(Из цикла «Слобода Кизияр: плебейские рассказы»)
Жила на Кизияре одна колоритная личность – Иван Тутка. Он имел две клички: Сухорукий и Косондылый. В глаза слободчане называли его по имени – Иван, а за глаза по кличке – то Сухорукий (когда не сердились на него), то Косондылый (когда сердились). Он был инвалид с детства – правая рука у него не работала и висела, как плеть, хотя по размеру в длину не отличалась от левой руки, здоровой. И ладонь была как ладонь, только вялая. Когда он был в одежде, то казался вполне нормальным. А стоило раздеться, тут же бросалось в глаза, что рука усохшая: костяк вырос, мышцы – нет.
Природа, обделив его в одном, вознаградила в другом, в частности, не пожалела тех качеств и тех количеств, которые во все века и во все эпохи были в цене и рассматривались не иначе, как мужское счастье. Иван буквально купался в этом счастье, разбрызгивая его налево и направо. Не удивительно, что отношение к нему слободчан было двойственное: у женщин – позитивное, у мужчин – негативное.
Зимой Иван не работал – как инвалид, он имел на это право – и целыми днями, по выражению злоязычных слободчан, валялся пузом кверху. Зато летом работал всегда. И всегда в одной и той же должности – сторожем на баштане.
Вот и тем летом он устроился на баштан – охранять созревающие арбузы и дыни. К баштану примыкало огромное кукурузное поле, примерно километр на километр. Это поле было Ивану в высшей степени на руку: кукурузные джунгли скрывали все подступы к охраняемому объекту, поэтому кто к Ивану приходит, кто уходит, и вообще, что в тех джунглях делается – со стороны слободы было не видать.
Впрочем, по центру баштана был добротный курень. Он стоял на открытом месте и хорошо просматривался. Днём проскочить в курень незамеченным было практически невозможно – обязательно какая-нибудь «зараза» окажется поблизости и увидит. По крайней мере, левые женщины этого страсть как боялись. Иван мог бы приводить их туда ночью, когда ничего не видно, но ночью они вообще не соглашались встречаться – ни в курене ни где бы то ни было: все хотели спать дома, дабы слыть порядочными. Вот и оказалось кукурузное поле самым подходящим местом для романтических встреч.
Оно и понятно: если ночью наставить мужу рога было для женщины сложно, то днём – ничуть не сложно. Днём муж вкалывает на работе, а жена в это время берёт мешок и как рачительная хозяйка (в глазах соседей) идёт в поле рвать берёзку. (Здесь под берёзкой подразумевается трава, любимая всеми травоядными животными, вьюнок иначе называется.) А там, в поле… нырь в кукурузные заросли – и пошла себе по междурядью к Ивану. После свидания тем же путём и возвращается, успевает ещё и берёзки нарвать.
Иван до такой степени был уверен в своих чарах, что клал глаз даже на дам благородных кровей. Рядом с Кизияром, буквально через железнодорожное полотно, размещался Военный городок. Слободчане бегали туда в магазины. Многие работали там по вольному найму – на стройке, в столовой, в медсанчасти, на уборке обширной территории.
Ивану приглянулась жена одного офицера, Альбина, лет тридцати от роду. Красивая-красивая. Муж её был в высоких чинах, создал для семьи идеальные условия жизни, но дома бывал редко – ответственные командировки (вплоть до Кремля), иногда довольно длительные, а если не командировки, то всевозможные собрания, совещания, заседания и учения. Как-то в магазине Альбина уловила на себе пронзающий, магнетический взгляд Ивана – и этот взгляд так своеобразно на неё подействовал, что у бедной женщины даже низ живота потянуло от желания. Они познакомились. По опыту Иван знал, что с его данными знакомство – это уже 90% успеха.
Теперь предстояло склонить её к главному... Но склонить никак не удавалось. Время шло впустую. Чтоб ускорить процесс, Иван прибегнул к старому, испытанному приёму: стал делать вид, будто остывает к ней. О, как она засуетилась!
Согласие не заставило более себя ждать. Иван пришёл в магазин за папиросами, и они столкнулись нос к носу, как бы случайно. На самом же деле – не случайно: был вторник, день их конспиративных встреч. Она сама заявила – капризно, как какая-нибудь царица: «Желаю посмотреть, в каких условиях ты трудишься». Иван по горячим следам назначил встречу на кукурузном поле, рассказал, как добираться – и пошёл приводить себя в порядок. Встреча состоялась уже через два часа после этого разговора.
Она пришла. Он уже ждал. Тратить время на «телячьи нежности» не стали – сразу приступили к делу. Иван расстелил видавший виды лапсердак, лёг на него сам, сверху – в позе наездницы – водрузил её. И только вошли в раж, только посыпались первые искры, как до их слуха, пробиваясь сквозь шумное дыхание и стоны экстаза, донёсся шорох кукурузных листьев, хоть и не очень близкий, но явно нарастающий. Сомнений не было: к ним кто-то приближается. «Да не притащила ли ты кого-то на хвосте!» – насторожился Иван, вытягивая шею и прислушиваясь.
