Отрывок из повести Остров серебристого дельфина
Подруга
Как сохранить духовные ценности, когда древо твоей жизни с корнем вырвано, все привычное и родное проглочено чудовищем перестройки?
Требовательный громогласный звонок распорол мягкую уютную тишину, как лезвие плоть. Этот допотопный, круглой формы и ничтожных размеров гремящий механизм, был ввинчен в дверной косяк так намертво, что, казалось, его можно удалить только вместе со стеной. Стоило дотронуться до него пальцем, как вся квартира наполнялась ревом динозавра. Каждый раз при этом Женю подбрасывала вверх взорвавшаяся в груди пружина, а сердце обрывалось с сосудистой веточки и падало в похолодевший живот. Миллион раз она клялась себе как-нибудь изловчиться и отодрать, отковырять, отпилить, этот хрестоматийный экспонат социалистического быта, но так ни разу и не попыталась перейти от клятв к делу.
Звонок был нескончаемым, как будто заело. Какой-то нахал прилепился пальцем к кнопке, как комар к темени. Обычно, так звонили либо контролеры из энергосбыта, либо попрошайки. Через глазок не разберешь. Женя не торопилась. Открывать было небезопасно, но не потому, что она кого-то боялась, а потому, что в приоткрытую щелку двери Ваню мгновенно, словно сквозняком, выдувало в подъезд. Потом мальчонку несло во двор, а там – ищи его свищи. Поэтому, прежде чем открыть дверь, маменька брала сыночка за воротник, как берут собак за поводок. Только потом медленно приоткрывала дверь, оперившуюся рваными клоками дермантина, и предупредительно подставляла к ней ногу. Так она преграждала потусторонним силам проникновение внутрь своего жилища.
Если бы можно было описать словами эти силы!... Это были исключительно женщины и дети, просящие подаяние. Своим видом они походили на узников Маутхаузена, которых Женя однажды, еще школьницей, увидала в одной страшной книжке. Впервые в жизни она пережила ужас. По этой причине кошмарный литературный труд был запрятан в самый дальний, самый темный угол дома. По этой же причине она опасалась открывать дверь, боялась омерзительного ощущения вязкой жути. Но как, куда спрятать то, что каждый день стучит в твое сердце, ломится в твои двери, дышит тебе в лицо безнадегой и заражает тебя ею, словно вирусом, под боком третьего тысячелетия, блистающего совершенными технологиями и искусственным интеллектом, словно шапка Мономаха на мужицкой вшивой головенке?
Глядя через узкую щель на всех этих старых и малых, а порой и юных просительниц, Жене казалось, что конец света уже настал, что все эти люди, бродящие по миру, на самом деле – тени умерших, заблудившихся в поисках заветной двери, за которой – свет и освобождение. А подаяние для них –всего лишь повод. Они легко узнаваемы. Во всем их облике смирение и кротость, как перед алтарем. Всегда повторялось одно и то же – длинный звонок и зыбкий голос: «Подайте Христа ради». В выемках глаз– глубина, некое знание, не подвластное смертным.
Женя даже последнюю корку всегда делила с ними. Отдавая кроху хлеба, она надеялась взамен получить кроху тех тайных истин, которые эти зыбкие выходцы из параллельного мира разносят по домам в лихорадочных светильниках своих глаз. Они снова и снова настойчиво возвещают бесконечным звонком в дверь о том, что явились для передачи малой толики правды. Безработные, беженцы, брошенные старушки в платочках, дети умерших родителей, одинокие мамаши, беременные цыганки…
Но, однажды, звонок рявкнул так коротко, что Женя даже не успела испугаться. На лестничной площадке стоял мужчина средних лет, черный как головешка, истОченная до объемов фитиля, то ли огнем, то ли волнами житейских бурь. Для хозяйки его появление было столь необычным, что она долго не могла понять чего он от нее хочет. Он говорил на ломанном русском языке, смахивающем на туземный. Мужчина был одет в элегантный, с матовым отливом светло-серый костюм, скрывающий его худобу. Воротничок рубашки слепил белизной, а туфли отбивали световые блики. Его демонстративно светский вид говорил «не подумайте обо мне плохо, я не попрошайка» и совершенно сбивал Женю с толку. Этот человек держал на руках малыша такого же черного, как и он сам. Ребенок был совершенно недвижим, словно кукла. Угольки его глаз устремляли на женщину непрерывное антрацитовое сияние. Когда Женя протянула кукольному мальчику пресный, слепленный из чего ни пОподя пирожок, дитя ожило, прозрачными пальчиками впилось в черствую плоть выпечки, моргнуло и улыбнулось. Глядя, как крошечный ротик приникал к неудобоваримому мучному изделию и мило шевелился, а антрацитовые глазки ожили, стали мигать и вспыхивать сигнальными огнями, Женино сердце в стотысячный раз с силой сжалось, выплескивая из всех своих клапанов в грудную клетку, жгучий яд жалости. Он мгновенно заполнил горло – ватным параличем, виски – боем наковальни, а глаза – горячим соленым потоком. В очередной раз женщина дала себе слово избавиться от проклятого звонка, который каждый раз доводил ее до слез.
