Сказать или пока оставить, как есть? А если сказать... Как?
«Центр защиты прав детства» - казённые слова на ничем не примечательном здании. Перед тем, как открыть дверь, Анастасия глубоко вдохнула, выдохнула. Ух! Это происходило само собой каждый раз, когда надо было шагнуть из своей обычной жизни в этот не простой мир обманутого детства.
Максим сидит за столом, рисует, прикусив кончик языка. Рядом книга, с которой не расстаётся. Украдкой глянет и опять делает вид, что очень увлечён. Он сразу показался ей особенным: подвижный, с искоркой в глазах, рассудительный. Самое интересное, она почувствовала это: угадывалась в нём сила духа, такой – маленький настоящий мужчина. Девушка подсела к столу. Некоторое время изучают друг друга. Молча. На обложке книги – удалой Емеля сидит на печи, рот до ушей, красная рубаха усыпана горохом. «Русские народные сказки». Книга привычно открывается на самой любимой странице: «Жили – были бедные-пребедные… Единственным сокровищем был сыночек…». Понятно. Она заглядывает в рисунок мальчика: внизу, крупными буквами – Мама.
Напоминание о мачехе горчило память. Мутные сосульки, застрявшие в сердце, давно обмякли, острые верхушки не кололи так больно, как раньше. Лишь изредка, истаявшие ледышки дрожали на ресницах, оставляя следы застарелой обиды. Как сейчас.
Она будто набрела на подёрнутый дымкой период между детством и юностью. Вязкая, скребущая грудь пустота поселилась в доме, когда они остались вдвоём. Оба: отец и дочь не знали, что им теперь делать с этой бедой и как жить дальше, и вообще: смогут ли справиться со свалившимся невесть откуда горем. Тяжело… Мучительно трудно смириться с мыслью, что её больше нет. «Эх….», - мужчина скребанул по груди пятернёй, уронил голову в большие ладони, спина затряслась в немом плаче.
– Папка, родненький, - она уткнулась в его плечо, судорожно подыскивая слова, способные заглушить их общую боль. Горевали, обнявшись, не замечая холода нетопленной печи и сумерек, заглядывающих в окна.
– Ничего, дочь…Что поделаешь, придётся как-то привыкать. Ты только учись, как мама хотела. А я…сделаю всё, что должен, не подведу. Одна ты у меня осталась, кровинушка родная.
Слова захлёбывались от тоски по матери и жалости к отцу, не находя выхода и вдруг прорвались потоком от избытка чувств. Настя пыталась утешить, как могла. Она почти взрослая и всё умеет: сварить, постирать, и даже эти большие пододеяльники, которые неудобно гладить – сможет, справится… И со скотиной управляться умеет, да мало ли…
Отец крепился, сопротивлялся козням угрюмой доли, нагружая себя работой сверх меры. Траурная тишина не давала забыться, хотелось разорвать её, выгнать криком скопившуюся боль, но терпеливо скрывал, гасил душевный порыв. Скорбь, не зная выхода, грызла, подтачивала изнутри, нещадно сжимала сердце, то удушьем хватала за горло. Сник, скукожился, будто ростом стал ниже родитель. Лицо сделалось серым и безразличным. По ночам слышно было, как он ворочался в соседней комнате, мучаясь от бессонницы, вставал, уходил в мастерскую. Лихо ему было. Ох, лихо! Не помогало и народное средство от всех напастей.
Детская беспомощность металась, как загнанный зверёк, не в силах помочь.
– Господи, миленький, помоги! Ты же, всё можешь, сделай хоть что-нибудь. Если по-другому нельзя, пусть мне будет хуже, только помоги! Помоги ему…Прошу тебя,- неумело молилась Настёна.
По стечению обстоятельств или молитвы дошли по адресу, но спустя время, всё изменилось. Походкой хозяйки вошла Ангелина в гостеприимный и по-сиротски простой дом. Статная, со строгим разлётом подрисованных бровей, с губами-ниточками на холёном лице, она заполнила собой всё пространство их тихой жизни. Неприветливая красота скорее снисходительно, нежели благосклонно, приняла ненавязчивый интерес, проявленный вскользь усталым от одиночества отцом.