Альбина запаниковала. Соскочив с ивановой «оглобли», она, как какой-то подранок, вертелась на месте, беспомощно озираясь и ожидая указаний. А Иван, как на грех, никак не мог справиться со штанами (рука-то, считай, одна). Поэтому он кивком головы обозначил направление, куда ей надлежит бежать, дабы не столкнуться с нарушителем их любовной идиллии и при этом не выскочить на открытое пространство. Он успел сказать, что, когда она добежит до лесополосы, пускай пересечёт её – там безопасно: на другой стороне она будет невидима.
Так она и сделала. Перебралась через лесополосу и, не сбавляя темпа, продолжала бежать и бежать вдоль этой полосы на север, подальше от злополучного места. Она боялась, не узнал ли муж и не послал ли солдат искать её. Отбежав на безопасное расстояние, заскочила в лесополосу и в изнеможении села на землю, прислонившись спиной к стволу какого-то корявого дерева. И только тут смогла перевести дух.
Вдруг её левая рука коснулась чего-то такого, что привлекло внимание. Она глянула – и увидела дохлую птицу, истлевшую и высохшую – свалявшиеся перья да просвечивающие через них косточки. От неожиданности и отвращения Альбина вскрикнула и собралась пересесть в другое место, но тут заметила на левой лапке скелета… кольцо, привинченное тонкой-тонкой проволокой – вначале она даже подумала, что это не проволока, а нитка «десятый номер». Женщина присмотрелась – кольцо настоящее, а не какое-то там самодельное, и это было видно даже через пыль и частицы мелкого мусора, которыми оно было покрыто. Превозмогая отвращение, она пучком сорванных с куста листьев сняла потускневшее кольцо и очистила от грязи. Кольцо засияло. И Альбина поняла, что держит в руках сокровище.
Это было старинное обручальное кольцо, широкое, толстое, инкрустированное бриллиантами. Она испугалась. Какая странная находка! В таком пустынном месте! На птичьей косточке! В голову не укладывается! Не колдовство ли какое-то? Оставить кольцо она, естественно, и не подумала: надо быть законченной идиоткой, чтоб отказаться от целого состояния. Вот только как оно попало на птичью лапу, и каким образом птица оказалась именно здесь – это вопрос.
Отсидев в лесополосе часа полтора-два, Альбина окольными путями вернулась домой. Вошла в квартиру, плюхнулась на диван и стала думать, к добру ли всё это или не к добру. Муж, конечно же, ничего не знает – её опасения были напрасны. В противном случае тут такое бы творилось! Но было тихо и спокойно. Дочка у бабушки, на каникулах. Она встала с дивана, прошлась по квартире, и ей показалось, что как-то не так скрипят половицы. Она прошлась ещё и ещё – да, совершенно не так. А потом она обнаружила треснутое зеркало, что стояло на комоде. Уходя три часа назад на свидание к Ивану, она пристально смотрелась в это зеркало – было целое, а тут тебе на! – вдруг треснуло…
Альбина всегда боялась треснутых и разбитых зеркал – считала, что это к несчастью – так ей внушили с детства. Пришёл со службы муж, поужинали, вечер прошёл как обычно. Про половицы и зеркало она ничего не сказала. Когда легли спать, он её ласкал. А она, подлая, представляла Ивана – так ей пришёлся по вкусу этот калеченый плебей. И все его грубые выходки, унизительные и какие-то животные, тоже пришлись по вкусу. Женщина понимала, что позорит мужа: променять такого заслуженного человека – в прошлом командира эскадрильи, а теперь крупного военачальника – на форменное ничтожество! Но, увы и ах, есть, видимо, что-то выше разума.
Утром Альбина обнаружила ещё одну трещину – на зеркале в ванной комнате. И эти трещины, будь они неладны, окончательно доконали женщину: в неё вселился страх. Именно страх погнал проштрафившуюся женщину к Ивановне, знахарке. Ивановна и лечить умела, и чаровать, и ворожить, а главное – видеть невидимое, то есть, по современным воззрениям, была ещё и экстрасенсом. Ивановна всё умела. Альбина решила узнать, не навлекла ли она этим кольцом несчастье на свою голову.
За несколько месяцев до описываемых событий на Кизияре произошла скандальная история. Мальчик Пуня (истинное имя Толик) лётал на велосипеде и сбил с ног врачиху Халину. Та упала в кювет и повредила руку. Ей поставили серьёзный диагноз: перелом луча в типичном месте и наложили гипс. Когда врачиха более или менее оклемалась, она потребовала у родителей Пуни компенсации за ущерб. Договорились полюбовно: мать Пуни, Вера Цыбуляк, помажет и побелит врачихе сарай – и квиты.
