делал всё по рекомендации — ложка заварки на чайник, ложка — на чашку? Может быть, всё дело в воде?
Остановились у бывшего однокурсника отца — Михаила Петухова, который жил на одной из Василеостровской линии в большой двухкомнатной квартире с высоченными потолками и дореволюционной лепниной. Их пятнадцатилетняя дочь Светлана обитала в огороженной фанерой комнатушке, куда никому не разрешала заходить, но редкому гостю из Энска сделала исключение.
Снисходительно показывала Ване пластинки «Вокруг света», они считались по сериям, вышло в продажу более десятка, впечатлил Пэт Бун с песней «Десять тонн» — басы были редкостью на эстраде, фотографии артистов, артисток. Даже зарубежных — Николь Курсель, Марина Влади, которые запомнились по кинофильму "Колдунья". Наш фильм был ближе к первоисточнику Куприна «Олеся», но эти красавицы брали в полон своей иноземностью, загадочностью, хотя одна и была чистокровной русачкой, сумела заочно влюбить в себя первого барда страны, а до очного — рукой подать.
Днём ездили на автобусах, трамваях, неспешно ходили по улицам Ленинграда. Отец Вани выделил им деньги, чтобы ни в чём себе не отказывали, что они и делали, то мороженым прохлаждались, то апельсины чистили, которые в Энске считались дефицитом, а здесь продавались в каждом ларьке. Ладони ещё полчаса восхитительно пахли цитрусами.
На пятый день от причала Эрмитажа поехали на катере на подводных крыльях в Петергоф. При посадке Ваню кто-то легонько толкнул. Он оглянулся и увидел, стоящую на берегу Зою. Едва сдержался, чтобы не помахать рукой. Приглядевшись, понял, что это была не она. Лишь очень похожа, своей женственностью, общим абрисом. А у этой волосы длиннее, и причёска другая. Уже месяц он её не целовал. В паху сладко заныло.
— Что с тобой? — удивилась Света. — Ты так изменился. Кого-то увидел?
— Нет, ничего, показалось.
Все скамейки уже оказались занятыми, и они встали у борта, наблюдая за удаляющимся городом. Света ростом чуть выше Вани, но он положил руку на её плечо — свежий ветер развевал каштановые пряди волос, порой закрывающих миловидное лицо. Красавицей её никто бы не назвал, круглое простоватое лицо, полные губы, но в молодости больше и не нужно, чтобы почувствовать эротические притяжение.
Ваня был рад, что Света не засекла его внезапно оттопыривавшийся гульфик, когда он заметил Зою. Это у него происходило на автомате. Стоило увидеть, и всё, он уже был готов. Зоя как-то даже посмеялась над ним, мол, надо контролировать себя, но свои уроки с Аделью прекратила, понимая, что матери не составит труда, понять причину неестественного поведения сына при её появлении в квартире.
— Света, у тебя парень есть? — спросил он, наклонившись к её уху, чтобы заглушить рёв двигателя.
— Не-а. Мне ещё рано.
— Хочешь сказать, что и целоваться не умеешь?
— Можно подумать, ты умеешь, — фыркнула девушка.
— Давай, покажу.
— С ума сошёл! Люди кругом!
— Ладно, потом, при случае.
Света внимательно взглянула на Ваню и поняла, что он не так прост, как показался с первой встречи.
— У тебя была девушка?! — спросила с насмешкой.
— Женщина. На 12 лет старше меня. Но она недавно меня оставила, вышла замуж. И мне очень плохо без неё.
Ваня явно давил на сострадание, но не представлял, где и как он смог бы уединиться со Светой даже при её согласии. Они жили в большой коммунальной квартире с общей просторной кухней и пятью газовыми плитами, на которых постоянно что-то варилось, и кто-то присутствовал.
Петергоф Ване понравился. Особенно, забавные камни, если человек на них наступал, его внезапно окатывало фонтаном, а все вокруг смеялись. Потом Ваня понял, что струю фонтана открывал невзрачный мужчина, стоящий чуть поодаль от толпы, казалось, всеобщий хохот доставлял ему удовольствие, он внимательно наблюдал за всем происходящим.
Света тоже смеялась, хотя давно знала этот секрет, и как-то, испытывающе, посматривала на Ваню, который открылся ей с неожиданной стороны.
Когда они обедали в кафе Петергофа, она вдруг задумчиво спросила:
— А твоя мама знает? Отец?
— Ты считаешь, что я им должен сказать? Зачем? — с готовностью откликнулся Ваня, понимая, что девушка наживку проглотила, осталось прочувствовать и проникнуться.
Они, молча, съели всё заказанное, морская прогулка сказалась на аппетите. Когда снова вышли к дворцам Петергофа, Ваня взял Свету за руку, и она не вырвала, да и то, так легче не потеряться в толпе экскурсантов, глазеющих на выставленные сокровища, к которым Ваня был равнодушен, нашли, чем восхищаться!
Отныне они только так и ходили, рука в руку, а когда пошли к причалу, Ваня углядел пустующую гравийную дорожку и свободное место за кустами, и отвёл туда Свету, которая покорно подставила губы, когда он чуть наклонил её голову к себе.