Не забыть первое впечатление от знакомства: томный аромат духов очаровывал и обманывал, полуулыбка, будто забытая на строгом лице, прятала настоящие чувства, предупреждала о скрытой опасности. Никогда не знаешь, что можно ожидать от хищника, умело маскирующего намерения. Властный характер, не терпящий возражения, проявлялся во всём. Уверенная походка, жесты и этот поворот головы - актрисы перед камерой. Привыкшая к восхищённым взорам, женщина знала себе цену. Настя терялась и опускала глаза под прицелом холодного, прямого взгляда, проходящего сквозь неё. Но видя, как отец посветлел, ожил, старался сгладить шероховатости в семейных отношениях, дочь втайне надеялась, что эта натянутость, скрытая неприязнь - временна, просто надо привыкнуть друг к другу. Озабоченность отца понимала чутким сердцем и прятала обиды, чтобы уберечь близкого человека от лишних тревог. К тому же, в ней взрослела женская интуиция, которая подсказывала: ночная кукушка дневную перекукует…
Выбор отца не радовал, казался нелепым. Будто случилось недоразумение: заезжий театр уехал, а прима задержалась, продолжая играть главную роль, а они с отцом - зрители, участники спектакля и по совместительству прислуга.
Когда отца не было рядом, Настя чувствовала себя неуютно чужой в родном доме, натыкаясь на упрекающее молчание мачехи. Уходя от конфликта, девчонка невидимой тенью исчезала из поля зрения. Единственной отдушиной, спасением был бессловесный друг, с которым без стеснения можно было поделиться переживаниями, настроением и слезами. Их дружба была маленькой тайной, о которой догадывался только отец.
*******
Граф - отцовская гордость и их общий любимец. Высокий мускулистый жеребец был грешным сыном благородного породистого скакуна. Но «кляксы», упавшие на мышастую атласную кожу, раз и навсегда вычеркнули его из привилегированного списка чистокровной элиты. Что ж, случается и голубую кровь разбавляет водица, в природе нет страховки от сбоев.
Перед приходом Насти конь прислушивался, вытянув шею, замирал, навострив уши «зайчиком». Стоило различить в окружающих звуках знакомые шаги, нетерпеливо приплясывал, бил копытом, приветствовал по-лошадиному, не скрывая восторг. Мягкими губами брал с руки гостинец, оставляя в ладони живое тепло. Девочка гладила по тёмному «ремню» вдоль длинной спины, обнимала за шею. Конь волнообразно вздрагивал, косил из-под жёсткой чёлки огромными влажными глазами, тыкался мордой в плечи и голову, а то выдавал излюбленную забаву: фыркал в самое ухо. Умный Граф добровольно подставлял голову под уздечку. Если седло с потником оставались нетронутыми, ложился на брюхо, ждал, когда Настя заберётся на спину и, поднявшись на ноги, степенно вышагивал из загона.
Заливные луга подмигивали васильками, раззадоривали, пьянили запахами душицы, иван-чая, кукушкиных слёз и …свободы! Наедине с природой девичья печаль улетала звонкой песней к выцветшему небу. Нарезвившись, они отправлялись к тихой заводи, окружённой дымчатыми островками краснотала. Извилистая речушка встречала тишиной и светлой благостью. Кругом: на играющей от солнца водной глади, песке, листьях дремала истома. Любителя купаний с трудом удавалось удержать, чтобы он остыл после бега.
– Да не торопись, потерпи немножко! Знаю я твои хитрости, озорник, - смеясь, выговаривала Настя коню, который играючи поддал снизу крупом.
Потом вместе отводили душу, разбрасывая брызги, наслаждаясь короткими радостями жизни. С кругами по воде рассеивались тревоги. Конные прогулки были самыми счастливыми моментами уходящего детства.
Как-то вечером Настя случайно подслушала разговор между мачехой и отцом.
–…Пусть поживёт у неё, бабка согласна, - уговаривала Ангелина. Обнимая, прижалась к щеке мужа:
– Дождёмся, ещё свои будут…
Слова мачехи обожгли. Из неоткуда вспыхнувшая злость застучала молоточками в висках, мурашками пробежала по телу, дрожь в ногах выдавала волнение. Настя уже не слышала, как сердился, возражал отец. Закрыв глаза, припала к косяку, пальцы до боли сжались в кулаки.