Прошло недели две, а может, три. Вера помазала и побелила сарай, подвела сажей – в общем, сделала его как картинку. Халина была довольна работой, женщины даже легонько обнялись на прощание – в знак исчерпания инцидента. Но когда Вера ушла, Халина обнаружила пропажу своего обручального кольца, старинного, золотого, с драгоценными камнями. И хоть кольцо хранилось в доме, а не в сарае, Халина была уверена, что его выкрала Вера.
Прямых доказательств, правда, у Халиной не было, поэтому в милицию она заявлять не стала. «Обращаться в милицию – дохлое дело, – рассудила потерпевшая. – Всё перевернут с ног на голову. Наверняка скажут, что налицо – эксплуатация человека человеком. Что культивирую рабство, заставляя советского человека вкалывать на себя, проявляя тем самым частнособственнические инстинкты. Что не могу избавиться от пережитков буржуазного прошлого. Зачем, спросят, советскому врачу такое дорогое кольцо? Что вы, баронесса какая-нибудь, что ли? И вообще, вы советский врач или не советский? Квалифицируют мои подозрения на Цыбулячку как поклёп на трудящихся. А то и дальше пойдут: будто бы я своим подозрением очерняю весь мировой пролетариат». Врачиха была права: эти штампы ставили налево и направо. А мерзкое слово «очернительство» не сходило с газетных полос.
И пошла Халина к знахарке, к Ивановне, благо что та доводилась ей дальней родственницей и украденное кольцо хорошо знала. И вообще, как увидим чуть позже, дорожка к ней была уже и без того проторена. Ивановна ничем ей не помогла, только напустила ещё большего туману: сказала, что ей сегодня снились кирцы (разновидность огородных колючек), а это значит, что все её предсказания будут сегодня крайне неприятными, так что лучше о них не знать, а то с ума можно сойти. «Оно тебе надо? – спросила Ивановна, и сама же ответила: – Нет, не надо». Так тайна пропажи врачихиного кольца и осталась тайной.
...И вот пришла Альбина. По дороге она всё хорошо обдумала и твёрдо решила, что про Ивана не промолвит ни слова ни полслова, ещё чего не хватает! Она же не самоубийца какая-нибудь! И про лесополосу не промолвит, а то потянутся ненужные вопросы типа: а чего тебя туда занесло? что ты там забыла? зачем лезла в самую гущу? одна была или с кем-то? Ещё проколется где-нибудь, отвечая на все эти глупые вопросы. Лучше сказать просто: пошла в поле нарвать дикого цикорию, и наткнулась на останки какой-то птицы – скелет да перья. Глядь, а на лапе – кольцо. Сняла его, протёрла – золотое. Забрала с собой (а что тут такого!).
Но смущает не это, – скажет она знахарке далее, – смущает другое. Через пару часов, мол, вернулась домой, с кольцом, конечно. Вошла в квартиру, малость отдохнула на диване. Потом встала, сделала несколько шагов по комнате и... о ужас! Что это? Половицы скрипят на все голоса, да так как-то жалобно-жалобно. Никогда такого не было. Заскрипели даже те, которые дотоле никогда не скрипели. Что-то нехорошее показалось ей в этом. Но главное даже не в половицах, главное – в зеркалах! Они потрескались, представляете! Оба зеркала треснули – маленькое, что на комоде, и большое – в ванной комнате! А треснутые зеркала – не дай Бог никому, и врагу не пожелаешь. И вообще, атмосфера в доме была, что называется, из рук вон. До сих пор как-то не по себе. Что случилось? Какова причина? Не кольцо ли виновато? Вдруг оно какое-то заколдованное? А выбросить жалко...
Альбину встретила и препроводила к Ивановне Нюрка, невестка знахарки. Кстати, за всю совместную жизнь свекруха ни разу не назвала её Нюра – только Нюрка, а точнее, Нюркя. Она почти не глянула на клиентку, сходу заставила ту подойти и протянуть ей обе руки. Взяв Альбину за кончики пальцев и подержав немного, строго спросила: «Чиго трымтиш уся? – и пока сбитая с панталыку женщина искала ответ, повернула её спиной, приблизила к себе, припала ухом к туловищу. – И стан гудить, наче б то тилиграхный столп. Проштрафилася небось? Нашкодила? Мужику роги наставила?».
Эти слова, какие-то вещие, пришедшиеся не в бровь, а в глаз, застигли Альбину врасплох и спутали все карты. Она не знала, что ответить, и в растерянности стала совать Ивановне кольцо на экспертизу, уходя от прямых ответов и сбивчиво мямля что-то. Ивановна взяла кольцо, поднесла к глазам и, будто нюхая, стала подслеповато рассматривать его. Потом спросила: «Шшо (ещё) хто-нЕбуть видал у тибе энто кольцо чи не?». Альбина сказала, что нет, никто не видал.
Тогда Ивановна поинтересовалась, откуда оно у неё. Альбина стала излагать всё по порядку, неукоснительно соблюдая заранее продуманную легенду. Но только она заговорила про дохлую птицу с кольцом на лапе, как Ивановна встрепенулась, азартно хлопнула себя ладонями по тощим бёдрам (у Ивановны была несуразная фигура: верх гипертрофированный, низ атрофированный), и прервала Альбину: «Фатить, фатить, деточкя. Ня надоть больш ничо казать, ня трудися, бо й так усё ясно».