Страстно поцеловав и облапав безропотное тело, Ваня отстранился, понимая, что здесь не место для любовных игр, а он уже распалился от близости и покорности девушки.
Обратный путь на катере пролетел как одно мгновение. Они сидели рядом, держась за руки, и, как бы невзначай, Ваня положил её горячую ладонь к себе на бедро, постепенно придвигая к паху.
Вечером, когда они, уставшие за день, сидели перед включенным чёрно-белым телевизором, который на пяти каналах показывал сплошную нудятину, Света наклонилась к его уху и таинственным шепотом предложила:
— Пойдём, погуляем?
Ваня кивнул.
— Мама, мы к Иринке на часик заглянем! — крикнула Света.
— Не больше! Чтобы я не волновалась!
— Где час, там и два, — откликнулась дочка.
Они вышли в подъезд и поднялись на пятый этаж, где за решётчатым довоенным, если не дореволюционным лифтом, Ваня увидел неприметную лестницу, ведущую к закрытому на замок чердачному люку.
— Залезай, — шепнула ему Света, — замок для вида закрыт. Просто потяни за дужку.
Так Ваня и сделал. Открыл люк и очутился на просторном чердаке, пахнущем пылью и прогретой за день жестяной кровлей. Неподалёку рассеянным вечерним светом белых ночей выделялось чердачное окно, освещая довольно большое пространство чердака — глаза уже начали привыкать.
— Раньше здесь развешивали бельё. Сейчас почти все сдают в прачечную. Мы в детстве играли на чердаке в куклы, потом в карты, в «пьяницу», «подкидного».
Она провела его в темноватый дальний закуток, где лежал старый матрас, застеленный выцветшим пёстрым покрывалом, и остановилась, покорно опустив руки. Ваня подошёл ближе и страстно полуоткрытым ртом впился в губы, оглаживая всё её тело, сминая тугие ягодицы, потом расстегнул кофточку и принялся целовать соски, а второй рукой скатывал её трусы, пока она сама их не стянула и покорно опустилась на матрас.
Света была девственницей, и это привело в некоторое затруднение, но приобретённый опыт помог преодолеть преграду. Приближаясь к финалу, он оглянулся, ища пресловутую тряпочку, в которую можно было бы кончить, но ничего не увидел.
— Светик, можно я кончу тебе в рот? Я не хочу, чтобы ты забеременела.
— А так можно?
— А почему нельзя? Мне будет очень приятно.
В спешке Ваня даже грубовато приблизил её голову к себе и со стоном излился. Света покорно проглотила, пока ещё не почувствовав специфику вкуса спермы. И он снова лёг на девушку, целуя и массируя её соски.
— Больно, — простонала она. — Нет, не убирай, продолжай, но не так сильно.
Часа вполне хватило, чтобы избавиться от накопившегося за месяц напряжения. В теле была волшебная лёгкость.
— Светик, ты чудо! Спасла меня. Ты такая красивая.
— Красивей твоей женщины? — спросила она, одеваясь.
— Никакого сравнения. Ты — лучше!
Ваня немного покривил душой, он и не пытался сравнивать. Для него они обе были прекрасны своей готовностью, доставить ему блаженство.
До отъезда в Энск оставалось восемь дней, и они спешили наверстать упущенное, поднимались на чердак утром и вечером, остро жалея, что днём нет такой возможности, начнутся неизбежные расспросы, сетования. Свету уже не надо было просить открыть рот, сама наклонялась над ним.
Взрослым не до детей, у них свои заморочки: Эрмитаж, музеи, рестораны, встречи с однокурсниками, нескончаемые разговоры, чтение стихов, и долгие прогулки вдоль Невы с разводными мостами.
Ване понравился лишь Военно-морской музей и Кунсткамера, где его ровесница, из другого потока экскурсии, при виде выставленных заспиртованных уродцев в больших стеклянных банках, потеряла сознание. Да и ему было жутковато от сознания, что где-то рождаются с двумя головами, сросшимися спинами, гидроцефалы. Невольно думалось, а как там, у Зоеньки, всё будет в порядке? Не приведи-бог, если родится что-то наподобие этого! Ведь кто-то же рожает этих чудовищ! Нет, подобное с ними не может произойти! Зоенька — само совершенство, и он сам — вполне здоров.
Оставался последний день до отъезда, когда Света с заметным сожалением произнесла:
— Сегодня мы не сможем.
— Почему? — не понял Ваня.
— У меня пошло.
— Жаль.
Они посмотрели друг на друга, словно на лакомый кусок торта. Это было мучительно сознавать, что завтра они расстанутся и, возможно, никогда не увидятся снова.
— Ты ещё приедешь? — спросила она.
— Обязательно! — откликнулся Ваня, ясно понимая, что за год многое может произойти, и планы изменятся. Это же понимала и Света.
— Может, пойдём, просто посидим, — предложила она.
Но просто посидеть не получилось, они жадно приникли друг к другу.
— Только с меня трусы не снимай, — проговорила она. — Я не хочу, чтобы ты видел это.