Звонок все ревел. «Не буду открывать. решила Женя, – Я устала. И вообще, меня нет…» Но звонок не унимался. «А вдруг это работники энергосбыта?» – подумала она, – Нельзя не открыть, иначе будут неприятности. Эти товарищи и мертвого поднимут из гроба».
Люди эти были совсем иного рода, словно, с другой планеты. У них круглые животы, заплывшие жиром глаза, казалось, что и мозги тоже. Только перед ними откроешь двери, как они вместо «здрасьте» тебя – обухом по голове: «Почему сразу не открывали? Заметали следы хищения? Отвечайте!» Уж лучше открыть не мешкая да поскорей избавиться от них, от тошнотворного запаха сальных тел, утроб, вечно набитых тухнущей скоромной жратвой, лезущей гнилой дрянью из их ртов, кислой вонью сального пота из-под шапок. Женю мутило от их гнусаво-наглых фраз, воровского шнырянья масляных глазок по ее жилищу и по ней самой.
Припав одним глазом к двери, а другим глянув на сына, подкрадывающегося к двери, она ухватила его за воротник-ошейник и приоткрыла дверь. Но уже через миг распахнула ее настежь. Увиденное ошарашило. На пороге стояла ее подруга Белла на шестом месяце беременности, держа за руку вопящую дочку Леночку. На заплаканном женском лице лиловел здоровенный фингал. «Свежий», – подумала Женя. Было ясно, что случилось нечто экстраординарное. Впрочем, Белла нередко переживала разные истории, казавшиеся Жене самым обычным явлением, законно прилагающимся к ее подруге, которая сама по себе была «явлением», возведенным в третью степень. Она вкатилась в коридор, держась одной рукой за живот, а другой волоча за собой пятилетнюю девочку, брызжущую слезами. Из-под детской шапочки выстрепались белые локоны – они были совершенно мокрыми от снега и слез. Женя присмотрелась к расплывшемуся на полщеки синяку и, сжавшись, как от вида кроваво-рваной раны, выдохнула со стоном вопрос.
– Как?... Что?... Кто?...
– Николашка, – сдавленно прозвучал ответ. Несчастная спрятала распухшее лицо в ладони и, задрожав, по-бабьи завыла. Женя увидела кровоподтеки на ее руках – кожа на запястьях была, словно наждачкой, стерта до мяса. У Журавлевой внутри все заныло. Как ребенка, она раздела и разула свою страдалицу, уложила ее на диван, к синяку приложила лед. Сначала накапала пострадавшей корвалолу (пульс зашкаливал), потом заварила чай, придвинула к дивану табуретку, накрыла вышитой бабушкиной салфеткой, поставила неизменные пирожки собственной выпечки на девственно-белом блюде, сахар кусочками в картонном панцире коробки, янтарный напиток в стройной чашке с ободком и восклицательным знаком мельхиоровой чайной ложки. Проделала все, не торопясь. Не накормить хотела (какой там мог быть аппетит!), а отвлечь, успокоить.
Леночка, съев пирожок и выпив чаю, успокоилась, повеселела, локоны высохли, круто завились, заблестели и запрыгали над кукольным личиком, как пружинки. Вдвоем с ВанькОм они беспрепятственно перевернули вверх дном ящик с игрушками посреди зала и, разбросав их по всей комнате, шумно играли, никем не притесняемые.
Белла никак не могла прийти в себя. Женя волновалась, и, так как у нее не было в квартире телефона, собралась было к соседям, чтобы вызвать скорую помощь. Но подруга ей сказала, взяв за руку:
– Не ходи никуда, посиди рядом.