В одно мгновение Ивановна стала похожа на мудреца, открывшего основополагающий закон мироздания. На её лице, словно солнечный лучик, засветилась сатисфакция. Оказывается, всё это время её мучил вопрос, куда же всё-таки девалось кольцо врачихи Халиной – это был не просто вопрос, а вопрос вопросов, если хотите, пробный камень её чести и знахарской эрудиции.
Ивановна была уверена, что мазальщица и белильщица халинского сарая Вера Цыбуляк тут ни при чём, что не она украла кольцо – не тот человек была Вера, чтобы красть, тем более у доктора, почти полубога. Но кто украл – Ивановна не знала. Не знать не знала, а подозревать подозревала. Кого подозревала – держала в секрете, ибо не любила ляскать языком, как некоторые. Она не теряла надежды распутать клубок, нутром чуяла: рано или поздно где-то что-то выплывет – и всё станет на круги своя. В таком состоянии проблема и висела в воздухе вот уже несколько месяцев. Сегодня, наконец-то, проблема перестала существовать: стоило сделать кое-какие сопоставления – и она решилась сама собой. Наконец-то ответ найден! Репутация Ивановны как провидицы спасена!
В основе логического умозаключения знахарки лежало старинное поверье, что, если кто-то страстно желает добиться взаимности в любви, пусть наденет на лапу сипухи (не путать с сиповкой!) золотое обручальное кольцо, после чего отпустит её на волю – с кольцом на лапе. Тогда вожделенная взаимность будет обеспечена. Тут, правда, есть два «но». Первое «но»: кольцо должно быть ворованное. Второе «но»: сипуха должна проносить кольцо на лапе, то есть прожить с ним, минимум шесть дней, а дальше – как получится, значения не имеет. В противном случае приворот не сбудется, более того, он может обернуться другим боком – бедой.
Сипуха – это разновидность сов. От своих сородичей – домашнего сыча, например – отличается семью признаками: 1) в полтора-два раза большим весом, 2) отсутствием лицевого диска, 3) невыраженностью ушных перьев, 4) маленькими тёмными глазками, 5) нетипичным расположением наружных слуховых проходов: один проход на лбу, другой – где-то около носа, 6) длинными ногами, 7) строго (даже строжайше) ночным образом жизни. А сипухой называется потому, что и она, и особенно её птенцы кричат (если это можно назвать криком) характерным сиплым голосом, словно бы храпят. Издаваемый ими звук образно называют ещё точильным, или шлифовальным звуком. Сипуха имеет и второе официальное название – огнистая сова, оно обязано наличию в её оперении жёлто-огнистого окраса (не сплошь, а в определённых местах).
В своих сопоставлениях и умозаключениях знахарка оперировала фактами.
Факт первый: у Халиных был отпрыск, Женька, опекаемый и оберегаемый, аки величайшее сокровище. Они в нём души не чаяли: красавец, продолжатель рода, наследный принц. Ни в чём не знал отказа. Вот и вышел из него маменькин сынок, недоросль, эгоист. К родителям, тем не менее, относился с почтением – ещё бы! в свои шестнадцать был словно бы пуповиной с ними связан. Отец, когда гневался на него, говорил: «Ты, сынок, без нас с мамкой и пёрднуть не в состоянии, а права тут свои качаешь». Женька направо и налево расточал внешние атрибуты сыновней преданности: мамусик, папусик, бабусик, дедусик и тому подобное. Его родителям, которым в ту пору вряд ли по пятьдесят исполнилось, ничего другого и не надо было. А уж бабушке и дедушке и подавно.
Факт второй: влюбился Женька в Азу Копейкину, ученицу десятого класса, сам же учился в девятом. Аза была второгодницей, но и на втором году перебивалась с двойки на тройку. Что любовь зла, знает каждый. Поэтому в том, что Женька к ней присох, нет ничего удивительного. Азе он тоже «страшно» нравился, и всё было бы хорошо, не возникни на их пути Кирюшка Бовт, силач и «розбышака» (смягчённое от разбойник). Бовт объявил Азу своей женщиной и запретил Женьке приближаться к ней на пушечный выстрел, а ей самой – делать хотя бы шаг в сторону маменькиного сынка. «Иначе,– угрожал он,– ноги з жопы повыдераю, а спички повставляю – обом (обоим)». И Аза знала, что так и будет, если она ослушается Бовта. Аза была просто вынуждена своему любимому Женечке «помазать губы секелем», то есть отказать (выражение в то время настолько распространённое, что не привести его было бы равносильно фальсификации истории). Чтоб отрубить раз и навсегда, сказала прямо: разлюбила.