Ваня ласкал и целовал её груди с такой страстью, что Света сама опустилась на колени и взяла в рот трепещущий стержень, а потом долго рассматривала, ласкала и снова целовала.
— Он такой забавный, — смеялась она. — И вовсе не противный, как рассказывали девчонки.
— А почему ты ни с кем ещё так не игралась?
— Мама говорит, что ранняя половая жизнь приводит девочек к многочисленным болезням.
— Ерунда! Что, все ваши девчонки заболели?
— Нет, но одна родила девочку. Такая хорошенькая! Мы приходим к ней играться, но так, чтобы наши родители не знали, не разрешают с нею общаться. Это правда, что я не забеременею?
— Вот дурочка! Вот же у тебя подтверждение, что всё обошлось. Никому не разрешай в себя кончать.
— А ты когда-нибудь надевал презерватив?
— Ни разу. Ребята говорят — лучше без него, все ощущения теряются.
— Наверное, — согласилась с ним Света, снова нежно заглатывая.
— Я без ума от тебя. Ты так хорошо делаешь, — говорил он, помня слова Зои, что женщина любит ушами.
На вокзал Света не поехала провожать.
— Прости, Ваня, — сказала она. — Я боюсь разрыдаться, и мама всё поймёт. Ты только чаще пиши. Я умираю от любви к тебе.
Ваня согласился, что так будет лучше. И чего плакать? Девчонки все рёвы-коровы. Он уже весь был в дороге и в предвкушении новых встреч. Зоя была права, на его век девчонок хватит, вон их сколько. И эта, проходящая по улице, женщина ничего. Немного старовата, но как смотрится! Фифа! Вспомнил он как-то случайно услышанное во дворе слово от мальчишек.
С началом учебного года он вновь начал заниматься в секции каратэ, уже понимая, что в жизни нужно уметь за себя постоять, и научиться терпеть боль. И с девочками всё образовалось. Не со сверстницами, слишком глупы, слезливы, а старшеклассницами, чуть ли не все уже смотрели ему вслед, и он, почти любую мог поманить пальцем. Не зря же он всегда чувствовал свою избранность!
Легко научился играть на гитаре. Бард Владимир Высоцкий был всеобщим кумиром, и Ваня часто выступал с его песнями на школьных праздничных вечерах. Пел и другие песни, особенно, самые модные, из кинофильмов. Голос не сильный, но с приятным, волнующим девичьи сердца, тембром. Главное, пел от души, и слушатели это чувствовали. Особенно старались хлопать девчонки, с которыми он уже пошалил несколько раз.
Школу закончил почти на все пятёрки. Единственную четвёрку поставила учительница литературы, которая была вне себя от ярости, когда узнала, что её пятнадцатилетняя дочка собирается броситься с пятого этажа из-за этого ублюдка, который не пропускает ни одной юбки. Дочку едва уговорили спуститься с крыши. Всё обошлось, но разговоров было на весь город.
Ваня собирался ехать в Москву, поступать на юридический факультет, но подвёл разбившийся на мотоцикле отец, любил погонять с друзьями на трассе.
Но больше всего юношу потрясло собственное предвидение аварии отца. Накануне приснился сон, он даже слышал рёв мотоциклов, ослепительный свет фар в ночи, и глухой удар. Запрокинутое и окровавленное лицо отца, освещённое дрожащим, мерцающим светом фар.
В воскресное утро за завтраком рассказал свой сон, вполне разделяя опасение матери, от риска нужно держаться подальше.
— Не будь бабой, — резко ответил отец. — Сотни раз гонял. Пока никто ещё не разбился.
— Вот именно, пока! Сам сказал! — зло выкрикнула мать. — Пора бы угомониться, не мальчик!
— Да ну вас! Что старое, что малое.
А вечером им позвонили и сообщили номер палаты, куда положили Павла Разносцева. Вот и догонялся. Всего покалечило. Неделю лежал в коме. Ушли все деньги, которые откладывали на чёрный день. Вот он и наступил, как и для всей страны, развалом и полным обнищанием народа.
Пришлось поступить на заочное отделение юридического института, а сам, чтобы помочь семье и быть на плаву, начал ездить с другом Никитой в Китай за тряпками.
Благодаря знанию английского и французского языка поездки были настолько удачными, что они задумали всерьёз заняться бизнесом, открыть свой магазин на пару.
Магазин и поездки отнимали всё свободное время, и Жан, то бишь Ваня, который решил, что не пристало бизнесмену представляться простым русским именем, забросил учёбу, и с головой погрузился в делание денег. Он ни в чём себе не отказывал, поэтому денег было нужно всё больше и больше.
Мать ругала его, мол, на четвёртом курсе не бросают институт, потерпи, как-нибудь вывернись. Жан соглашался с нею, но делал своё.
Неожиданно, да нет, вполне ожиданно, умер отец. Отказали почки, напичканные лекарствами.
Через неделю пришла повестка в военкомат. Благо, настали времена, когда все продавались и всё покупалось. Ухнула вся свободная наличность, и даже пришлось занять у Никиты пять тысяч долларов. Но свобода ценнее.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2012/12/15/1890