Голос ее прошелестел и затерялся, как осенний лист, оборванный ветром. Она вздохнула, как раненое животное, без демонстрации и призыва к сочувствию. Закрыв лицо руками, Белла какое-то время лежала молча, а когда отняла их, то заговорила с отчаянием:
– Как мне жить? У меня двое детей, причем от разных мужей. Первый – гад, жадный, как паук. Мало того, что алименты у него можно выдрать только через суд, так он еще, сволочь, требует, чтобы я разделила свою собственную квартиру, так как ему, понимаешь, негде жить со своей новой женой. Ту квартиру, которой по сути нет, а есть избушка на курьих ножках, повернутая лицом к помойке. Ту квартиру, за перспективу которой мне пришлось перезнакомиться близко со всеми постсоветскими шишкарями.
Женя при этих словах живо припомнила все «прелести» ветхого жилища, расположенного вблизи устрашающей кучи мусора. У развалюхи отсутствовал фундамент. От этого стены, потолок, пол, столярка, словно расползались по швам, а сквозняки, пауки и мыши царили здесь круглый год и были непобедимы. Незабываемые впечатления оставляла черная прожорливая печка-душегубка, дающая вместо тепла чад и вонь; расположенные вне жилых стен все абсолютно удобства; деревянный забор, за давностью лет готовый рухнуть от прикосновения руки; водяная колонка и зимой и летом ни живая, ни мертвая; вечные тазики, ведра и корыта с водой и без воды; дырявый заплесневевший потолок; сарай, заваленный под завязку чем ни попадя; голая глинистая основа всего этого невозможного человеческого пристанища, которая после дождя расползалась и скользила под ногами во дворе, как в гололед. Белла, чтобы сохранить тепло и уют ближе к зиме зазывала мастеровитых мужичков. Они на время что-то подлаживали, подклеивали, подмащивали. Но, вскоре, разруха в доме усиливалась. И чем старательней пытались ее устранить, тем сильнее и скорее она ужесточалась. Белла стучала во все инстанции, но все было бесполезно. Тогда она применила простой женский способ решения проблем, и дело, кажется, сдвинулось с мертвой точки.
Женя часто выручала свою подругу. Помогала ей по ночам воровать уголь с территории котельной, присматривала за дочкой, когда необходимо было «женским способом» порешать вопросы, прятала ее у себя от разъярившихся самцов, делила с нею свой стол и кров, давала деньги в долг, когда они были. Женя жалела и любила Беллу, как сестру, за ее радостный смех, подвижность и легкий нрав. И сейчас она была рядом со своей подругой, сидела у ее ног и слушала.
– Второй муж, как выяснилось – алкаш и шизик. Посмотри что он со мной сделал.
Белла снова принялась дрожать и всхлипывать, грозя вот-вот залиться плачем с новой силой, но Жене удалось предупредить надвигающуюся волну плача. Она сжала в руках ее израненные кисти и сказала два слова, мудрых в своей простоте: «Подумай о ребенке». И женщина успокоилась.
У нее было красивое имя, а также фигура, лицо, волосы, походка, жесты, голос. Но почему-то ей жестоко не везло с мужьями. С ней происходили разные трагические истории, детали которых в маленьком городке, как шило в мешке, невозможно было утаить. Семейная жизнь у нее не клеилась, подруги ее избегали; работать она нигде не могла – мужчины ее смертельно ревновали, женщины люто ненавидели, начальники в первую же минуту тащили в постель. И причиной всему была то ли ее влекущая внешность, которая, как экзотический цветок мух, приманивала сильный пол, то ли ее природная склонность к флирту. В народе про таких говорят – «слабая на передок». Но Женя думала иначе. Она считала, что во всем виною то, что в городке повывелись мужики. Это резко проявилось в последние годы. Раньше их было пруд пруди, особенно носителей погон: офицеры, зеленые лейтенантики, капитаны, майоры, прапорщики, мичманы, летчики, сухопутные морячки, ну, и на худой конец, солдатская братва, проходящая срочную службу. При наличии нескольких воинских частей, полка, базы, аэродрома их поселок являлся военным городком важного значения. Ох, и было где дамам разгуляться! Женщины отдавали свои сердца военным, потому что они были галантны, при встрече целовали ручки, красиво маршировали на параде, умели танцевать вальс и держали свое офицерское слово. А так как после развала Советского Союза мужчины в военной форме исчезли, то не осталось никого, кто целовал бы дамам ручки и отвечал за свои слова.