Факт третий: Женька зачах, перестал есть и пить, и хотел вешаться. Перепуганная мать, хоть сама и врач, схватила сына за руку и притащила к Ивановне. Это было незадолго до того, как она поломала руку – вот уж, поистине, беда одна не ходит. Ивановна дала любисток (приворотное зелье) – любисток не помог, вернее не то что не помог, а Аза просто отказалась его пить – кому хочется ходить на спичках, наверняка подумала девушка. Тем более что Женьку она и так любила.
Факт четвёртый: хождение Халиных к Ивановне продолжались, но никакие рекомендации Ивановны не помогали. И тогда при очередном визите знахарка рассказала про поверье о сипухе и краденом кольце. Халиной оно не понравилось. Во-первых, где взять сипуху? А во-вторых, как это так – воровать кольца у людей! «Нет, только через мой труп, – отрубила она. – Да и у кого воровать, разве что у меня!». Ивановна согласилась, что таки да, это почти нереально. Женька молчал.
Халины ушли ни с чем. Правда, напоследок Ивановна окропила юношу кропилом и сказала, что если уж это не поможет, то вообще ничего не поможет. Тогда самому, мол, надо браться за ум, и не валять дурочку. Халина мало верила в кропильную жидкость Ивановны, а сама Ивановна, скорее всего, вообще не верила, хоть, прощаясь, обнадёжила мать: «Я твово хлопца хорошим саставом (составом) побрыськала».
Представьте, после этого визита к Ивановне Женька как-то воспрянул, приободрился, стал есть и даже... улыбаться. А главное, прекратил пугать домочадцев «петлёй на шее». Короче, наметился явный сдвиг в лучшую сторону. Родители не могли нарадоваться. Халина приписала успех в лечении «хорошему саставу» и молилась на Ивановну как на икону. Каждое воскресенье таскала ей щедрые дары – что давали больные, то и несла. Ивановна, принимая дары как должное, в душе понимала, что помогла Женьке отнюдь не её кропильная жидкость, потому что эта жидкость была ни что иное, как обычная дождевая вода, набранная из старинного медного чана. «С Женькой всё ясно: тут лучший доктор – время. Через месячишко-полтора хандра вообще пройдёт, как всё проходит...» – мудро рассудила старая знахарка. Но говорить об этом никому не говорила – пусть думают, что помогают её усилия. Тогда можно будет доить и доить родственничков – тянуть во все дойки. Ещё бы! – сына спасла от неминучего повешения.
Но ни мать с отцом, ни Ивановна, ни кто другой доподлинно не знали, какая сила помогает Женьке выбраться из депрессии. Как уже было сказано, родители думали, что помогло знахарское кропило, а знахарка – что помогает время. А на самом деле Женьке помогала... надежда. Вернее даже, не надежда, а уверенность. Уверенность в том, что он достанет сипуху, сворует кольцо, наденет той на ногу – и Аза будет его. Когда Ивановна рассказывала им тогда про поверье, так возмутившее мать, он всё втихаря акцептировал, и всё последующее время был одержим идеей воплотить услышанное в жизнь. Во что Женька безоговорочно верил (в отличие от своей матери), так это в древние предания и поверья.
Но как поймать сипуху, когда ты её ни разу в глаза не видел? Это был вопрос. Где украсть кольцо – это был не вопрос, потому что Халина ещё тогда, у Ивановны, своей отчаянной репликой «Да и у кого воровать, разве что у меня?» вручила сыну точный адрес: у меня и воруй, зачем далеко ходить. Мать натолкнула сына на пагубную мысль, не осознавая того. Женька взял эту идею на вооружение, и вопрос кольца, таким образом, был решён сразу – до поры до времени вчерне.
А с сипухой была большая загвоздка. Парень как-то у учительницы зоологии Лопушанской спросил после урока (чтоб не слышали другие ученики), где водятся сипухи. Та вопросительно посмотрела на него и ничего не ответила. Женька добавил: хочу, мол, стать юным натуралистом, поэтому интересуюсь. Учительница несказанно обрадовалась, что такой красавец-сердцеед, как Женька, увлёкся естествознанием, и стала на все лады нахваливать его, но где водятся сипухи... и вообще, что такое сипуха, не знала. Она, вскинув голову, авторитетно, как и подобает учителю, заявила, что сипуха, видать, народное название, а ей, чтоб дать точный ответ, нужно научное название. «Авторитетное» заявление Лопушанской прозвучало так фальшиво, что и дураку было бы понятно, что это всего лишь отговорка. Научного названия Женька не знал, и не стал больше донимать учительницу. «Толку с неё, как с козла молока», – подумал он, и учительница прочитала эту мысль на лице ученика.
Лопушанская переживала, что Женя Халин вскрыл её некомпетентность и теперь будет ходить и рассказывать всем кому ни попадя, что она – элементарный профан: не знает даже, что такое сипуха; небось про домашних уток только и знает, и то жареных. Поэтому через неделю, хорошо подготовившись, учительница решила во что бы то ни стало реабилитировать себя. На очередном уроке она ни с того ни с сего объявила, что Женя Халин вступает в ряды юных натуралистов (тогда все во что-то вступали), и призвала других учеников брать с него пример и тоже вступать. И что это, мол, повлияет на экзамен. А так как в девятом классе ученики думают уже не о птичках и зверушках, то вначале была немая сцена. Ну а потом...