– Что-то не очень спешат завестись «свои». Вон, уже седину закрашивает – я видела, видела! Свои… А я кто? Чужая? Чужая… Чу-жа-я! - мысли хлестали наотмашь. Ноги сами понесли в конюшню. Друзья по-кошачьи неслышно выскользнули со двора. Хлопнули ворота. Конь взял с места намётом, уловив состояние человека. Топот копыт пронёсся по блекло -голубой дороге, удаляясь к холмам за лесом.
Граф скакал на полных махах, унося наездницу в прохладу сумерек. Казалось, лес бежал навстречу. Лёгкие ноги несли вытянувшееся тело коня, едва касаясь грунта. Будто призрак стремился к краю земли, где небо раздвигалось, уступая отчаянному бесстрашию.
Впереди зачернел овражек, но Графа уже не остановить, в чёрных шарах глаз плеснула безуминка. Ликующая дерзкая сила просилась наружу. Настя нутром поняла этот загадочно манящий вызов и вдруг пронзительно ясно осознала живую, ощутимую связь между ними. Беспокойное сердце не справлялось с пламенем чувств, тесно ему было в груди, сметая невидимые преграды, оно рвалось наружу. Чудом открывшееся родство слило воедино животное и человека. Теперь у них было одно большое сердце на двоих. Она поддала ногами. Получив посыл, конь на полном скаку оторвался от кромки впадины, вытянулся в полёте над тёмным логом. Упругий, дерзкий полёт перехватил дух! На мгновение всё замерло.
Следы от копыт остались на противоположном берегу, а с ними и ещё что-то смутное из детских снов. Они взяли препятствие. Вместе, на одном дыхании. Завершив прыжок, Граф ещё вскидывал голову, всхрапывал. Мускулы перекатывались от возбуждения. Спешились недалеко от старой, взлохмаченной вербы. Конь будто слышал человеческие мысли. Виновато опустил голову, смотрел грустно-вопросительно. Оба притихли от предчувствия неизбежности разлуки.
Вечер выплакал росы на травы. Они волновались, шептали ветру о сокровенном:
- Чужая – НЕ родная… Родная – одного рода, одной крови. Родная кровь – та, что связывает навсегда, чей зов нельзя не услышать, его чувствуешь всегда, везде, на любом расстоянии. Родство невозможно потерять или забыть.
Граф вздохнул близко-близко, словно хотел утешить, потянул за косу.
– Дурашка! – потрепав за гриву, Настя задумчиво гладила и гладила крепкую шею.
Верный конь доверчиво потянулся к ласковым рукам, замер, закрыв глаза от удовольствия.
А дома ждала беда. Полной ложкой намерила судьба горе горькое. Не зря сокрушённо крестились, охали бабки, когда гроб для матери оказался велик. Сбылись народные приметы. Бледное до синевы, неподвижно заострившееся лицо отца, мужчина в белом халате, причитания мачехи, и люди, много людей вокруг. Настя хотела закричать: «Папа!», но не смогла. Казалось: холодная, чужая ладонь сдавила горло. После похорон, бабушка забрала внучку к себе. Полдня пути и знакомые с детства места остались позади. Долго приходила в себя осиротевшая душа.
– То ли немая девка-то? – спрашивали соседки.
– Тише!- циркала на них баба Мотя, - заговорит ладушка моя. Даст Бог, выправится.
Через полгода она и вправду заговорила, когда новости застали их с бабушкой врасплох. Ангелина всё- таки дождалась «своих». Да не успела насладиться материнским счастьем, в несколько дней сгорела, как свеча после тяжёлых поздних родов.
Повзрослев, Анастасия разыскала Детский Дом, где находился единокровный братишка, никогда не видевший их общего отца. Она давно всё решила для себя: не должен человек мыкаться по свету один одинёшенек, когда есть хоть один родной человек. И обрубленные корни способны дать свежие ростки.
–Максим, - решилась она, Максимушка, я твоя сестра. Слышишь? Родная сестра.
–По отцу,- добавила, запнувшись.
Девушка прижала голову ребёнка к груди. Из далёкого далёко вспомнились отцовские слова.
– Кровинушка моя родная, никому тебя не отдам.
Взгляд скользнул по книге, где: «Жили-были бедные-пребедные…»
Хотелось верить, что всё закончится, как в сказке со счастливым концом.
Томск. 2012 г.