Вместе с воинскими частями прежняя жизнь в гарнизоне была как бы ликвидирована. Военнослужащие, в основном, разъехались кто куда, оставив целый город пустовать. Некоторые остались, подали в отставку и переквалифицировались в предпринимателей. Некоторые служивые, что уволились в запас, намертво застряли в городке, запили без дела, и скоро они были стерты с лица Земли – кто умер в пьяном чаду, кто свел счеты с жизнью. То и дело по поселку летели ядовитые стрелы посмертных известий. Со временем они перестали ранить больно. Каждый день по одному и группами люди в городишке умирали с математической методичностью. Казалось, что Некто организовал заполнение ячеек смерти, по примеру сот или лотков для куриных яиц, человеческими отходами. Женя представила, как этот Некто нажимает на дьявольскую кнопку и производит чистку в их Краснополье. Когда на бывших сельскохозяйственных угодьях, где раньше невдалеке от городка выращивали свеклу, а еще раньше, когда они не были возделаны и на них паслись зайцы, все ячейки смерти будут заполнены и запечатаны веками забвения, тогда на девственных нивах снова станут пастись зайцы.
Женя молча смотрела на подругу, а та все говорила сквозь слезы и говорила. Она рассказала, что ее новоиспеченный супруг, этот жалкий дегенерат, некогда причисленный к касте военных, а ныне пополняющий собою армию безработных и алкашей, этот псих и радиоактивный кастрат, отработанный презерватив, отрыжка удава, чирь на заду дистрофика, чемодан без ручки, это бессловесное ничтожество, вдруг, ни с чего, обнаружился как идиот и садист.
Оказывается, что сегодня, после ритуальной утренней перебранки, когда дочка была у бабушки и, казалось, ничто не предвещало беды, вдруг глава семейства неожиданно схватил свою возлюбленную вверх тормашками и поволок ее за ноги на кровать.
– Когда он перевернул меня вниз головой, – сказала Белла,-- ребенок почувствовал опасность и стал биться и вырываться наружу. Я закричала и схватилась за живот. Плод был готов из меня вывалиться.
– Куда же он вывалился бы?—возразила Женя, – Вверх, что ли? Ну, если бы только выпорхнул, как воробей…
– Не смейся, – строго сказала Белла и перестала плакать.
«Вот и хорошо, в тяжелой ситуации юмор не помешает». – подумала Журавлева , но промолчала и сочувственно покачала головой. Подруга со злостью в голосе, но, зато, без рыданий описала всю сцену насилия, от чего Жене стало плоховато.
– Он бил меня ногами в живот и кулаками по лицу, потом привязал меня к кровати веревками, как поросенка к вертелу, связал руки, ноги, а рот завязал платком. Да так завязал, курва, что у меня нос оказался закрытым. Я не могла дышать. Не знаю, от чего он взбесился. Наверное, приревновал к очередному телеграфному столбу.
С телеграфным столбом плохо ассоциировались начальник бензоколонки, заведующий рыбным магазином и еще пара-тройка недозрелых юнцов, состоящих в положении пажей. В этом не было ничего противоестественного. Мужчины косяками ходили за Беллой – она была чувственно-нежна и очень уж хороша собою, даже будучи беременной. Особенно, будучи беременной.
– А самое страшное, – продолжала она, – он не признает ребенка, считает, что его мне заделали поклонники.
– Что, все сразу в один день?
– Этому кретину разве что вдолбишь? Он уверен, что раз он служил на подводной лодке, то у него детей быть не может. Он и меня в этом уверил. А я уши развесила и бдительность потеряла. Когда тот злосчастный панариций на пальце вскочил, когда стала по всем врачам бегать, тут только и обнаружилась моя беременность.
– И где ж ты откопала своего подводника? Мало тебе было своих вояк, сухопутных?
– Ну, ты же знаешь, что к моему берегу, обычно, прибивается то дерьмо, то щепка.
История с беременностью Беллы развивалась у Жени на глазах. Подруга хотела избавиться от нежданного ребенка, но из-за панариция на пальце врачи отказались делать аборт, побоявшись заражения крови. Та в свою очередь побоялась сообщить Николашке о случившейся неожиданности и, оставив его на месяц одного, поехала к брату в Южно-Сахалинск, на что-то рассчитывая. Родные отговорили ее лишать ребенка жизни, и через месяц Белла спокойно вернулась домой посвежевшая и округлившаяся. Вскоре она пожалела, что приехала обратно. Но куда же ей было деваться, если она была гражданкой Украины?..
Короткий зимний день быстро закончился. Хозяйка уложила беженцев на свою железную кровать, такую широкую, что на ней можно было бы ложиться поперек, а сама легла на узеньком диванчике. Наступила ночь, и Женя, укрывшись с головой, стала мечтать о свидании с Делфом.