А потом ученики высмеяли Женю и назвали жополизом. Так как на весь класс злиться бесполезно – себе дороже стоит – Женя разозлился на учительницу. Как так – взять да и выболтать тайну! Если бы хоть тайна стоила того – куда бы ни шло, а то ведь сущая ложь: он сам ненавидит всякие там пестики-тычинки, и ни в какие юннаты вступать не собирается – ляпнул просто так, чтоб расположить к себе учительницу, чтоб польстить ей. Вот и польстил... на свою голову. Но вслед за этой прелюдией Лопушанская дала подробную информацию о сипухе – и Женя оттаял, злость улеглась. «Вот если бы ты, Женя, сказал тогда не сипуха, а огнистая сова, я бы сразу тебе ответила, – оправдывалась учительница (а что ей, бедной, оставалось ещё делать – не расписываться же в собственном невежестве). – А то, понимаешь ли, сипуха... Сипуху я не обязана знать – это какой-то вульгарный термин, жаргон».
(В своей попытке защитить честь мундира учительница скатилась на явный подлог. Она была не права в следующем: сипуха, или амбарная сова, и есть основное научное название этой птицы, а огнистая, или огненная сова – неосновное, второстепенное. Не основное и, увы, спорное. Дело в том, что существует отдельная разновидность сов с суверенным названием огненная сова. Существует ещё одна разновидность с похожим названием – огненная совка. И вообще, тут много всяких разночтений. Во избежание путаницы мы впредь будем использовать только термин сипуха, а термин огнистая, или огненная сова – как второе название сипухи – будем опускать).
Учительница сказала, что сипуху (тут она для пущей важности привела даже её биологическое название по-латыни – Tyto alba) практически невозможно увидеть, так как днём она прячется, а ночью... Ночью кругом потёмки. И летает она неслышно – самая бесшумная птица на свете. Но в краеведческом музее, успокоила учительница, есть её чучело, так что желающие могут посмотреть. На вопрос Женьки, как её поймали, чтоб сделать чучело, Лопушанская ничего не ответила, лишь кокетливо пожала плечами.
Уже на следующий день Женька был в краеведческом музее. Он разыскал чучело сипухи и, стоя около него, усиленно думал, как же её всё-таки поймали. И где. Посетителей не было. Служители скучали. И тут одна старушенция в синем форменном халате, похожая не то на древнего архивариуса не то на не менее древнего летописца – все они какие-то одинаковые – подошла к нему, посмотрела с умилением и сказала, что как это похвально, когда молодёжь интересуется фауной родного края. Они разговорились. Звали старушку Ида Пиневна, она всю жизнь проработала в этом музее и хорошо знала историю каждого экспоната. Какая удача – как раз то, что Женьке надо! Ида Пиневна рассказала, что чучело сипухи сделал им один старичок – по фамилии Халиман; что поймал он эту птицу где-то там, у себя, где конкретно – не знала. И вообще, сказала она, товарищ Халиман – их давний поставщик: половина находящихся в музее чучел – его работа. А живёт он в Семёновке...
Женька как-то ликующе воскликнул: «О, я, кажется, знаю его! И где живёт – знаю. Мы не раз там щук ловили. Да и фамилии наши почти одинаковые: он – Халиман, а я – Халин. Так что запомнил хорошо». Ида Пиневна тоже обрадовалась как ребёнок, но не удивилась : «Мир тесен...» Для видимости Женька ещё походил немного по музею, постоял около чучела дудака (дрофы), и, распростившись с доброй старушкой, удалился. В воскресенье он решил идти к Халиману и просить его поймать сипуху. Вначале Женька хотел взять с собой Витьку Стрюка, приятеля и соседа, но раздумал – зачем вводить посторонних в курс дела!
Но чем отблагодарить деда? Ведь за так он наверняка ничего делать не станет. А денег у Женьки нет. Просить у родителей – надо быть идиотом: докопаются, нюхом учуют – и не пустят! После долгих раздумий он взял не спросясь бутылку коньяка КВВК, подаренную матери благодарным пациентом, и этим ограничился. Пока мать кинется, дело будет сделано – поезд, как говорится, уйдёт. Если что – скажет: не брал – и баста, не пойман – не вор. Докажите! Пускай тогда мать думает на отца, тот любит прикладываться к рюмке.
Дед Халиман жил относительно далеко – километрах в десяти на северо-восток от Кизияра. Хата его стояла за селом Семёновкой, на далёком отшибе от околицы, в весьма и весьма романтическом месте. Здесь река Молочная, хоть и не широкая, но довольно глубокая и рыбная, делает красивую излучину, а все берега её заросли высокой кугой (разновидность камыша). Чуть поодаль, между стенами куги – участок плёса. У этой-то излучины и примостилась одинокая дедовская хата, буквально в нескольких десятках метров от воды. Кроме хаты – довольно большая клуня (амбар). Никаких дворовых уборных – все физиологические отправления справлялись в кусты и травы, за клуней.
Хата чем-то напоминала жилище какой-то сказочной лесной колдуньи из глухого Полесья, а чем – кто его знает! Напоминала – да и всё. В этом, наверно, и заключалась романтика. Кстати, тут часто течение выбрасывало на песчаную отмель плёса утопленников. Может, ещё поэтому? А может, потому, что сюда доходили отроги Лесничества, которое манило к себе и сулило всяческие тайны. Чего только не случалось в его дебрях! А может, совы? – которые испокон веков облюбовали именно это место для своей жизнедеятельности, как будто других мест на Земле и не было. В общем, здесь как-то всё сложилось по-особому.
У деда была когда-то семья, но... жена умерла, а дети разлетелись – обычная участь хуторян колхозной эпохи.
Женька приехал к деду на лайбе (подержанном велосипеде). Дед возился в огороде, и очень обрадовался человеческому существу без удочек и без ружья. Конечно, здесь и кроме Женьки бывал народец – рыбаки да охотники – но дед их не любил, потому что все они были потребители какие-то: то покажи им прикормленное место, то дай соли рыбу подсолить, то дай постного масла рыбу поджарить, то перчику в уху, то укропчику нарвать, то хлеб дома забыли. Как будто это всё с неба берётся. А то вдруг начинали глушить рыбу, или ловить её волоком, и дед выбегал на берег с угрозами, что донесёт куда следует (и доносил!). Короче, дед их отваживал всяческими способами, и все знали, что там можно нарваться на неприятность. А если и приходили, то к деду не обращались, даже близко к его хате не останавливались, потому что вредный. (Сейчас бы такого деда элементарно аннулировали – головой в речку – чтоб не мешал жить другим, а тогда – нет, тогда был порядок, тогда ещё боялись, так как была крепкая власть.)
Женька рассказал деду, что приехал с просьбой поймать сипуху для зоологического кружка. Что у них в школе есть небольшой зверинец (и он-таки был, если кроликов, бурундуков и карликовых курочек считать зверями). Когда дед сказал, что словить сипуху «чижало», Женька вытащил бутылку и поставил на стол. Дед знал, что это лучший коньяк, хоть никогда его и не пробовал. Он поставил на стол квашеной капусты, сырых яичек и мёду (у него было три своих улья), и тем самым дал повод скрутить бутылке голову. Женька не пил, а дед приложился хорошо, после чего был готов переловить всех сипух в округе. Короче, пообещал. Но предупредил, что это не просто, и когда получится, точно сказать не мог, даже приблизительно.
Тут была ещё одна загвоздка: как быть, когда он выполнит женькин заказ, то есть поймает сипуху? Дело в том, что ходить далеко дед остерегался – годы уже не те. Так что доставка птицы заказчику на дом исключалась. Телефонов не было – нет, были, конечно, да только не про нас будет сказано. Передавать с нарочным – не реально: за какие такие красивые глазки кто-то будет заниматься «цым гамном» (этим говном)!
И действительно, а вдруг он поймает сипуху завтра? Или послезавтра? Что с ней делать? Ну, посадит в клетку, а дальше что? Её же надо кормить! А есть она не станет, поскольку дикая, будет бояться. Да и что ей давать? И решили так: Женька будет приезжать к деду каждое воскресенье. Если, предположим, дед поймает птицу даже в воскресенье, после уезда Женьки, неделю она как-нибудь и без пищи перекантуется. Правда, дед сказал, что вряд ли перекантуется – птицы долго голодать не могут – но другого выхода не было. Итак, каждое воскресенье часов в одиннадцать дня Женька – у Халимана, причём как штык.
Дед поймал сипуху не скоро, где-то через месяц. Когда Женька в очередной раз приехал, она уже четыре дня сидела взаперти и ничего не ела. Дед клал ей в клетку кусочки мяса окуня – не притронулась. Он также пытался разжать птице клюв и затолкать еду насильно – не проглотила, выбросила. И вот сейчас, передавая Женьке трофей из рук в руки, старик констатировал: «Дуже охляла (сильно отощала)» – и посоветовал, как только птица будет водворена на место постоянного жительства, дать ей «мышу» (мышь), только желательно, чтоб «мыша» была живая, а местожительство – затемнённое. Он сам хотел дать пленнице любимого лакомства, да за все четыре дня так и не смог поймать ни одной мыши.
Женьке все эти дедовские рекомендации – водворение, затемнение, кормление – конечно же, были до лампочки, так как он всё равно должен был выпускать сипуху на волю, и чем скорее, тем лучше – пока этот бугай Бовт ничего плохого с Азой не сделал. Женька что было мочи крутил педали велосипеда. Материнское кольцо было уже «экспроприировано»: мать, пока рука была в гипсе, сняла его и положила до лучших времён в шкатулку. Теперь кольца там уже не было – любимый сыночек ничтоже сумняшеся взял его, положил в спичечную коробочку и закопал под лопухом, что рос возле выгребной ямы. Женька, хоть и хлюпик, а рассчитал всё правильно – комар носа не подточит: совершил кражу как раз в тот момент, когда у них работали чужой человек – Вера Цыбуляк. Он был уверен, что подозрение падёт именно на неё.
Женька привёз сипуху домой. Родители были на работе. Дедусик и бабусик не заметили внука, во-первых, потому, что были подслеповаты и глуховаты, а во-вторых, что тот заехал на подворье не с улицы, а через заогороды (тыл огорода). Женька провёл велосипед строго по стёжке, дабы не проколоть колесо кирцами, за хату – там была его вотчина, из взрослых туда редко кто заглядывал.
Прислонив велосипед к стенке, Женька вырыл из-под лопуха кольцо, извлёк из клетки сипуху, собрал пальчики её левой ножки в пучок и просунул в отверстие кольца. Для гарантии, чтоб кольцо не соскочило, фиксировал его тонкой и мягкой медной проволочкой, сделав несколько витков вокруг обросшей перьями ножки. И тут же, скорее-скорее, как-то уж слишком лихорадочно, выпустил птицу, причём не подбросил в воздух, а поставил на землю – пусть, мол, сама выбирает, куда лететь. Сипуха пошаталась немного, отпрянула в сторону, чуть подпрыгнув, и кособоко поднялась на крыло. Женька проследил путь её следования – птица удалялась в направлении Семёновки. Навигационный инстинкт вёл её туда, откуда она была привезена.
Итак, дело сделано: кольцо надето, сипуха выпущена. Женька отряхнул ручки и стал ждать урожая, то есть того вожделенного момента, когда Аза Копейкина погонит к чертям собачьим Кирюшку Бовта и вернётся к нему, первоначальному обладателю. Дальнейшая судьба сипухи его больше не интересовала. А судьба её была плачевна. Женька не учёл, что совы сипухи – сугубо ночные птицы, и день для них – что для нас ночь. Днём они как слепые. Видимо, летя в Семёновку, она напоролась на телеграфный или электрический провод, которыми была окутана вся степь, сломала крыло и упала. А что такое бескрылая птица, известно каждому: два-три дня мук – и капец. А может, и сразу убилась. Потом сгнила, останки мумифицировались. В таком виде и обнаружила её Альбина.
Естественно, всех этих женькиных перипетий Ивановна не знала. Да и зачем ей, знаменитой знахарке, знать детали – детали пусть точат черви. Она всегда мыслила по-крупному, интегрально. И тех четырёх фактов, что приведены выше, ей вполне хватило, чтоб вынести вердикт: кольцо у врачихи Халиной украл Женька, любимый сынок, надежда и опора.
ЭПИЛОГ. Ивановна сказала Альбине, что это кольцо принадлежит врачихе Халиной, и вознамерилась забрать его у Альбины, чтобы вернуть хозяйке. Каким образом кольцо оказалось на птичьем скелете, она, по понятной причине, разъяснять не стала. Альбина была, как говорится, дамочка себе на уме, быстро сообразила, что тут можно погреть руки, в смысле хорошо поживиться. Она не отдала кольцо знахарке – сказала, что вернёт находку сама, попробует получить от хозяйки вознаграждение. Ивановна впала в недовольство, возмущалась, стращала небесными карами. Но та не испугалась – и ушла. За труды она заплатила – какие могут быть претензии! Вдогонку знахарка послала ей какой-то пасс, похожий на воздушное проклятие.
Далее Альбина посоветовалась с Иваном, и тот категорически запретил возвращать кольцо законной владелице – что с возу упало, то пропало, сказал он. А так как Альбина была у Ивана в добровольном половом плену, она безоговорочно подчинилась.Прошло ни много ни мало времени, и у Ивана вскочил твёрдый шанкр (первичный сифилис). А потом точно такой же шанкр и на том же месте вскочил у альбининого мужа. У самой Альбины сифилис проявился почему-то значительно позже (скорее всего, начальный период болезни протекал у неё скрыто). Все они долго и нудно лечились, не считая позора. К тому ж неизвестно, вылечились они или только залечились. Ивановна, надо отдать ей должное, ничего не сказала Халиной, дабы не нарушать тёплых отношений между матерью и сыном – чёрт с ним, с этим кольцом! Семейное благополучие дороже. Аза Копейкина вскоре вышла замуж за Бовта, будучи уже на четвёртом месяце беременности, от кого – неизвестно. А Женька провалился при поступлении в Крымский медицинский институт, недобрав целых три балла. Поневоле на ум приходят заповеди предков: 1) Где золото, там и беда; 2) Не трогайте сов, особенно сипух: их муки рано или поздно отольются мучителю кровавыми слезами; 3) Всё-таки слушайте иногда знахарок: вот верни Альбина кольцо – глядишь, ничего бы этого и не было. Никаких бы шанкров не вскочило. Да что уж теперь говорить.
-------------------------------